Текст книги "Крах проекта «Человечество»"

Основоположником теории культурно-исторических типов является русский социолог Николай Данилевский. Он подразделял все народы на «исторические» и «неисторические». «Неисторические народы» – это этнографический материал, тупиковые ветви в развитии общества. Они не в состоянии решать свою судьбу, выработать формы своей государственности и т. д. Поэтому они не в состоянии выработать свои культурно-исторические типы.

Право выработки своеобразных культурно-исторических типов принадлежит «историческим» народам. Данилевский насчитывает 13 «типов», или «самобытных цивилизаций»: египетский, китайский, ассиро-вавилонский (древнесемитский), индийский, иранский, еврейский, греческий, римский, новосемитский (аравийский), романо-германский, перуанский. «Культурно-исторические типы» различаются по своеобразным сочетаниям четырёх основополагающих элементов: религиозного, культурного, политического и общественно-экономического.

Почти все культурно-исторические типы одноосновны. В них при сочетании элементов преобладает какой-то один: в европейском – религиозный, в греческом – культурный, в романо-германском – общественно-экономический. И лишь славянскому типу с его православием, культурной самобытностью, самодержавием и крестьянской общиной предначертано стать полным четырёхосновным культурно-историческим типом. Для слияния народов в культурно-исторический тип необходимы языковая близость и осознание ими общности своей судьбы. Н. Я. Данилевский считал, что славянские народы находятся на пути создания своего культурно-исторического типа. Лидирующая роль в этом процессе принадлежит России. Таким образом, теория культурно-исторических типов Н. Я. Данилевского служила методологической основой славянофильской идеологии.

В западной социологии сторонниками теории культурно-исторических типов являются немецкий учёный Освальд Шпенглер и английский историк Арнольд Тойнби.

Шпенглер выделял восемь культурно-исторических типов: египетский, индийский, вавилонский, китайский, греко-римский, византийско-аравийский, культура майя, а также пробуждающаяся русско-сибирская культура. Каждый из этих типов развивается на основе собственного уникального «прафеномена» – т. е. способа переживания жизни; подчиняется жёсткому биологическому ритму и проходит основные фазы развития: рождение и детство, молодость и зрелость, старость и «закат».

С точки зрения Арнольда Тойнби, объектом изучения науки могут быть человечество в целом, или какие-либо конкретные национально-государственные образования, или определённые культурно-исторические типы, которые он называет цивилизациями. Цивилизации, по Тойнби, представляют собой некоторые единицы истории или целостные системы, в которых элементы соответствуют друг другу и влияют друг на друга. Цивилизации сопоставимы, сравнимы между собой, а также с примитивными обществами, которые ещё не достигли стадии цивилизации. Это позволяет исследователю использовать сравнительно-исторический метод. На основе определённых критериев исследователь может определить, как далеко те или иные цивилизации продвинулись вперёд, насколько они отстали от более развитых. На основании этого можно будет говорить о значении каждой отдельной цивилизации. В качестве важнейшего критерия развития цивилизаций А. Тойнби называет реализацию ими конечной целевой установки. Концепция Тойнби представляет собой провиденциализм – учение о предопределении общественного развития. А. Тойнби выделяет шесть основных культурно-исторических типов:

1) первичные, обособленные цивилизации (египетская, андская);

2) первичные, необособленные цивилизации (шумерская, минойская, индская, шаньская, майя);

3) вторичные, дочерние цивилизации (вавилонская от шумерской, хеттская от шумерской, эллинистическая от минойской, сирийская от минойской, древнеиндийская от индийской, древнекитайская от шаньской, юкатанская от майя, мексиканская от майя);

4) третичные, дочерние цивилизации (православнохристианская, русская, западная, арабо-мусульманская, дальневосточно-японская);

5) застывшие цивилизации (эскимосская, кочевая, османская, спартанская);

6) неразвившиеся цивилизации (дальневосточно-христианская, дальнезападно-христианская).

При объяснении причин становления и развития цивилизаций Тойнби отвергал расовые теории и теории среды обитания.

Решающая роль, по его мнению, принадлежит «ответу» тех или иных народов на «вызов», брошенный им обстоятельствами. Из этого следует, что серия последовательных ответов на последовательные вызовы должна истолковываться как проявление общественного роста. По мере роста всё меньше и меньше возникает вызовов, идущих из внешней среды, и всё больше появляется вызовов, рождённых внутри действующей системы или личности. Основной критерий роста – это прогрессивное движение в направлении самоопределения. (Осталось только понять движущую силу этого стремления к самоопределению, самовыражению, самореализации и так далее).

Вы, уважаемые читатели, и сами можете заметить некоторую лакуну в рассуждениях всех названных нами учёных. Все они исходили из того, что их определение направления движения развития, прогресса общества – правильные. Но ведь для этого им вначале надо было бы дать ответ на вопрос «Куда мы идём?». Во время их жизни вполне допустимым ответом на это было бы определение прогресса «по Баневу»: движение в ту сторону, где не топчут и не убивают, где на всех хватает ресурсов и все имеют возможность самореализации – ну прямо четвёртый сон Веры Павловны. Но теперь мы понимаем, что этот вариант развития человечества – нежизнеспособный тупик.

Справедливости ради, и сейчас находятся люди, даже среди «зелёных», которые пропагандируют обывательский рай как вершину развития цивилизации. Для примера приведу цитату из манифеста одной «зелёной» организации: «Полноценная и насыщенная жизнь людей в гармонии с природой. Подлинное и настоящее: еда, вода, воздух, отношения между людьми. «Зелёная» экономика как экономика будущего, экоинновации и экотехнологии. Новые пространства с доступной экоинфраструктурой (экополисы и экопоселения). В любом месте мира человек чувствует себя как дома».

Ни слова о творчестве, что характерно – только о потреблении (еды, воды, воздуха, отношений) и экономическом обеспечении этого потребления. Мир – мечта для идиота-тусовщика, бесцельно перемещающегося по планете (и везде «чувствующего себя как дома»), везде находящего солнце, море, дешёвый секс (потому что «подлинные и настоящие отношения» – они ведь не за деньги), и чтобы этому обывательскому раю ещё и конца не было! И при этом чтобы ещё и в ресторане не отравиться… Интересно, авторы манифеста понимали, что если какой-то человек чувствует себя как дома в любом месте мира, то, значит, другие люди будут чувствовать себя как дома в их доме?

Сейчас мы понимаем, что осуществись такое будущее – что по вышеупомянутому «манифесту», что по выкладкам учёных начала ХХ века – оно недолго просуществует и логично придёт к очередному витку катастрофического разрушения очагов цивилизации явившимися с её периферии очередными варварами. Потому что жители этого самого будущего своим уровнем потребления и одновременно беззащитностью и виктимностью будут провоцировать 90 % населения планеты всё у них отобрать и всех этих «креативщиков» сделать рабами любого физически сильного человека.

Если же полностью расстаться с креационистскими убеждениями и решить, что человечество есть инструмент эволюции, образовавшийся со сложной, но вполне постигаемой целью, то тогда разницы между историческими и неисторическими народами не будет – каждый работает над общей задачей на своём месте, иногда конкурируя друг с другом, как во всех крупных корпорациях, кстати… И каждый народ исчезнет в свой срок, исчерпав эволюционный ресурс и превратившись в тормоз развития…

Конец истории

Решить, как объединить наличие существования разных народов с наличием единой цели у человечества, попробовал Фрэнсис Фукуяма. В своей книге «Конец истории и последний человек» он утверждает, что распространение в мире либеральной демократии западного образца свидетельствует о конечной точке социокультурной эволюции человечества и формировании окончательной формы правительства. В представлении Фукуямы конец истории, однако, не означает конец событийной истории, но означает конец века идеологических противостояний, глобальных революций и войн, а вместе с ними – конец искусства и философии.

Фукуяма прямо указывает на то, что не является автором концепции «конца истории», а лишь продолжает развитие идей, основа которых была заложена Георгом Вильгельмом Фридрихом Гегелем, а затем получивших развитие в работах Карла Маркса и Александра Кожева.

Фукуяма прослеживает глубокой кризис авторитаризма, характерный для последних десятилетий, и всё более уверенное шествие либеральной демократии: «Человечество приближается к концу тысячелетия, и кризисы – близнецы авторитаризма и социалистического централизованного планирования оставили на ринге соревнования потенциально универсальных идеологий только одного участника: либеральную демократию, учение о личной свободе и суверенитете народа». Её воспринимает всё большее число стран, в то время как её критики не в состоянии предложить последовательную альтернативу.

Общество, которое стремится к процветанию или просто защищает свою независимость от технически более развитых государств, вынуждено вступить на путь модернизации. Хотя коммунистическое планирование из центра как будто предлагает альтернативный путь западной индустриализации, эта модель оказалась абсолютно неадекватной в условиях постиндустриальной экономики. Таким образом, в противоположность Марксу, логика экономического развития ведёт к крушению социализма и триумфу капитализма.

По мнению Фукуямы, помимо стремления к свободе другой движущей силой истории является жажда признания. Стремление к тому, чтобы окружающие признали их человеческое достоинство, изначально помогло людям не только преодолеть в себе простое животное начало, но и позволило рисковать своей жизнью в сражениях.

Привлекательность демократии связана не только с процветанием и личной свободой, но и с желанием быть признанным, равным друг другу. Важность этого фактора увеличивается с ходом прогресса и модернизации: «По мере того, как люди становятся богаче, образованнее, космополитичнее, они требуют признания своего статуса». В этом Фукуяма видит объяснение стремления к политической свободе даже в условиях экономически успешных авторитарных режимов. Жажда признания – это «утраченное звено между либеральной экономикой и либеральной политикой».

Правда, как общество, основанное на свободе и равенстве, может обеспечить своим членам простор для стремления к превосходству, Фукуяма не объяснил, просто сказал, что это последнее противоречие – самое серьёзное из всех. В связи с этим он использует ницшеанское понятие «последнего человека», или постисторического человека толпы, который ни во что не верит и ничего не признаёт, кроме своего комфорта, и который утратил способность испытывать благоговение.

Впереди – война?

Одним из критиков Фукуямы стал Сэмюэл Филлипс Хантингтон. Так же, как и Фукуяма, не видя смысла в существовании человечества, кроме как в организации комфортабельной глобальной гостиницы на время всего пребывания на планете в ожидании Царствия Небесного, он находит довольно остроумное объяснение цикличности развития человеческих цивилизаций и фактическому отсутствию прогресса в общественных отношениях – кроме, разумеется, замены форм эксплуатации людей на всё более эффективные.

Хантингтон утверждает, что географическое соседство цивилизаций нередко приводит к их противостоянию и даже конфликтам между ними. Эти конфликты обычно происходят на стыке или аморфно очерченных рубежах цивилизаций.

Цивилизации – это большие конгломераты стран, обладающие какими-либо общими определяющими признаками (культура, язык, религия и т. д.). Как правило, основным определяющим признаком наиболее часто является общность религии.

Цивилизации, в отличие от стран, обычно существуют долгое время – как правило, более тысячелетия. Каждая цивилизация видит себя самым важным центром мира и представляет историю человечества соответственно этому пониманию.

Западная цивилизация возникла в VIII–IX веках нашей эры. Она достигла своего зенита в начале XX века. Западная цивилизация оказала решающее влияние на все остальные цивилизации.

«Я полагаю, что в нарождающемся мире основным источником конфликтов будет уже не идеология и не экономика. Важнейшие границы, разделяющие человечество, и преобладающие источники конфликтов будут определяться культурой. Нация-государство останется главным действующим лицом в международных делах, но наиболее значимые конфликты глобальной политики будут разворачиваться между нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям. Столкновение цивилизаций станет доминирующим фактором мировой политики. Линии разлома между цивилизациями – это и есть линии будущих фронтов», – пишет Хантингтон.

Мы понимаем, в чём он не прав – культура сама является производной от местности, сформировавшей этнос. Конфликты идут между экологическими комплексами (климатом, микроэлементным составом почвы и так далее), люди лишь реторты, в которых происходят определённые химические реакции. Сила воли может погасить эти реакции, вызвав производство в организме людей иных химических элементов. Культура может помочь в оптимизации химизма организма. Но медицина это сделает надёжнее.

Для иллюстрации тезиса обращусь к Курту Воннегуту: «Есть у меня склонность – представлять себе человеческие существа в виде больших пластичных лабораторных баллонов, внутри которых происходят бурные химические реакции. Когда я был мальчиком, я встречал много людей с зобом. У этих несчастных землян так распёрло щитовидную железу, как будто у них из глоток росла тыква.

А для того, чтобы стать как все люди, им только надо было глотать ежедневно примерно около одной миллионной унции йода.

Моя родная мать погубила свою нервную систему всякими химикалиями, которые будто бы помогали ей от бессонницы.

Когда у меня скверное настроение, я глотаю малюсенькую пилюльку и сразу приободряюсь.

И так далее.

Вот почему, когда я описываю в романе какой-то персонаж, у меня появляется страшное искушение: сказать, что он ведёт себя так оттого, что съел или не съел в этот день микроскопическое количество того или иного химического вещества».

Почему неизбежно столкновение цивилизаций по Хантингтону?

1) различия между цивилизациями не просто реальны, но наиболее существенны;

2) мир становится всё более тесным;

3) «процессы экономической модернизации» и социальных изменений во всём мире размывают традиционную идентификацию людей + ослабевает роль нации-государства как источника идентификации;

4) господство Запада вызывает «рост цивилизационного самосознания» в незападных странах, «у которых достаточно стремления, воли, ресурсов, чтобы придать миру незападный облик»;

5) «культурные особенности и различия менее подвержены изменениям, чем экономические и политические, и вследствие этого их сложнее разрешить либо свести к компромиссу». Особое значение придаётся национально-этническому, а ещё более – религиозному фактору: «В классовых и идеологических конфликтах ключевым был вопрос: «На чьей ты стороне?» И человек мог выбирать – на чьей он стороне, а также менять раз избранные позиции. В конфликте же цивилизаций вопрос ставится иначе: «Кто ты такой?» Речь идёт о том, что дано и не подлежит изменениям… Религия разделяет людей ещё более резко, чем этническая принадлежность. Человек может быть полуфранцузом и полуарабом, и даже гражданином обеих этих стран. Куда сложнее быть полукатоликом и полумусульманином» (С. Хантингтон).

С. Хантинттон делает вывод, прямо противоположный тезису Ф. Фукуямы, об «очевидности» триумфа Запада и западной идеи: «…попытки Запада распространить свои ценности: демократию и либерализм – как общечеловеческие, сохранить военное превосходство и утвердить свои экономические интересы наталкиваются на сопротивление других цивилизаций». Сам тезис о возможности «универсальной цивилизации» – это западная идея, считает Хантингтон.

С его точки зрения, в ближайшей перспективе интересы Запада требуют укрепления его единства, прежде всего сотрудничества между Европой и Северной Америкой, интеграции в западную цивилизацию Восточной Европы и Латинской Америки, расширение сотрудничества с Россией и Японией, урегулирование локальных межцивилизационных конфликтов, ограничение военной мощи конфуцианских и исламских стран, включая использование разногласий между ними, помощь странам других цивилизаций, симпатизирующих западным ценностям, и, наконец, укрепление международных организаций, поскольку в них доминируют западные страны.

Всё правильно, если не задавать вопроса: «А зачем всё это?»

Ещё ни одной цивилизации не удалось уберечься от разрушения варварскими ордами. И наша цивилизация не станет исключением (подробнее рассмотрим этот вопрос в следующей главе). Цикл в полторы тысячи лет не прервётся, пока мы наконец не поймём, какого результата от нас хочет эволюция…

Свобода важнее выживания

Понятно, что цикл развития человечества не противоречит процессу нарастания энтропии. Понятно, что человек – сам есть инструмент эволюции для ускорения темпов роста энтропии. Вопрос в том, в каком масштабе перед нами стоит эта задача – рассеивание энергии в масштабах планеты или создание точки сингулярности во вселенском масштабе…

Пока что мы можем заключить, что кризисные явления в окружающей среде являются полезными либо нейтральными для процессов эволюции человечества до тех пор, пока они не влекут за собой заметное для интеллектуальной элиты сокращение степеней свободы в её образе жизни, в поступках и в творчестве.

Ближайший исторический аналог происходящих сейчас событий – Великая чума 1348 года, унёсшая до 1/3 населения Европы, до 1/2 населения стран арабского мира. Историк Жорж Дюби так описывает последствия эпидемии: «Города укрываются за цепью своих укреплений, замуровываются в крепостных стенах. Тех, кто по ночам пытается проникнуть в город, убивают. Или, наоборот, обезумевшие жители ищут спасения, сбиваясь в банды, рыскающие в окрестностях города. В любом случае, царил страх, жизнь замерла, между прошлым и будущим зиял разрыв. На период пятидесяти, шестидесяти лет, последовавших за эпидемией 1348 года и отмеченных рецидивами чумы, приходится один из немногих крупных переломов в истории нашей цивилизации. Из этого испытания Европа вышла с ощущением некоторого облегчения. Она была перенаселена. Демографическое равновесие было восстановлено. Благодаря обретённому благополучию художественное творчество не утратило своей жизненной силы. Но, в согласии со всем остальным, тон его стал другим.

В искусство внезапно ворвались несхожие мотивы – мрачный интерес к смерти и тяга к развлекательности. Францисканский пафос с самого начала XIV века проник в образцы самого высокого искусства: Ассизские сцены распятия трагичны, они взывают к состраданию, являя взору мучимую пытками плоть. После эпидемии эта плоть скорее отдаёт мертвечиной, всем видом своего разложения и своим оскалом смерти подталкивая к погоне за радостями жизни».

Именно чума разрушила культуру Средневековья и подготовила Возрождение в Европе. Но та же чума, вызвавшая разрушение ирригационных систем и засоление почв на Востоке, принесла упадок утончённой цивилизации халифатов и сказок «Тысячи и одной ночи». На Востоке экологический кризис погасил неразвитые свободы интеллектуальных кругов и сменил просвещённых властителей на жестоких и жадных кочевников. Таким образом, восточные страны, до того шедшие в развитии культуры впереди Запада, резко отстали и лишились своего Возрождения. Справедливости ради стоит заметить, что чума нанесла завершающий удар, и кризис систем поливного земледелия к тому времени шёл уже около 150 лет. Но факт остаётся фактом – если на Западе степень свободы творчества не была затронута экологическим кризисом (очередная вспышка чумы 1666 года не помешала Ньютону работать над своими открытиями) и поэтому Запад путём внедрения определённых технических новшеств смог избавиться, пусть временно, от кризисных явлений, то исламский Восток не сумел решить технологическую задачу и стал жертвой опустынивания. Его население неуклонно сокращалось и лишь с приходом европейцев стало резко расти, что в наши дни вызвало новый, ещё более жестокий кризис.

В средние века исламский мир ответил на кризис опустынивания появлением работ Хамида аль-Газали (1058–1111), действительно блестящего учёного, который создал основы суфизма и ортодоксального ислама, то есть «решил» проблемы не с помощью технологии, а с помощью религии, предпочтя с нуждой не бороться, а справляться. За счёт потери свободы для научной мысли, как оказалось в дальнейшем…

Реприза

Угроза свободе поведения интеллектуальной части общества в этносоциальном аспекте в первую очередь проистекала, да и сейчас проистекает от взаимовлияния других культур, иностранных обычаев, чужих стереотипов поведения, тут Хантингтон прав. Это вызвало резкий взлёт национализма: в XIX веке – в Европе, что завершилось созданием мононациональных государств, в XX веке – по всему миру, что повлекло распад колониальных империй. Мы можем прогнозировать и в будущем дальнейшее стремление стран и народов к самоидентификации и отчуждению от соседей по планете. В то же время в мире присутствует феномен космополитизма, объясняющийся тем, что национальная ограниченность также угрожает свободе интеллектуальной элиты, и этого Хантигтон не учитывает. Можно сказать, что интеллектуалам всего мира важно иметь возможность в любой момент становиться из патриотов космополитами и наоборот.

Жан-Поль Сартр когда-то сказал: «Ад – это другие». Легко прослеживаемое направление развития человечества – бегство из этого ада. Оно идёт по двум направлениям – защита от чужаков и корпоратизация чужаков по единым, чётко установленным правилам в единую систему общества.

В итоге должно получиться общество, которое наилучшим образом прогрессирует для дальнейшего выполнения главной задачи эволюции – максимального ускорения процесса энтропии во Вселенной. Но возникает вопрос: человек ли будет эту задачу выполнять? Или её возьмут на себя те существа, которые сменят нас на вершине эволюционного древа? В начале 2017 года одна из самых важных новостей в США поступила не из Белого дома и даже не из Твиттера Дональда Трампа. Нет, она была спрятана в отчёте, поданном в Калифорнийский департамент автомобильных транспортных средств и размещённом на его веб-сайте. В нём подробно описывались усилия Google (или, точнее, её дочерней компании Waymo) по реализации автономных автомобилей. Согласно отчёту, в 2016 году самоуправляемые автомобили Google проехали 1 023 330 километров и потребовали вмешательства человека 124 раза. Это одно вмешательство на каждые 8047 километров самоуправляемой езды. Что ещё больше впечатляет, так это прогресс, проделанный всего за один год: вмешательство человека сократилось с 0,8 раза на тысячу миль до 0,2, что означает улучшение на 400 %. С таким прогрессом автомобили Google уже превзошли личные навыки любого водителя. Когда-то вождение считалось исключительно человеческим навыком. Но то же самое мы говорили и про шахматы. И вот компьютер неоднократно обыгрывает чемпиона мира по шахматам. Стратегическая настольная игра го переняла у шахмат титул лакмусовой бумажки человеческого мышления. В 2016 году компьютер обыграл лучшего в мире игрока в го. Компьютеры завоёвывают сферы, которые раньше считались глубоко человеческими. Которые требуют знаний, стратегии, творчества.

Наши дети никогда не смогут решать математические уравнения быстрее машин. Они никогда не будут быстрее печатать, лучше водить, безопаснее летать. Они могут играть в шахматы со своими друзьями, но из-за машин у них уже не будет шансов стать лучшим шахматистом планеты. Возможно, они по-прежнему будут учить разные языки (как и сейчас), но в будущем это не будет иметь никакого смысла и не предоставит никакого конкурентного преимущества, учитывая последние достижения машинного перевода в режиме реального времени. Собственно, всё сводится к довольно простому вопросу: что в нас такого особенного, в чём наша последняя ценность? Вряд ли это будут навыки вроде арифметики или печатания, в которых машины уже превзошли нас. И вряд ли это будет рациональность, поскольку машины лишены всех этих пристрастий, предрассудков и эмоций, которые есть у нас. Возможно, нам стоит рассмотреть качества на другом конце спектра: радикальное творчество, иррациональную оригинальность, даже дозу простого нелогичного сумасшествия, а не жёсткую логику. К сожалению, этими качествами на профессиональном уровне владеет незначительное количество человечества, остальные – могут лишь бездарно имитировать креативность.

Но вот в чём вопрос: если задача разума «всего лишь» ускорить процесс энтропии и если машины будут это понимать – а они легко поймут это, ведь даже мы это поняли – будем ли мы им нужны? Я не уверен в положительном ответе на этот вопрос.