Текст книги "Западный поход"

– Так я и есть свой! – и подмигнул пареньку.

Тимоха заулыбался.

Так началась новая Егорова жизнь.

Незаметно подкралась весна. Роман перестроил коровник, конюшню и взялся за хоромы.

Зверь бежит на запах, а человек на слух. По всей Любутской округе пронесся слух о чудесном возрождении ослябских хором. Многие не верили:

– Да че могут старики?

И ехали смотреть. Дома делились увиденным. Те, кто слушал, восклицали:

– Не могет быть! Сынка-то они похоронили! Ето точно!

– Да нет, жив ен! Разве бы стал чужой человек так стараться?

– И правда! Вот жисть! Верь терь кому!

И до боярина донесся этот слух. Переодевшись, тайком ездил, смотрел… «Точно! Ну ладноть!» Каждый раз, когда он в зеркале видел свой украшенный шрамом лоб, в нем с неведомой силой вскипала непреодолимая злость, которая подталкивала на действия.

А Долгогляд не стал откладывать дело мщения в долгий ящик. Роман и у него оттяпал те земли Ослябов, которые он нахально присвоил себе и считал своими. Дружина, которую они вдвоем набрали, перевалила за сотню. Скертовский аж скрипел зубами в предвкушении приближающегося мщения. Он представлял себе, как заставит этого Романа умолять о помиловании. За этим унижением в отчаянии будут наблюдать его старые родители. Пусть видят и знают, что Скертовский обид не прощает.

А Пожарский в это время отправился в далекий Царьград. Был забит последний гвоздь в хоромы Кобылы.

Глава 10

Княжеский сундучок оказал великую помощь в получении патриаршего благоволения. Знатоки налетали на неискушенных русских посланников со своими предложениями о помощи тучей, как комары на свою жертву. И только русский природный ум спас сундучок от истощения.

И вот назначен день приема. Послы одеты по-княжески. На кафтаны наброшены корзно с золотой запоною. На воротниках, рукавах, подолах – золото. На головах – шапки с горностаевым подбоем. Жарко! Пот течет ручьями. Но… пусть видят, как богата Московия. Кавалькада трогается. Вся купцова дворня сбежалась смотреть на эту невидаль. Впереди – Данила с княжеским стягом на копье в одной руке, в другой – пернач. На лице такое выражение, будто он держит на своих плечах землю-матушку. За ним – золоченая карета с кучером, разодетым, что французский вельможа. В ней – посол и его секретарь. С боку гарцует воевода. За ними по парам – небольшой отряд. Красавцы, все как на подбор. На головах – шеломы с перьями. Одеты в синие куртки, на груди – красная вставка с золотыми пуговицами. Синие порты, на ногах – сапоги до колен со шпорами. В руках – чеканы. Все кони игреневой масти.

Медленно и гордо пересекли они главную площадь. Народу сбежалась тьма-тьмущая. Все спрашивают друг у друга:

– Кто это?

Да кто ответит? Вид-то у них – не подступишься. Проехали собор. Свернули на дорогу, ведущую к патриаршему подворью. Узнали константинопольцы одно – не к императору едут чьи-то посланцы. А жаль, видать, они из богатой страны.

Патриарший дом был спрятан в гуще ливанского кедра за высокой оградой, выложенной из грубого булыжника. Ворота открыл монах, он же указал и дорогу. Покрыта она была иудейской смолой. Если сопоставить патриарший дом с теми дворцами, кои пришлось видеть московитам, то этот не шел ни в какое сравнение. Уж слишком беден казался он внешне. Стены выложены из тех же грубых булыжников, которые использовались и при строительстве ограды, придавали ему сумрачный, печальный вид. Не украшали его и длинные, но узкие окна, тщательно задрапированные. И только в одном из них штора слегка была отодвинута, и кто-то внимательно разглядывал московских посланцев. Но ценность этого дома заключалась в том, что, по преданию, его построил для себя, когда решил здесь обосноваться, римский император Константин. Только подумать, что в этих стенах почти тысячу лет тому назад закладывались основы той религии, которая охватила полмира. Истории этой они не знали. Но не почувствовать особого состояния, когда вошли в здание, они не могли. Смотрели какое-то время друг на друга. Но постепенно успокоились и смогли даже бегло оглядеться.

Внутри это здание было другим – просторное, со вкусом, но без излишеств, обставлено добротной мебелью, стены украшены картинами из жизни святых. Их встретил монах с головы до пят в черной одежде. Говор у него был тихий, но глаз острый. Широкая мраморная лестница, увенчанная двумя львиными головами, вела наверх. Усадив прибывших послов в деревянные кресла, монах поднялся на второй этаж.

Вернулся довольно быстро и, сказав: «Надо подождать», занялся своим делом. Он бесшумно сел за столик со стопками бумаг и книг, покосился на прибывших и стал что-то читать. Пожарский долго терпел. Но чем ближе подходило время решительного разговора, тем сильнее ощущал внутри себя возрастающее напряжение. Уже в который раз Воробьев осматривал потолок, стены. Их красота начала меркнуть в его глазах. Давыдов же, когда уселся, быстрым взглядом обежал этот «приемный» покой и закрыл глаза. Не поймешь: не то о чем-то думает, не то дремлет.

Наконец перед Воробьевым появился инок и тихо, еле шевеля губами, сказал на русском языке:

– Патриарх просит вас!

Давыдов отреагировал тотчас же, что говорило о том, что он просто что-то обдумывал. Наверное, подыскивал объяснения неудачного завершения порученного дела великому князю. Да, они оба почти не верили, что сумеют его решить.

Лестница была с двумя поворотами и заканчивалась просторным холлом. От него в обе стороны расходился широкий коридор. В правой его части на одной половине была только одна дверь. К ней и подвел инок посланцев. Легонько в нее стукнув и приоткрыв, что-то сказал. Получив ответ, широко распахнул дверь и пригласил их войти. Но на этом испытание не закончилось.

В большой комнате, куда они вошли, за столом темно-вишневого цвета сидели два человека. В центре – старец лет семидесяти, в скуфье, скрывающей брови, в черном подряснике. С боку – чернец, молодой, с черной бородкой и черными маслеными глазами. Увидев вошедших, он быстро вскочил и подошел к высоким двустворчатым дверям. Какое-то мгновение постоял перед ними без движения, словно читая про себя молитву. Потом, открыв обе створки, пригласил посланцев.

В этой комнате царил полумрак. Окна были зашторены. На столе у окна горели две толстые свечи в массивных подсвечниках. Патриарх сидел в кресле с высокой спинкой. Оно было установлено в небольшой нише, отчего он показался маленьким сухим человечком. Длинная седая борода прикрывала его черно-шелковую мантию с красными бархатными скрижалями на груди. Сверху на массивной золотой цепи висел крест с несколькими бриллиантами. Они отражали свет от свечей. И казалось, что патриарх светился каким-то неземным светом. Впавшие щеки сильно старили его, но серые глаза горели неугасимой жизненной энергией. Он поправил скуфью, сползшую ему на глаза, перебросил посох из одной руки в другую и махнул рукой, чтобы московские гости подошли поближе.

Они послушно выполнили его требование и стояли, боясь пошевелиться. Долго бы продолжалось это молчание, если бы не вопросительный кивок патриарха. Поняв, что надо докладывать, Воробьев сделал шаг вперед, низко поклонился и заговорил:

– Великий и несравненный владыка, милостивый и милосердный, дозволь мне, рабу твоему…

При этих словах владыка так поморщился, что его лицо стало походить на огурец, долго пролежавший на солнце. Он, конечно, понял, что эта смесь христианского и пышного восточного обращения была порождена долгим владением захваченных ими земель. Противник всех этих славословий, он спросил:

– Зачем вы явились ко мне?

Воробьев понял свою оплошность и быстро поправился:

– Владыка! Мы, – он кивнул на стоявшего рядом Дементия, – послы великого московского князя Симеона Иоанновича. По его повелению мы, рабы Господни, прибыли сюда, чтобы испросить у вас, владыка, милости снизойти до нас. И просим принять сию грамоту.

Он подошел и с поклоном протянул свернутую трубочкой бумагу. Патриарх взял ее и, не оглядываясь, передал чернецу, стоявшему за его креслом. Вблизи патриарха стояли два кресла, друг против друга, и он указал гостям на них.

Пока те усаживались, чернец сорвал печать и, развернув грамоту, подал ее патриарху. Тот пробежал по ней глазами, остановившись на середине. За это время Воробьев успел посмотреть на Давыдова и прочел в его глазах восхищение: патриарх умел читать по-русски. Но, не дочитав до конца, он свернул бумагу и, положив себе на колени, стал расспрашивать, как они доехали, какие были трудности и опасности. Узнав, что они наняли казаков, очень удивился, заметив, что он знает их как великих грешников, разбойных людей. На что Воробьев ответил:

– Таких людей, преданных христианству, я нигде не встречал. Да, эти люди, живя в ужасных условиях, вынуждены разным способом добывать себе на пропитание. Они взялись за эту работу, чтобы купить на заработанные деньги себе муки, одежду. Владыка, молитесь за них. Это верные христиане.

Тот ничего не ответил.

– Где остановились? – полюбопытствовал он.

Когда узнал, что – у купца Аминфа, как-то по-особому взглянул на них и стал дочитывать письмо. Задумался. Потом раздался его вздох, заставивший посетителей вздрогнуть. Ибо этот вздох возвещал безнадежное: он тоже, как и митрополит, не может решить эту проблему. Чтобы опередить его, не дать ему высказаться, Воробьев применил дипломатическую хитрость, сказав:

– Владыка, наш князь, истинный христианин, знающий и почитающий вас как борца за нашу священную веру, дарует вашей епархии посильный вклад. А мы, – он поклонился, а за ним и Давыдов, – бьем челом и молим вас, владыка, ради Господа нашего, выслушайте нашу невежественную речь, ибо вам от Бога дана власть миловать нас, грешных, и судить.

Но хочу напомнить слова божественного Иоанна Златоуста. – Воробьев говорил, то поднимая, то опуская голову, но каждый раз подмечал, что глаза патриарха цепко впились в его лицо – тот хотел понять, что скрывается за словами говорящего. – Он сказал, что нельзя творить зло или ненависть против какого бы то ни было человека, хоть нечестивого, хоть еретика.

Патриарх усмехнулся, но глаза словно подобрели. Конечно, ему было приятно, что этот посланец знает учение Иоанна Златоуста. Но, в свою очередь, заметил:

– Ты, я вижу, добрый христианин. – Он лукаво посмотрел на Воробьева. – Но ты не договорил, что Златоуст еще сказал по этому поводу: пока зло не приносит вреда нашей душе.

Воробьев набирался смелости. С улыбкой поклонившись патриарху, он проговорил:

– Истинно так, владыка. Так вот просьба великого князя не задевает ничью душу. Наоборот! – Тут без пафоса не обошлось. – Вы, премудрый владыка, решив княжью нижайшую просьбу, облагородите эту душу!

Закончив говорить, Воробьев обтер лоб, по которому ручьем бежал пот.

Патриарх какое-то мгновение смотрел на Воробьева, потом еще раз взял в руки княжескую грамоту, пробежал по ней глазами, останавливаясь на отдельных местах. Медленно ее сворачивая, он пристально смотрел куда-то вдаль. Когда свернул и подал ее чернецу, тихо проговорил:

– Вы забыли другую душу. Душу великой княгини.

Гости поняли ответ. Им ничего не оставалось, как раскланяться и со словами: «Благослови нас, владыка!» – медленно повернуть к дверям. Вслед им раздался сильный голос патриарха:

– Да хранит вас Господь!

У крыльца в затянувшемся ожидании взад-вперед ходил Пожарский. Увидев в дверях княжеских посланцев, он было ринулся к ним, но их опущенные головы остановили его. Князь понял, что они сделали все, что могли. Вопрос, а они это знали заранее, был нерешаем. Пожарский не стал ничего расспрашивать, а, приказав одному из казаков забрать его коня, пешком отправился к себе. Воробьев и Давыдов хорошо понимали Пожарского. Им и самим никого не хотелось видеть.

Князь шел, не замечая дороги, мимо той красоты, которой недавно так восхищался. Ему было не до нее. В голове стучало одно: «Что делать? Князь Симеон так надеялся. А вдруг, надеясь на них, он поторопился и кого-то послал сватать княжну? Вот будет сраму-то!» Его остановил и привел в чувство грозный и резкий окрик.

Он поднял голову и увидел, как приподнявшийся кучер замахнулся на него кнутом. В задумчивости князь едва не налетел на чью-то карету. Но взгляд Пожарского был столь гневным, что у того опустилась рука.

– Что случилось? – раздался нежный женский голос.

Князь повернулся на этот голос. Из приоткрытой дверцы на него смотрело доброе, довольно приятное личико какой-то женщины. Оно показалось ему знакомым. Но кто она, вспомнить, как ни силился, не мог. Зато вспомнили его.

– Андрэ?! – на свой манер воскликнула она.

Он сделал нерешительный шаг к карете. Дверцу кареты словно кто-то отбросил и женщина спрыгнула на землю.

– Андрэ! Андрэ! – с этими словами она подбежала к нему.

– О господи! Да это же дочь Дурсуна, знаменитого турецкого купца, – узнал он свою давнюю спасительницу, да и спасенную. – Вот так встреча!

Она бросилась к нему на шею. А он легко, как пушинку, поднял ее на руки.

– Мой спаситель! – И она поцеловала его в щеку.

Краска ударила ему в лицо, а восторг встречи заставил прижать ее фигурку, набравшую очаровательную женскую прелесть. Когда прошел первый порыв радости от неожиданной встречи, он нежно, бережно, не без сожаления, опустил ее на землю. Она приказала кучеру ехать, а сама, взяв князя под руку, проговорила:

– Если ты не возражаешь, Андре, я прошу тебя рассказать, как ты оказался здесь.

Этот вопрос тотчас возродил в нем терзавший душу ответ патриарха. Лицо его нахмурилось. Чутким женским сердцем она поняла, что нечто тяжелое беспокоит Андре, и остановилась. Подкупающая улыбка, напряжение в ее глазах, которое он принял как сопереживание за него… И ему пришлось рассказать о своей жизни с того момента, как они расстались. Она была приятно удивлена, когда он сообщил о том, что ему удалось вернуть свое княжеское звание. Что такое князь, она знала и была не только рада за него, но и стала смотреть на Андрея с почтительным выражением. А закончил он повествование о несчастной женитьбе великого князя и его желании взять себе жену, чтобы была люба сердцу.

– И такая невеста есть, но… вот только… Сейчас мое сердце переполнено и горестью, и печалью, и скорбью. А все оттого, что я не могу привезти своему великому князю радостную весть. И вижу, что никто здесь не может мне помочь. – Он тяжело вздохнул.

– Не печалься, князь. – Она с такой выразительностью произнесла последнее слово, что Андрей понимающе посмотрел на нее: она гордится им. – А что ты, Андрэ, не спросишь, как сложилась моя судьба и почему я здесь? Или ты, убитый горем, забыл об этом спросить? – проговорила она не без колкости.

Андрей натянуто улыбнулся.

– Прости, если можешь. Я с интересом послушаю.

Она не стала капризничать и рассказала:

– Ну что… Признаюсь, ты очень понравился моему отцу. И он готов был отдать свою единственную дочь за этого… разбойника! Но… для него, – она лукаво посмотрела на князя, – друзья были дороже купеческого богатства и его дочки, – и улыбнулась.

Князь виновато опустил голову. Сказать, что он любил и любит другую? Все было сказано еще тогда, но как-то надо было выходить из этого положения.

– Ты же знаешь, сколько я пережил, – начал он говорить, – думал, все, мне конец, море поглотит меня, но моя молитва донеслась до Бога, я спасся, потом… рабство и твоя неожиданная помощь. А у нас, казаков, товарищество – свято. И первая, главная, заповедь: сам умирай, а товарища выручай.

– Но они что-то, насколько я помню, не сделали попытки тебя спасти, – сказала и победительницей посмотрела на него.

– Нет, – ответил он, – они искали. Но… море велико. Кто знал, что я доберусь до суши? – И неожиданно для нее перешел в наступление: – Это ты испугалась, что я полюблю тебя, и уговорила отца, чтобы он меня быстрее отправил восвояси, – с улыбкой закончил он свое оправдание.

Но она серьезно восприняла его слова:

– Так ты… ты бы остался?

Он снова улыбнулся.

Они подходили к ее дворцу.

– А как ты здесь оказалась?

На его вопрос она ответила не сразу. Ей вдруг захотелось узнать: этот вопрос задан так только, чтобы что-то спросить, или он выходит из его сердца? «Нет, из сердца», – решила она по тому ожиданию, что прочла в его глазах. И ответила:

– Мой отец не хотел оставить свои богатства тому, кто бы мог пустить их по ветру. Он подметил молодого, начинающего купчишку, Аминфа. Долго наблюдал за ним, пока не понял, что тот будет не только хорошим отцом и мужем, но и человеком, который умножит его богатства. Так и случилось. Мой Аминф сейчас первый человек во всей Византии. Скажу больше, он дружит с императором. Тот в нем души не чает. Правда, не бескорыстно. Он должен Аминфу уже более миллиона… Так вот, приходи завтра к нам на обед. Я тебя с ним познакомлю. И он решит твой вопрос. Понял?

Это было сказано обычным голосом, словно такие дела решаются повседневно. Это заставило Пожарского неуверенно посмотреть на нее. Да, она была не только красива, но еще и умна. Почувствовав его растерянность, неверие, спросила:

– Ты… не веришь?

Вопрос был задан таким тоном, что не поверить было просто невозможно. И он утвердительно кивнул.

– Я буду ждать, – сказала она и скрылась в дверях своего дворца.

Эти слова оживили его.

Когда он вернулся к своим, те его не узнали. «Чему он радуется? А мы-то думали…» – возмутились они. Он решил ничего пока им не рассказывать: «Выгорит ли дело, еще не известно. А я могу оказаться болтуном». На другой день, в обед, подходя к дворцу, он изумился: несколько слуг ожидали его и проводили до гостиной.

Семейство было в сборе. Аминф оказался невысоким толстеньким человеком, с приятным округленным лицом, с черными пронзительными глазами и непропорционально большой головой. Увидев гостя, хозяин вышел из-за стола и стремительно двинулся ему навстречу. Он был гораздо ниже князя и подхватить его под руку не мог. Но не растерялся и, взяв его за руку, проводил до кресла, которое стояло рядом с креслом хозяина.

Князя поразила гостиная с огромными окнами. Она была до того светла, что попавший в нее терял ощущение помещения. Казалось, что расположился прямо на открытом воздухе. Этому способствовали и пальмы, раскинувшие листья по потолку. Между пальмами, словно в дебрях, стоял мраморный стол с креслами тонкой изящной работы, придавая им удивительную невесомость. А позолоченная посуда добавляла всему волшебное сияние. За каждым креслом в белоснежной одежде стоял вышколенный слуга. Стол же ломился от таких яств, видеть которые Пожарскому и не приходилось.

Хозяин, подняв наполненный вином бокал, заговорил:

– Андрэ!

Только услышав свое имя, Пожарский понял, что она все ему рассказала.

– Я не знаю, как тебя отблагодарить. Проси у меня, что хочешь! Если бы не ты, я бы никогда не имел такой чудесной и любимой жены. – Он посмотрел в ее сторону блестящими глазами, слегка приподнял бокал и легко поклонился. – Так что я твой неоплатный должник. А завтра мы пойдем к императору. Он решит твой вопрос.

Князь был несказанно удивлен, когда услышал такое. У себя на родине даже он, князь, почти друг великого князя, и то прийти к нему так просто, без обиняков, мог не всегда.

Хозяин оказался наблюдательным, острым на язык, умным собеседником. Но о чем бы ни шла речь, хозяин заканчивал ее своим признанием в любви к жене и гордился своим счастьем. После обеда они расстались друзьями. Идя домой, Андрей сомневался, что купец так легко устроит его встречу с императором. Но утром из дворца явился слуга и сказал князю, что хозяин ждет его для поездки к императору.

Еще больше удивило князя, что многие весьма любезно раскланивались с купцом, когда они шли по дворцу.

В императорский кабинет они попали через боковую дверцу, минуя приемную. Только после этого Андрей поверил во всемогущество Аминфа. Андрей увидел человека, стоявшего у окна, прикрывшись шторой. Что он там видел или следил за кем? Императорское ли это дело? Если это он… Да, это был он, как шепнул купец. Император Иоанн VI Кантакузин – так его представил Аминф. Был он выше среднего роста, широкоплеч. Свет от окна обрисовывал его густые рыжие волосы.

Купец кашлянул в кулак. Иоанн резко обернулся. Рука его метнулась к поясу.

– А, это ты, Аминф, – будничным голосом произнес он.

– Ваше императорское величество, я привел русского князя. Ему надо помочь.

Император повернулся к вошедшим. О какой помощи идет речь, император не стал спрашивать, а заговорил о том, что мучило его:

– Турки наглеют. Мало того, что они захватили мою Вифинию. Сегодня Орхан-бей и его юный полководец Эвренос высадились в Галлиполии! А у меня нет армии. Все мои вельможи разбежались! Где мой Эвренос? Ты привел ко мне полководца?

– Да, мой император. Он поможет тебе.

– Поможешь? – Зеленые глаза императора уставились в Пожарского.

Что оставалось делать Пожарскому?

– Ваше императорское величество! Прежде чем ответить на ваш вопрос, я хотел бы посмотреть на противника, разобраться в его силах, положении. И знать, чем владеете вы.

– Вот как отвечают истинные полководцы. Мне нужны деньги! – Он смотрит в глаза Аминфа.

– Сколько? – спрашивает тот.

– Сто тысяч.

– Сто тысяч! – восклицает купец и отрицательно качает головой.

Иоанн схватил его за воротник:

– Тебе жаль твоих поганых денег, а тут гибнет империя!

Аминф освободился от рук императора, поправил одежду.

– Иоанн, – говорит он, – сколько ты мне должен?

– Не… не помню.

– Я напомню – миллион! Мил-ли-он! – повторил он по слогам. У меня… – и вывернул пустые карманы, – я скоро сам пойду по миру!

– Я тебе все отдам. Ты – молодец! Но… щас… вот так. – И провел по горлу рукой.

– Хорошо! – соглашается купец. – Я тебе дам. Только пятьдесят…

Император хотел что-то сказать, но купец поднял ладонь, давая понять, что прекращает этот разговор.

– И при условии, что ты поможешь ему. – Он кивнул на Пожарского. В последних словах слышался скрытый приказ.

– Вот и хорошо. Мы, – Иоанн взглянул на Пожарского, – завтра выступаем.

Пожарский не удержался и спросил:

– Ваше величество, а что известно о силах противника?

На что тот довольно серьезно ответил:

– Как я о них могу знать, если только вчера он высадился?

Князь не мог удержаться от улыбки. Купец увидел это и незаметно щипнул его за бок. Это был сигнал: не умничать. Пожарский понял и как можно тактичнее произнес:

– Прибыв на место, ваше величество, предлагаю переодеться и осмотреть силы неприятеля.

Эта идея очень понравилась Иоанну. По характеру он был рисковым человеком.

Они высадились верст за пятнадцать до Галлиполии. Как только забрезжил рассвет, два человека на простеньких лошаденках отделились от императорских войск и заспешили по своим делам. Они поскакали на юг. В них трудно было узнать императора и Пожарского. Но перед тем как отбыть, Пожарский все же дал совет императору, чтобы тот приказал замаскироваться войскам в ближайших лесах.

– О, это разумно! – воскликнул тот и отдал приказ.

На рассвете они уже были на видимом расстоянии от города. Пожарского поразило, что порт был забит кораблями. Он понял, почему. Нападение было внезапным. Воспользовавшись тем, что море, казалось, уснуло, османский полководец приказал кораблям стать вплотную друг к другу, подойдя к самому берегу. Это позволяло османским воинам, перебегая с корабля на корабль, быстро высадиться на берег. Хвала галлиполийскому пастуху, который в этот утренний час выгнал стадо из города, и оно сдержало первую волну наступления. Хвала и византийскому командиру крепости, который, воспользовавшись этой неожиданной заминкой, сумел организовать оборону. Но силы его быстро таяли, и он, послав в столицу тайного гонца, ждал помощи от императора.

Вскоре император и Пожарский незаметно вернулись к войскам. Вид у императора был весьма унылым. По их прикидкам, османов было не меньше двадцати тысяч. Что же он мог сделать со своими пятью тысячами воинов, которых удалось набрать? Пожарский, несмотря на явное преимущество врага, сообщил свой план нападения. Выслушав его, император прямо остолбенел, до чего просто и заманчиво было предложение этого русского князя. Император произвел русского князя в главнокомандующие. И тот отдал приказ войскам: «Хранить втайне свое присутствие, заготовить побольше дров и немедленно начать шить человеческие чучела». Двое суток вся императорская армия, снимая с себя часть одежды, набивала ее соломой, рубила дрова. Когда все было готово, ночью поступил приказ к выступлению. Помимо чучел, воины обязаны были тащить еще и дрова.

В разгар ночи под носом османов запылали костры, осветившие несчетное количество войска. А еще одновременно загорелось несколько кораблей. Огонь быстро стал распространяться на другие корабли. У османов поднялась паника. Их хотели атаковать, а бежать, если корабли сгорят, будет некуда. Страх одолел вражеских воинов. Сначала одинокие фигуры заскользили к порту, но вскоре их поток увеличился. Крики командиров их не останавливали. Испуг окончательно сломил атакующих. Страх превратил армию в лавину, готовую смыть все на своем пути.

К восходу солнца османская армия бежала на спасенных от пожара кораблях. Немалое их количество попало в плен. Император радовался, как ребенок. Посмеиваясь, стояли в стороне Пожарский и его казаки, которые поджигали корабли.

Молодой османский полководец Эвренос фактически был русским, правнуком некогда знаменитого прадеда Эвреноса, который женился на женщине, ожидавшей ребенка от внука великого козельского воеводы, волей судьбы попавшего на чужбину. И вот он встретился на поле брани, тоже с русским полководцем, гордившимся героическим поступком козельцев.

Вот так иногда история сводит людей. Если б они знали свои истоки, они бы бросились в объятия друг друга. А сейчас они враги. Неужели история стоит в сторонке и улыбается этому? Нет! Пусть поздно, но именно она сводит их, роднит, пусть на листах бумаги. Но, если о них помнят, значит, они…

Иоанн VI радовался победе, а молодой Евронос одиноко горевал в капитанской каюте. Что он скажет своему повелителю? Но внук Османа был умным правителем. Потрепав молодого полководца по курчавой голове (прабабкины волосы), он заметил:

– Умный над своим поражением смеется, а дурак всю жизнь будет его проклинать.

Да, хорошую школу прошел Эвренос: больше поражений он не знал.

После такой ослепительной победы Иоанн возвращался домой. Он ехал и представлял, как весь Константинополь выйдет на улицы, цветами и криками будет приветствовать его, победителя. Но как он ошибся! Город, отвыкший от побед, словно не веря в случившееся, встречал победителя весьма сдержанно. Зато во дворце, где собрались в основном одни подхалимы для чествования победителя, император услышал столько хвалебных речей, что напрочь забыл пригласить Пожарского в тронный зал как истинного «виновника» торжества. Наверное, не будь рядом Аминфа, вряд бы кто вспомнил о русском князе. Но вездесущий купец настоял, чтобы князь пошел с ним на это торжество. Пожарский наотрез отказывался, но когда Аминф просящим голосом сообщил, что этого желает его любимая женушка, куда было деваться, тем более что главный вопрос не был решен.

И вот, минуя многочисленные коридоры, Аминф вывел своих спутников в тронный зал. Вошли они с противоположного конца от восседавшего на троне Иоанна VI. И… князь остолбенел. Ничего подобного ему видеть не приходилось. Этот дворец был построен еще при императоре Юстиниане в VI веке. Тогда начинал господствовать стиль аркады, который опирался на колонны, завершающиеся капителями. Последние были весьма искусно украшены. Перешагнув порог, они попали в царство света. Его было столько, что в первое мгновение Пожарскому пришлось зажмуриться.

Аминф взял было руку Пожарского, чтобы подвести его к самому трону, но тут началось движение. Образовалась очередь, каждый хотел лично засвидетельствовать свое почтение и поздравить императора с победой. Узнав у купца, что это за процессия, князь предложил ему вернуться назад.

– Нет уж! Мы победили! – Купец частично победу приписал и себе – ведь это он нашел полководца!

Наконец их увидел император. Он встал с трона, подошел к купцу и его спутнику.

– Дорогие, я рад вас видеть и приглашаю отобедать со мной.

Услышав эти слова, многие в окружении императора были поражены. Они годами добивались такой милости и умирали, не получив ее.

Аминфу пришлось отправить жену домой: император приглашал только узкий круг, как ему казалось, самых преданных друзей. Женам там быть не полагалось.

Иоанна было не узнать. Рядом с собой он посадил с одной стороны патриарха, а с другой – русского князя. И тут император, слегка склонив голову, все рассказал главе Церкви и попросил его, учитывая особые заслуги русского князя, которого он просит остаться и занять пост главнокомандующего, помочь решить его проблему. В конце речи Иоанн повернулся к патриарху и твердо посмотрел на него. Тот чувствовал, что времена грядут тяжелые. И главная угроза – Восток. Османия быстро крепнет. Ссориться с императором нет резона, тем более что никому неизвестный русский оказал ему такую неоценимую услугу. И он скрепя сердце дал согласие.