Текст книги "Забавы Пилата"

– Неужели вам в прокуратуре заняться нечем, как из-за бутылки водки ноги топтать и людей беспокоить?

– А кто вам сказал, что мы из прокуратуры? – будто удивившись, поднял глаза полковник. – Разве мы не представились?

Каледин выдержал паузу, наблюдая, как мучается в догадках и нервничает сидящий напротив человек. Нет, совесть у него нечиста. Это видно точно.

– Мы из Федеральной службы безопасности, – медленно и четко произнес полковник. Он никогда не называл «контору» по буквам, только полностью и с должным уважением.

Расшифрованная аббревиатура ФСБ впилась в мозг арестанта раскаленными иглами. Последовала немая сцена. Баркас переменился в лице, мгновенно став серьезным и каким-то серым. Чувствовалось, что нервы его натянулись. Будто не расслышав, он недоверчиво уточнил название учреждения:

– Из ФСБ, вы сказали?

– Вы правильно поняли, Петр Иванович, – подтвердил Каледин. – И, думаю, понимаете почему.

Словно ища подтверждения словам полковника, Баркас посмотрел на Зайцева, но тот лишь молча и презрительно буравил его глазами, как Ильич буржуазию, порождая в душе зэка возрастающую тревогу.

– Из-за бутылки, что я в магазине спер? – старательно подавляя волнение, спросил Баркас.

Он заранее знал, что контрразведка не занимается мелочовкой, а берется только за крупные дела. Но не мог поверить, что его нашли так быстро.

– Вы подозреваетесь в шпионаже, – жестко, как удар хлыста, бросил полковник. – Ваша группа тщательно спланировала свою акцию и проникла на военный объект. Вы похитили секретные специзделия, убили военнослужащих, находившихся при исполнении… Ваши отпечатки пальцев найдены на дереве, где у вас заело трос. Помните, чтобы отцепить трос, вам пришлось снять перчатку? Вы думали, на дереве следы не остаются? Еще как остаются! Так что вы, Петр Иванович, влипли по самые уши, и чем скорее с вашей помощью похищенное вернется на место, тем меньше у вас шансов получить высшую меру. Причем не на бумаге, поверьте мне, а, как вы любите говорить, в натуре. Лодочников, не заставляй нас вытягивать из тебя правду по слову. Лучше рассказать обо всем добровольно. Это совет.

Голос контрразведчика стал беспощадным, как пуля «расстрельного пистолета» [4]4
  Оружие, из которого приводятся в исполнение смертные приговоры (жарг.)


[Закрыть] . Переход с вежливого обращения «вы» на «ты» также не предвещал ничего хорошего. Баркас понял, что попал в капкан, и если он будет в нем трепыхаться, то сильнее затянет петлю.

Значит, в чем-то придется признаться.

В малом.

– Где электронный блок и диски, Лодочников?! – без сантиментов рыкнул Зайцев. – Они высшей категории секретности! Ты хоть понимаешь, что это значит?! А расстрелянные в затылок, связанные офицеры?! Это не просто предательство, за это тебя живого надо разорвать на части! Вы успели кому-нибудь передать похищенное?

– Я про секреты первый раз слышу… – сжался Баркас, перестав изображать из себя блатного.

Ноги его стали ватными, понты исчезли, появилась нервная дрожь. Этим парням глубоко наплевать на него, и если в деле действительно замешаны секреты, а не «дорогой компьютер», как говорил Пилат, то цацкаться не будут.

– Я ничего не делал. В натуре, начальник, я только шофер. Меня использовали втемную.

Баркас попытался отпихнуть от себя вину и прикинуться заблудшей овечкой, но вряд ли этот номер мог пройти у «конторских» спецов. Он это понимал – расколют как орешек.

– Кто планировал акцию? Сколько вас было? Откуда снаряжение? Имена всех членов группы?.. – задавал вопросы Каледин, словно голой ладонью гвозди в стол вбивал. – По чьему заказу работали? Разведка Саудовской Аравии? Американцы? Чеченцы? Кто?..

Вопросы падали, как тяжелые градины.

– Я и еще один мужик. Двое…

– Двое? – повысил голос полковник. – Ты и мужик? Что ты несешь!

– Клянусь, двое! – бил себя в грудь арестант. – Я только шофер! Все! Я подрядился подвезти парня на дело и обратно. Втемную! Клянусь вам! Не знал я, куда идем!

Чекисты переглянулись.

– Только двое? – недоверчиво переспросил полковник. – Кто же этот второй – случайно не Шварценеггер или Сталлоне?

– Я о нем ничего не знаю. Он не из наших, не из блатных. В лагерях не сидел. Скорее бывший военный. В компьютерах хорошо сечет. Щелкает как семечки. Говорил, что его зовут Пилат. Но я ему не поверил. Кличка такая странная… – тараторил Баркас, зарабатывая снисхождение и понимая, что отвертеться ему не удастся.

– Вы проникли на стратегический объект, убили офицеров, украли секретные документы и технику, потом расстреляли двоих гражданских на бензозаправке… – как прокурор, Зайцев напоминал арестанту длинный список его преступлений. – На что вы рассчитываете?

– Я не убивал! Честное слово! Это он стрелял! – потерял самообладание арестант.

Обвинение в нескольких убийствах слишком серьезно, даже для соучастника. А еще – стратегический объект.

– Это не я! Пилат и меня хотел убить! Поэтому я от него сбежал! Там, на бензоколонке!

Баркас отвечал путано и местами бессвязно, но каждое его слово, жест, мимика точно фиксировались на видеопленку для последующего анализа и заключения психологов. Ему будет трудно отвертеться. Невозможно. А еще есть масса способов проверить его на правдивость. Нет, не иголки под ногти совать, хотя если припрет, то почему нет? Есть чувствительные детекторы лжи, есть медицинские препараты, развязывающие языки, есть наркотики, есть много психологических уловок и пыток. Но в крайнем случае – есть и пытки. Это смотря как припрет. Вопрос того стоит.

– Что ты нас за нос водишь! – рявкнул Зайцев. – Где он живет? Как выглядит, как его найти?

Майор разговаривал совсем не так вежливо и степенно, как Каледин. Вероятно, так было задумано: «добрый следователь» – «злой»…

– Он сам на меня выходил и назначал место встречи. Я вам все расскажу, только дайте я немного отдохну, все вспомню и напишу. Хотя бы полчаса. Я измотан. У меня мысли прыгают, руки трясутся. Отвечаю, начальник, потом все под протокол расскажу, если «явку с повинной обещаешь». Будьте людьми – ну дайте человеку отдышаться!..

Нервы у арестанта сдали, и он пошел вразнос. Сейчас начнется истерика и катание по полу.

Рассчитывая на признание и сотрудничество, Баркасу пошли навстречу. Для пользы дела.

– Хорошо, – согласился Каледин. – Можете отдохнуть и собраться с мыслями. Через полчаса мы вас пригласим и вы напишете все, что вам известно. Если есть пожелания – выполним.

– Мне бы сигарет и чашку крепкого кофе, – выдви-нул условия капитуляции Баркас.

– Хорошо, – кивнул полковник.

Арестанта увели.

– Как думаешь, – спросил Зайцев. – Пробрало его?

– Надеюсь, – не стал утверждать Каледин. – На раскаяние я не рассчитываю, но показания, наверное, даст.

– А чего ты ему про жену не сказал? – напомнил майор.

– Преждевременно. Может сломаться. Он и так на грани срыва. Нам не истерика нужна, а информация. Оставим на потом, если снова «в запор пойдет», – пояснил полковник. – Давай прикинем тактику допроса…

Выводной отворил железную дверь, и Баркас вернулся в камеру. Он выглядел усталым, осунувшимся и подавленным, будто первый раз на хату залетел.

Баркас молча лег на гладкие, отполированные доски и, не шевелясь, лежал так минут десять, тупо уставившись в серый потолок. Сухарик недоуменно посматривал на «камерного авторитета» и не понимал: что могло так испортить настроение тертому уголовнику? Остальные обитатели хаты во главе с Хулиганом тоже помалкивали, не решаясь пока трогать Баркаса. Вероятно, они ждали ночи.

– Слышь, Сухарь, – вдруг позвал сокамерника Баркас.

Тот подошел.

– Похоже, я сильно влип и тут надолго задержусь. Ты раньше на волю выйдешь. Когда освободишься, передай жене «издевку», – попросил он «первохода», уперев в него потускневшие серые глаза.

– Конечно. Записку? – уточнил парень, не очень надеясь на скорое освобождение.

– Ты что? Какая записка, – неодобрительно пробурчал Баркас. – Ошманают, найдут и в зад тебе засунут! Ты так запомни, на словах. Передай жене, чтобы, когда все утрясется, она посетила бабушку…

– Передам, конечно! Какой вопрос! Чего ты так нервничаешь, – улыбнулся Сухарик, оборвав сокамерника на полуслове. – Понимаю, родственница, все такое.

– Заткнись, баклан, и не перебивай! Слушай. Скажи моей бабе точно, чтобы посетила бабушку, – повторил Баркас. – Она мне дорога. Пусть позаботится о ней с умом, тогда всю жизнь в шоколаде будет. Бабушка объяснит. Понял?

– Да понял я все! – отозвался Сухарик, подумав, что авторитета били по голове и у того просто поехала крыша. Даже если эта бабушка водила его за ручку в детский садик и вытирала грязную попку, все равно – разве об этом передают сообщения на волю?

Баркас схватил Сухарика за грудки и, сильно прижав к стене, сдавил горло.

– Ты понял, что я тебе сказал? – прорычал он, глядя полубезумными глазами. – Передай слово в слово!

– Понял, понял, – испуганно подтвердил парень. – Ты что! – «Ну точно крыша съехала. Вот не повезло с приятелем! Связался же я с ним…» – думал он.

После этого Баркас назвал свой домашний адрес и, убедившись, что сокамерник запомнил все правильно, отстал от него. Он лег на гладкие нары и вроде задремал.

Хулиган заинтересованно косился на шептавшихся корешей противной группировки, но из их разговора так ничего и не понял. Он подумал, что его план разгадан, и решил подождать.

Ровно через полчаса в двери лязгнул замок. Раздался щелчок.

– Лодочников, на допрос! – крикнул контролер, распахнув скрипучую дверь. Баркас неторопливо поднялся, словно прямо сейчас ему предстояло пойти на смерть, и, привычно сложив руки за спиной, вышел из камеры.

Глава 3
СМЕРТЕЛЬНАЯ КУПЕЛЬ

Баркаса не было несколько часов, и Сухарик начал уже подумывать, что сокамерник больше не вернется. Того же мнения о «камерном авторитете», видимо, был и Хулиган. В отсутствие Баркаса он заметно осмелел. Хулиган снова начал насаждать свои порядки и придираться ко всем без всякого повода. Работяге из-за какого-то пустяка перепало несколько чувствительных тычков, а Сухарик, как кент авторитета, отделался лишь легкой словесной перепалкой.

Однако, когда маленькие квадратики тюремного оконца начали темнеть, обозначая заход солнца, в коридоре раздались шаги выводного. Привычный лязг замка напомнил, что жизнь течет по обычному распорядку. Дверь распахнулась. Баркас вернулся в камеру.

Хулиган встретил его неприязненным нагловатым взглядом и отвернулся, занявшись своим делом – ковырянием ногтей. Сухарик, проявляя сочувствие, приблизился к нему и осторожно спросил:

– Ну что там?

Баркас его как будто не замечал. Он опустился на нары и, сложив ладони лодочкой, уткнул в них лицо, как страус, спрятав голову в песок.

– Чего, братан? – подал скрипучий, нарочито участливый голос Хулиган. – Ментура тебя в оборот по-черному взяла?

Он то ли спрашивал, то ли констатировал, то ли просто издевался, решив использовать деморализованное состояние противника «для раздела сфер влияния». Он торопился воспользоваться случаем и установить свою диктатуру. Но Баркас замкнулся и ни с кем не разговаривал.

Прошло часа полтора, прежде чем Баркасом овладело желание поговорить хоть с кем-нибудь. Выбирать ему не пришлось.

– Завтра меня в Лефортово переводят, – доверительно поделился он с Сухариком.

– А чего в Лефортово – это ж «конторский» изолятор? – искренне удивился сокамерник. – Ты чего, родину продал?

– Дурак, что ли? Друзья похлопотали, – не захотел открываться Баркас. – Там условия лучше. Да и вообще я еще не знаю, где буду завтра. Ночью, может, себе «крестины» устрою. Терять мне нечего…

«Ну, точно у него крыша съехала, – подумал Сухарик. – На религию потянуло. Где он тут священника собирается искать? Ночью. Если только в соседней камере батюшка сидит?»

Около часа ночи, когда постояльцы хаты отошли ко сну, дремавший Сухарик услышал странный звук: то ли стон, толи тяжелое дыхание. Он прислушался, определяя источник странного звука. Приподнял голову и Хулиган. Вдруг около Баркаса что-то звякнуло о пол. Хулиган быстро сполз вниз и поднял железку. Это был остро отточенный обломок от застежки-«молнии». Рядом с Баркасом расплывалось поблескивающее черное пятно.

– Братан вскрылся! – громко крикнул Хулиган. Камера наполнилась невидимым, но ясно ощутимым возбуждением. Сухарик подскочил к Баркасу и увидел кровь. В испуге он отдернул руку и скорее вытер ее о колючую стену.

Хулиган схватил кружку и начал стучать в дверь:

– Начальник! Открой! Заключенному плохо! Эй! Вы!.. Баркас лежал на нарах и уже не шевелился, видно, много крови успел потерять. Минута-другая, и он труп. Сухарик растерялся и даже не подумал оказать раненому помощь. Зато Хулиган, изображая активность и заботу о сокамернике, специально не стал накладывать ему жгут.

– Надо бы перевязать его? – осторожно предложил не имевший права голоса работяга.

– Ты что – доктор? – рявкнул на него Хулиган. – Только хуже сделаешь и сам виноват будешь. Еще лет пять за убийство добавят.

Наконец подошел конвоир и заглянул в глазок.

– Чего орешь! – недовольно прикрикнул он. – В карцер захотел?

– У нас пацан вены вскрыл! – пояснил Хулиган, показывая на Баркаса. – Без сознания!

Громыхнула открываемая «кормушка». Охранник заглянул в камеру, внимательно осматривая залитого кровью арестанта, и задумался. Если действовать по утвержденной инструкции, то ему следовало вызвать помощь и ни в коем случае не соваться в камеру одному. Охранники безоружны, а в камере несколько уголовных рыл, готовых на все. Сколько раз персонал СИЗО убивали, захватывали в заложники… Но пока придет помощь, человек скорее всего умрет.

Охранник проявил гуманизм.

– Всем лицом к стене, руки за спину! – приказал он и, убедившись, что его требование исполнено, повернул в замке ключ.

Контролер вошел в камеру, кося глазами на вставших к стене заключенных. Вроде стоят смирно, не дергаются. Он приблизился к нарам и склонился над бессознательным арестантом.

В тот же миг Баркас ожил, схватил охранника за рукав и сильно ударил в голову. Потом вскочил и несколько раз рубанул его по шее…

Охранник медленно сполз на пол.

– Ты что?! – не на шутку испугался Хулиган.

Он лихорадочно соображал, что делать ему: поднимать панику, молчать в тряпочку или попытаться бежать на волю вместе с Баркасом? При удобном случае всегда находятся «беглецы за компанию». Есть даже категория заключенных, имеющая генетическую склонность к побегу, а в их личном деле стоят особые отметки. Бегают по разным причинам: из-за трагедии дома, на воле, из-за длительного срока, из-за угрозы жизни или от пожизненного заключения…

У Хулигана ни одной из этих причин не было, и он растерялся.

– Всем стоять, а то убью! – на всякий случай грозно предупредил сокамерников Баркас. Он поднял резиновую дубинку вертухая и, не мешкая, выбежал в коридор.

Еще днем, когда Баркаса выводили на допрос, он запомнил расположение помещений и посты охраны. Охрана ИВС, в котором Баркаса содержали, не шла в сравнение со знаменитой Бутыркой или Матросской Тишиной. Теоретически отсюда был шанс выбраться.

Небольшой.

Каблуки впечатывались в истрескавшийся кафель. Баркас бежал по коридору, словно загнанный волк, готовый разорвать любого. Ему больше нечего терять, кроме последней оставшейся у него ценности – жизни. Но теперь и она не могла стоить дорого.

Настороженный звуком бегущего человека, навстречу Баркасу выскочил другой охранник. Он приготовил дубинку и, как только беглец приблизился, ударил его по голове. Баркас увернулся и одновременно нанес серию своих ударов. Его дубинка попала охраннику по плечу, а нога врезалась в пах. Вертухай согнулся и стал хватать губами воздух, но новый удар сверху отключил его. У рухнувшего на пол охранника Баркас забрал ключи от промежуточной решетчатой двери, перегородившей коридор, и, быстро подбежав к ней, открыл замок.

Сердце билось как бешеное. Впереди осталось последнее препятствие.

Вопреки требованиям инструкции дверь в дежурку оказалась незапертой. Пивший ночной чай с бутербродом и мирно смотревший телевизор дежурный не ожидал стремительного появления уголовника. Несмотря на многочисленные учения, охрана редко бывает готова к чрезвычайным происшествиям и не способна дать противнику профессиональный отпор. Бросив чай, дежурный вскочил со стула, схватившись за кобуру. Но его беда заключалась в том, что на занятиях по огневой подготовке выхватывание оружия из кобуры из разных положений не отрабатывается до автоматизма. Также как и стрельба.

Черная дубинка со свистом рассекла воздух и ударила дежурного по руке. Затем он был оглушен несколькими сильными ударами по голове. Перевернув стул, окровавленный охранник свалился на пол, раскинув повисшие плетьми руки.

Мгновенное замешательство у оружия. Взять или не стоит? Оружие в руке призвано стрелять и всегда стреляет…

Нет, Баркас не стал поднимать пистолет. Впереди серым прямоугольником маячила дверь. За ней – улица… свежий весенний воздух… спасение… За дверью – свобода.

Баркас побежал к ней – свободе.

Два сержанта милиции подъехали к ИВС и направились к проходной. Надоевшие за день бронежилеты давили на плечи. Короткие автоматы повисли на ремне, словно ружья после охоты. Маленькие черные коробочки раций, висевшие на груди, иногда с шипом выплескивали голос дежурного или очередное сообщение о совершенном преступлении. Ночной город спал, но не спали те, для кого ночь подходящее время для нарушения закона.

Баркас отодвинул засов, рванул дверь и выскочил на улицу, едва не сбив сержанта Омельченко. Заметив милицию, он на ходу взмахнул дубинкой. Сквозь дверной проем сержант Омельченко увидел распластанного на полу дежурного, и этого ему было достаточно.

– Стоять, милиция!!! – командным голосом рявкнул он, сбрасывая с плеча «Калашников».

Баркас бежал, не оглядываясь. Он знал, что попадаться в руки милиции ему нельзя и единственный путь – это добежать до угла, свернуть во двор и затеряться.

Или… умереть. Третьего не дано.

Баркас слышал, как лязгнул передернутый автоматный затвор, как тяжелые шаги становились все ближе, но не замедлял бег.

– Стой, стрелять буду! – раздался запыхавшийся голос.

Омельченко не сомневался, что перед ним преступник, а потому не терзался бесплодными сомнениями. Не останавливаясь, он выстрелил вверх и тут же, замедлив бег, дал короткую очередь вслед убегающему преступнику…

Тот споткнулся, но продолжал бежать.

Оружие призвано стрелять и всегда стреляет. После первой очереди последовала вторая. Она была точнее. Несколько пуль вспороли спину беглеца, словно толстая игла гигантской швейной машинки. Ему показалось, что он попал в аэродинамическую трубу. Баркаса выдувало ветром, кружило в вихре, бросало вверх и вниз, и снова вверх, в реве и свисте, в шуме чудовищного торнадо. Он не знал, хлестал ли его холодный ветер или опалял огонь, но его глаза ослепили вспыхнувшие молнии, а стук лязгнувших зубов отозвался громом.

Смерть пришла необычайно быстро и почти легко…

* * *

Утром отредактированные и отпечатанные показания Баркаса лежали перед Калединым. Рядом – заключение криминалистов по пулям.

Полковник еще раз пробежал глазами протокол: «…офицер вытащил пистолет. Пилат крикнул мне: «Стреляй», и я произвел выстрел в напрвлении офицера, полагая, что мой пистолет газовый. Так сказал мне Пилат, убеждая взять его на дело. Когда я увидел кровь, то понял, что Пилат меня обманул. Я бросил пистолет и снял маску, но Пилат заставил меня поднять оружие, надеть маску и встать на «шухер» в коридор. Что происходило в комнате дальше, я не знаю, но слышал глухие пистолетные выстрелы… Потом решил, что Пилат избавится от меня как от свидетеля, и решил бежать… Почему он убил работников заправочной станции, я не знаю. Вероятно, они видели его в лицо…»

Каледин придвинул ближе заключение экспертизы и прочитал:

«…извлеченные из тел пули калибра девять миллиметров выпущены из двух пистолетов Макарова специального образца с применением стандартного прибора бесшумной стрельбы… Пуля, извлеченная из тела №…, выпущена из пистолета номер два… Пули, извлеченные из тел работников бензоколонки, выпущены из пистолета номер два…»

Полковник взял протокол осмотра места происшествия и сверился с двумя первыми документами. Получалось, что Лодочников говорил правду. Теперь нужно забрать подследственного в Лефортово и плотненько с ним поработать. Необходимо составить фоторобот Пилата и как маньяка-убийцу подать в федеральный розыск. Вероятно, придется снова осторожно задействовать прессу. Деза, искусно запущенная через ряд информационных агентств, сработала и была слепо подхвачена: многие массмедиа погнали заметки о пожаре на военном объекте, недостаточном финансировании Министерства обороны и пожарных. Главное, что смысла этого события никто так и не понял.

Полковник сорвал целлофан с новой хрустящей пачки «Честерфилд» и откинулся на спинку кресла. Неторопливо помяв фильтр, он закурил, с шумом выдыхая дым. Седой пласт его растекался по воздуху, перемешиваясь, словно молоко с морской водой.

Розыск крутится на всю катушку. Даже по громким, общественно значимым делам об убийствах известных людей, о взрывах, о коррупции розыскное колесо не было разогнано до такой степени. Государственные границы максимально закрыты. Милиция отрабатывает свой «контингент» от уголовников до бомжей. Контрразведка – свой. Достается всем. Уцелевшая агентура вызвана из закромов родины и включена в работу. Подключилась СВР.

Однако результат небольшой.

В первую очередь надо искать диски и транскодер. Но и сам Пилат, лично, представляет угрозу обществу. Мало того, что он с легкостью расстреливает всех подвернувшихся под руку, но еще знает принципы кодирования секретных сетей и может снова их вскрыть. Почему бы завтра ему не залезть в сети Центробанка или любого другого банка и не устроить второй дефолт?

Дело сугубо неординарное. Если пообещать Баркасу снисхождение, а'то и полное освобождение от уголовной ответственности в случае его сотрудничества с органами безопасности, то, возможно, он пойдет на это. Кроме него, Пилата никто не знает в лицо. К тому же если Баркас действительно от того сбежал, то подельник будет охотиться за ним до конца. Пилат не должен оставить Баркаса в живых. По крайней мере до этого дня он не оставлял никого.

Каледин подходил к наметкам возможного оперативного плана, когда его отвлек телефон. Уже по тембру звонка полковник безошибочно научился отличать аппараты: высокий и звонкий – городской, низкий и ровный – прямой телефон генерала Волкова, звеняще-сочный и громкий – аппарат закрытой связи.

По городскому звонил Зайцев.

– Только что сообщили, что ночью при попытке к бегству убит Лодочников.

– Как убит? – медленно произнес полковник, будто в ледяную прорубь провалился.

Со смертью Баркаса рушились все оперативные планы, и теперь следствие начнет буксовать. Какой смысл докладывать Волкову о желании Лодочникова помогать следствию и как объяснить, что составление фоторобота Пилата отложили до утра? Причин было много, и все объективные, но как объяснить это генералу? А как он объяснит все директору, а тот президенту? Просто земля из-под ног уходит.

– Кто его убил? – спросил Каледин.

– Лодочников разыграл самоубийство. Охранник сунулся в камеру. Тот его по голове, забрал дубинку и к выходу. Там еще двоих отмолотил. Выбежал на улицу, а тут случайно милицейский наряд подъехал. Одного Лодочников дубинкой ударил, а второй, не будь дураком, за автомат схватился. Когда «Скорая» приехала, Лодочников уже умер.

– Вот зараза! Не могли кого-нибудь другого застрелить! – в сердцах выругался полковник. Машинально вытащив из пачки вторую сигарету, он отправил ее в рот. То ли мертвеца ругал Каледин, то ли чересчур меткого стрелка. – Никогда бы не поверил, что это случайно. Надо сказать ребятам, чтобы проверили как следует этого сержанта, а заодно и всю дежурную смену изолятора.

– Что делать будем? – ждал указаний Зайцев.

– Что, что, – соображал Каледин. – Сколько с ним в камере человек сидит?

– Не знаю, а что?

– Поедем в изолятор. Будем беседовать со всеми.

* * *

Известие о ночном происшествии быстро облетело изолятор временного содержания, наполнив атмосферу бетонных коробок неприятным духом. Хулиган, чуть было не рванувший на волю вслед за Баркасом, от всей своей заскорузлой души благодарил бога, что этого не сделал. Случись иначе, он сейчас вполне мог бы разделить участь беглеца и вместе с ним лежать в холодильнике ментовского морга в ожидании вскрытия.

Работяга, еще недавно покушавшийся с Хулиганом на Баркаса, также заметно притух, опасаясь, как бы его не приплели еще и к этому делу.

Больше других общавшийся с Баркасом, Сухарик находился в полушоковом состоянии, не находя себе места. Он то сидел неподвижно, глядя в одну точку, то начинал нервно метаться по камере, вызывая недовольство Хулигана.

Утром Хулигана вызвали на допрос. После часового отсутствия он вернулся в камеру и недовольно сообщил:

– Я думал, меня по моему делу вытащили, а это из-за побега. Все спрашивали: что да как? С кем, мол, он «кентовался», с кем последним разговаривал…

Хулиган с ухмылочкой посмотрел на Сухарика и продолжил монолог:

– А мне это надо? Мне бы со своими делами разобраться, а не в чужие базары лезть.

Он занял свое место на нарах и демонстративно от всех отвернулся.

Через пять минут крашеная дверь снова открылась. Мордатый охранник позвал на допрос работягу.

Экскаваторщика не было примерно с полчаса, а когда он вернулся, то подтвердил, что и его вызывали из-за попытки побега сокамерника и спрашивали о времени пребывания Баркаса в камере. Естественно, ничего путного рассказать операм работяга не мог, и его вернули в камеру.

То же самое повторилось и с худощавым мужиком-воришкой. Задавали те же вопросы, спрашивали, с кем общался, о чем говорил… По возвращении он бросил многозначительный взгляд на Сухарика, и тому стало понятно, что сокамерники перевели все стрелки на него. Вероятно, поэтому его самого держат напоследок.

Послышались шаги надзирателя. Дверь в очередной раз распахнулась, и раздалась громкая, рассчитанная на глухих команда:

– Калякин, на допрос!

Сухарик обреченно поднялся и, сцепив руки за спиной, отправился к выходу. По длинному коридору с решетками арестанта доставили на место.

– Стой! Лицом к стене!

Пришли. Сухарик уперся мордой в стену и, пока его не позвали, разглядывал мелкие трещинки на штукатурке.

Серая комната для допросов была похожа на пресс-центр. За столом несколько человек в костюмах с селедками[5]5
  Галстук (жарг.)


[Закрыть]. На штативе у окна – видеокамера. На столе магнитофон с микрофоном… Чем не пресс-конференция улизнувшего из логова врага разведчика?

– Здравствуйте, Александр Викторович. Проходите, садитесь, – не по-протокольному встретил Сухарика Каледин.

– Здравствуйте… – слегка растерялся тот и, обойдя стол, присел на жесткую арестантскую табуретку, лицом к объективу.

– Ты слышал, что произошло ночью? – спросил Каледин.

– Да, чего ж! Тюремный телеграф работает исправно, – подтвердил Калякин. – Из нашей камеры зэк убежал, а его, говорят, застрелили. Может, врут, конечно. Не знаю я, начальник.

– Не врут, все верно, – согласился полковник и, вытащив пачку «Честерфилда», предложил ее арестанту: —. Хочешь закурить?

– Нет, спасибо. Я в детстве завязал, – вежливо отказался Сухарик, не успевший отвыкнуть от нормальной жизни и привыкнуть к тюремной. Сигарета еще не стала для него привычной единицей обмена – тюремным долларом.

– С Баркасом вы находились в одной камере? – перешел к делу Каледин.

– А вы что – не в курсе? Находились, – согласился Сухарик, не делая из этого тайну, и тут же пояснил: – Но бежать с ним я не собирался.

– Вы общались? – последовал следующий вопрос.

– Ну, так… Особо нет, – расплывчато ответил арестант. Он не был настроен на откровенность с ментами, засадившими его за решетку. – Там все общаются.

– Говорили о чем? – не унимался полковник.

– Баркас спрашивал меня, за что я в хату попал, – ответил парень. – Как раньше жил. Чем занимался.

– И?

– Я ответил, что, мол, приемник толкнул, а он краденый оказался. Да что вы, сами не знаете, что ли!

– А вот твои сокамерники говорят, что вы с Баркасом подружились и держались вместе, – с укором произнес Каледин, уличая арестанта в неточности.

– Да врут они все, начальник! – не согласился Сухарик. – Этот длинный с другим мужиком на Баркаса наезжали и на меня, а он их приструнил. Вот теперь и болтают, козлы!

– Послушай, Александр. Давай поговорим, как мужики. Брось дурака валять: «Нача-альник». Я же знаю, что ты не уголовник и сюда попал случайно. Давай обойдемся без понтов, – добросердечно посоветовал полковник. – Мне важно знать, что говорил тебе Баркас перед побегом. Он совершил опасное преступление. Понимаешь?

Сухарик согласно кивнул. Он действительно не считал себя уголовником и не был им. Манера общения «начальника» и доверительный тон ему польстили.

– Все мы тут не ангелы, – ответил он.

– О чем вы говорили? Припоминали «гражданку»? – помогал вспоминать Каледин. – Ты в армии служил?

– Служил, – ответил Калякин. – Связистом… На всю жизнь запомнил. И как в первый день службы сержант меня в столовке отмудохал, тоже запомнил. «Эр стопятку» на плечах два года таскал – с ней Муму хорошо топить.

– Ну, раз служил, должен понимать, что применение оружия – серьезное ЧП – погиб человек, и это будет тщательно расследоваться. Мы как раз этим и занимаемся. Мы с коллегой из военной прокуратуры, – запоздало представился Каледин. – Пока мы просто с тобой беседуем, без протокола.

– А-а, – с некоторым облегчением произнес Сухарик. – Я думал, вы из милиции.

Опасливо покосившись на видеокамеру, арестант выдвинул встречные условия сотрудничества:

– А камера?

– Камера выключена, – соврал полковник. – Можешь подойти и посмотреть.

Прием неновый – просто на фасаде «Панасоника» не было светящегося красного глазка, к которому все привыкли.

– Да о разном говорили. О бабах, например… – потеплел задержанный.

– Ты понимаешь, что мы тут не для этого, – поправил его Каледин. – Что еще? Меня интересует его последнее дело, вернее, преступление и сообщник.

– Да чушь какую-то он нес. Говорил, ночью, может, крестины себе устрою, – припомнил арестант. – Мол, терять мне нечего… Я думал, чего это он в религию поперся? Какие, в задницу, крестины!

– На блатном жаргоне «крестины» – это побег, – пояснил Зайцев. – Что-то ты темнишь, парень. Дурака валяешь. Все на тебя показали, что вы шептались в углу, а ты ничего не слышал? Не хочешь как человек разговаривать, будем иначе общаться. Хочешь узнать две важные новости?

– Не очень, – с опаской покосился на него Сухарик. – Лучше жить без новостей. Я и телик не смотрю.

– Наплевать! – жестко оборвал его майор. – С какой начать?