Текст книги "Любимая женщина Альберта Эйнштейна"

МОСКВА, 1917–1918

Любое потрясение – в художественном творчестве, личной или общественной жизни – Коненков воспринимал с восторгом. Его восхищал азарт «людей без часов».

После Октября 1917-го по рекомендации Владимира Ильича Ленина Коненков становится членом Московской комиссии, ведавшей уничтожением старых памятников, а с апреля следующего года участвует в работе Коллегии по делам изобразительного искусства. Охотно поддерживал бедствующих художников, благожелательно относясь к каждому из собратьев. Но одновременно с душевным трепетом и радостью наблюдал, как «рабочие приставляли лестницы, приступая к разрушению истукана-памятника Александру III в Кремле».

В самом конце безумной осени 1917 года Коненков устроил себе праздник – открыл на Пресне выставку новых работ. Он тщательно все срежиссировал: «Мой помощник и друг дядя Григорий занят последними приготовлениями к вернисажу. Он в белом фартуке с метлой в руках посыпает дорожки, подметает и ровняет песок. Большое красное знамя у входа в студию. Народ идет – дядя Григорий всех радостно встречает... Вся Пресня здесь... Скрипач Сибор у статуи Паганини исполняет лучшие произведения гениального итальянца. Растроганный музыкой, Сережа Есенин встает на стул, высоко подняв руку, выразительно жестикулирует. Он читает новые стихи...

 
Звени, звени, златая Русь,
Волнуйся, неуемный ветер!
 

Как же было хорошо, легко, как счастливо...

* * *

Когда в Совнаркоме созрел грандиозный план большевистской «монументальной пропаганды», к его реализации, естественно, был привлечен Сергей Тимофеевич Коненков. Председатель правительства лично утвердил «Список лиц, коим предположено поставить монументы в г. Москве и других городах РСФСР», представленный в СНК отделом изобразительных искусств Народного комиссариата просвещения.

Этот перечень был довольно пестрым. Например, раздел «Революционеры и общественные деятели» охватывал гигантский разброс имен – от Спартака и Маркса с Энгельсом до Брута и Тиберия Гракха, от Бакунина и Каляева до Бебеля и Лассаля. В раздел №2 «Писатели и поэты» наряду с Толстым, Достоевским, Лермонтовым и Пушкиным угодили мало кому известные Михайловский, Никитин и Новиков. От плеяды «Философов и ученых» удостоились чести попасть в список лишь трое – Сковорода, Ломоносов и Менделеев. Композиторов тоже оказалось лишь трое: Мусоргский, Скрябин и Шопен. Актерам выделили два места в «партере» – Комиссаржевской и Мочалову... Ну что ж, таковы были вкусы и пристрастия молодого советского правительства.

В июле 1918 года Ленин подписал очередное постановление Совнаркома, которым предписывалось: «Обратить особое внимание Народного комиссариата по просвещению на желательность постановки памятников павшим героям Октябрьской революции и, в частности, в Москве сооружения, кроме памятников, барельефа на Кремлевской стене, в месте их погребения».

Коненков по-детски искренне обрадовался, когда его проект барельефа на открытом конкурсе был признан лучшим. Фантазия автора была неуемной, буйствовала. С началом работы над реальной мемориальной доской проект бесконечно уточнялся, детализировался. Во время установки строительная бригада энтузиастов дневала и ночевала у Сенатской башни Кремля. Ночью тут стояла охрана и жарко горели костры. Любопытствующие москвичи останавливались: «Что тут происходит?» А одна забавная старушка поинтересовалась:

– Кому это, батюшка, икону-то ставят?

– Революции, – ответил Коненков.

– Про такую святую первый раз слышу...

– Теперь услышишь.

Уложились работники точно в оговоренный срок. К утру 7 ноября 1918 года на Красную площадь повалил народ. Действо разыгрывалось точно, как замышлял Коненков. Громадная мемориальная доска была задрапирована кумачом. Появившийся Ленин легко взошел по лесенке и разрезал ленточку, соединяющую полотнища занавеса. Коненков уж расстарался – даже смастерил специальную расписную шкатулку для ножниц и деревянной печатки. Маргарита была в толпе и издалека любовалась торжеством Сергея.

Когда распахнулся занавес, все увидели крылатую фантастическую фигуру Гения, олицетворяющего собой Победу. В одной ее руке – темно-красное знамя, в другой – зеленая пальмовая ветвь. У ног фигуры – изломанные сабли и ружья, воткнутые в землю. А за плечами замогильного стража восходит солнце, в золотых лучах которого надпись «Октябрьская 1917 Революция». Внизу начертаны слова «Павшим в борьбе за мир и братство народов».

И тут же вовсю грянул военный духовой оркестр, и над Красной площадью полилась торжественная кантата.

Сколько вечеров Коненков угробил на своих непутевых друзей, чтобы заставить их все-таки написать слова этой кантаты, сколько водки в них влил, чтобы праздник получился именно таким, каким он его видел! В конце концов Есенин, Клычков и Герасимов разродились кой-каким текстом. И понеслось над площадью:

 
Спите, любимые братья,
Снова родная земля
Непоколебимые рати
Движет под стены Кремля.
Новый в мире зачатья,
Зарево красных зарниц...
Спите, любимые братья,
В свете незримых гробниц.
Солнце златою печатью
Стражем стоит у ворот...
Спите, любимые братья,
Мимо вас движется ратью
К зорям вселенский народ.
 

Не ахти какие стишата, конечно, но благодаря оглушительному духовому оркестру народ в них не очень-то вслушивался. Молодец Ванька Шведов, знатную музыку сочинил...

Праздновали первую революционную годовщину и открытие мемориальной доски, конечно, на Пресне. Как полагается, бурно и во хмелю. С песнями. Особенно старались два Сергея – Есенин и Клычков. С какой страстью выпевал Клычков свой любовный разбойничий романс «Живет моя отрада в высоком терему»! А декорацией для певцов-удальцов в мастерской была деревянная скульптурная композиция «Степан Разин со своей ватагой», которая вскоре, в мае 1919 года, расположится на Красной площади, там, где Лобное место, как временный памятник...

Денег на гульбу хватало. В начале работы над проектом все те же Есенин и Клычков, чутко уловив «остроту момента» и доброе настроение наркома Луначарского, срочно сочинили заявление на имя заведующего отделом изобразительного искусства Комиссариата народного просвещения:

«Просим о выдаче нам, Сергею Клычкову и Сергею Есенину, работающим над монографией о творчестве Коненкова, размером в два печатных листа, по расчету в тысячу рублей лист, аванс в 1 тысячу (одну) рублей.

Сергей Клычков, Сергей Есенин. 19 октября 1918 г.».

И ведь получили же, шельмецы... Правда, монографию так и не написали. Хотя не раз честно собирались взяться за труды. Но вмешивался случай, настроение, и други-поэты клялись: «Все, завтра с утра начинаем, а сегодня... Сегодня давайте песни петь!» И понеслось!

Литератор Григорьев, забредший на огонек к мастеру, с почтением внимательно следил, как «Коненков, утвердивши лиру на коленях, крутит ручку, крепит колки-сосцы и доит из лиры скрипучий струнный звук... Еще Коненков не настроил, а уж Есенин тянет голосом... И вот запели. О блудном сыне. Есенин тенорком, немного в нос, под стать скрипучей лире, Коненков приглушенным басом. И не сводит с Есенина, горя глазами, взора, пытает...»

ЕВРОПА—АМЕРИКА, 1919 и другие годы

Период некоторого творческого застоя в научных изысканиях, который случился с ним после расставания с Милевой, сразу после болезни и обретения новой, заботливой спутницы в лице фрау Эльзы сменился всплеском новых открытий. Альберт Эйнштейн создает свою «общую теорию относительности». Его идеи напрочь разрушили общепринятые представления о законах мироздания, которые основывались на ньютоновских законах механики. Концепция относительности доказывала, что пространство и время не абсолютны, как считалось ранее, а находятся под влиянием отношений движения и массы. В конце 1915 года он сообщал одному из коллег: «Последний месяц был одним из самых тревожных и тяжелых в моей жизни, но и одним из наиболее успешных... Я понял, что мои прежние уравнения гравитационного поля были совершенно необоснованными. После того как у меня исчезло всякое доверие к прежней теории, я ясно увидел, что удовлетворительное решение можно найти только на основе идеи Римана. К великой моей радости, выяснилось, что, кроме решения Ньютона как первого приближения, во втором приближении появилось смещение перигелия у Меркурия. Для отклонения света Солнцем получилось значение вдвое больше прежнего... Как только вы изучите общую теорию относительности, вы убедитесь в ее правильности. Поэтому я ни слова не скажу в ее защиту...»

Долгое время теории Эйнштейна считались смелыми, но фантастическими, а их автор немного тронутым профессором. Но когда в 1919 году две английские научные экспедиции, работавшие одна – в Собрале, деревушке на севере Бразилии, а другая – на острове Принсипе в Гвинейском заливе у африканского побережья, проводя наблюдение полного солнечного затмения, подтвердили предсказанное Эйнштейном гравитационное отклонение света звезд вблизи Солнца, успех ученого стал поистине астрономическим. Президент Британского Королевского общества объявил теорию относительности высочайшим достижением человеческой мысли.

Искривленное пространство и отклонение световых лучей были у всех на устах, эти слова, что бы они ни значили, завораживали публику. Портреты Эйнштейна заполонили первые полосы мировых изданий. Заголовки европейских и американских газет кричали: «Революция в науке. Эйнштейн против Ньютона», «Новая теория строения Вселенной», «Альберт Эйнштейн – новый гигант мировой истории», «Лучи изогнуты, физики в смятении. Теория Эйнштейна торжествует!» 7 ноября 1919 года лондонская «Таймс» констатировала окончательный переворот в физике, опубликовав статью «Ниспровержение теории Ньютона».

Для выступлений Эйнштейна предоставляли концертные площадки. Знаменитый лондонский эстрадный театр «Палладиум» предложил ему сцену, чтобы он три недели вел собственную программу. Что уж там говорить, если дочь лорда Холдейна, под чьим кровом остановился Эйнштейн, при встрече с небожителем упала в обморок. Во многих городах мира проводились масштабные митинги, где сторонники и противники Эйнштейна вдохновенно лупили друг друга. В его честь называли сигары, младенцев, телескопы, башни.

Альберт Эйнштейн стал для массового сознания символом великого ученого. Он вызывал благоговение даже у людей, имевших самое смутное представление о физике и сути открытий. Сам же ученый от всего сердца веселился и говорил: «Мир стал похож на какой-то сумасшедший дом. Каждый кучер или официант рассуждает о том, справедлива ли общая теория относительности».

Все та же газета «Таймс» по этому поводу заметила, что во всем мире только 12 человек поняли его теорию. Возможно, это было преувеличением и на самом деле их было еще меньше. Вчерашние учителя Эйнштейна в Швейцарии чувствовали неловкость. Профессор теоретической физики Гунар считал, что Эйнштейнова теория кажется ему несколько странной. Профессор экспериментальной физики Форстер откровенно признался: «Прочел, но ровным счетом ничего не понял!» Даже знаменитый Конрад Рентген разводил в недоумении руками, что все это «никак не укладывается в голове»...

Журнал «Сайентифик Америкен» провел открытый конкурс среди своих читателей на самое доступное толкование теории относительности с призом в 5 тысяч долларов. Участников было много. Эйнштейн, по своему обыкновению, шутил, что он был единственным, кто в нем не участвовал: «Я боялся, что не справлюсь». Правда, чуть позже все же попытался популярно объяснить свою теорию почти эротическим примером: «Час, проведенный с девушкой на скамейке в парке, пролетает как минута, а минута сидения на горячей плите тянется как час». А для своего 9-летнего сына Эдуарда Эйнштейн подыскал другое образное толкование теории относительности: «Когда слепой жук ползет по изогнутому суку, он не замечает, что сук изогнут. Мне посчастливилось заметить то, что не видел жук, что сук кривой».

– ...Вас восемь человек, только восемь! – так приветствовал Эйнштейна великий остроумец Бернард Шоу при знакомстве.

– Как? – Эйнштейн не понял смысла тирады британского драматурга и смутился.

Тогда Шоу принялся объяснять, загибая при этом пальцы:

– Пифагор, Птолемей, Аристотель, Коперник, Галилей, Кеплер, Ньютон и вы, сэр.

Понимал ли сам ученый масштаб своей личности? По всей видимости, да, иначе бы не написал: «Прости меня, Ньютон! Ты нашел единственно возможный для своего времени путь, который был доступен человеку величайшей мысли, каким был ты... Но сегодня мы уже знаем, что для более глубокого постижения мировых связей мы должны заменить твои понятия другими, более удаленными от сферы непосредственного опыта...»

В 1921 году Эйнштейн вместе с другими членами Берлинской академии наук был приведен к присяге как государственный служащий, и по закону он автоматически становился гражданином Германии. Однако от швейцарского гражданства Эйнштейн не отказался. Как оказалось, это был дальновидный поступок.

10 ноября 1922 года секретарь Шведской академии наук Кристофер Аурвиллиус писал Эйнштейну: «Как я уже сообщал Вам телеграммой, Королевская академия наук на своем вчерашнем заседании приняла решение присудить Вам премию по физике за прошедший (1921) год, отмечая тем самым Ваши работы по теоретической физике, в частности, открытие закона фотоэлектрического эффекта, не учитывая при этом Ваши работы по теории относительности и теории гравитации, которые будут оценены после их подтверждения в будущем».

Но, естественно, свою нобелевскую лекцию лауреат посвятил исключительно своей теории относительности. Большинство светской публики, присутствующей в зале, разумеется, мало что понимало из того, что говорил Эйнштейн. Но его это отнюдь не смущало:

– ...Классическая механика позволяет отличать (абсолютно) неускоренные и ускоренные движения; она также утверждает, что скорости существуют только в относительном смысле, зависящем от выбора инерционной системы отсчета... В соответствии с классической механикой существует «относительность скорости», но не «относительность ускорения». Вы согласны со мной, господа?..

Сообразительные коммерсанты тут же организовали ученому-лауреату мировое турне с лекциями по ведущим странам Европы, Азии и Америки. При посещении США в честь именитого гостя была принята специальная приветственная резолюция Конгресса. Он произвел фурор во Франции, легко разрушив стереотип «тупого немца-врага». Журналисты хлестко назвали Альберта Эйнштейна «Гинденбургом немецкой науки»: генерал-фельдмаршалу в 1914 году не удалось покорить Париж, зато это легко сделал после войны остроумный и общительный профессор из Берлина. Свиданий и личных аудиенций с творцом теории относительности жаждали президенты, премьеры и короли, видные деятели науки (самых разных областей) и культуры.

Ошеломительное впечатление на Эйнштейна произвела встреча с Рабиндранатом Тагором. В 1930 году выдающийся индийский поэт навестил Эйнштейна на его вилле со странным названием Капут под Потсдамом. Они были по-настоящему интересны друг другу. В загородном доме нобелевские лауреаты решили расположиться в саду. От предложенного Эльзой чая с пирожными отказались, будучи увлечены занимающей их обоих мировоззренческой беседой.

– Вы верите в Бога, изолированного от мира? – интересовался ученый.

– Не изолированного, – умиротворенно улыбнулся Тагор. – Неисчерпаемая личность человека постигает Вселенную. Ничего непостижимого для человеческой личности быть не может. Это доказывает, что истина Вселенной является человеческой истиной. Чтобы пояснить свою мысль, я воспользуюсь одним научным фактом. Вам он известен. Материя состоит из протонов и электронов, ведь так? Между ними ничего нет, но материя может казаться сплошной, без связей в пространстве, объединяющих отдельные электроны и протоны. Точно так же человечество состоит из индивидуумов, но между ними существует взаимосвязь человеческих отношений, придающих обществу единство живого организма. Вселенная в целом так же связана с нами, как и индивидуум. Это – Вселенная человека.

– Знаете, я не могу доказать, что научную истину следует считать истиной, справедливой независимо от человечества. Но я в этом твердо убежден. Вот теорема Пифагора в геометрии устанавливает нечто приблизительно верное независимо от существования человека. Во всяком случае, если есть реальность, не зависящая от человека, то должна быть истина, отвечающая этой реальности, и отрицание первой влечет за собой отрицание последней, согласны?

– Уважаемый господин Эйнштейн, истина, воплощенная в Универсальном Человеке, по существу, должна быть человеческой. Ибо в противном случае все, что мы, индивидуумы, могли бы познать, никогда нельзя было бы назвать истиной, по крайней мере научной истиной, к которой мы можем приближаться с помощью логических процессов. То есть посредством органа мышления, который является человеческим органом. Согласно нашей, индийской философии, существует Брахма, абсолютная истина, которую нельзя познать разумом отдельного индивидуума или описать словами. Она познается лишь путем полного погружения индивидуума в бесконечность. Такая истина не может принадлежать науке. Природа же той истины, о которой мы говорим, носит внешний характер, то есть она представляет собой то, что представляется истинным человеческому разуму, и поэтому эта истина – человеческая. Ее можно назвать Майей, или иллюзией...

Мудрецы помолчали. Угадав минуту, Эльза все же подала им чай. Но Эйнштейна трудно было угомонить:

– Нашу естественную точку зрения относительно существования истины, не зависящей от человека, нельзя ни объяснить, ни доказать, но в нее верят все, даже первобытные люди. Мы приписываем истине сверхчеловеческую объективность. Эта реальность, не зависящая от нашего существования, нашего опыта, нашего разума, необходима нам, хотя мы и не можем сказать, что она означает.

Тагор, раскрыв перед собою ладони, надолго замолчал, глядя в них. Потом медленно начал говорить:

– Наука доказала, что стол как твердое тело – это одна лишь видимость и, следовательно, то, что человечество воспринимает как стол, не существовало, если бы не было человеческого разума. В то же время следует признать и то, что элементарная физическая реальность стола представляет собой не что иное, как множество отдельных выдающихся центров электрических сил, и, следовательно, также принадлежит человеческому разуму. В процессе постижения истины происходит известный конфликт между универсальным человеческим разумом и ограниченным разумом отдельного индивидуума. Непрекращающийся процесс постижения идет в нашей науке, философии, в нашей этике. Во всяком случае, если бы и была какая-нибудь абсолютная истина, не зависящая от человека, то для нас она была бы абсолютно не существующая. Нетрудно представить себе разум, для которого последовательность событий развивается не в пространстве, а только во времени, подобно последовательности нот в музыке. Для такого разума концепция реальности будет сродни музыкальной реальности, для которой геометрия Пифагора лишена всякого смысла. Существует реальность бумаги, бесконечно далекая от реальности литературы, так? Для разума моли, поедающей бумагу, литература абсолютно не существует, но для разума человека литература как истина имеет большую ценность, чем сама бумага. Точно так же, если существует какая-нибудь истина, не находящаяся в рациональном или чувственном отношении к человеческому разуму, она будет оставаться ничем до тех пор, пока мы будем существами с разумом человека.

Эйнштейн засмеялся:

– В таком случае я более религиозен, чем вы.

Седобородый патриарх мировой поэзии вздохнул:

– О чем мы говорим? Хотите, я почитаю вам стихи?

– Конечно.

Тагор поднялся, отодвинул кресло и стал читать свою «Женщину»:

 
Ты не только творение Бога,
не земли порождение ты, –
Созидает тебя мужчина из душевной своей красоты.
Для тебя поэты, о, женщина, дорогой соткали наряд,
Золотые нити метафор на одежде твоей горят.
Живописцы твой облик женский
обессмертили на холсте
В небывалом еще величье, в удивительной чистоте.
Сколько всяческих благовоний,
красок в дар тебе принесли,
Сколько жемчуга из пучины, сколько золота из земли.
Сколько нежных цветов оборвано для тебя
в весенние дни,
Сколько истреблено букашек, чтоб окрасить
твои ступни...
В этих сари и покрывалах, свой застенчивый
пряча взгляд,
Сразу ты недоступней стала и таинственнее
стократ.
По-иному в огне желаний засияли твои черты.
Существо ты – наполовину, полувоображение ты.
 

Великий актер и режиссер Чарли Чаплин вспоминал, как он был взволнован и польщен, когда ему в 1926 году как-то позвонил Карл Леммл из студии «Юниверсал» и сообщил, что с ним хотел бы познакомиться профессор Эйнштейн, который сейчас находится в Калифорнии.

Условились встретиться в студии за завтраком. Эйнштейн, по мнению Чаплина, выглядел типичным тирольским немцем в самом лучшем смысле этого слова, веселым и общительным. Но актер почувствовал, что за внешним спокойствием и мягкостью ученого таится крайне эмоциональная натура и его неукротимая интеллектуальная энергия питается именно этим источником. Два выдающихся современника мгновенно почувствовали взаимное притяжение.

Хотя оба были избирательны в знакомствах. Когда Чаплин пригласил Альберта к себе в дом, Эйнштейн тоже искренне обрадовался. Тем более что у Чаплина в тот день должна была собраться замечательная компания – все звезды Голливуда: и Мэри Пикфорд, и Дуглас Фэрбенкс, и прочие красавицы, ну и красавцы. Рядом с почетным гостем Чаплин усадил очаровательную Мэрион Дэвис, которая тут же, не задумываясь, тактично ли, спросила своего соседа, проказливо повертев пальчиком вокруг его головы:

– Скажите, а почему вы не пострижетесь?

Обычно остроумный Эйнштейн не сразу нашелся, что ответить красотке, видимо, оценивая в тот момент вовсе не интеллектуальные, а иные женские достоинства, лишь мило улыбнулся. А хозяин дома тут же поторопился пригласить всех в гостиную выпить кофе, выкурить трубочку или сигару.

Эйнштейн с энтузиазмом поддержал предложение и вытащил свою курительную трубку.

– Какая по счету, Альбертль? – вздохнула Эльза.

– Первая, – резко оборвал ее материнские заботы Эйнштейн. Но, смягчившись, сказал: – Я же говорил вам, дорогая, что я родом из Ульма – городка, который славен лишь своими мастерами курительных трубок. Так что считайте мое курение ностальгией по родным местам.

В гостиной Эйнштейн уже беседовал только с Чарли, не замечая остальных гостей:

– Чарли, вы великий человек. Ваше искусство понятно всем. О вас знает весь мир.

Остроумный Чаплин не оставался в долгу:

– Ваша теория относительности не понятна никому, и о вас знает весь мир. Значит, вы еще более великий человек.