Текст книги "ЯблоPad. Сборник рассказов"

Женщин иногда надувают

Все началось с дырки в боку.

Нет, все началось раньше. С Изьяра.

Да нет. Если быть до конца правдивым, то начало истории с переодеваниями, склоками и мытарствами было положено г-жой Глафирой, что на короткий, но шумный осенний вечер приютила под крышей своей галереи беспутную ораву честолюбивых творцов.

Часть первая

ИНСТАЛЛЯЦИЯ В СТИЛЕ НЮ

У той части столичной богемы, что бесконечно долго прозябала в безвестности, уже стало традицией раз, а то и два в квартал посещать мансарду черноокой Глафиры, женщины бальзаковского возраста и телосложения.

Заслонив бесцветную пустыню стен шеренгой акварельных этюдов, карандашных набросков и масляных шедевров, художники постепенно наполняли помещение галереи шумом восторженных голосов, винным перегаром, а так же тем особым ощущением флирта, что непременно присутствует в местах скопления творческих людей. В этой атмосфере и заключался тот магнетизм, что привлекает и втягивает в узкий круг художников, поклонников их таланта и новых адептов.

Пропуск в этот клуб – желание творить и быть услышанным.

Преуспевающий столичный адвокат Изьяр уже полгода значился завсегдатаем Глафириных вечеров. Держался подчеркнуто солидно, но скромно. Ходил, смотрел, восхищался. Приценивался. По этой причине скоро был причислен к отряду возможных меценатов.

Подвыпив, художники начинали по очереди обхаживать карася юриспруденции. И со стороны могло показаться, будто к блестящему океанскому лайнеру, что пришвартовался в порту бедного, но очень шумного туземного городка, постоянно причаливают бойкие пироги, капитаны коих безуспешно пытаются втюхать туристам свой экзотический товар.

И у некоторых мастеров кисти уже жадно чесались руки в предчувствии, что дожмут-таки перспективного коллекционера, раскрутят на картину. Но…

В тот вечер первые посетители, пришедшие к госпоже Глафире, были весьма озадачены. Они обнаружили Изьяра, мастерящим что-то в галерейном коридоре.

В красной клетчатой рубахе и джинсах вместо привычного великолепно подогнанного по его плотной фигуре костюма цвета аргентинской ночи он, сопя и кряхтя, усердно пилил, сбивал и ввинчивал. И конструкция из-под его руки выходила нешуточная.

Она состояла из двух разновеликих кубов, соединенных между собой гофрированными трубами больших и малых калибров. Тот ящик, что был размером поменьше, выглядел как остов судна после серьезного кораблекрушения. Отсутствовали и носовая, и кормовая части, зато во всей красе наличествовала мачта. С нее леской ниспадало подобие строп. Завершало конструкцию, одновременно придавая ей будоражащий фантазию таинственный вид, нечто тонкое и серебристо-блестящее. Этим нечто Изьяр укрыл всю палубу «судна» от глаз смотрящих.

Не дожидаясь, пока мастер завершит дело, хозяйка галереи открыла вечер.

В коротком спиче она известила публику о решении большинства художников перенести день 8 Марта на осень, в связи с чем тема сегодняшней выставки значилась «ЖЕНЩИНА, КАК НАЧАЛО ВСЕХ НАЧАЛ».

Зал дрогнул непродолжительными аплодисментами, среди которых весьма отчетливо из уст весельчака и баламута поэта Эрастова, как труба из прокатного стана, вывалилось предложение назвать следующую выставку «Мужчина, как кончало всех кончал».

Его идею художники приняли с бОльшим восторгом. И все в доме г-жи Глафиры закружилось.

Заиграли нарядами невесть кем приглашенные солидные дамы, засверкали невообразимой степенью обнаженности чресел неизвестно с кем пришедшие длинноногие модели, заморгали вспышками фотоаппараты, заискрились остроумием в предвкушении легкой и доступной телесной услады мужчины. И постепенно общение обрело ту степень раскованности, когда уже не придаешь значения пятну пролитого на себя шампанского или скольжению по усеянному банановой кожурой полу. Уже отзвучало во здравие всех дам с дюжину тостов, и уже дважды на бис прочел свое слабое стихотворение о любви известный скульптор-авангардист Ярошенко, и получил уже свою порцию аплодисментов и воздушных поцелуев журналист и драчун Хлиповецкий, когда под сводами мансарды, цокая и спотыкаясь о череду согласных звуков, поскакало загадочное слово ИНСТАЛЛЯЦИЯ.

И в самом этом слове, в этих сдвоенных до изнеможения «эл», в этом долгом протяжном с придыханием «я» было столько нездешне-заграничного, так оно завораживало и влекло, что многие дамы, не раз уже осушившие свой бокал до дна, едва произнеся его, томно закатывали глаза и прикусывали нижнюю губу. При этом рукой, свободной от пластиковой тары с выпивкой, они совершенно непроизвольно вели от бедра к груди.

Но все разрешилось, когда на подиуме появился Изьяр. Не дав Эрастову дочитать трепетную эротическую поэму о скромных днях, проведенных поэтом на Багамах в обществе некоей Клементины фон Зюд, Изьяр принялся энергично водружать свою флотилию.

Когда дело было закончено, а чертыхающийся от негодования Эрастов покинул импровизированный помост, раскрылась тайна чарующего слова.

Обычно не страдающий в подборе словосочетаний Изьяр выглядел взволнованно, заикался, подолгу складывал предложения, как картинки в паззл. Но все поняли главное. Вместо обещанной инсталляции им предложат на десерт обыкновенный перфоманс. Новое слово звучало неблагозвучнее прежнего и никаких сиюминутных мыслей у галерейных дам не вызвало.

Свой визуально-аэро-свето-звуковой перфоманс (он сам выговорил только с третьего раза) Изьяр, естественно, посвящал дочерям богини Геи – женщинам.

Действие состояло из пяти основных частей:

• аллегро – девочка-ребенок,

• скерцо – девушка в соку;

• анданте – женщина-мать,

• модерато – старуха.

Пятая часть никакими музыкальными терминами не сопровождалась, но поскольку иллюстрировала рождение и смерть женщины нового тысячелетия, то преподносилась в этом квинтете как основная.

Сказав все это, Изьяр попросил у присутствующих извинения, пригасил свет и удалился. Когда он появился в сопровождении сногсшибательной спутницы, всем стало понятно, что действо обещает быть интересным сверх ожидаемого.

Головы обоих сверкали шлемами космонавтов будущего, а тела стягивали серые комбезы с балконами карманов. Создалось впечатление, что в мансарду случайно забрели инженеры-механики автоматизированных систем управления с какого-нибудь из заводов «Пежо».

Парочка прошлась по галерее, раздавая заскучавшему было народу футуристическое подобие очков (без стекол и дужек – во время представления их полагалось держать на переносице). И тут всем стало окончательно ясно – действие, ранее заявленное как инсталляция, грозит быть великолепным намного сверх ожидаемого.

И началось.

Когда свет в галерее померк до непроглядности, а тишина заслонила собой даже протестный, по случаю скомканного выступления, храп уснувшего поэта Эрастова, воздух колыхнула музыка. Горловое пение тунгусских шаманов мерно перетекло в ритмичные удары по эфиопским тамбуринам. Одновременно опоясывающая всю конструкцию гирлянда елочных фонарей задрожала разноцветными огнями. Вторя им, с потолка цветным водопадом брызнула цветомузыка.

К тамбуринам присоединились духовые, вступили струнные, и Изьяр с его таинственной спутницей одновременно ударили по кнопкам на том коробе, что больше походил на пульт управления, нежели на эскимо на палочке. Синхронно с их действиями, заглушая собой стройную мелодию, явился другой звук. Низкий, внутриутробный, нервный, он исходил от пола. Его издавала черная коробка размером с дамскую сумочку. Она ревела и, как раненый заяц, скакала по полу, и только торчащие из боков провода не давали коробке возможность покинуть галерею. В «зайце» посетители без особого труда опознали дешевый китайский автонасос.

В той части конструкции, что соединялась с пультом управления трубами и шнурами, начались локальные изменения. Зашевелилось на палубе инвалидного «судна» нечто тонкое и серебристо-блестящее. Оно приподнялось, сползло, и на свет явился резиновый шарик. Подстегиваемый энергичными трудами зайца-насоса, он быстро рос в размерах, раздувался и крепчал.

И каждый, кто это видел, кожей ощутил – коротка жизнь шара. Все поняли: Изьяр пойдет до конца, не пожалеет изделие, не оставит его доживать свой век в целости. И судьба шара сплотила людей. Все с нетерпением ожидали – когда же? Когда роковой хлопок оборвет его последние минуты?

Изьяр дал сигнал помощнице. Та подскочила к распухшей до невозможности сфере и, что-то прыснув из флакона на его лысую поверхность, отбежала на место.

Шар лопнул, застав смотрящих врасплох. Зал вздрогнул. Последней конвульсией сфера пыхнула на людей фонтаном конфетти. По мансарде поплыл аромат дорогого парфюма.

Довольный произведенным эффектом, Изьяр тут же переключил рычаги управления на пульте, и вся ситуация с точностью повторилась в противоположном углу короба. Так же по очереди раздувались еще три шара, как и в первый раз, вскакивала в последний момент его напарница и поочередно обливала шары духами «Босс» и «Черутти». И точно так же шары лопались в момент, когда этого никто не ждал.

Когда лоскуты последнего шарика подбитым парашютистом опустились на пол, и их нежно укрыли снежинки конфетти, а звук неуемного насоса опротивел всем так же, как и ворчание проснувшегося с первым разрывом шара поэта Эрастова, музыка сменилась.

Под абстрактные космические тремулы завершалось действие на борту Изьярова корабля. Заканчивалось оно активными колебаниями того серебристо-блестящего нечто, что как гостайну прятало основные элементы конструкции от сторонних глаз.

Колебания эти достигли такой амплитуды, что нечто не вынесло тряски и упало на пол. Зрителям явилось новое нечто – бесформенное, розовое, латексное. В отличие от своих крутобедрых собратьев, новоявленное чудо наполнялось воздухом споро и нагло. Обретать размер и форму изделию помогало подобие мачты, что буратиньим носом торчало из ящика к потолку. Отливая всеми оттенками здорового тела, из жеваного куска резины неожиданно стали появляться узнаваемые части настоящего туловища. Первой, напоминая собой человеческую, приняла очертания голова. Догоняя ее, налились плечи, надулись руки. Они тянулись вниз и, казалось, были готовы обхватить ящик, из которого росли. Но у Изьяра и его подручной были иные планы. Посредством насоса, пародирующего пьяного зайца, руководители операции мощной подачей воздуха заставили розовую тварь распрямиться и встать с обретших очертания колен. По мансарде пронесся несдержанный возглас нескольких мужчин.

Во всем великолепии буйных форм миру предстала латексная дива. Кукла со вздернутыми вверх алыми джомолунгмами грудей и призывно разинутым ртом как бы кричала:

– Сдуйте меня! Срочно-о-о-о сдуйте! Я-я-я-я го-о-о-л-а-а-я-я….

По-видимому, так же выглядела Жанна Д’Арк в миг, когда пламя костра уже сожрало ее одежду и подбиралось выше. В отличие от Орлеанской Девы, самые сокровенные места куклы были сокрыты черной латексной юбкой. К ноге приторочен муляж полицейской дубинки.

Не в пример своим круглым собратьям по перфомансу, покинувшим земную юдоль немногим ранее, жизнь куклы оказалась куда как короче. Даже звук ее расставания с этим миром вышел менее эстетичный, чем у четырех ее предшественников. Кукла икнула рваным боком и сползла, опершись спиной о шест. Нарисованные глаза ее вмиг посерели. Богатые формы приняли первоначальные очертания груды голой резины.

Вместе со смертью латексной Мессалины сухо, астматически кашлянув пару раз, приказал долго жить и насос. И только апокалипсические звуки музыки какое-то время еще удерживали зрителей на своих местах, заставляя задуматься над бренностью существования. Но с последним аккордом все изменилось.

Лавина аплодисментов обрушилась на вмиг прославившегося Изьяра. В одночасье рядовой адвокатский крючкотвор стал своим в этой среде рисующих, пишущих и сочиняющих людей. К слову сказать, некоторые из числа тех, кто уже полгода окучивал Изьяра на предмет крупной покупки, были несказанно опечалены фактом падения юриста с Олимпа меценатсва и спонсорства на грешную пашню творческих потуг.

Но это было потом, а сейчас, за ворохом бурного чествования новоявленного творца, никто не заметил, как к угасшей кукле приблизился человек. Он поднял сплющенное тело, широкой ладонью прошелся по изгибам латексной кожи, и, приблизив голову гейши к своей, посмотрел в ее мертвые глазницы.

Часть вторая

ЖИЗНИЮ СМЕРТЬ ПОПРАВ

– Да ты гигант половой. Надо ж так девку задрючить – до дыры в боку, – смеясь сквозь подернутый серой пылью ус, хамил шиномонтажник. – Я слышал, что художники извращенцы, но как-то особо не верил.

– Вы лучше скажите, можете помочь или нет? – взвился Яша, теряя терпение.

– Нет, не возьмусь. Вдруг жена сейчас войдет, а я тут с этой… Забери, – продолжал отшучиваться работяга.

Яша сложил куклу со следами грязных рук в черный непроницаемый для взглядов пакет и покинул шинную мастерскую. Эта была уже третья на его пути.

Яша заходил в мастерские (причем выбирал момент, когда никого из посетителей нет), вкратце объяснял ремонтникам, кто он такой и в чем суть проблемы, и только затем вынимал из пакета истерзанную перфомансом девушку. Но, завидев предмет, мастера шинного дела, словно обожженные, выпускали из рук бортовку или вулканизатор и начинали донимать Яшу расспросами: каково это – любить резиновую куклу? Больше ли удовольствия, чем с обыкновенной женщиной, или наоборот? С чего лучше начать действовать? Где брал?

Но вопрос, который больше всего его разозлил, звучал так – пробовал ли он любить куклу на глазах у жены, и что супруга на это сказала?

Яша был женат. Яша был художником-реалистом. Яша был на той инсталляции в галерее г-жи Глафиры.

Это он после окончания Изьярова светопредставления долго гладил куклу и философски оценивал голубизну ее глаз. Он не разделял радости своих циничных собратьев по искусству от просмотра. Инсталляцию нашел вычурной, плоской и примитивной. А вот девушка…. Она показалась ему беззащитной и униженной с того момента, когда Изьяр раздул ее до человеческих пропорций.

Яша сразу понял, чем кончится ее безудержная аэрация и, сам не понимая причины, с первой минуты стал жалеть бессловесный резиновый муляж. А когда взял голову куклы в руки и в нарисованных глазах прочел угасающее желание дарить любовь, то решение пришло само собой.

Выпросить у Изьяра отработанный материал не составляло большого труда. Яша пообещал все еще плывущему на яхте славы адвокату отремонтировать девушку для новых шоу. Но одно дело пообещать, другое – вернуть ее к жизни.

Дыра была большая. Шла от бедра к подмышке. Но художник без колебаний решил проделать операцию сам. Купил клей, промазал им обе стороны разорванного материала и, соединив, прижал. Выждал срок, достаточный для воздействия химии на латекс, и принялся губами нагнетать воздух в куклу. В этот момент в дверь позвонили.

За всей хирургической суетой Яша и позабыл, что пообещал другу журналисту Хлиповецкому освободить свою мастерскую на два-три часа. Это было нормой в их отношениях. Мастер пера выдавал такие убойные статьи про художника, что число клиентов после их появления, а сиречь проданных картин, обеспечивало Яше безбедное существование на весьма длительный срок. Хлиповецкий в качестве оплаты деньги с Яши никогда не брал, заручившись меж тем пактом, по которому живописец обязан два, а то и три раза в месяц предоставлять талантливому другу свою мастерскую для плотских утех. Сегодня как раз был день расплаты.

Хлиповецкий вошел первым. За ним в дверях показалось юное светловолосое создание, которому Яша не дал бы более 17 лет от роду. Девушка, широко улыбаясь, смотрела на Яшу смело и нагло. Писатель представил деву другу и хотел было принять у подопечной верхнюю одежду, как что-то большое, розовое и узнаваемое за спиной художника привлекло его внимание.

– Это что ты там прячешь?

Скрывать куклу смысла не было.

– Да вот – чинил. Изьяр просил. Новый перфоманс готовим, – смущаясь в присутствии юной прелестницы, произнес Яша и вынул из-за спины куклу. – Надуть пытаюсь.

– Фу, гадость какая, – фыркнула новая пассия Хлиповецкого.

– Не скажи, он знает в них толк, – серьезно произнес журналюга и подмигнул Яше. – Ну и как? Починил?

– Только начал, и тут вы. Пожалуй, покуда сдую, а сам пойду.

– Нет уж, погодь. Мне самому интересно, – предупредил желание хозяина покинуть мастерскую Хлиповецкий. Вырвал из Яшиных рук куклу и принялся ее надувать.

– Я че-то не поняла, – произнесло создание. Улыбка давно сползла с ее красивого лица.

– Ты, может, с этой хочешь? Так я пойду тогда? Не стану вам мешать?

– М-м-м-м-у-ы-аым, – продолжая нагнетать воздух, отвечал ей Хлиповецкий.

– Нет, ну ты че, мудак? Я что, смотреть на это пришла или что? – не унималось создание. Улыбка на ее лице давно переродилась в гримасу.

– Посиди, говорю, картины посмотри. Надую – займусь тобой. Делов-то: две минуты, – молвил Хлиповецкий.

Пока он все это говорил, формы у куклы скисли.

– Тфу ты! Вот отвлекся, и заново дуть придется. А у тебя насоса нет?

Яша отрицательно помотал головой, Хлиповецкий заработал легкими.

Кукла набирала объем плохо.

– Видно, все еще дыра где-то, – констатировал Хлиповецкий. – Я буду дуть, а ты ладонью по краю пройдись, может, нащупаешь.

После этих слов мимо мужчин ветром пронеслось создание, очаровательную улыбку которой давно сменила маска Горгоны. На ходу девушка в теплых выражения пожелала друзьям счастья и любви, обозвала извращенцами и, хлопнув дверью, растворилась.

– Ушла, – изрек Яша.

– Слиняла, – подтвердил Хлиповецкий. И после секундной паузы добавил: – Ну и хер с ней, другую приведу. Не отвлекайся.

После ее ухода работа закипела с утроенной силой. Совместно нашли, откуда секло. Так как командование операцией давно перешло под контроль Хлиповецкого, то он и принял волюнтаристское решение шов распороть и склеить заново. Как задумал – так и сделал. Но все же что-то не рассчитал, так как рваться стало не только вдоль, но и поперек. Запоздалый Яшин сигнал бедствия принят был поздно, и на теле несчастной куклы образовался новый рубец.

Тут Хлиповецкий чертыхаясь и костеря свою забывчивость, неожиданно вспомнил о срочной статье, быстро засобирался и, едва попрощавшись, ушел.

Яша стал кумекать над решением новой старой проблемы. Он рассуждал логически. Где склеивают крупные резиновые предметы? В мастерских. В каких мастерских? В мастерских по ремонту обуви и в шиномонтажных. Так куда надо идти?

Он начал с последних.

Он обошел три шинных стационара, где его ждал полный крах. Он уж было направился к обувному, как прямо по ходу движения заметил характерную вывеску с круглым ободом колеса над дверью и прорезью для колес в стене. Зашел внутрь. Обнаружил молодого парня с глянцевым журналом в руках и заговорил.

– Здравствуйте. Понимаете, у меня проблема…

Уже приняв решение зайти в шиномонтажку, Яша понял – с прежней тактикой его ждет очередное фиаско. Ему отказывают, рассудил он, потому, что образ художника в народе давно потерял флер одухотворенности. А измученное дырявое тело муляжа вкупе с пугающим народ словом инсталляция только довершает в глазах людей образ извращенца. Надо менять историю. Надо приблизить ее к нуждам народа, сделать такой жалостливой, чтоб даже эти твердые мужественные парни в серых робах прониклись, всплакнули и выполнили его заказ. И, может, даже бесплатно.

– Понимаете, у меня проблема. Большая. Серьезная, – произносил слова Яша, глядя не на хозяина мастерской, а в окно. – Я не так давно похоронил жену. Мы прожили с ней душа в душу и тело… впрочем, это неважно. Хотя. В общем, мы так сильно и часто любили друг друга, что через какое-то время у меня начались проблемы по мужской части. Ну… вы понимаете. Но я так устроен, вернее, я так был воспитан, что быстро сойтись с кем-либо просто не мог. И тогда врачи посоветовали мне приобрести это.

Яша вынул из пакета жертву инсталляции, продолжая на ходу импровизировать.

– Я этим и воспользоваться-то не успел. Только купил, распаковал, и стал воздухом наполнять, насосом подкачивать, как вдруг – ба-бах!! Смотрю она уже с дырой. Пробовал заклеить, да только еще хуже сделал. Помоги, выручи, друг. Может, вернешь ее в строй, и… меня заодно с ней?

И он с мольбой, на какую только способен мужчина, уже прошедший три шинные мастерские и не желающий обхаживать еще и обувные, посмотрел в глаза молодого мастера.

– А вы как ее назвали?

– ….?

– Имя у нее уже есть? – повторил свой вопрос парень, нежно принимая из рук ошалевшего Яши розовый латексный коврик.

– Думаю, что не совсем улавливаю ваш вопрос, – Яша явно был озадачен реакцией сотрудника шарашки.

– Значит, не назвали еще? Та-а-ак… – растягивал парень одновременно и слова и куклу во весь ее полутораметровый рост. Вопреки ожиданиям художника, молодой мастер не стал сразу искать повреждение, а принялся с любопытством разглядывать лицо изделия. Удовлетворенно перекидывал взгляд с шеи на плечи, с плеч на бюст, и закончил визуальную экскурсию, заглянув под юбку.

– О! – воскликнул он.– Да она девочка! Думаю, ей имя Марина подойдет? Вы против Марины ничего не имеете?

Яша ничего против Марин не имел.

– Так как же моя проблема? Можно ее, так сказать, восстановить в прежнем облике? – полюбопытствовал Яша, наблюдая за тем с какой нежностью в глазах парень принялся вращать в руках куклу.

– Легко… то есть, я хотел сказать нелегкую вы задачу задали. Завтра приходите. Нет, подождите, – парень зачем-то посмотрел в навесной календарь. – Завтра я не работаю. Приходите послезавтра.

Яша покидал мастерскую с тяжелым сердцем. Что-то во взгляде парня, сверкающем искрами плотоядия, ему не нравилось.

Когда в указанный срок Яша пришел в мастерскую, то никого не застал.

На дверях висел большой ржавый замок. И царствовал он там ровно пять дней. Все эти дни Яша исправно подходил к единственной двери мастерской, на всякий случай дергал ее ручку – не открыта ли? Уходил ни с чем.

На исходе пятых суток неожиданно дал о себе знать виновник Яшиных мытарств – адвокат Изьяр. Позвонив, он сообщил, что готовит новую инсталляцию, еще сильнее и ярче предыдущей. Для прогона срочно нужна девушка резиновая и здоровая. Яша рассказывать о своих злоключениях не стал, лишь пообещал вернуть даму скоро и целой.

На шестой день замка на двери не оказалось. Художник вошел внутрь мастерской уверенной походкой здорового человека, не испытывающего никаких сексуальных проблем. Это сразу заметил и шинных дел мастер, когда оторвался от станка и встретился с Яшиным взглядом. Прочитав в нем всю ненависть обокраденного во время свадьбы жениха, парень выронил из рук покрышку себе на ногу, ойкнул и стал пятиться задом.

– Я починил. Давно готова, а вас нет и нет, нет и нет, – блеял он.

– Где она? – чеканил слова Яша.

– Марина? В багажнике она. В машине.

– В машине? – поддал металла в голос Яша.

Парень вместо ответа быстро юркнул в дверь. Художник – за ним. Ремонтник уже стоял у припаркованной машины. Открыл багажник. Вынул черный пакет.

– Все в целости. Денег не надо, – пропел он.

Яша лишь мельком взглянул внутрь пакета и, узрев спеленатое розовое тело девушки, пошел прочь. Ему вдогонку неслась оправдательная речь работяги.

– Я ее отмывать брал. Грязная была.

«Тебе бы самому баня не помешала, по-черному», – подумал живописец и прибавил ходу.

Когда он пришел к себе в мастерскую и вынул Марину на свет (он и сам уже ее стал так называть), в глаза бросились зримые перемены.

Алая пунцовость губ потускнела, глаза прежней лазури не источали, на конечностях белилами проступал первородный красящий слой, возле груди виднелся след от сигареты, а в уголках распахнутого рта, казалось, появились морщины. В довершение всех бед от девушки исходил стойкий запах жженой резины. В целом в звезде Изьяровой инсталляции нельзя было узнать ту скромную девочку, с невинных губ которой того и гляди сорвется крик «Я голая-я-я!», Нет, глядя на нее сейчас, кто-либо из видевших перфоманс Изьяза с уверенностью мог бы воскликнуть – да ведь это прожженная потаскуха!

Когда же Яша попытался надуть девушку, то неожиданно, одновременно изо рта и из-под черной ее латексной юбки стало что-то вытекать.

И тогда у Яши возникли смутные подозрения, что Марину использовали по прямому назначению.

Художник был брезглив. В первый момент он даже отбросил девушку от себя. Не возникало желания прикасаться к потерявшей невинность кукле. Но позже, когда осознал, что Марина стала жертвой ремонтника, его мерзкого обмана, то поднял куклу и потащил под кран очищать от шиномонтажной скверны.

По завершении банной процедуры, Яша с упоением, долго, тщательно обтирал свою подопечную. Дезинфицировал интимные места спиртовым раствором, душил духами. И только после этого начал надувать заново. Делал он это с упоением. Ему казалось, что в этот момент он сам себе напоминает сказочного Андерсоновского стеклодува, что создает некий особый, наполненный жизнью и смыслом сосуд. И с каждым выдохом он загружает ее то умом, то красотой, то терпением, а то и лаской.

На момент, когда новоявленный стеклодув «заливал» внутрь резиновой оболочки темперамент вкупе с любовью к ближнему, послышался звук уже знакомый Яше по инсталляции. Марина неприятно пшикнула и… вновь испустила дух.

Наполняя воздух плотным потоком мата, Яша прильнул взглядом к штампованной ране, но по ходу обнаружил дыру в совершенно другом месте. Небольшой лощиной она открылась у основания правой груди.

Когда художник ощутил себя в состоянии адекватно мыслить, то рассудил, что выбрасывать бракованную куклу в мусорное ведро – последнее дело. Во-первых, это было трусливым поступком, а Яша не привык пасовать перед трудностями, во-вторых, он сам предложил Изьяру ее реанимировать и, в-третьих, невозврат в ближайшее время даже такого потасканного изделия может вызвать нежелательные пересуды и толки в среде художников и друзей.

Но сама мысль обивать пороги шинных мастерских показалась ему дикой. Яша вновь взглянул на рану и понял – похода к обувных дел мастерам ему не избежать.

– Понимаете, у меня проблема. Большая. Серьезная… – начал художник пересказывать не старому еще сапожнику армянину выдуманную историю своих проблем.

– Вай, ничего не говори, дорогой, – прервал Яшин рассказ сын Армении, – все понимаю. Вижу ты хороший человек, серьезный. Наверное жену потерял, да? Таким, как ты и я, тяжело себе другую найти. Наверное, проблемы начались, да? По врачам начал ходить, да?

Яша, пряча предательски наползающую улыбку в кулак, согласно кивал головой.

– И правильно сделал, что к Фрунзику пришел. Никто, кроме Фрунзика, ее лучше не зашьет. Фрунзик твою Пульхерию Ивановну в один миг оживит, – с этими словами прозорливый сапожник скрылся в глубине мастерской за ширмой.

Оттуда некоторое время доносился его голос. Сначала Фрунзик советовал Яше даже и не искать себе подругу жизни – «только о деньгах думают и вообще, вся зараза от них», потом из-за ширмы в исполнении все того же автора послышалась веселая мелодия гор, но неожиданно звуки умолкли… вернее, переродились в подобие кряхтения. Это вызвало у Яши разного рода дурные мысли и подозрения.

Появившийся сапожник, разведя руки в стороны, их не опроверг.

– Извини, дорогой. Сегодня починить не смогу. Аппарат сломался. Завтра приходи.

Что-то в этом «завтра», с ударной последней гласной, показалось художнику столь звеняще знакомо, что оставлять куклу даже на день Яша не захотел.

– Приду завтра, только ее верните сейчас, – потребовал он.

– Не могу, брат. В аппарате застряла.

Яша уверенно отодвинул сапожника и заглянул за ширму.

Припечатанная грудью к тискам, по столу распласталось тело новоявленной Пульхерии Ивановны. Взгляд мольбой кричал забрать ее отсюда немедля.

Художник, было, потянулся к железным тискам, но его рука сама оказалась в тисках сильных рук Фрунзика.

– Э, дарагой. У себя дома трогай. Здесь я хозяин. Говорю– застряла, значит застряла. Говорю – завтра, значит завтра. Почему не веришь, вай?

Какое-то время между художником и ремонтником происходила дуэль глаз, в которой победил Фрунзик. Яша ушел один, лишь затребовав у мастера точное время получения изделия. Душу его согревала квитанция, что покоилась на дне кармана.

Но спал в ту ночь живописец плохо. Несколько раз просыпался, выходил на кухню, пил воду, возвращался, вновь засыпал.

Ему снился большой современный цех с длинной лентой транспортера. На ней конвейером в помещение подавались латексные бабы в коротких черных юбках и черных же пуантах. Все как одна напоминали госпожу Глафиру. В конце транспортера, по обеим его сторонам стояли Фрунзик и шиномонтажник. В руках одного были зажаты тиски, другой ловко орудовал бортовкой. Он отработанным движением умело вспарывал глафирам живот и передавал напарнику. Фрунзик зачем-то сдавливал их грудь тисками, произнося при этом при этом страшное «вся зараза от вас, вся зараза». Неожиданно на другом конце ленты в шеренге латексных баб появился Яша. Он был совершенно гол, и лишь короткая черная юбка да пуанты сорок четвертого размера защищали его наготу. Лента несла Яшу прямо в руки сапожника и шинника. Когда он понял, чем грозит попадание в их руки, то попытался соскочить с конвейера, но балетная обувь намертво приклеила его к ленте. А волосатые руки Фрунзика были все ближе и ближе, и уже чувствовалось горячее дыхание шиномонтажника, когда… он проснулся.

Под утро он вновь забылся сном и опять оказался в просторном цеху. И снова транспортер нес его, обнаженного, в цех. Только не было там обоих работяг, но зато вдоль всей ленты собралась многочисленная толпа зевак. Среди жадно смотрящих на его, он узнал и Хлиповецкого с его юной прелестницей, и госпожу Глафиру, и скульптора Ярошенко, и поэта Эрастова, и фотографа Вадима, и художника-авангардиста по фамилии Непромах.

Вдруг среди этой толпы он явственно различил родной образ своей супруги. Она стояла в окружении Марины и Пульхерии Ивановны, и лицо ее в точности походило на их искусственные лица. Оно было неприятно розово, а из невероятно огромного рта неслись слова:

– Зачем же ты меня похоронил-то раньше времени, муженек? Теперь мы тебя судим.

– Ты отдал меня на поругание извращенцу-шиннику, – кричала голова Марины.

– Ты отдал меня на заклание сапожнику, – вторила ей Пульхерия Ивановна.

– Смерть ему! – вдруг задрожал цех под натиском голосов толпы.

Пунцовая тройка, так и не закрывая ртов, одновременно повернула голову куда-то вбок и скомандовала.

– Запускай, Изьяр.

Яша перевел взгляд и увидел адвоката и его юную спутницу. Они с хладнокровием опытных хирургов подошли к пульту транспортера и опустили рубильник.

Послышался неприятный внутриутробный звук, что-то в цеху загудело, и Яша почуял – его наполняют воздухом. Чувство было новым, необычным. Ему показалось – он вот-вот оторвется от земли и полетит. Во всем теле образовалась невероятная легкость. Он ощутил внутри необратимые процессы, что-то затрещало, звякнуло, где-то в боку защемило и пошло расползаться. Яша осознавал – еще миг и тогда он лопнет и… окончательно проснулся.