Текст книги "ЯблоPad. Сборник рассказов"

Горничная Нина была права. В последний год старики стали умирать чаще, до трех человек в месяц. Это не могло не вызвать подозрений.

«Ничего, – думала Надеждина. – Вот устрою дочь в университет, и сдам немного назад. Что ж все так дорого-то стало?»

Любовь Алексеевна положила папку в сейф. Подошла к шкафу и открыла дверцу бара. Достала коньяк. Плеснула на дно бокала. Повернулась. Бросила взгляд на фото в сейфе. Залила в себя коньяк. Закрыла бар. Закрыла сейф. Достала мобильник.

– Толюшечка, милый, привет. Это Любасик. Вижу, узнал. Да, да. Сегодня ночью. Скоропостижно. Как делаю, как делаю? Секрет фирмы. Шучу. Сами, конечно. Сердце. Инфаркт. А почему не удивляешься, что раньше, чем договорились? Как это – что хочу? Хочу чуток процент поднять. Да, жизнь такая. Короче, полста сверху. Нет, нет. Я серьезно. Толя, ты меня знаешь. Все. Я торговаться не стану. Пока.

Надеждина сложила трубку. Повернулась к окну. Труповозки уже не было.

По главной аллее степенно прогуливались под руку убеленные сединой старик со старушкой. Надеждина перевела взгляд в другую сторону. Глаза сфокусировались на куполе церкви. Только что отреставрированная, колокольня белой свечой высилась над шапкой леса.

– Точно, – подумала Любовь Алексеевна, – закончу смену и заскочу. Свечку поставлю.

В искусство

– Яша, тебе нужны лишние деньги? – обратился Арбитайлов к Яше.

– …?

– Мне компаньон нужен – на шухере стоять.

Яша выдавил из себя сдавленный смешок – плод сложной работы мозга. Яша так и не зрил связи между своими навыками художника-оформителя и стоянием на стреме.

Сегодня Арбитайлов пришел к нему с загадочным лицом в подсобку магазина №1 Кировского райпищеторга (служившей одновременно и мастерской для художника-оформителя, и складом для кастелянши) и сделал коммерческое предложение.

Арбитайлов еще совсем молод, всего двадцать один год, но у него водились деньги. Этот пункт для его ровесника Яши Теплова был предметом частых вечерних дум – откуда? И служили-то друзья в родственной системе, и рабочий то день был один, да и труд у того и другого ценился по-сходному, как профиль вождя на десятирублевках, бухгалтерскому ранжиру. Разница была лишь в том, что Арбитайлов облагораживал мосторг того же района: писал на товар ценники, оформлял витрины, крапал к «красным» датам красной же краской здравицы Партии и Народу. Работа синекурой не была, место хлебным не назвать.

Зато мосторговцы временами питали не тихую зависть к Яшиной обители. Да, иногда Яше перепадало: то сервелат «выбросят», то парным мясцом отоварят, а однажды было явление зубодробительного деликатеса – грецких орехов – сумасшедшего дефицита на государственных прилавках времен предзакатной совдепии. В целом, Яшиной жизни можно было даже позавидовать, что, кстати, изредка и делали его немногочисленные родственники, налетавшие на Москву в поисках снеди и прочих трикотажно-джинсовых святынь. Но сам Яша перспектив от сидения в подсобке не наблюдал. Не видел он ни предпосылок для карьерного роста, ни заоблачного взлета в оплате труда. Поэтому и отнесся к предложению Арбитайлова со сдержанной внутренней радостью: «что-то в этом предложении есть».

А таки было. Были деньги.

Согласно концессионному соглашению, Яша приехал после работы на станцию метро «Киевская», перешел Большую Дорогомиловскую, и, по устоявшемуся январскому снежку образца едва народившегося восемьдесят шестого года, потрусил к месту сбора.

Салон союза художников СССР на Украинском бульваре слыл местом богемным. Одно то, что находился он возле центровой гостиницы «Украина» и модной тогда точки – магазина «Сантехника», уже придавало приюту изящных искусств аристократический статус. К тому же впритык к салону, и на его задворках, располагалось подворье заморских дипломатов, что в деле, предложенном Арбитайловым, лишним не было.

Яша пришел загодя – осмотреться, обвыкнуть. Его друг пока не появился. Возле салона пританцовывала одинокая женщина сложных лет, запеленатая в таежный тулуп и окалошенные валенки. На каменном цоколе здания она экспонировала свои, размером с типовую фотографию, масляные миниатюры. Яша миновал обладательницу зипуна и проник в салон.

Внутри ему открылся мир неведомый, чуждый, дикий. Это выглядело тем более странно, что Яша готовил себя к профессии хранителя и умножателя рукотворных красот, продолжателя дел Айвазовского, Поленова, Саврасова. Но в том-то и суть, что – красот! Войдя внутрь, он обнаружил: его эстетика, его вкус диаметрально разнился с представленным в салоне. Пейзажи (а их было большинство) были тусклы, серы и неказисты. Все полотна Яша нашел едва начатыми, больше похожими на незавершенные этюды. Он кожей ощущал – в них нет жизни, нет чувств, нет эмоций. Ни одного яркого пятна в палитре, ни одного запоминающегося сюжета. Неимоверно дикими казались цены.

При взгляде на цифры, Яшины глаза сами собой приготовились покинуть орбиты.

– А, ты уже тут?! – вылез из-за спины Арбитайлов. – Ценник видел? Опупеть, да?!

Яша подтвердил, что – йес! Продав такую одну, можно месяц красиво жить в Ялте, меняя девушек и рестораны по два-три раза в день.

– Вот и я о том же. Поэтому тебя и позвал, – наставлял Арбитайлов. – Сегодня просто постой, посмотри – что да как. Главное – гляди в оба. Здесь менты пасут. Загреметь – как два пальца. В лучшем случае штраф.

Яша пока плохо понимал, о чем толковал коллега, но при упоминании о ментах сразу заострился:

– А в худшем?

– Пока не было, но …в ментовку лучше не попадаться. Пошли.

Арбитайлов шагнул вперед. Он выглядел модно и дорого: тело утепляла американская красная стеганая куртка (предмет Яшиной зависти), ноги грели модные в постзастойный период дутыши, а убор на голове переливался мехом неизвестного пушного зверя с лисьим хвостом.

Рядом с ним Яша в демисезонной отечественной куртке и ботинках на тонкой подошве казался дальним бедным родственником, приехавшим из провинции на стажировку.

Когда вышли на свежий воздух, стало ясно, откуда у Арбитайлова лишние деньги. Друг вынул из заплечной сумки пачку картинок в рамках. Написаны они были маслом по картону. Каждая размером с тетрадный лист. Арбитайлов принялся раскладывать товар вдоль входа в салон, прямо на снег. При взгляде на его «шедевры» Яша заулыбался: ряд наивных пейзажей, с выставленной на авансцену одинокой заснеженной елью, либо оставленной в забвении березой, смахивали на фон из мультсериалов Котеночкина. Казалось, вот-вот, еще миг, и из-за дерев выскочит волк с зайцем. Все миниатюры были как под копирку, кричали яркими красками, но вместе с тем имели свой стиль.

– Ты не ржи. Сам знаю, что бред. Но фирмачи знаешь, как метут! Это для них экзотик. Сувенир. Снега, березы, ели – у них-то этого нет.

И он оказался прав. Уже через пять минут по-сиротски сложившая лапы вдоль заснеженного туловища ель «ушла» за двадцать рублей. При виде зрелища легкого расставания человека с суммой, кратной шестой части месячного оформительского дохода, у Яши второй раз за сегодняшний вечер округлились глаза, отпала челюсть. Он вмиг представил, что с легкостью смог бы кропать подобные «шедевры» левой ногой, попивая пиво и глядя в телик, штук этак по пять в день. В его голове, как у хрестоматийного Воробьянинова, вмиг образовался и поплыл брильянтовый дым.

– С почином тебя. В карман не клади – помазать не забудь, – подошла поздравить Арбитайлова женщина сложного возраста в дохе фасона первой мировой.

– Спасибо, Тамар, – ответил художник и принялся водить червонцами по поверхности лежащих на снегу картин.

– И мои помажь. У меня пока поклевки одни, – заискивала Тамара.

Ее просьбу Арбитайлов исполнил. Он перекинулся с женщиной парой фраз и вновь обратил свой взор к Яше.

– Вот так-то. Стою тут. Торгую. В обычные дни прихожу ближе к закрытию. По будням конкурентов нет. Я, Томка, да еще пару гавриков прибежит. А вот в субботу здесь – чума. Художников – туева хуча. Леня чего только стоит. У меня в выходные глухо. Зато по рабочим я иногда вообще один стою. А одному стремно. Зазеваешься, или на клиента отвлечешься и капец – ваши документы, товарисч, и – будь добр – в обезьяннике попарься. Нафиг, нафиг. У меня один привод уже был. Говорят, после второго – бумага на работу и… короче, со всеми геморройными последствиями: выговор-куиговор и прочая байда. В общем, я чего подумал-то. Ты же рисуешь? Деньги тебе лишние не помешают? Так давай работать вместе? Один – клиента окучивает, второй – на шухере, и наоборот.

Внутреннее Яшино «я» вовсю вопило – «со-гла-сен!», но все же он пересилил себя и дипломатично загундел:

– Ну, тут подумать надо. Деньги они, конечно, лишними не быва…

На этих словах Яша осек монолог. Его взор уперся в патрульный милицейский «козел», прервавший свой суетливый бег в сквере недалеко от салона.

– Слушай, – обратился Яша к компаньону, – они не по вашу душу?

«Йоб», – только и успела вылететь из уст Арбитайлова незавершенная эмоция, а он уже несся к своим картинкам, разом сгребая их, по ходу крича Тамаре:

– Менты! Валим!

Таких стартов Яша не совершал с тех времен, когда подростком бежал со склада цветного металла. Советская власть строго хранила не только рубежи Родины, но и свое вторсырье. Хранилища, куда свозились со всей Москвы отжившие свой век трубы, горны, печатные платы, опилки, бракованные значки и многое чего еще, в изобилии существовали по соседству с домом Теплова в Марьиной Роще. Однажды, поддавшись невесть откуда пришедшему желанию обладать халявным тромбоном, на пару с товарищем, он преодолел бетонный забор, и стал рыться среди железного хлама. Там их едва не накрыла праведная милицейская длань. Но – обошлось.

И вот теперь, волна адреналина, что пришла с забегом по маршруту «салон – Киевский вокзал», враз напомнила ему времена далекой смелой юности. Во след волны у Яши родилось четкое понимание вопроса с Арбитайловым.

Яша принял его приглашение. Так он вошел в искусство.

Для начала Яше пришлось вложиться. Приобрел лучшие на тот момент краски, растворители, кисти, картон. Одновременно стал тщательно изучать человеческий материал: в качестве часового Яша постоял с неделю возле салона, и понял, к чему особо тяготеет тонкий вкус советского человека, а к чему – грубый и прогнивший западного. Отечественный покупатель так и млел от тонких линий, выписанных образов, пасторальных сюжетов с яркой палитрой. Представители запада велись на авангард или графику. Правда, были и такие, кто с легкостью клевал на любое изображение культовых сооружений – церквей. Яша определился быстро – родной покупатель ему ближе. А, единожды решив, обложился иллюстрациями и, слегка их меняя, стал своей рукой переносить классические сюжеты на прямоугольники картона. Вначале получалось неважно. Если честно – отвратительно получалось. Не то, что левой задней, а и правой передней вытанцовывалось с трудом. Собственно, работы выходили похожими на ту безликую массу, которую он с отторжением наблюдал при первом посещении салона. Народ картинки брать отказывался. Яша злился. Арбитайлов учил, подсказывал. Яша слушал. Терпел. Ломал себя и к исходу месячного стояния у него случился успех – купили пейзаж. Правда, не за те деньги, за которые загонял свои труды Арбитайлов, но и первому червонцу Яша был несказанно рад.

Окрыленный успехом, Яша взвинтил производительность и стал выдавать продукцию более качественную и в сжатые сроки. Яша даже слегка затоварился. Последствием этого стало предложение Арбитайлову посещать «точку» в неурочный час.

По субботам (воскресенье был у всей страны выходным) у салона собирались НАСТОЯЩИЕ мастера кисти. Они выставляли НАСТОЯЩИЕ картины – на холстах, большие как по формату, так и по цене. Среди всех особо выделялся Леня. Невысокого роста, щуплый мужичок средник лет, по основной профессии – таксист. Как он успевал работать за баранкой и одновременно писать картины, для Яши так и осталось загадкой. Но Леня к выходным умудрялся приносить по пять-шесть новых полотен с еще невысохшей краской. За два-три часа его картины «улетали» все. Лене открыто завидовали разными оттенками зависти, калькулировали в мозгу навар – получалось шикарно.

По Яшиным расчетам выходило, что Леня за трудодень снимал до штуки – стало быть, в месяц – до четырех тысяч рублей. Яша тихо выпадал в осадок, шизел. И одновременно гордился, что стоит рядом с трудовым человеком, на фоне которого мясники из его родного магазина №1 выглядели нищими шкурниками. При всем том Леню положительно выделяла величавая скромность и достойная простота.

Приходить к салону по субботам Яше стало нравиться все больше. На то были свои причины. Первая – десяткам пар глаз наблюдать за действиями милицейских было куда как проще, вторая – общение.

За три месяца Яшиного стояния у салона в отношениях с Арбитайловым наметился некий разрыв. Когда у художника дела не шли, он становился резок, заносчив. Истерил. Постепенно выяснилось, что кроме как о деньгах, с ним решительно не о чем было говорить. Даже в случаях, когда беседа уходила в излюбленную мужскую тему – обсуждение женщин, то и тогда художник умудрялся перевести разговор на финансы. Это Яше казалось странным: деньги-то у Арбитайлова водились в избытке. Вот потому и стал Яша чаще приходить к салону в выходной.

А весна восемьдесят шестого добавила в и без того нескучную жизнь советских людей новые краски. Теперь и промеж художников стали слышны неологизмы вроде: «перестройка», «гласность», «ускорение». Не то, чтобы этих слов раньше не было – нет, они были, но теперь за словами появился смысл. У слов появился вес.

Народ зашевелился. Продрал глаза. Особо смелые стали утверждать, что скоро «свобода нас встретит радостно у входа». Мол, картины разрешат продавать не таясь, как это происходит в Венгрии или ГДР. Но в беседах пока сильно не политиканствовали. Вглубь не копали. Более всего ратовали за то, чтобы в магазинах все было. Корни таких реплик росли из того, что неожиданно большинству стало некуда тратить накопленные возле салона деньги.

Яшу эта тема волновала мало. Хоть ему и удалось достаточно серьезно поправить свое материальное положение, но кредитных билетов гознака ему по-прежнему не хватало. Что до свободы, то он был молод и внутренне раскрепощен. А так как работал в магазине, то бич тех лет – товарный голод – его не волновал, разве только стойкий сексуальный.

А весна вовсю расцветала, раскрывалась, рвалась. Очень громко рвануло в Чернобыле. Но сердобольные «лирики» с Украинского бульвара поволновались слегка, посочувствовали соотечественникам, да на время судачить о радиации забыли. Ее сполна затмило новоиспеченное постановление правительства о нетрудовых доходах. Вот когда засуетились, заверещали, забегали. Причем забегали в самом прямом смысле. Наряду с творцами активизировалась власть. Яша все чаще стал совершать внеплановые кроссы, дабы уберечь и товар от конфискации, и биографию от пятен.

То ли Яшино спасение хранилось в молодых быстрых ногах, то ли в особом чутье, но ему удавалось успешно миновать приводы и задержания. Уже отметилась в участке избавившаяся от дохи Тамара, уже Леня, не желающий унижать себя оскорбительной беготней, не раз платил ментам откупные, а Яше все удавалось себя сберечь. Но он чувствовал – лавочку скоро прикроют.

Как-то погожим трудовым майским вечером Яша пришел к салону, когда там уже приступил к «работе» Арбитайлов. По соседству с картинами его друга примостился с пейзажами неизвестный Яше парень. Арбитайлов, хоть и заметил Яшу, но продолжил беседу с незнакомцем.

Яша снял с плеча сумку и хотел, было, начать выкладывать свой живописный товар, как сзади прозвучал голос Арбитайлова:

– Слушай, ты мог бы минут десять подождать? Не выставлять? Мы клиентку ждем.

Яша хоть и с удивлением (с каких это пор его работы кому-то составляли конкуренцию?), но просьбу Арбитайлова исполнил. Прошло десять минут, еще столько же, а обещанная клиентка не появлялась. Как назло, народ в это вечер в салон валил валом. Яша стал нервничать, а потом, взглянув на часы, не выдержал и начал расставлять работы.

Арбитайлов в ярости подлетел к Яше и, переходя с шепота на крик, стал пенять Яше в жадности и излишнем сребролюбии. Эту некрасивую сцену и застала опоздавшая покупательница. Она быстро пробежалась взглядом по всей крикливой живописности, лицом дала понять, что предложенное не достойно ее внимания, и направилась внутрь салона.

Такого облома Арбитайлов не перенес и, особо не выбирая выражений, обрушил на Яшу весь, накопленный за его двадцатилетний жизненный опыт, набор словесных помоев.

Так Яша потерял друга.

В одиночку ходить к салону стало совсем небезопасно.

Однажды Яша, излишне хваля свой труд потенциальному покупателю, так увлекся, что не заметил, как между ними и картинами влезло лицо власти в форме мышиного цвета, и строго произнесло:

– Чьи работы?

Сам тон и тайный смысл фразы ничего хорошего не предвещал.

Испуг Яши был столь силен, что он онемел. Зато потенциальный покупатель, отреагировал сразу.

– А и правду? Ведь только что тут был? – И выразительно посмотрев на милиционера, добавил. – Не иначе в салон забежал? Да, вы – загляните внутрь.

Но хитрый страж никуда заходить не стал, а лишь подозвал напарника. Немного придя в себя, Яша сообразил, что придется делать тяжелый выбор.

Он здесь же распрощался с потенциальным покупателем, мысленно – со своими работами, и внутренне вопя: «совок! совок проклятый!», поплелся к метро.

Яша не слыл стяжателем, но близилось лето, а с ним прекрасная пора отпуска: кафе, развлечения, девушки. На все это требовались деньги. Да к тому же Яша втянулся в процесс создания миниатюрных шедевров. Но более всего ему нравилось расставаться с ними, меняя записанные масляной краской прямоугольники картона на геометрически тождественные им денежные знаки. Заканчивался уже пятый месяц его стояния возле салона, а Яша, как маленький, удивлялся тому, с какой простотой и легкостью отдельные граждане могли расставаться со своими кровными: десятками, четвертными, сотнями. Удивительным это казалось еще и потому, что в дневные часы, в магазине, он наблюдал обратную картину: из-за пяти-десяти копеек при перевесе, люди порой закатывали в кабинете директора дикие сцены разборок с криками. Порой доходило и до членовредительства.

Яша уже тяготился магазином. Тяготился по крохам собирающих свое состояние торгашей, но более всего тяготился подсобкой, казалось, навечно провонявшей сырым казенным бельем, а не краской. Яша чувствовал – он вырос из этого затхлого помещения, как человек, как художник. Из магазина надо было бежать, чтобы расти, чтобы совершенствоваться. Но куда? Пока Яша ответа на этот вопрос не находил. Зато он хорошо знал, что вот сейчас допишет морской пейзаж, дождется, когда масло высохнет, и пойдет к салону.

Вечер последней пятницы мая выдался дождливым и холодным. По приметам в такой день «клев» обещал быть особенный – народ искал подарки, поэтому часто брал все, без торга и особо не всматриваясь.

Яша продал уже три картины, был этим горд и счастлив, когда из дверного проема, совсем рядом с ним, возникла фигура милицейского сержанта. Он выглядел Яшиным ровесником: на щеках его играл яркий озорной румянец. Лицо растопырилось в улыбке счастливого ловца. Теплов при внезапном появлении служивого опешил. Он впервые столкнулся с новой тактикой милицейской охоты. Раньше постовые появлялись или с хорошо просматриваемой улицы либо с бульвара.

Яшу накрыли с поличным.

– Ну, собирай. Пошли, – игриво приказал сержант.

Никуда ходить Яша не хотел. У него были на вечер планы. Художник собрал в сумку картины, и, отойдя на небольшое расстояние от салона, слегка тушуясь, произнес:

– Может, договоримся?

Договорная смета в размере трех рублей была без формальностей составлена и, совершив короткий транш, посредством прообраза будущих оффшоров – милицейской фуражки – перекочевала в карман коррупционера.

На прощание сержант по-доброму напутствовал Яшу:

– Больше здесь не торгуй. Еще увижу – жалеть не буду.

Яша поклялся зубом – никогда!.. закинул за спину сумку с картинами и поплелся к метро. Пройдя метров триста, он, наконец, перестал сокрушаться о потерянной трешке и остановился.

«Так, в шесть у них пересменка. Сейчас без пяти. Значит, до закрытия ни одна собака не появится – вернусь».

И Яша сделал коренной в своей жизни разворот на сто восемьдесят.

Теплов продавал последнюю картину, когда довольно грубо чья-то рука хватко взяла его под локоть.

– Ну, все – доторговался. Я же предупреждал, что жалеть не стану, – голос и рука принадлежали все тому же розовощекому сержанту. Не переступая тонкой грани между сдержанностью и хамством, он изъял у Яши паспорт и уверенно повел в отделение.

Никогда ранее Яша не являлся в РОВД против своей воли. Поэтому и никогда прежде в «обезьяннике» не сидел. Место, где сортировался провинившийся перед властью люд, правильнее было бы называть отстойником, или даже – стойлом. Деревянная перегородка с примитивными шпалерами балясин, выкрашенных, как и все отделение, в серо-коричневую краску, отделяла честных граждан от изгоев. И цветовая гамма, и эта перегородка, и отстойник за нею при первом взгляде создали у Яши стойкую ассоциацию с лошадиным загоном. Здесь так же терпко несло не то навозом, не то прелым сеном.

Яшу поместили за эту, казавшуюся символом самого времени – деревянную перегородку. За ней уже дожидались своей участи три Яшиных ровесника. Все трое выглядели бодро, вели себя уверенно, беззаботно. По их веселью Яша понял, что попал в компанию к матерым.

В ожидании решения судеб разговорились.

Скуластый, широколицый парень поинтересовался у Яши – за что? Яша рассказал свою историю. В ответ услышал их; всем троим «шьют» валюту, но ментам тут ничего не светит; они чисты, как китайский фарфор, так как советские студенты МГУ – самые верные ленинцы, суть – опора партии в борьбе. Все трое после слов широколицего вновь повеселели. Смех вызвал гнев дежурного. Он даже покинул свой пост, услышав звуки веселья в месте, где по природе заведения должен стоять плач.

– А ну, тихо у меня, – приказал дежурный. – Кто давно в КПЗ не бывал?

Угроза прозвучала убедительно – смех на время прекратился.

– Теплов – к следователю, – гильотиной обрушились на Яшу слова постового.

Испытывая легкий мандраж, Яша прошел в залитый светом просторный кабинет без посторонних запахов.

За столом, застеленными бумагами, как октябрьская поляна листьями, сидел безликий мужчина примерно тридцати лет и листал Яшин паспорт.

– Что же это вы, гражданин Теплов, злостно нарушаете? – не поднимая головы, обратился следователь к Яше. Нарушитель переступал с ноги на ногу, мялся, но молчал.

– Что молчите? Вот сержант тут ясно пишет… так… а, вот: «я неоднократно предупреждал гр. Теплова, но он не выполнял моих инструкций»… хм… инструкций?! Ладно, вы в курсе, что по закону торговля с рук запрещена? Вы где работаете? Кем?

Яша принялся вкратце раскрывать следствию последние страницы своей биографии. Когда цепь событий замкнулась на описании подсобки, дверь с шумом раскрылась, и в кабинет буквально влетела бабеха в высоких кирзовых сапогах и в залитой дождем плащ-палатке поверх мундира.

Много позже Яша вспоминал, что такие богатые событиями дни в его жизни встречались с той же частотой, с какой зерна жемчуга можно было найти в рисовой крупе. Но в тот промокший майский вечер судьба подарила Яше не только возможность побывать в кабинете настоящего следователя, но и впервые видеть женщину-регулировщицу. Да какую! Она была по-рубенсовски толста и по-кустодиевски коренаста, но необычайно подвижна; наверно, с такими женщинами на Кубе приятно танцевать ламбаду, а в Рио – танго.

Вслед за ней в кабинет вбежали два молодых человека. Одновременно перебивая и друг друга, и гаишницу, они принялись объяснять следователю суть задержания.

– Поймите, мы актеры. Служим в театре миниатюр Райкина. У нас спектакль. Прямо сейчас. Через пятнадцать минут начало. Если не придем вовремя – спектакль сорван. Хотите – проверьте. Позвоните Аркадию Исааковичу, и спросите, есть ли в труппе Сергей У. и Михаил Ш. (они назвали свои фамилии). Вот номер телефона.

– Ваши документы, граждане! – оборвал тираду следак.

– Да в том-то и дело, что нет у них никаких документов, – наконец встряла в разборку гаишница. – Ни на машину, да и вообще никаких. Одна филькина грамота. Вот – от руки написанная доверенность, на имя какого-то Ширвиндта. А я знаю – вы это или нет?

Актеры опять принялись негодовать, взывать к совести женщины и следователя, пугать именем Райкина.

Тут надо сделать отступление и сказать честно, что имя любого великого актера в тот период действовало на простых людей магически. Иногда в мясном отделе родного магазина Яша вел душещипательные беседы с мастерами разделки и неоднократно был свидетелем того, как в отдел забегали заведующие и с придыханием сообщали, что срочно надо «сделать» еще пару кило из тазобедренной – пожаловал очередной народный. Магазин №1 имел несчастье находиться поблизости от цитадели Мельпомены – театра Советской Армии, скопища народных и заслуженных всех мастей. Мясники, кряхтя и считая в мозгу потери (народным мясо шло по госцене!), злостно рубили коровью тушку.

Однако на следователя имя великого Райкина произвело обратный эффект.

– Не надо. Не надо нам тут громких имен. Мы тут всяких повидали. Дежурный, – позвал следователь. – Выведи этих.

И Яшу, и незадачливых актеров определили в одно со студентами стойло.

За перегородкой выяснились подробности задержания: райкинцы так опаздывали на спектакль, что, позабыв про документы, вскочили в машину друзей и понеслись по полупустым улицам Москвы. У Киевского вокзала они проскочили на красный, где и были освистаны гаишницей.

Все посочувствовали бедолагам, так как в их деле криминальных доказательств было – хоть отбавляй.

– А ты за что сидишь? – обратился к Яше тот, что представился как Сергей У.

– За искусство. Картинам торговал. А оказалось – низзя, – ответил Яша и выудил из сумки так и непроданный масляный пейзаж. Все заключенные сгрудились вокруг Яшиного творения.

– Красиво! – подытожил Сергей У.

– Картина маслом. – Непонятно для чего вырвалось у Яши.

Сергей У. этой фразе почему-то засмеялся и с благоговением посмотрел на художника.

Потянулись томительные минуты ожидания. Все страдальцы притихли, задумались.

– Красиво сидим, – подал голос Михаил Ш.

– Антеллегенция! – высказал общую мысль Яша, случайно процитировав ключевой момент из «Чапаева», а вместе с ним и коренное отношение советской власти к той части народа, что добывала свой хлеб интеллектуальным трудом.

И тут до всех дошло – а ведь точно! на крохотном пятачке, в отсеке для бомжей, карманников, хулиганов и вокзальных потаскух, сгрудилась передовая часть общества – актеры, студенты, художник.

На удивление, дело двух гастролеров прекрасно разрешилось – их отпустили. На прощание Сергей У. обратился ко всем сидельцам:

– Ребята, приходите к нам на спектакль в театр Эстрады. На проходной спросите меня. Я выйду контрамарку дам. Бывайте.

И оба друга растворились за дверьми РУВД, как Карлсон из шведской сказки.

Чем все закончилось у студентов, Яша так и не узнал. Богатый на события день продолжал «одаривать» художника; в видавшем виды патрульном УАЗе в сопровождении все того же сержанта Яшу увезли в районный суд.

По детективным романам, а больше – по фильмам Теплов знал, что в основе суда лежит триумвират из судьи, прокурора и адвоката. Они-то и должны были, по мнению Яши, совершить над ним праведный суд. Внутренне он надеялся, что прокурор на слушание не придет. Но вот представить и примириться с тем, что не будет и адвоката, Яша не смог. Так, в молчании, он и просидел все долгие пять минут, хвативших судье написать и огласить приговор. Судья – в тот час это была женщина с твердым взглядом на волевом лице – даже не составила себе за труд задать подсудимому хоть один наводящий вопрос. Она поступила с Яшей гораздо круче, чем поймавший его сержант – вкатила художнику штраф в двадцать пять целковых.

Даже довольное милицейское лицо в тот момент исказилось, выразив подобие некоего сочувствия и жалости. К штрафу прилагалось «постановление о возбуждении в отношении гр. Теплова административного дела». Одним росчерком судейского пера советская власть поссорилась с Яшей, загнав его в стан оппозиции. Нет! Ярым революционером Яша не стал. Но с тех пор при всяком удобном случае Яша, как мог, гадил власти, приравнявшей художника к алкашам, хулиганам и рыночным барыгам.

Ответное решение созрело быстро – во что бы то ни стало, продолжить начатое дело. Не во имя чего-то, пока лишь – назло.

В состоянии пестования этой мысли, Теплова могли видеть многочисленные посетители и работники универсама «Океан», порог которого он на следующий день переступал. В большой и светлой подсобке универсама нес свою оформительскую вахту его друг и однокурсник Самвел Петров. Подойдя вплотную к художнику, Яша решительно произнес.

– Самвел, ты же не откажешься от лишних денег?

– ?

– Мне напарник нужен – на стреме стоять.