Текст книги "Падение Хаджибея. Утро Одессы (сборник)"

Турецкая крепость обоим друзьям показалась неприступной. После ее осмотра Кондрат возвращался в расположение войск еще более мрачным. Он тяжело вздыхал и все глядел, глядел пустыми глазами куда-то вдаль.

«Туманы с Дуная плывут. Дождя со дня на день жди. Размоют они глину на земляных валах, морозец ударит, заблестит гололед, и совсем тогда не взберешься на стены измаильские. Упускаем мы время для штурма. Проплясал светлейший крепость сию в Яссах», – невесело думал офицер.

Въехав в лагерь, они были удивлены необычным здесь оживлением. Солдаты и офицеры, собираясь в группы у гудящих на ветру палаток, взволнованно жестикулируя, обсуждали, очевидно, что-то важное.

– Не одержали ли наши викторию где? – сказал Зюзин и, приблизясь к группе, спросил: – Что, братцы, приключилось?

– Суворов приехал! – хором ответили те. В их простуженных голосах звучала радость.

– Слава богу! – воскликнул Василий. – Теперь все по-иному будет…

Кондрат промолчал. Он слышал о Суворове много хорошего, но бедственный вид русских воинов настроил его на грустный лад, и он не мог принять сразу эту весть так восторженно, как Василий. У Кондрата лишь затеплилась слабая надежда на лучшие перемены…

Но никто не ожидал, что перемены эти начнутся в ту же ночь. Еще задолго до рассвета весь русский лагерь подняли на ноги звуки утренних горнов.

– Вот она, суворовская побудка, – говорили бывалые воины. – Так у него всегда. Ни свет ни заря, а он, соколик, все войско поднимает.

И ночью же, при свете факелов, начались воинские учения и подготовка к эскаладе. Тогда каждому – от генерала до солдата – стало ясно, что штурм Измаила неотвратим.

Солдат для штурмовых отрядов не хватало, и многие кавалерийские полки тут же были превращены в пехотные подразделения.

Полк Кондрата не избежал этой участи. Гусары стали обучаться искусству вести бой в пешем строю. У новоиспеченной пехоты не было ружей, и ее вооружили укороченными пиками. С ними-то и повел Кондрат свою сотню в лихую учебную штыковую атаку.

Под барабанную дробь сомкнутым строем, ощетинившимся пиками, бросались гусары с криком «ура!» вслед за Хурделицей на воображаемого врага.

После одной из таких атак Кондрат, потный и усталый от бега, едва успел вложить саблю в ножны, как услышал над собой негромкий, но звучный голос:

– Лихо, поручик! Помилуй бог, лихо!

Хурделица обернулся и увидел перед собой всадника. Пламя факела вырвало из темноты худощавое бледное лицо в струистых морщинах. Железная каска с зеленой бахромой закрывала его высокий лоб. И Кондрат, как и вся его сотня, мгновенно, по каким-то ему самому непонятным признакам, узнал, вернее, почувствовал, что это он, Суворов.

– Но толку так бегать по степи мало! Ведь мы турка не в степи бить будем. Так за мной, братцы! – Суворов взмахнул шпагой, тронул лошадь, и Хурделица снова повел своих гусар в темную степь.

Они остановились почти у самой турецкой крепости, у высокого, неожиданно выросшего перед ними земляного вала, слабо освещенного чадящими на ветру факелами.

Кондрат остолбенел. Вал был, видно, только что насыпан. Он походил на Измаильский. Перед ним в сиреневой мгле рассвета чернел широкий ров. Тут же стояли возы с фашинами[57]57
  Связки соломы или хвороста для заполнения крепостного рва.


[Закрыть] и лестницами.

Суворов по-юношески легко спрыгнул с лошади. Бросил подбежавшему адъютанту поводья. Тускло сверкнул клинок его шпаги.

– Валы измаильские высоки. Рвы – глубоки. А все-таки нам надо их взять!

По широкой степи прокатились слова команды. Зазвенело оружие. Грянуло «ура!».

Началось учение войск по подъему на крепостной вал. Гусары быстро забросали ров фашинами, перенесли через него связанные лестницы и приставили их к земляной стене. После ряда неудачных попыток, ободрав в кровь руки, Хурделица одним из первых поднялся на вал. С его высоты он оглянулся, ища глазами Суворова. Но главнокомандующего не было видно среди бегущих, кричащих людей.

Позже, возвращаясь с гусарами на исходную позицию, он снова увидел Суворова. Александр Васильевич уже с ружьем в руках показывал солдатам Херсонского полка, как с разбега надо колоть неприятеля штыком. Он ловко и быстро орудовал тяжелой гренадерской фузеей…

А потом уже суворовская каска замелькала среди других солдатских рядов. Главнокомандующий обходил батальоны, проверяя обучение и готовность воинов к предстоящему штурму. До каждого офицера и солдата он старался донести мысль: необходимо совершить небывалый подвиг.

– Помилуй бог! Последнее гнездо супостата на земле нашей взять надобно. И возьмем! Дунай-то – наша река! – донесся до Кондрата задорный, по-юношески звонкий голос Суворова.

– Видно, торопится Александр Васильевич, – поговаривали солдаты.

И командующий в самом деле торопился со штурмом. Ведь каждый день могла измениться погода – начаться дожди, промозглые придунайские туманы. Тогда земляные валы вражеской крепости станут скользкими – на них не взойти. Суворов спешил за несколько дней подготовить слабо обученные, плохо вооруженные войска к решительной битве. Предстояло совершить чудо…

Через пять дней после своего приезда в армию, осаждавшую Измаил, он писал Потемкину: «Уже бы мы и вчера начали, если б Фанагорийский полк сюда прибыл».

Никогда еще в мировой истории подготовка к такой сложной и ответственной операции не совершалась за столь короткий срок.

Дунай вздымался свинцово-черными волнами. С севера все еще дул морозный ветер, и оледеневшие палатки продолжали гудеть, как корабельные паруса.

Но в русском лагере теперь никто не обращал внимания на холод, потому что каждому здесь, по меткому выражению ефрейтора Ивана Громова, уже стало «дюже жарко».

Учебные тревоги следовали одна за другой, днем и ночью.

Всю армию разделили на девять боевых колонн. Каждая колонна получила все необходимое для эскалады: фашины, лестницы, доски, топоры, пилы, ломы, веревки…

6 декабря к Измаилу прибыл, наконец, из Галаца его любимый, с нетерпением ожидавшийся Суворовым Фанагорийский гренадерский полк, а с ним сто пятьдесят человек апшеронцев, части донских казаков и арнаутов.

Можно было начинать штурм, но русский полководец сделал попытку уговорить упрямого врага сдать крепость без сопротивления, «дабы отвратить кровопролитие и жестокость».

С этой целью в Измаил был послан наш офицер с письмом от Потемкина для переговоров к начальствующему над тамошним гарнизоном сераскир Айдозле-Мехмету-паше.

Суворов от себя также послал турецкому командующему письмо, а с ним отдельно решительное требование:

«Сераскиру, старшинам и всему обществу.

Я с войском прибыл. 24 часа на размышление – воля. Первый мой выстрел – уже неволя. Штурм – смерть. Что оставляю вам на размышление».

Опытный военачальник и хитрый дипломат Айдозле-Мехмет-паша только на другой день прислал уклончивый ответ с явной целью выиграть, затянуть время. Его помощник с открытой издевкой сказал парламентеру: «Скорее Дунай остановится в своем течении и небо упадет на землю, чем сдастся Измаил».

Все было ясно. Пришла пора действовать. Об этом высокомерном ответе врагов Суворов приказал оповестить каждую роту. Всю армию охватило негодование. Военный совет, на котором русские генералы еще десять дней назад постановили отступить от Измаила, теперь единогласно потребовал немедленного штурма.

…Александр Васильевич вышел из мазанки, где заседал военный совет, легко прыгнул в казацкое седло своего дончака и, окруженный свитой, помчался вдоль лагерной линейки, где были выстроены полки. Но как ни быстро мчался на своем коне Суворов, видно, радостная весть о решении военного совета успела его опередить. Он прочел это на лицах солдат и офицеров, услышал в раскатистом громовом «ура!», которым армия приветствовала своего полководца.

Через два часа адъютант доложил Суворову, что несколько черноморских казаков бежало к туркам. Александр Васильевич усмехнулся:

– Из тридцати тысяч человек войска российского только несколько человек оказались трусами. Совсем неплохо. У турок, поди, таких намного больше. Хорошо, что сами убежали. – И, уловив в глазах приближенных офицеров недоумение, пояснил: – Трус в бою – большая помеха!

– Не порассказывали бы о чем не следует басурманам, – высказал опасение адъютант.

Суворов хитро прищурился:

– И пусть, помилуй бог! Хоть самому сераскиру Мехметке все расскажут. Хоть весь план нашей эскалады. Турку ничего не поможет! Ничего! – И он раскатисто рассмеялся.

С диспозицией предстоящего штурма Суворов ознакомил не только командиров, но и солдат. Вся атакующая армия разделялась на три отряда по три колонны в каждом. Наступающим предстояло взять Измаил в кольцо. Одновременный натиск армии по всему фронту должен был принести русским победу.

Главное направление ударов было нацелено на места, где противник меньше всего их ожидал: на Новую крепость, на Килийские ворота, каменный бастион Табия и приречную сторону. Для штурма этих позиций выделялось более половины всей армии – две колонны генерал-майора Михаила Илларионовича Кутузова и Бориса Петровича Ласси, а также три колонны черноморских казаков под командованием де Рибаса. Остальные четыре штурмовых колонны должны были отвлечь внимание турок от мест основных наших ударов.

Суворов понимал, что этой части диспозиции – основного ее замысла – пока никому знать не надобно. В этом был секрет будущей победы. И, вглядываясь в озабоченные лица своей свиты, полководец обронил, как будто совсем не к месту, любимую поговорку:

– Тот не хитер, кого хитрым считают!

10 декабря весь день громили ядра Измаил. Вышки минаретов, зубцы бастионные то и дело обволакивались черными клубами дыма. От бомбежки в крепости то и дело вспыхивали пожары. Особенно метким был огонь двух двадцатипушечных батарей, выставленных на флангах наших войск. Они били прямой наводкой с предельно близкого расстояния – 160 и 200 саженей – по Ордукалеси.

На Дунае суда нашей флотилии также развернули боевые порядки и стали стрелять по крепости изо всех своих пушек. Их огонь поддерживали девять наших батарей, установленных на острове Сулин.

Измаильские янычары ответили жаркой и небезуспешной канонадой. Картечь и ядра засвистели по палубам, кося людей. Но ни один наш корабль не отступил, не обратился в бегство. Казаки мужественно продолжали артиллерийскую дуэль. Ведь сам Суворов приказал черноморцам сбить все батареи султанцев и проникнуть в крепость со стороны Дуная.

И флотилия твердо стояла под самыми жерлами огромных турецких пушек. Даже когда пятипудовое каменное ядро попало в пороховой погреб бригантины «Константин» и корабль взлетел на воздух, черноморцы не прекратили сражения. Шестьдесят отважных моряков вместе с капитаном пошли на дно, но их товарищи на казачьих дубках и лансонах продолжали осыпать противника ядрами и подошли вплотную к измаильским обрывам. Не останови черноморцев их храбрые атаманы Харько Чапега и Антон Головатый, казаки бросились бы тотчас в стихийную атаку, чтобы рассчитаться с басурманами за гибель товарищей.

– Почекай нiченьки! – крикнул Чапега и распорядился повернуть свой корабль от Измаила.

Слова его охладили пыл черноморцев. Штурм крепости отложили, но по турецким батареям продолжали палить еще яростней. Дубок, кормилом которого правил Чухрай, дважды добирался до самого турецкого берега. Новому канониру Якову Рудому удалось из корабельной пушечки разбить в щепки лафет турецкой мортиры. Он совсем недавно научился палить из пушки, но уже успел так прокоптиться пороховым дымом, что его золотистые волосы совсем почернели от сажи.

Пальба русских усилилась. Ядра стали все чаще и чаще попадать в султанские батареи. Турецкие солдаты и канониры не выдержали натиска и прекратили артиллерийскую дуэль. Они скрылись за толстыми стенами казематов, попрятались за земляные валы бастионов, залегли по траншеям и окопам.

Хотя пушки противника замолчали, наша артиллерия продолжала огонь не только весь день, но и большую половину ночи.

Ночью под грохот пушечной канонады Суворов обошел войска, уже построившиеся в девять штурмовых эшелонов.

По всему фронту полков то там, то здесь взвивались к небу яростные языки пламени. То пылали огромные костры: солдатам приказано было не жалеть более скудных запасов топлива.

Вражеская крепость казалась охваченной огненным кольцом.

– Возьмем Измаил, там, поди, дровишек предостаточно найдем. Так что не жалей, бросай поленцы в огонь! – говорил командующий, здороваясь с воинами. Он подходил к офицерам, сверял карманные часы, напоминал предписанное время.

– Начнем по сигналу, который последует в пять часов.

Александр Васильевич казался особенно веселым, шутил, а сам зорко проверял готовность войск к штурму, присматривался к каждой мелочи.

Пожимая руки солдатам и офицерам, подбадривая молодых, еще не побывавших в бою, он вселял спокойную уверенность в сердца закаленных ветеранов. Как-то особенно внимательно вглядывался Суворов в знакомые лица. За его веселой бодростью крылась большая человеческая грусть. Александр Васильевич знал, что многих из этих здоровых, сильных людей, его добрых товарищей по оружию, через несколько часов уже не будет в живых.

Была уже полночь, когда Суворов вернулся к себе в палатку, где жарко пылал очаг. Канонада умолкала. Александр Васильевич, оставшись наедине с офицерами своего штаба, сразу переменился. Погас веселый блеск в его серых глазах, морщинистое лицо утратило задорное выражение.

Он безучастно взглянул на только полученное от австрийского императора письмо, которое принес ему адъютант, и, не распечатав, отложил его в сторону. Потом молча жестом руки отпустил офицеров и, оставшись в палатке один, прилег у горящего очага.

До штурма оставалось немного времени. Можно было поспать еще пару часов, но он не мог заснуть. Ему хотелось как бы побеседовать с самим собой, оглянуться на прожитую жизнь, полную ратных трудов, подвигов, тревог, горечи лишений и славных побед.

Да, славных побед! Ибо всегда водимые им в сражения войска поражали неприятеля.

Вот и недавно еще, всего год назад, он, командуя небольшим отрядом при Рымнике, разгромил главные силы противника – стотысячную султанскую армию. А его начальник Потемкин в то время совершал с огромным войском маневры около Бендер.

После победы под Рымником можно было добиться мира. Ведь турки не имели сил для сопротивления, путь в их столицу был открыт. Надо было лишь всей армией идти за Дунай, вперед, и русские флаги взвились бы над древней Византией…

Но главнокомандующий Потемкин не внял его совету, не двинул русскую армию за Дунай. Нерешительность светлейшего, который целый год занимался осадой незначительных крепостей, дала возможность туркам сосредоточить ныне на Дунае огромную армию и подготовить Измаил к длительной обороне.

Сильно ухудшилось положение русских оттого, что союзница России Австрия заключила с Турцией перемирие, по которому обязалась не пускать русских в Валахию. Теперь наша армия должна была воевать в тяжелых условиях, на узкой болотистой местности между черноморским берегом и Галацом.

Вот в какое тяжелое положение вверг российскую армию светлейший, любимейший фаворит императрицы, год назад высокомерно отвергнув спасательное предложение Суворова.

Но России нужна эта победа! И он, Суворов, дал согласие светлейшему взять штурмом Измаил. Потому что России нужна эта победа, а не потому, чтобы, как думают иные, затмить подвигом всех других полководцев российских и желанный жезл фельдмаршала получить…

Его сердце волнует другое. Он-то знает, что никто из российских полководцев – ни сам Потемкин, ни Репнин, ни Салтыков, ни Каменский, ни Гудович, ни прославленный фельдмаршал Румянцев-Задунайский, – никто не решился бы на такой штурм. Никому из них, кроме него, не удалось бы успешно выполнить такую задачу. Тут нужен его, суворовский, расчет и опыт. Итак: погибнуть или победить! Но он победит. Ведь Измаил – последний оплот иноземных захватчиков на родной земле. Возьмем Измаил, и освободится от турецко-татарского ига родная земля по самый Дунай…

Александр Васильевич приподнялся на своем ложе и подбросил охапку сухих веток в очаг. Вспыхнувшее пламя озарило внутренность палатки и осветило его нервное лицо ярким светом.

«Так и народная храбрость солдат русских: дай ей только пример, вдохни в нее любовь к земле родной – как очаг этот, вспыхнет пламенем славного подвига. И любой Измаил сокрушит», – подумал он.

Улыбка пробежала по тонким сухим губам старика. Суворов снова опустился на лежанку и немигающим взором стал смотреть на яркие, веселые язычки пламени в очаге.

Да, российские орлы возьмут сегодня ночью неприступную крепость! Возьмут штурмом вопреки мнению всех иностранных авторитетов. Знаменитый маршал Вобан, например, твердит: крепости надо брать измором, постепенной осадой. А если и решаться на штурм, то лишь имея подавляющее преимущество в численности войска…

А он возьмет Измаил, хотя у него меньше солдат, чем у турецкого паши, сидящего за крепостным валом. Пусть дивятся иностранцы русскому солдату… Кстати, этих сиятельных и несиятельных иностранцев сейчас видимо-невидимо понаехало сюда из Петербурга и штаба светлейшего. Все они, как воронье, слетелись, почувствовав поживу – битву измаильскую! И французы, и немцы, и англичане, и итальянцы, и шведы: принц де Линь, Дюк де Ришелье, графы Дама и Ланжерон и много других, рангом пониже. Есть среди них и опасные соглядатаи, и агенты враждебных нам иностранных держав.

Все они прибыли сюда в надежде на легкую карьеру, новые чины, но он, Суворов, сразу направил всех их, невзирая на громкие имена, в штурмовые колонны.

– В бой, господа! Понюхайте пороха! Отведайте турецких ятаганов и пуль!

Видимо, зело интересуются иноземцы нашими делами под Измаилом. Неспроста это, помилуй бог! Неспроста!..

Конечно, неспроста! Многого он не знает, лишь догадывается, чувствует. Видно, недаром турки упорно распространяли среди европейских дипломатов слухи, что он, Суворов… уже умер. Неспроста все это…

Не зря беспокоился Александр Васильевич. В далеком Константинополе султан Селим этой же ночью получил известие о прибытии Суворова и, полный яростной тревоги, заметался по своему сералю. Только красноречие советников несколько успокоило его тревогу.

Не знал Александр Васильевич, что в это же время и престарелый немецкий король, и глава английского правительства лорд Пит-Старший тоже встревожились не на шутку, узнав о предполагаемом штурме Измаила. Они не очень-то верили в то, что голодная, плохо вооруженная русская армия может взять первоклассную турецкую крепость, но даже малая вероятность того, что русские одержат победу и окончательно прогонят турок со своей земли, твердо встанут на берега Дуная и Черного моря, бросала их в дрожь.

Прусский король уже передвинул свою сорокатысячную армию к границам России и стремился теперь как можно быстрее заручиться поддержкой англичан, чтобы прийти на помощь турецким янычарам. И Пит-Старший подумал о том, что в случае падения Измаила надо будет направить британский флот в Балтику против русских.

Русскую царицу также беспокоили многие события в мире. И разразившаяся французская революция – штурм Бастилии, в котором приняли участие некоторые ее подданные, – и растущее вольномыслие вокруг. Лишь недавно за крамольную книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» сослала она в Сибирь Радищева. А вольнодумие в стране все же не искоренено. Призрак новой пугачевщины навис над голодными деревнями, истощенными войной.

Августейшая правительница хорошо понимала, что надо как можно скорее кончать затянувшуюся войну с султанской Турцией, пользуясь моментом, пока отпал ее союзник Швеция. Ох, скорее бы взять Измаил! Лишь тогда, видимо, султан запросит мира. И Екатерина стала в уме подбирать суровые слова срочного письма к Потемкину с новым решительным требованием о незамедлительном овладении турецкой твердыней.

Все эти тайные и явные мотивы хитрой международной политики сплелись сейчас в один важный узел, называвшийся Измаилом.

Александр Васильевич чувствовал, что настало время разрубить этот узел, изгнать захватчиков за пределы родной земли, отбросить их за Дунай. Суворов знал, что сегодня он со своими солдатами сделает это.

Полководец взглянул на часы и по-молодецки вскочил со своего ложа.

– Помилуй бог, и в самом деле пора!

Через минуту он, в полной форме, подтянутый, вышел из палатки. На его генеральском кафтане бриллиантами сверкали ордена. Боевая кирасирская каска и высокие лакированные сапоги с раструбами были начищены до блеска. Рука в белоснежной перчатке крепко сжимала золотой эфес шпаги.

Своим парадным мундиром главнокомандующий как бы подчеркивал всю важность наступающего момента. Лицо Суворова помолодело, в глазах затеплились задорные огоньки. Даже обычная хромота при ходьбе стала незаметной.

Невдалеке от палатки главнокомандующего пылали костры. Ветер совершенно утих, и языки пламени спокойно тянулись к темному небу. С Дуная на русский лагерь ползли белые клубы речного тумана. Суворов быстрым шагом направился к выстроенному уже батальону гренадер любимого им Фанагорийского полка.

– Чудо-богатыри, возьмем ныне Измаил? Побьем басурманов, как бивали их под Рымником и Фонштанами?!

– Не выдадим, батюшка! Побьем супостата! – раздались взволнованные голоса солдат.

– То-то, что побьем! – уверенно сказал Александр Васильевич и показал на медленно ползущий туман. – В тумане – то, братцы, басурманов нам сподручнее будет колоть, а?

Дружный смех прокатился по рядам.

– И впрямь сподручнее, Лександр Василич, – весело ответил молодой солдатский голос.

Когда все стихло, Суворов, вынув карманные часы, обратился к адъютантам:

– Уже три часа. Пора!

Его приказа ожидали с нетерпением – сразу же взвилась первая ракета. Ярким зеленым светом озарила она плывущие высоко в небе тучи.