Текст книги "Сету атум"

– Спорно, но рациональное зерно здесь есть.

– Отлично, дрова ждут.

Мне приглянулась возвышенность на краю полянки, решаю посмотреть, что за ней, заодно насобирать расходный материал.

«Мы оказались на островке», – делаю вывод, дойдя до поросшего колючим кустарником края поляны. Тут тоже бурлит река, на противоположном береге высятся острые скалы. Голова кружится от обилия ароматов и звуков. Отрываюсь от гипнотизирующего тока вод, концентрируюсь на дровах. Рыщу взглядом по земле, выискивая сухую на вид ветку – тут же цепляю ее. Набрав полную охапку, старательно обхожу колючки, раздвигая упрямые ветви дровами, продираюсь вниз к кострищу.

Стас колдует над будущим костром, складывает небольшой шалашик из сушняка, наклоняется над ним, аккуратно подкладывает новые веточки. Скидываю свою ношу в общую кучу, сету атум отвлекается на звук:

– Как тебе крепость?

– Какая крепость? – недоумеваю я, снизу вверх смотря на охотника.

– Ты, что, отец? Все еще в суете? – парень резким движением распрямился. – На краю поляны есть развалины древней крепости. Никто не знает, сколько ей тысяч лет. А ну-ка, – жесткие пальцы ухватывают меня за рукав кожанки, – пойдем, посмотришь внимательней.

Мы сходили на развалины, по которым я действительно все это время топтался, в упор не замечая едва заметную кладку. Развалины не впечатлили, зато Стас разнес в пух и прах мою суетливость. Со свойственным ему юмором, острым, но вовсе не обидным.

Прошло добрых полчаса, прежде чем объемные, пышущие жаром языки пламени устроили свою буйную пляску на сложенных в кострище ветках.

Сижу, смотрю в фиолетовое невесомое пламя. Охотник, вновь посоветовав мне расслабиться, улегся на траву, щелчком пальцев извлекает из воздуха курительную трубку. Лежит, заложив одну руку за голову, вдумчиво тянет ароматный дым, выпуская в лесной воздух серые колечки. Я скептически хмыкаю, не отрывая взгляда от огненной феерии.

– Что такое, отец?

– Рассуждения о естественном токе событий больше не котируются?

– Ты об этом? – охотник вынимает резной мундштук изо рта, наставительно помахивая им в мою сторону, вещает. – Никогда не доверяйся чужому мнению, быть может, я все это время уводил тебя от какой-то важной мысли, а ты и повелся. Ведь я – всего лишь человек, и мое мнение – всего лишь мнение человека. Смертного, ограниченного, обремененного желаниями и эмоциями. И не важно, называешь ты меня охотником или нет. Ладно, мы прервали разговор на самом интересном месте. Итак, расскажи о себе.

– Что именно тебя интересует? – Я поднимаю длинный тонкий прутик, очищаю его от налипших былинок, задумчиво пропихиваю меж пылающих поленьев. По ходу действия выстраиваю ответ.

– Не стоит, – Стас, попыхивая трубкой, комментирует мои действия, присматривается к вторгающемуся в костер прутику. – Они могут обидеться.

– Твой мир настолько одушевлен?

– Да, ему уже шестой год пошел, – улыбнулся, продолжил таким тоном, словно речь ведет о своем ребенке, – скоро будет совсем взрослый, начнет осознавать себя. А пока ему постоянно хочется играть, но, учитывая разницу в весовых категориях, его игры могут окончиться для тебя плачевно. Словно подтверждая слова охотника, фиолетовые, желтые, зеленые, оранжевые языки пламени, бушующие над поленцами, сплелись воедино, образовав внушительных размеров голову. Едва различимые очертания приобретают плотность. Не думал, что они еще живы. Духи огня, мифические саламандры, как именует их западная магическая традиция. Круглые глаза, оплетенные пламенем, переводят лукавый взгляд с прутика на мою руку. Бегущие вверх языки пламени, образующие голову, выстреливают каскадом искр в небо, растекаются водопадом огненных струек – волос вдоль ревущего костра. Становится жарко, кожа зудит от перепада температур, осторожно, чтобы не привлечь излишнего внимания игривого духа, отодвигаюсь от костра, убираю палку. В воздухе появляется широкая улыбка, пламя с удвоенной силой устремляется ввысь, секунду грохочет огненным потоком и… Все, передо мной вновь ничем не примечательный костер.

– Ты ему понравился, – Стас переворачивается на бок, подпирает голову кулаком, – значит хороший человек.

Отвлекаюсь на собеседника, не замечаю, что у моих ступней появился шипящий уголек, заискрил, превращаясь в небольшой красный камешек.

– Вот, даже подарок заполучил, – подает голос Стас, – подкинь ему веток, только самых сухих и обязательно с корой – он это любит.

Смешно, меня одарил (или одарило, или одарила?) саламандра. Что ж, ответим взаимностью, выбираю самую сухую и аппетитную ветку из кучи, аккуратно подкладываю в костер. С громким чавком ветка исчезает в пламени, доносится хруст, довольное урчание.

– Сумасшедший мирок, чувствую себя как дома, – улыбаюсь, поворачиваюсь к Стасу, – интересно: что будет, когда твое детище подрастет?

– Поживем – увидим, я не тороплю его, – парень умолкает, попыхивает трубкой, выжидающе смотрит на меня.

– Ярослав. Живу в Вологде. Это Северо-Запад. Иду по пути слова… Что еще?

– Всегда интересна причина и цель.

Я пожимаю плечами:

– Не знаю, само случилось так, что с детства я воспринимаю мир через слова. Чувствую их силу, объем, скрытые смыслы. Знаю, как ими рисовать в воображении человека…

– Я не о том, – перебивает меня охотник, – что ты делал в том осколке? Это же ты позвал девушку, заставил ее проснуться?

– Послушай, я ее видел только твоими глазами. Первое, что попало в поле зрения в зеркале – горящие окна домов, после меня сковало пространство. Теперь знаю, что послужило причиной. Так что извини, но на этот вопрос ответить тебе не смогу.

– Хорошо, – глубоко затянувшись, Стас выпускает в воздух колечко из плотного, сладковатого дыма, кольцо важно плывет над поросшей ярко-зеленой травой землей, – как ты стал охотником? Пойми, я просто пытаюсь понять, почему Джйортир настойчиво требовал нашей встречи – только и всего.

– Я понимаю, – подбрасываю в фиолетовое пламя новую ветку, слышу аппетитный чавк, – но и на этот вопрос точно ответить не могу, это произошло неосознанно. В три года я умер от удушья, какая-то инфекция… ларингит, что ли? Мама отмолила. Позже рассказывала, что пока она молилась, я начинал дышать, как прекращала – синел. Рассказывала, что обещала Богу меня, если он даст мне жизни. Быть может, в тот момент во мне и родился охотник.

– Интересно, – Стас задумчиво проводит эбонитовым чубуком по линии подбородка, – ты охотник по праву рождения что ли?

– Не задумывался, может быть. До меня у родителей рождались еще трое – все умерли, кто в утробе, кто в первый час после родов. Может быть, сету атум ждали именно меня?

– Жестоко.

– Жизнь сама по себе жестока, – я делаю паузу, собираюсь с мыслями, наблюдаю за полетом очередного колечка из дыма, колечко обтекает раскидистые ветви, улетает вверх, к кронам деревьев. – Понимаешь, я знаю, что ничего не знаю, и эта мысль как заноза в мозгу. Кто я? Кто такие люди? Зачем все мы здесь? Где здесь? Каков Атум? Что такое зеркала?

– Ты как подросток, – Стас улыбается, указывает вынутым изо рта чубуком на охапку дров, намекает. – На эти вопросы есть ответы. Оторви свою ленивую задницу и почитай книги, идущий по пути слова. А зеркала? Что тут непонятного, люди протаптывают дорожки к ним во сне, мы идем по этим дорожкам – вот и все.

– Ох, Махарадж, – охотник вздрагивает, услышав прозвище, напоминающее о реальном мире, – книги пишут люди, а людям свойственно заблуждаться. Грязная вода меня не устраивает, хочу утолить жажду прохладой горного родника. Мы знаем о зеркалах? Мы даже не знаем, кто такие мы. Вот скажи, откуда берется наше истинное имя? Что оно значит? Почему, именуя себя им, автоматически начинаешь говорить о себе в третьем лице? Не задумывался?

– Это нормально, обычная храмовая практика, практика инициации.

– Нет, Махарадж, это ненормально. Имя, данное тебе при инициации в любую традицию, да даже сетевой псевдоним, не отрицают твою повседневную жизнь, а наши имена… Достало ощущение этого взгляда. Словно я – только оболочка, и кто-то куда более могущественный смотрит моими глазами на этот мир, – чувствую излишний напор в своих словах, сбавляю обороты, продолжаю уже смягчившимся тоном. – Но даже все это – следствие, причина – в другом. Я чувствую, что с этим миром что-то не так, чувствую, что даже зеркала – гранит! Твердь, которой мы доверяли, как самому себе, и то подчиняется чьей-то злой воле. И добром это не окончится, точно тебе говорю.

Ты посмотри на людей! Человечество словно сошло с ума. Кто-то его распял на двух поперечинах креста, вертикальная балка – война, горизонтальная – секс. И сверху приколотили потребление. Во все играют. В войну – играют. Подумаешь, на кону человеческие жизни, мы же не взаправду, так, популяем чуть-чуть! В государство играют, в религию играют. Любовь вообще вычеркивают из жизни, замещают на секс. Вся жизнь превращается в какую-то развращенную игру. Кругом пародии. И так тонко пародия копирует образец, с которого она писалась, что начинаешь их путать, замещая свойствами пародии свойства образца. А эдимму? Сколько силы в них стало. Я видел твоими глазами того колдуна. Он не охотник, но его сила чуть не погубила тебя. И кто ему дает эту силу? И зачем он и ему подобные проводят эдимму в мир людей?

– Тебе не нравится этот мир? – Стас странно, изучающе смотрит на меня, словно кто-то его глазами заглядывает в мою душу, на мгновение взор подернула туманистая пелена. Моргнув, возвращаю утерянную было четкость зрения:

– Это слишком громкие слова. Не я его создавал, не мне и решать, но привнести в этот мир гармонию – прямая обязанность сету атум. Думается мне, что пришло время братству перестать бесконечно бодаться с эдимму, да вещать об истинах среди людей. Это все следствия, причина в другом. Причина за кулисами, и до этой причины я хочу добраться.

– И что ты сделаешь, добравшись до причины? Понесешь истину миру?

– Не знаю, – качаю головой, подкидываю новую порцию дров саламандре. Глубокий вдох наполняет легкие свежим, вкусным воздухом, блуждаю взглядом по мощным стволам деревьев, щебечущим среди листвы птицам. Выдыхаю. – Не знаю. Для начала надо сделать первый шаг, потом – будет видно. Для начала надо понять кто ты? В смысле, я, все мы – кто? Может, остальные вопросы отпадут сами собой.

– Скажи, отец, сколько твоему телу лет?

– 22, к чему ты клонишь?

– Ты любил когда-нибудь?

– Конечно, родителей я люблю, Россию люблю, люблю свой город, друзей, планету, но причем здесь это?

– Охотник в нас отстранен от этого мира, холоден, рационален. Ты уже понял это?

– Да, это сложно не заметить, но с нашей жизнью… особенно в последнее время. Постоянная война, постоянный контроль, ни минуты покоя – сложно быть другим.

– Охотнику – да, но наша человеческая часть смягчает вторую половину. Она знает милосердие, ей знакома жалость, – вновь взгляд Стаса меняется, опыт и мудрость, не свойственная молодому телу, смотрят на меня. – Ты замечал, что ситуации в твоей жизни подстраиваются так, чтобы вывести тебя к новому витку развития? Было чувство, что тебя направляют, старательно оберегая от слишком серьезных ошибок?

– А, ты об этом… Да, конечно.

– Я знаю, почему ты очутился в том мире именно тогда. Тебе не дадут силы до тех пор, пока ты не испытаешь любовь. Она смягчит холодность охотника в тебе, приблизит к человечеству. В противном случае, сила, а полученная истина – огромная сила, наломает дров, но не принесет сюда гармонию.

– Ты поэтому пригрел Свету? – ухмыляюсь, вспоминаю подробности жизни собеседника. – Не похоже, что она тебя смягчает.

– Нет, но я и не стремлюсь к тому, к чему стремишься ты. Моя жизнь скромна, отец. Я простой человек. Курящий, ссорящийся со своей девушкой, прожигающий время в беседах человек.

– Лукавишь. Я помню, что испытал в твоей памяти, помню ту мощь, что заставила атомы гореть. Как это вообще возможно, до сих пор ума не приложу?

– Просто всплеск адреналина в крови – только и всего, не отвлекайся.

– Ты говорил про то, что нас ведут, – прерываю затянувшееся молчание. Специально притих, рассчитывая на объяснения со стороны Стаса, но тот дает понять, что объясняться не намерен. – Частично это моя цель – добраться до того, или тех, кто ведет, и хорошенько расспросить обо всем.

– Думаешь, Те Кто Ведут дадут тебе ответы?

– Почему нет?

– Не знаю, – Стас выпускает трубку изо рта, пожимает костлявыми плечами, – но, сам подумай, сколько на пути охотника встречается, мягко говоря, неприятных ситуаций? И если бы ты знал точное время, место и обстоятельства – разве не старался бы их обойти? Но эти ситуации нас развивают.

– Как бы то ни было, эти мысли плотно засели у меня в голове, и пока я их не реализую – спокойно спать не буду. Пусть позже, когда я доберусь до источника, они покажутся мне детскими и глупыми, но жить следующим шагом, не сделав предыдущего – путь в никуда.

– Хорошо сказал, – Стас вскакивает, делает несколько прыжков, размахивает руками, – беда ведь не в этом. Ты не думал, что их логика может настолько отличаться от нашей, что ответы на вопросы останутся недоступными для твоего рассудка?

– Думал, но, повторюсь, пока не доберусь до источника – не успокоюсь.

– Ты только что пропустил важный след.

– Какой?

– Шерше ля фам, отец, шерше ля фам.

– Не то сейчас время, не «ляфамовское». Я знаю это.

– Ладно, раз уж сегодня такой день… Хочешь, я покажу тебе, насколько Те Кто Ведет могут отличаться от нас?

Я удивленно хмыкаю, не ожидал такого поворота событий, отодвигаюсь от костра:

– Хочу, но как? Ты позовешь Джйортира? Ведь тут вы встретились?

– Нет, и, – угадывая мой следующий вопрос, тут же продолжает охотник, – да. Я не знаю, кто он. Только смутные догадки. Но не расстраивайся, я иду по пути ритма, а ритм, отец,… ритм такая штука… – Стас прекращает прыгать, – Пусть будет ночь. – Следом за словами охотника мир накрыло тьмой. Мгновенно и безо всякого предупреждения. Непроглядная темень слегка рассеивается, уже различаю миллиарды крупных, как теннисный мячик, звезд наверху. Неспешно проявляется на черном небосводе абсолютно круглая Луна, заливает полянку бледно-голубым светом, придавая предметам известную долю таинственности. Пни и стройные стволы деревьев, поросшие мхом камни и их абсолютно голые собратья, густой ковер травы, – все это оделось в таинственные одежды лунного света, настроило на серьезный лад.

– Ну-ну, Игнатий Семенович, не возмущайтесь, – Стас с шутливым видом обращается к недовольно ворчащему костру, – больше так делать не буду. Обещаю, но сейчас у нас гости. Прояви гостеприимство! Костер прекратил ворчать, загудел мощно и размеренно, без скрытого недовольства и угрозы.

– Дела… Он у тебя еще и Игнатий? – ухмыляюсь, попеременно смотрю то на костер, то на Стаса, стоящего неподалеку.

– Почему нет? Он не против, вот только ночь ему не по душе – приходится трудиться с удвоенной силой, даря нам тепло и свет.

– Хорошо, сумасшедший человек, что дальше? – говорю с иронией, не стремясь обидеть собеседника, впрочем, Стас это понимает.

– Ритм, – охотник протягивает руку вверх, в растопыренной ладони появляется бубен, цепкие пальцы тут же ухватываются за резные деревянные края. – Придвинься к костру, лучше ложись, смотри в небо и ни о чем не думай.

Выполняю просьбу, чувствую, как подошву ботинок обнимает тепло, идущее от костра. Мысленно благодарю Игнатия Семеновича, улыбаюсь. Утыкаюсь взглядом в мерцающий звездами купол над головой. Расфокусировав зрение, так, чтобы не отвлекаться на верхушки деревьев, растворяюсь в звездном окоеме, дышу медленно, вдумчиво, с каждым вдохом вверяя себя тьме наверху.

«Боммм», – разносится по миру протяжный звук – первый удар охотника по натянутому до треска кожи бубну. «Боммм», – следует за ним второй удар, раздвигая границы восприятия. «Бом-бом-бом-бом», – грохочет бубен, направляя меня по проторенной только что дорожке.

Ритм то ускоряется, то затихает, ведет меня в неизвестность уверенной рукой охотника, направляющего мое сознание в никуда, лишенное моего «я». Распадаюсь на тысячи осколков, теряю контроль, вместе с ним способность собрать их воедино. Ритм лишает меня моего эго, дробит его, подбираясь к основе моей сущности, лишенной всякого субъективизма. Возникшую было панику с трудом удается подавить, заставляю себя подчиниться ритму, плыть в задаваемом Стасом направлении. Грохочет бубен, беспрестанно наполняя тишину глубоким, охватывающим все мироздание, звуком. «Бооооммм», – со всей силы бьет охотник по натянутому полотну, разрушая последнюю надежду собрать «эго» воедино.

Тишина.

Беззвучно мерцает костер, беззвучно колышутся верхушки деревьев, беззвучно опускается палочка на бубен. Меня нет. Точнее есть, но не Ярослав с его личной историей, событиями, составляющими понятие «жизнь». Есть, что-то большее, существующее здесь и сейчас и одновременно вмещающее вечность. В теле этого нового Я кипит жизнь. Вечная, ничем не ограниченная, все сущая. Зарождаются миллиарды миллиардов миров, великое множество. Одновременно с ними сворачиваются в точку сонмы других миров. Впрочем, я знаю, что это иллюзия. Как никогда не рождались эти, так никогда не умирали и те. Они просто есть. Всегда. Каждый миллиметр моего тела наполнен этими мирами. Но есть еще пространство вне меня. Оно велико и обширно, оно просто не поддается воображению. И оно тоже подчинено мне. Пронизано моими мирами, перетекающими, взаимопроникающими… И я не ленюсь. Глупо лениться в вечности. Я творю множество миров, используя каждое мгновение своей вечной жизни. Они множатся, множатся, множатся. И даже Я не в состоянии вспомнить их все, да это и не нужно. Ведь в них остаются зерна Меня, вечные и непреложные, как и сам Я. Там, где мой Закон позволяет развиваться разуму, возникает жизнь. И эта жизнь, пусть неизмеримо проще Меня, тоже творит свои миры. Пусть учатся, чтобы когда-нибудь родить Меня. Никогда никуда не уходящего, никогда не умирающего, никогда не существовавшего, но единственно реального Меня. Причину, однажды шагнувшего за предел времени – Нуна, сотворившего временем материю и пространства иных вселенных и нареченного Атумом, подарившему материи и пространству сознание и провозгласившему себя Ра. Я – Нун, Я – Атум, Я – Ра. Я един в трех ипостасях. Я тот, чье имя сокрыто.

«Боооооооооммммммммм». Вселенные разом лопнули, появилось время, ощущения, звуки. Звук. Увлекаемый вибрацией этого глубокого «бом», Я лопнул одновременно со вселенными. Съежился в точку. Нет, во что-то меньше точки, нечто до такой степени маленькое, что не имеет право существовать в вечности. Эта мысль пронзила меня, отсекла вечность от меня. Я вижу, как она удаляется все быстрее и быстрее. Словно мое тело с силой ударилось о волны и теперь под собственной тяжестью стремительно погружается в толщу вод. Я наблюдаю изнутри черепа за уходящей от меня прозрачной поверхностью и живительным воздухом, струящимся над волнами.

Тело забилось в судорогах, я влетел в него на всем ходу и теперь мышцы сокращаются, стремясь смягчить падение своего хозяина.

Пришел в себя. Надо мной склонился Стас. Улыбается. В руке, поднесенной ко рту, курится сладковатым дымком трубка. Вожу глазами по белым барашкам облаков, величаво рассекающим синеву, – охотник вернул день.

– Ты видел? – Стас протягивает мне ладонь, рывком помогает сесть.

– Больше, я был.

– Ты все еще хочешь получить у них ответы?

– У них? Я был не ими, я был Им. У него – нет, не хочу. Надо быть слишком… не человеком, чтобы понять такой ответ.

– Любопытно, – Стас садится рядом, предлагает пару свежих дров Игнатию Семеновичу, – ты сумел достучаться до небес?

– Не могу сказать. Знаю одно, даже то, что я чувствовал – неправда. Я был Им, но воспринимал Его, как человек. Что Он такое на самом деле… Не думаю, что люди когда-нибудь поймут это. Зато я понял, кто такие Те Кто Ведет.

– Кто же? – отчего-то улыбается Стас.

– Они – воплощенный Закон, Его Закон. Уже не Он, но еще не мы. С ними есть смысл искать встречи. Их я смогу понять. Не сейчас, позже, но смогу. Я, кажется, понял, кто смотрит моими глазами на этот мир.

– Упрямый, но я рад, что смог помочь тебе, хоть это и отняло немало сил. Ты не будешь против, если мы вернемся в реальность?

Я посмотрел на Стаса. Лицо изможденное, под веками наметились черные круги. Охотник действительно поиздержался, не кривит душой. Тяну руку к костру, погружаю ее в пламя, изображаю что-то на подобии рукопожатия. Там ответили, по ладони скользнуло легкое прикосновение, в глубине костра довольно ухнул Игнатий Семенович.

– Спасибо тебе и прости, если обидел или задел.

– Не стоит благодарности, запомни это место и, – Стас кивает на прогоревшую рядом с костром землю, – возьми подарок. Я надеюсь побывать в твоем мире, думаю, мне есть чему у тебя поучиться. Если ты не против, конечно.

Наклоняюсь, подбираю с земли крошечный ярко алый камень – подарок саламандры, вжимаю его в себя, заставляю раствориться в зеркальном двойнике:

– Не против. Скажи, ты понял, зачем Джйортир хотел нашей встречи?

– Кажется да, – спокойно, сквозь легкую улыбку, говорит охотник.

– Что дальше?

– Ты мне нравишься, в тебе есть что-то, что притягивает. В тебе есть сила, пусть для ее проявления еще и не пришло время. Влюбись, Ярослав, тебе это надо. Иначе будешь искать Его вечно и безрезультатно.

– И все?

Сету атум вздыхает, разводит руками:

– Разве этого мало для мира, из которого вытравливается любовь? – видя мое возмущение, продолжает. – Я дал пищу для твоего беспокойного ума, накорми его, найди Тех Кто Ведет. Я помогу тебе, наверное, этого хотел Джйортир. Дорогу идущему.

– Дорогу.

Попрощавшись в соответствии с канонами охотничьего братства, мы растворились в ничто, направив мысль, а заодно с ней и зеркальное тело, в реальность, каждый в свой город, в свой дом и в свою квартиру.

Растворился и мир, порождаемый воображением Стаса.

***

Хрустят суставы, жилы натянуты как струна – потягиваюсь, прихожу в себя после ночных бесед. Некоторое время лежу с закрытыми глазами, ощущаю прохладу простыни под ладонями, жду, пока сознание настроится на мир людей. И даже полностью синхронизировавшись с этой реальностью, не хочу открывать глаза. Уже знаю, что за окном в лучшем случае метель и ни кусочка янтаря солнечных лучей, в худшем – слякоть вдоль тротуаров и тучи, прижимающиеся к крышам домов под тяжестью находящейся в них влаги. Надоел февраль.

Волевым решением поднимаю себя с мятой постели. Резко, без раздумий. Вскакиваю.

Сейчас живу один, родители перебрались в небольшой спокойный поселок в шестидесяти километрах от города. Мечта бати исполнилась с выходом на пенсию. Дом из добротных бревен, настоящий северный пятистенок, с русской печкой и атмосферой уюта внутри, – невероятное чудо для сотрудника милиции. У меня интересная семья, в некотором роде предмет моей гордости. Отец, приехавший в далекие семидесятые на Русский Север, – ассириец, мать – коренная вологжанка, все детство и юность которой прошло на востоке Украинской Социалистической Республики. Говорят, пути Господни неисповедимы, в нашем случае творец, или те, кто Его представляют, проявили изрядное чувство юмора. Две культуры, две цивилизации встретились в отделении милиции, снабженные погонами и мечтой служить великому социалистическому обществу. Александра Васильевна и Роман Сергеевич – два начала, органичное переплетение которых составляло весь необходимый набор качеств для службы в советской милиции. Батя – воин. Честный, строгий, волевой человек. Мама – добрая, отзывчивая женщина, всегда старающаяся понять, прежде чем делать выводы о человеке. Иронично, но набор, необходимый для службы в советской милиции, оказался абсолютно бесполезен для рядов российской постперестроечной.

О, девяностые годы прокатились по нашей семье, как и по семьям миллионов россиян, многотонным катком. Кто-то спивался, наверное, физически ощущая, как выстраиваемая государством, единственно правильная система ценностей, в одночасье оказалась предметом насмешек. Кто-то примерял веревку. Батя, сверкая глазами, продолжал нести социалистические идеалы в массы. Не проповедями – делом.

Денег катастрофически не хватало, поэтому с пяти лет я узнал значение слова «огород» и не забывал о нем до второго курса университета. Капуста, свекла, морковь, помидоры, огурцы, ягоды и второй хлеб – картошка, – забота над всем этим разнообразием занимала у меня и вожделенные школярами летние каникулы, и первый учебный месяц. Огород снабжал нашу семью едой от осени до осени, кроме того, снабдил маму не проходящими мозолями, одышкой и разнообразными сердечными заболеваниями. Я, кроме радости от моего существования, поставил крест на ее карьере милиционера.

Денег не хватало, но мы с матерью не корили отца, наоборот, закрепившееся за ним прозвище «честный мент» добавляло нам гордости.

Дни бывают разные, как разными бывают годы и исторические вехи. Так и в нашей семье. Бывали веселые, наполненные смехом и шутками – это дни, когда батя приходил домой. Оставив в коридоре весь груз службы, угрозы, трупы, бандитов простых и бандитов, сидящих высоко, килограммы наркотиков, ввозимых в область, тех, кто их продает, и тех, кто их покрывает. Оставив мысли о зарплате, на современный манер составляющей полторы тысячи рублей. Он переступал порог, и дом наполнялся энергией, дом жил.

Бывали дни тревожные. Когда проходил день, наступала ночь, затем занималось утро, и мы с мамой наполнялись тревогой за него. Когда наступал следующий день, и следующая ночь, и следующее утро, и наши тревоги обретали реальные очертания.

Бывали дни грустные. Когда в нашей квартире собирались батины друзья. Смеха не было, был повод – очередные похороны очередного погибшего при исполнении.

Вот так, с партбилетом в ящике стола, двумя военными кампаниями за плечами и схороненными сослуживцами, в чине майора Роман Сергеевич дошагал до пенсии. Чина повыше руководство не давало давно, люто невзлюбившее слишком правильного, поперечного, да к тому же нерусского батю.

Дом в деревне для враз обрусевшего, полюбившего охоту, рыбалку, снег и баньку бати был, повторюсь, недосягаемой мечтой. И оставался бы таковой, если бы не деревенские мужики, оценившие его подход к службе, принявшие нерусского Романа Сергеевича в свое простое деревенское братство. Строили всем миром, не один год.

Вот в этот небольшой, но уютный пятистенок и наведывались родители, предоставляя в полное мое распоряжение квартиру в рабочем квартале города.

Я – продукт двух культур. От бати досталась смуглая внешность и характерность, от мамы – мягкие черты лица и набожность. От обоих – болезненное ощущение родины. И если бы кто-нибудь когда-нибудь спросил меня, в какую сторону направить политическую элиту, поставившую демократический эксперимент, я бы, не задумываясь, кивнул на кипящий котел. Нет, сначала бы проверил размеры котла и температуру, – потом кивнул. И дело не в ностальгии по СССР, у меня ее просто не может быть. И дело не в неприязни к демократическим ценностям – у меня нет и ее. Дело в миллионах погубленных душ. Дело в тысячах рук, накидывающих петли на крюки от осознания, что великой родины больше нет, и все они не более чем пыль под ногами. Дело не в политических системах, дело – в людских судьбах. А потому – в ад, в самое пекло, и чертей посноровистее.

Под аккомпанемент ретроспективных кадров в голове, завершил мыльно-рыльные процедуры, сварил кофе. Сейчас вяло переползаю с чашкой кофе и бутербродом в сторону спальни к компу.

Я, в некотором роде, дитя времени – информационный наркоман. Иногда кажется, что потребность в еде, воде и кислороде отошла у поколения интернета на второй план. Информация превыше всего.

Прихлебываю кофейную горечь, клацаю мышкой по закладкам, словно фокусник, достаю из небытия разные по характеру сайты. На любимом форуме все спокойно – выходные, люди разбрелись по своим углам в реальном мире. Несколько завсегдатаев не в счет. Вяло огрызаются друг на друга. В выходные даже политика теряет свою силу. Спор у завсегдатаев выходит крайне не интересный.

Чай и кофе – легальные наркотики. Кофеин бодрит, но действует с запозданием, растягивая эффект на долгих полтора часа. Мозг постепенно просыпается. Ставлю фоном музыку, не сильно громкую и изысканную. Главное, чтобы не отвлекала от процесса анализа, создавала видимость движения жизни вокруг. Погружаюсь в себя.

Сейчас мысли крутятся вокруг неведомых Тех Кто Ведет. Процесс настолько захватил меня, что пока даже не думаю о выполнении своих непосредственных обязанностей – наблюдением за городскими порталами.

***

Те Кто Ведет… В среде охотников не принято распространяться о встречах с подобного рода существами. При этом считается, что шагающий по пути охотник, удостоившийся встречи, – настоящий счастливчик. По двум причинам: во-первых, он все еще шагает, а не лежит в какой-нибудь канаве лицом вниз, или развеян по ветру серыми ручейками пепла. Короче, он жив, а, по слухам, у нейчери, именно так звучит их имя на родном языке, весьма сложный нрав и масса способов укоротить земную жизнь излишне любопытных. Во-вторых, баловень судьбы точно знает, как ему идти дальше. Нейчери, как считали и считают некоторые из нас, дают нам цель, дают нам путь и дают средства. Правда, зачем им все это, – за все время существования охотников так никто и не узнал. А если и узнал, то молчит в тряпочку.

В разговоре со Стасом я упомянул основной метод Тех Кто Ведет – ненавязчивый контроль. Тут подстроили ситуацию, там подослали советчика. Кажется, ничего особенного, но калейдоскоп выверенных ими событий всегда приводит к нужному им и тебе результату. А дальше… дальше небольшая передышка, и в путь.

Итак, меня ведут. Я это понял достаточно давно. Вынимая из сотен книг нужную, прочитывая ее в нужный момент, что приводило к нужным мыслям и, как следствие, нужным действиям, – я понял, что-то тут не чисто. Другой вариант – знакомство с людьми. Сидишь дома, занимаешься повседневной рутинной деятельностью, и вдруг, с невероятной силой тянет на прогулку. Одеваешься, бредешь по улицам, приходишь на какое-то известное место и стоишь. Ждешь. Чего – не понятно, но постоять хочется. Как правило, каждая такая прогулка заканчивается либо нужным знакомством, либо ценной информацией. И то и другое получаешь, естественно, от людей.

Ведут, и достаточно давно. Принимая в расчет этот факт, ощущение неведомой силы, освободившей меня в зеркале, путешествие в песчаный мирок, встреча со Стасом, прогулка по горам, транс – все это следы, известно кем хорошо проторенная дорожка, по которой я с удовольствием прошелся. Результат путешествия – эмпирический опыт Его. Далее, мысль о Тех Кто Ведет. Точнее желание с последними встретиться. Что ж, цель проторенной дорожки ясна. – Значит, будем искать встречи, – говорю уже вслух, отодвигаю чашку с бурыми разводами на дне, отодвигаю мысли. – Пора.