Текст книги "Дальняя дорога"

Глава 7

Лорка пошёл в павильон не только потому, что ему захотелось пить, – просто ему нужно было где-то собраться с мыслями и подумать.

Войдя в обширный полуоткрытый и полный света вестибюль, Лорка отметил любопытную новинку: внутренняя лицевая стена его, обычно занятая картинами, рельефами, скульптурами, вазами и другими предметами чистого и декоративного искусства, изготовленными городскими умельцами, сейчас была превращена в стереоэкспозицию. Это было яркое светозвуковое окно в северный осенний мир, окруживший город: ещё зеленые, но уже с прожелтью холмы, серые облака с ярчайшими голубыми пятнами небесных прогалин, сколки деревьев – скромной жёлтой берёзы, горящей рябины и хмурых темно-зелёных елей. На переднем плане экспозиции ручей, кустарник, над которым порхали и звенели птицы, кажется, трясогузки или зимородки – Лорка не был силён в орнитологии.

Федор одобрил новинку, одобрил и некоторую искусственность, избыточную красочность пейзажа по сравнению с тем, что было за чертой городского купола. Лорке захотелось узнать фамилии авторов экспозиции, он подошёл ближе и невольно поразился реальности этого мира, созданного воображением человека и его умелыми руками. Ручей был рядом – вот он, хотелось сделать ещё шага два вперёд, нагнуться и опустить руку в студёную прозрачную воду. С берёзы, кружась и покачиваясь, неторопливо падал лист. Вдоль ручья пробежалась трясогузка, остановилась и покачала хвостиком, кося на Лорку любопытными глазами-бусинками.

А вот фамилий авторов экспозиции, как это нередко случалось, нигде не значилось – они пожелали остаться неизвестными. Только в самом углу экспозиции на высоте груди Лорка обнаружил как бы парящий в воздухе авторский знак – вензель из нескольких затейливо переплетённых букв. Кто знает, пожелает ли когда-нибудь раскрыть своё инкогнито коллектив художников и инженеров?!

Во всем остальном павильон сохранил свою типичность: слева – пища земная, справа – духовная. Посредине павильона – скромный, стеклянно звенящий фонтан, вокруг него неширокая полоса шелковистой травы и луговых цветов. В правом холле почти все посетители были в больших тёмных очках, они сидели в креслах, на диванах, за маленькими столиками, рассчитанными на одного человека, в самых разных позах, которые только может принять человеческое тело в состоянии физического покоя, интеллектуальной сосредоточенности и эмоциональности. Некоторые рассеянно прихлёбывали или тянули через соломинку напитки.

Лорка вспомнил хроникальный фильм-очерк о прошлом, который он видел несколько дней назад, и усмехнулся. В этом фильме добрая половина людей была в больших тёмных очках. Как пояснил, вызвав общее оживление, консультант, эти очки прошлого вовсе не были кинозвукопроекторами, в стекла-кассеты которых вставлялись материалы хроники, произведения литературы, искусства и научные материалы – все то, что заменило объёмистые книги прошлого. Оказывается, тогда очки носили либо те, кто страдал недостатком зрения – медицина ещё не додумалась, что их можно исправлять, либо те, кто попросту не хотел щуриться от яркого света, дабы не испортить морщинами гладкое, будто заглянцованное лицо. Эти невыразительные лица тогда почитались эталоном красоты. Будто и не было великих творений Леонардо, Рембрандта, Родена!

Левый холл был ещё просторнее. Вдоль стен тянулись витрины – консерваторы-раздаточные, а само помещение было занято столиками и столами, рассчитанными на одного, двух и больше человек. Блюд и напитков, выставленных в витринах, было предостаточно, чтобы удовлетворить даже капризного гурмана прошлого. Но почти все они, если говорить о мясе, рыбе, дичи и деликатесах, были синтетами или композитами. Только две большие витрины были заняты натуральными блюдами, но людей возле этих витрин было совсем немного: существовал негласный этический закон, по которому этими блюдами пользовались лишь по предписанию врача и в особых случаях. Например, если у тебя день рождения, годовщина первого выхода в космос или если уж очень захотелось вцепиться зубами в сочный, ещё дымящийся, в меру прожаренный бифштекс. Была и ещё одна особая витрина, маленькая, – «Натуральные деликатесы». В различных павильонах эти деликатесы были разными: в этом – чёрная осетровая икра. Мимо этой витрины проходило много народу, но брали редко, больше просто любопытствовали – недаром здесь было много детей с родителями. Эта сдержанность потребления объяснялась и этикой, и тем простым фактом, что рядом, в соседней витрине, было сколько угодно точно такой же синтезикры, отличить которую от натуральной было совершенно невозможно. Прошёл мимо деликатесной витрины и Лорка, он, как гиперсветовик, имел моральное право брать все, что вздумается, но никогда этим нравом не пользовался. На секунду он все-таки задержался. Как же, икра! А что икра? Слизь, черненькие шарики, а внутри этих шариков варварски убитые, насмерть замученные в крепком рассоле существа-зародыши, из которых могли бы получиться великолепнейшие рыбищи – осетры!

С бутылкой ледяной минеральной воды Лорка шёл к свободному столику, когда почувствовал прикосновение к своей руке.

– Федор!

Лорка обернулся и увидел Соколова. Перед ним на столе был ополовиненный бокал томатного сока и тарелка малюсеньких бутербродов с самой разной снедью.

– Здравствуйте, Александр Сергеевич. – Лорка присел рядом.

– На ловца и зверь бежит, – не совсем внятно проговорил Соколов, рот у него был набит, отпил солидный глоток сока и уже членораздельнее пояснил: – Мне как раз надо видеть вас. Есть новости.

Лорка откупорил бутылку и сразу же, чтобы не терялся газ, наполнил стакан. Отпил несколько глотков острого морозного напитка и, глядя на весёлые пузырьки газа, рвущиеся вверх, сказал:

– У меня тоже есть.

– М-м? Отлично!

У Соколова был благодушный вид, лицо и вовсе порозовело, на лбу выступили бисеринки пота. Больше, чем когда-нибудь, он был сейчас похож на очарованного процессом еды поросёночка. Челюсти у него работали неторопливо, но методично и очень эффективно – бутербродики волшебно исчезали с тарелки один за другим. Лорка не успел прикончить бутылку, как с едой было покончено. Соколов вытер салфеткой губы, потом платком лицо и улыбчиво взглянул на Лорку своими голубыми глазами.

– Кто же первый выложит новости? – полюбопытствовал он.

Эта улыбчивость и благодушие были Лорке не совсем понятны. Соколов знал, что его гипотеза о подростковом вмешательстве в дела взрослых рухнула окончательно и безвозвратно. Они долго обсуждали это по видеофону, Соколов выглядел тогда раздосадованным и огорчённым – как и любой одержимый, он был очень откровенен и непосредствен в своих эмоциях. И вдруг такая метаморфоза настроения!

– Могу начать, – вслух сказал Лорка.

– Слушаю.

Слушал Соколов внимательно, он вообще был превосходным слушателем – наверное, без этого качества просто невозможно быть профессиональным экспертом-социологом. Сначала на его лице был написан живой интерес, его сменило недоумение, а потом и растерянность. Вдруг полные, бантиком губы Соколова дрогнули раз, другой, и он захохотал. Захохотал беззвучно, но от всей души, содрогаясь всем своим плотным литым телом, вытирая платком слезы, выступившие в уголках глаз. Лорка хотел было рассердиться, но, вспомнив свою собственную реакцию на предположение Игоря Дюка об иноземном вмешательстве, только усмехнулся.

– Простите, – с трудом выговорил Соколов, постепенно успокаиваясь. – Уж очень это неожиданно и забавно.

– Что вас забавляет? – сухо спросил Лорка. Соколов заглянул в его похолодевшие глаза и поёжился.

– Простите, – теперь уже покаянно повторил он. – Не считайте меня бессердечным. Но я эксперт и порой увлекаюсь делом больше, чем нужно.

«Да, ты профессионал», – с горечью и уважением подумал Лорка, постепенно оттаивая. Видимо, Соколов заметил это. Он помолчал, постукивая короткими сильными пальцами по столу, и уже рассудительно и деловито продолжал:

– Знаете, уж очень мудрёна ваша инопланетная версия. Тайные галактические агенты на Земле, а мы не догадываемся об этом! Кто они – невидимки, бесплотные духи? И решают они, вы уж простите, слишком малокалиберные задачи.

Лорка не сдержал улыбки – Соколов говорил ему почти то же самое, что в своё время сам Лорка говорил Игорю Дюку. Соколов же, подавшись вперёд, осторожно спросил:

– А что, если во всей этой кикианской истории нет ни мудрёной тайны, ни замысловатости, ни происков инопланетной цивилизации, а одна только пошлость и мещанство?

– Не совсем понимаю.

Некоторое время Соколов молча смотрел на Лорку, поджав губки и хитровато щуря голубые глазки. И вдруг сказал:

– Совет рекомендовал вам нового напарника вместо Тимура. Знаете об этом?

– Не знаю, – медленно ответил Лорка. Ему не хотелось показывать, как больно резанул его этот простой вопрос, как бы ставивший точку над гибелью друга. – Кто он?

– Виктор Хельг. Рекомендация мягкая: вы сами должны решить – годится он в помощники и содру-ги командира экспедиции или нет. Но рекомендация есть рекомендация.

– Все-таки Виктор, – в глубоком раздумье повторил Лорка и поднял глаза на эксперта. – Наверное, вы решили воскресить подростковый вариант?

Словно защищаясь, Соколов выставил перед собой маленькие сильные ладошки.

– О нет! Ту версию мы похоронили окончательно. Но когда кандидатура Хельга упрямо и уже явно всплыла снова, мне пришла в голову интересная мысль, – маленькие глазки Соколова обрели мечтательное выражение. – Такие таинственные и вместе с тем перспективные, многообещающие планеты, как Кика, открываются раз в столетие, не чаще.

– Ну и что?

Соколов снисходительно улыбнулся.

– А то, что командиру кикианской экспедиции да и его помощнику в случае удачи уготована вечная слава – бессмертие в человеческой истории. Как Христофору Колумбу, Юрию Гагарину, Ростиславу Лодыгину или Ивану Лобову.

– Что из того? – Лорка был само терпение.

Соколов вздохнул. Он посмотрел на космонавта со странным, непривычным для себя выражением – почти любовно и вместе с тем с сожалением.

– Добры вы слишком, Федор, а потому, вы уж простите меня, в чем-то наивны. Будете постарше – почерствеете.

Лорка усмехнулся, а Соколов продолжал:

– Вы же сами говорили, что Виктор Хельг болен славой. А ведь в этой болезни есть что-то древнее, мещанское. Если настоящий человек ждёт славу спокойно, как естественную благодарность других людей, то мещанин этой славы жаждет, активно её домогается, а уж заслужил он это право или нет – дело десятое. И вдруг такая возможность – Кика! Для мещанина упустить такую возможность – значит стать несчастным, казниться и скрипеть зубами от досады всю остальную жизнь. Он постарается сделать все возможное и невозможное, чтобы ухватить капризную фортуну за хвост.

Соколов умолк, ожидая реплики, но и Лорка молчал. Странно, он думал сейчас не о своём друге Тимуре, не о Викторе и даже не об экспедиции на Кику. Он думал о том, что прожил длинную – ему ведь уже сорок, – интересную, богатую приключениями жизнь, а ни разу всерьёз не задумался о вечной проблеме мещанства, которое тайно сопутствует всему истинно великому. Самолюбие и себялюбие, скромность и трусость, мужество и показное геройство, любовь и интрижка, гордость и высокомерие – несть числа этим таким разным внутренне и так иной раз похожим внешне понятиям. Да, рядом с истинными идеалами человека и человечности неизменно следуют их мишурные, яркие, но трухлявые и мерзостные двойники. Подобно тому, как с благородным шампиньоном соседствует лжешампиньон – смертельно ядовитая бледная поганка. Удивительно живуча эта ядовитая мишура.

– Что же вы мне ответите?

Лорка не сразу оторвался от своих мыслей.

– Я могу только повториться. Да, Виктор Хельг болен славой. Но он прямой, честный парень. Я не думаю, что он способен на двурушничество, а тем более на подлость.

На круглом розовом лице Соколова ясно отразилось недоумение.

– Вот видите, вы не думаете, – пробормотал он, хмуря свои редкие белесые брови. – А есть у вас стопроцентная уверенность?

Лорка иронично полюбопытствовал:

– А вы сами можете быть уверены на сто процентов в том, что касается человеческих взаимоотношений?

– Вот видите, – будто и не слыша Лорки, недовольно повторил Соколов. – И потом вы говорите, что Хельг не способен на подлость. Охотно допускаю, что на прямую подлость такой парень действительно не способен. Но он может быть косвенно к ней причастен.

– Не совсем понимаю.

Соколов вздохнул, в его голосе послышались менторские нотки:

– Вы знаете, что такое протекционизм? Здоровый, принципиальный протекционизм – явление не только неизбежное, но и нужное – например, за вас горой стоит Ревский. Он готов отстаивать вашу кандидатуру где угодно и перед кем угодно. И это прекрасно!

Соколов передохнул.

– Но есть и двуличный, мещанский протекционизм. Это когда папы, мамы, друзья и близкие готовы лопнуть, но помочь своему протеже, а уж заслуживает он протекции или нет – дело десятое.

Видя, что Лорка собирается возразить, Соколов замотал головой, на его румяном лице появилось страдальческое выражение.

– Знаю, знаю! Такие случаи редки, даже исключительны. Но ведь исключительна и цепочка несчастий с кандидатами в экспедицию на Кику! Мы не можем, не имеем права упускать из виду такую возможность. Разве есть, например, гарантия, что некто без ведома Виктора Хельга или при его молчаливом попустительстве не пытается протащить его в экспедицию ради грядущей славы, которой он так жаждет?

– Кто? – устало спросил Лорка. – У Виктора нет ни отца, ни матери, они погибли, когда он был ещё мальчишкой.

В голубых глазах Соколова появилось хитроватое выражение.

– А вы знаете, что Виктор очень дружен с Эллой Дюк?

– Что? Да она лет на двадцать его старше!

Соколов сокрушённо вздохнул.

– Бог мой! Элла – женщина без возраста, неужели это не понятно?

Это была правда, и Лорка невольно призадумался.

– А почему между вашим другом Игорем и Эллой вдруг произошёл разрыв? – вкрадчиво спросил он. – Ведь они по-своему крепко любили друг друга. А если говорить честно, я не встречал женщины умнее Эллы Дюк. Она одна стоит целой тайной организации! И уж если такая женщина поставит себе задачу протащить возлюбленного в экспедицию, никакие препятствия её не остановят.

– Будет вам фантазировать, – добродушно сказал Лорка.

– Так уж и фантазировать? Вы же любите и знаете мировую литературу и историю, Федор. Вспомните леди Макбет и госпожу Помпадур, вспомните о вековечной загадке женской натуры. Да, сейчас этот женский комплекс в полной мере проявляется редко: не та жизнь, нет стимулов и экстремальных обстоятельств. Но в определённых условиях этот бесовский синдром может и нынче вспыхнуть со страшной силой.

Лорка смотрел на эксперта с некоторым удивлением, он ещё не видел его таким. Наверное, Соколов почувствовал его взгляд, а потому без паузы перешёл на деловой тон:

– Пусть это звучит напыщенно, но мы с вами, Федор, стоим на страже устоев общечеловеческой морали. Мы должны быть бдительны, дотошны, а если нужно – беспощадны.

– А равно умны и деликатны, – философски добавил Лорка.

– Это само собой разумеется, – отмахнулся Соколов. – Вам нужно обязательно встретиться с Эллой Дюк, на вас вся надежда, Федор. Я, грешный, пробовал говорить с ней, но вся моя дипломатия разбилась о неё как о скалу.

Он мельком взглянул на Лорку и медленно поднялся на ноги.

– У меня есть для вас ещё одна новость. Я расскажу по пути.

По широкой пологой лестнице они спустились к эскалатору, и здесь, под старой липой, Соколов приостановился.

– Тело Тимура найдено, Федор, – сказал он, не глядя на Лорку.

Федор молчал, хмуря брови. Соколов мельком взглянул на него, вздохнул и вдруг, хлопнув себя по бедру, убеждённо проговорил:

– И что-то тут не то!

Лорка мгновенно насторожился.

– Вы о чем?

– Я о Тимуре. Что-то они темнят.

– Кто они?

Под холодным, «тигриным» взглядом Лорки Соколов поёжился.

– Врачи. Чего-то они недоговаривают.

– Что они могут недоговаривать?

– Откуда я могу знать? – вдруг рассердился Соколов. – Но недоговаривают, это точно. Я, знаете, очень чуток на фальшь, на полуправду, на умолчание. – Он взглянул на Лорку и хитренько улыбнулся. – Вот и вы что-то недоговариваете, верно?

Лорка припомнил терпковатое вино Ревского, свой глупый прыжок в овраг, дерево-рогатину, с любопытством заглянул в простодушные голубые глазки Соколова.

– Да неужели?

– Представьте себе. Таите что-то, убеждён. Голову готов положить на плаху, как говаривали в старину.

– Таить можно не только плохое, – мягко заметил Лорка.

– Верно! Но почему бы вам не поделиться со мной – хорошим или плохим, какая разница? – Соколов говорил просительно, даже заискивающе. – Любая тайна – тяжесть на душе. Откройтесь, и легче будет.

– Экий вы дипломат, Александр Сергеевич.

Соколов грустно взглянул на него.

– Уж какой я дипломат, – он достал большой платок и аккуратно вытер лицо и шею, – эксперт. Да ещё профессиональный.

Глава 8

Сначала Лорка хотел договориться о встрече с Эллой заранее, но, хорошенько подумав, отказался от этой мысли. Конечно же Элла начнёт гадать, зачем Федору понадобилась эта встреча, выберет для себя определённую роль и будет её разыгрывать с таким увлечением и искренностью, что разобраться, где правда, а где вымысел, будет совершенно невозможно.

А «случайно» встретиться с Эллой было совсем не трудно. Она жёстко выдерживала трудовую дисциплину, заканчивая свой рабочий день в один и тот же час. И все-таки встреча едва не сорвалась. Хотя Лорка заблаговременно подошёл к институту энергопроблем, его отвлёк разговором знакомый, и Федор заметил Эллу в самый последний момент, когда она уже скрывалась за поворотом аллеи. Но узнал её Лорка сразу: тонкая точёная фигура, туго обтянутая мягкой тканью, небольшая голова, гордо посаженная на длинную шею, лёгкая походка, которую вовсе не портила едва уловимая нарочитость движений бёдер и кистей рук. Походка у Эллы, как и многое другое, была глубоко продумана, многократно примерена и тщательно отрепетирована.

Лорка извинился перед знакомым, прибавил шагу, легко догнал её и, поравнявшись, сказал приветливо:

– Здравствуй, Элла.

– Лорка! – Она привычно, ослепительно улыбнулась. – Рада тебя видеть.

Наверное, она и правда была рада встретить его. Их связывали добрые отношения, что было совершенно естественно, ведь речь шла об отношениях с женой товарища по космической работе.

У Эллы были нежные, но определённые, будто выгравированные черты лица, большие удлинённые глаза, тонкие брови. В пышных вьющихся каштановых волосах – крупный изумруд, привезённый со Стикса, – подарок Игоря. Лорка невольно задержал на нем взгляд. Элла сразу заметила это и погрустнела.

– Вот так, Федор, – сказала она философски-меланхолично своим хорошо поставленным голосом. И легко коснулась густо-зеленого камня кончиками длинных пальцев. Как и все движения Эллы, это движение рукой было законченно, изящно и чуточку нарочито.

Лорка подумал, что если он сейчас заговорит об Игоре, то скорее всего Элла продолжит развивать философско-меланхоличную линию, ей нравилась эта роль – об этом красноречиво говорил зелёный камень, и откровенности не получится. Поэтому он отложил разговор и попросил:

– Можно я провожу тебя?

Почти не поворачивая головы, она провела по нему взглядом.

– Проводи.

– Может быть, перекусим?

– Что ты! На кого я стану похожа, если буду трапезничать по пять раз в день? Если не возражаешь, давай просто посидим.

– А почему я должен возражать? – Лорка оглянулся в поисках скамьи, но Элла, притронувшись к его руке, предложила:

– Спустимся к озеру, там прохладнее.

Этот парк, прилегающий к институту, был конечно же хорошо знаком Элле. Она свернула с аллеи, пересекла ленту эскалатора и вывела Лорку на крутую тропу, выбитую прямо в земле. Федор галантно предложил ей руку, но Элла шлёпнула по его широкой ладони и легко сбежала вниз. Она бежала то прямо, то поворачиваясь левым боком, то правым, удерживая равновесие раскинутыми в стороны руками, – это был даже не бег, а непринуждённый танец-импровизация.

В чёрную прозрачную воду озера грустно смотрелись старые-престарые желтеющие ветлы. На воде застыли увядшие листья и лебеди, белизна которых по контрасту с водой казалась до оскомины режущей. Двигалось, устало плыло куда-то лишь отражённое, а поэтому тусклое, стёртое небо.

– Садись, – сказала Элла, взглядом показывая на место рядом с собой на скамье. И спросила: – Нравится?

– Жуть! Вот только замка не хватает. И чтоб в окошке юная дева с распущенными волосами.

– Верно, замок был бы к месту, – равнодушно сказала Элла. – Банально. Но ведь и в банальности есть своя красота.

Лорка ничего не ответил, только усмехнулся, может быть, поэтому в тоне Эллы появились сердитые нотки.

– Все канонизированное банально. Банальны египетские пирамиды, Исаакиевский собор, роденовский мыслитель, улыбка Джоконды и Дворец Труда. Привыкнуть можно к чему угодно.

Лорка слушал её не без интереса, Элла была в чем-то права.

Наверное, Элла уловила перемену его настроя, потому что покосилась на него уже с улыбкой.

– Вот я банально красива, а разве это плохо?

– Да, – рассудительно согласился Лорка, – но ты ведь не египетская пирамида. И даже не статуя.

Элла рассмеялась и деловито спросила:

– Ты уже виделся с Игорем?

– Виделся, – коротко ответил Лорка, выдерживая её испытующий взгляд.

Элла была человеком без возраста. Сколько знал её Лорка, она всегда выглядела одинаково: ослепительно, холодновато и молодо, но за этой молодостью опытный взгляд безошибочно угадывал и прожитые годы, и дисциплинированный недюжинный интеллект. Элла была талантливым физиком, вела отдел в институте энергетических проблем, а в свободное время увлекалась ваянием, художественной гимнастикой и танцами. У них с Игорем была шестнадцатилетняя дочь. Воспитывалась она в интернате, но дни отдыха регулярно проводила в семье. Дочь обожала свою мать, на которую была очень похожа, а к отцу относилась со снисходительным дружелюбием.

– Осуждаешь меня?

– Почему тебя? Вас обоих.

Элла ответила ему привычно ослепительной, но все-таки благодарной улыбкой. И деловито сообщила:

– Это было неизбежно, Федор. На одной любви далеко не ускачешь. – Видя, что Лорка не понял её, она пояснила: – Знаешь, что такое жизнь? Болото, где по трясине раскинуты более или менее надёжные кочки. Проехать можно или галопом, напролом, или шагом, хорошенько выбирая дорогу. А стоит перейти на рысь, как непременно увязнешь и выпачкаешься в грязи. – Она пожала плечами удивлённо, без сожаления. – Мы ведь никогда не были с Игорьком друзьями. У него своя жизнь, у меня своя, у него космос, у меня Земля; у меня одни идеалы, у него другие. Мы были любовниками, Федор. Искренними и пылкими любовниками, но не единомышленниками. Когда ми неслись вскачь и в ушах свистел ветер, все было хорошо. Но стоило сбавить ход, как мы начинали тонуть в трясине будней.

Элла говорила искренне, мало того – искренне ведь и лгут, – она говорила сущую и горькую правду, хотя в её голосе не было и намёка на горечь, разве что самая лёгкая ирония. Она ухитрилась прожить с Игорем семнадцать лет, но это были годы длинных разлук и коротких встреч-праздников, когда жизнь у них действительно неслась вскачь.

И стоило очередной такой встрече затянуться, как начинались, казалось бы, необъяснимые ссоры: из-за того, что пить утром – чай или кофе, куда идти – на стадион или в цирк, с кем танцевать и с кем и как разговаривать. Об этих ссорах знали все их друзья, у всех они вызывали лишь улыбку: милые бранятся – только тешатся.

– Кто же мешал вам стать друзьями, единомышленниками? – подумал вслух Лорка.

– Мы сами. В дружбе всегда кто-то уступает, а мы оба гордецы.

– А если уступают оба?

Элла взглянула на него с сожалением.

– Ты все-таки немножко рыба, Федор. Большая, ловкая, но хладнокровная рыба.

– А может быть, я просто человек?

Элла холодно взглянула на него.

– Ты хочешь сказать, что я не совсем человек? Не извиняйся, Бога ради, ты сказал мне комплимент. Да, я не просто человек, я женщина. Женщина с большой буквы, потому что женского во мне больше, чем абстрактно-человеческого.

Может быть, её все-таки обидела реплика Лорки или тема разговора волновала, но щеки Эллы порозовели, глаза заблестели, она стала чудо как хороша.

– Вот этого-то не хотел или не мог понять Игорь! Он все время пытался вести себя со мной как с напарником в ходовой рубке или с коллегой по эксперименту. А я женщина! Я люблю поклонение, ухаживание, рыцарство во всех его формах. Я люблю вертеться перед зеркалом и украшать себя, обожаю кокетничать. Мне забавно и приятно видеть, как по моей прихоти из полубога, воспарившего к звёздам познания, вдруг выглядывает обыкновенный нетерпеливый мужчина.

Она и теперь говорила правду, но не всю правду. Элла любила не только пококетничать, её увлечения были много глубже, впрочем, верней было говорить не о глубине, а о бурности. Некий зрелый, но невротический мужчина, один из немногих ваятелей-профессионалов, пытался покончить из-за неё жизнь самоубийством, хотя, судя по всему, делалось это театрально, дабы произвести впечатление на ветреную красавицу. А один юноша явился к Игорю для мужского разговора – он был твёрдо убеждён, что Элла искренне любит его и что её удерживает возле Игоря лишь чувство долга. Юноша полагал, что Эллы не было дома, но жестоко ошибся. Элла была и конечно же не преминула полюбопытствовать, о чем идёт разговор. Юноша был изгнан с превеликим позором, Элла даже не удостоила его пощёчины, удовольствовавшись подзатыльником. Лорка застал самый финал этой истории. Он пришёл, когда Игорь ещё помирал в кресле со смеху, а Элла расхаживала по комнате, разгорячённая, злая и, судя по всему, счастливая.

Игорь вообще очень легко относился к увлечениям своей жены. Лорка догадывался о причинах этой снисходительности, он и сам не терял уважения к Элле по той же самой причине. Элла позволяла себе увлекаться другими только тогда, когда Игоря не было на Земле. Стоило его ноге коснуться матушки-планеты, как для Эллы оставался на всем свете один-единственный мужчина – Игорь. Если она и кокетничала с кем-нибудь в это время, то просто по привычке или чаще всего, чтобы позлить Игоря. И за это, за своеобразную, небезжертвенную верность, Лорка охотно прощал Элле тысячи других грехов. С улыбкой глядя на неё, он искренне сказал:

– Никак не могу понять, как ты управляешься со своим отделом в институте.

Она покраснела.

– На работе я не женщина, а человек. Тот самый абстрактный человек, который так мил твоему сердцу. Мне стоило немало сил и нервов убедить в этом своих научных коллег, но я убедила.

Лорку поразило, как изменилось её лицо за те немногие секунды, в которые она произнесла эту фразу. Оно осталось тем же самым холодно-красивым лицом с тонкими, гравированными чертами, но стало суше, законченнее, будто его осветило резким боковым светом. Но в то же время оно стало человечнее, добрее; слегка прищурились глаза, и поэтому на атласной холёной коже в самых уголках глаз появились лёгкие морщины.

– Почему бы тебе не послать эту надоевшую работу к черту? – вдруг сказал Лорка совсем не то, что ему хотелось. А ему хотелось сказать, что, если бы Элла тратила меньше сил и нервов на работе, она бы отлично ладила с Игорем и вообще была бы счастливее.

– Надоевшую? – Брови её хотели нахмуриться, но сработал самоконтроль, и лоб снова стал чистым, атласным. – Если я и уважаю что-нибудь по-настоящему в этом мире, так это труд, – голос её звучал сухо, без следов эмоций. – Если у меня отнять мою работу, я стану настоящей стервой, Федор. – Она вздохнула. – Труд создал человека, труд и позволяет оставаться ему человеком. – Она покосилась на молчавшего Лорку и спросила: – Разве это не так?

Лорка подобрал плоский камешек и швырнул в тёмную воду. Оставляя после себя пухнущие блинчики, камешек весело поскакал по озёрной глади. Удивлённо кувыркнулись и растеклись на пятна отражённые облака. Лебедь расправил и несколько раз лениво взмахнул крыльями, отчего стал похож сразу и на сказочную, диковинную лодку, и на неуклюжий самолёт.

– Может быть, и так, – нехотя согласился он, – только уж больно все это скучно.

У него и правда было скучное лицо, даже озорная зелень в глазах точно выцвела, завяла. Элла легонько прикоснулась к его руке кончиками пальцев.

– Что с тобой, Федор?

Он пожал плечами.

– Так, лёгкий приступ меланхолии.

Элла тихонько засмеялась.

– Лорка и меланхолия! Это что-то новое.

Судя по всему, она была и удивлена и довольна тем, что Лорка может пребывать в таком состоянии.

– Меланхолия – сестра разума. – Лорка поднял глаза на Эллу и серьёзно спросил: – Ты когда-нибудь видела меланхоличных зверей, Элла?

Она подумала и ответила:

– Видела.

– В зоопарке, – уверенно уточнил Лорка, – а если на воле, то это были больные или ущербные звери. Свободные здоровые звери – существа жизнерадостные и весёлые. Для них жизнь – это игра. Они играют, ухаживая друг за другом в пору любви, играют, скрадывая добычу, играют, удирая от врага.

– Хм!

– А ты вспомни, как танцуют влюблённые журавли, как кошки играют с пойманной мышью и с каким азартом под самым носом сытого льва танцуют зебры и антилопы.

Элла не без труда разглядела в глубине Лоркиных глаз лукавинку и покачала головой.

– Ничего-то для тебя нет святого! – Но в тоне её слышалось не осуждение, а интерес.

– Да, – упрямо повторил Лорка, – звери – счастливые существа. А вот неуклюжий предок человека, неудачник-меланхолик, которому недоставало ловкости жить на деревьях, в минуту озарения изобрёл труд, отделив его от игры.

– Тот самый труд, который создал человека, – проговорила она.

– Верно. Но он отделил человека от природы, лишил его первозданного счастья бытия. А ты подумай, с каким наслаждением со всеми тайниками своей многогранной души человек окунается в природу: в морские волны, степное разноцветье или любовную игру!

Элла будто внове разглядывала литые мышцы Лорки, его сумрачное лицо и лукавые глаза. Но её дисциплинированный интеллект между тем работал холодно и логично.

– Да, Федор, слияние с природой – это счастье. Но ведь мы не журавли, не кошки и не зебры, нам этого мало. У нас есть и другое счастье, – глаза Эллы похолодели, а голова гордо вскинулась, – власть над природой! Разгадка самых заклятых её тайн, движение в ширь и в глубь Вселенной.

– Да, труд вознёс человека так высоко, что кружится голова, – Лорка пытливо взглянул на женщину, сидевшую рядом с ним, – но сделал ли он его счастливым?

– Разве сам труд не счастье? – быстро спросила она.

– В дальнем пути саму дорогу не так уж трудно принять за цель путешествия.