Текст книги "Тайна инженера Грейвса"

Глава 13

По пути Баррис успел сообщить журналисту, что Николас Батейн – добрый парень, невероятный эрудит, но человек со странностями. А кто из нас без странностей, явных или тайных? Представив их друг другу, Баррис тут же испарился, сославшись на некие неотложные дела.

– Садитесь, – вяло сказал Батейн, – и будьте как дома.

Он как сидел в кресле, так и остался сидеть. Длинные ноги в туфлях, наверное, сорок шестого размера были вытянуты почти на середину комнаты, руки как плети свисали с подлокотников кресла и согнутыми пальцами касались ковра. В большом костлявом и нескладном Батейне было что-то от доброго послушного коняги, который однако же себе на уме и время от времени выкидывает разные фортели.

– У меня сиеста, – грустно уведомил Батейн, глядя на Хойла доверчивыми, какими-то детскими глазами. – Но если уж вам так приспичило, мы можем поговорить.

– Благодарю, мистер Батейн.

– К черту мистера и к черту Батейна, зовите меня просто Ник, – лениво проговорил геолог и так же лениво полюбопытствовал: – Бадервальд ваш родственник или вы поймали его на каком-нибудь жульничестве – он мастак на такие дела – и теперь шантажируете?

Рене рассмеялся:

– Ни то, ни другое. Просто-напросто я друг детства его младшей невестки Элизы.

– Понятно, шерше ля фам, как говорят французы. – Батейн показал на дверь, причем поднял руку так, словно на ней лежал тяжелейший груз, а потом бессильно уронил на ковер. – Думаете, почему Арт спихнул вас мне и тут же улетучился?

– Понятия не имею, – ответил Хойл, решая, что Баррис прав: этот Батейн действительно оригинальный человек.

– По той же самой причине – шерше ля фам! – Геолог оживился, насколько это было вообще возможно при его темпераменте. – У него интрижка с Нинон, очаровательной сотрудницей океанографического музея. Пока я разглядывал ее, оценивал достоинства и недостатки, изучал характер и разрабатывал подробный план атаки, Арт налетел как коршун и уволок ее у меня из-под носа. Вы знаете, о чем я жалею?

– Наверное, о том, что сейчас не мушкетерские времена и что Барриса нельзя вызвать на дуэль? – предположил Хойл.

Батейн засмеялся и отрицательно помотал своей лошадиной головой. Смеялся он заразительно, сотрясаясь всем телом, но негромко, не смеялся, а хихикал.

– Наверное, в ваших жилах течет и французская кровь, угадал? Вот видите! Галлы всегда были драчливы, а вот у меня совершенно отсутствует комплекс кровожадности и мести. – Батейн шумно вздохнул. – Я жалею о том, что я не мусульманин. Богатый мусульманин, какой-нибудь там хан, эмир, халиф, султан, купец, – несущественно. Все дело в гареме, полном красивых, веселых, послушных и всегда готовых к твоим услугам жен. Никакой никому не нужной любовной игры, всех этих обезьяньих ужимок, призывных взглядов, никаких журавлиных танцев и петушиного соперничества. Все очень просто, ясно и рационально, как теорема Пифагора. Я не кажусь вам старомодным?

– Что вы! Для эпохи сексуальной революции ваши идеи весьма оригинальны. Особенно с женской точки зрения.

– Женщины! – Батейн подобрал с пола руки, сначала одну, потом другую, и удобно сложил их на животе. – Что мы о них знаем? Я, например, знаю только то, что это существа кошачьего типа. Они не любят фамильярности, но сами очень нахальны, они терпеливы, но в то же время и несносно капризны, отличаются постоянством привычек и взрывной неожиданностью. Например, есть мороженое на морозе, предаваться любви в знойной духоте и обсуждать кухонные проблемы на концерте вагнеровской музыки способны только женщины.

– Вы проштудировали Грея Уолтера?

Геолог так удивился, что приподнялся и принял сидячее положение, разглядывая Хойла, однако флегма взяла свое, и он снова упал на спинку кресла.

– Феноменально! Вас можно экспонировать в этнографическом музее как редкий образчик образованного журналиста. – Он еще раз бесцеремонно, но весьма благосклонно оглядел Хойла. – Вы хотели проинтервьюировать меня?

– Нет, расспросить и просветиться. Меня интересует апейрон.

– Может быть, аперитив?

– Нет, апейрон. Не в древнегреческом смысле, а в аспекте гипотезы русских ученых-геологов об апейронном ядре Земли.

Батейн снова принял сидячее положение да так и зафиксировался в нем. Корпус он подал вперед, локтями оперся о колени, кисти рук и длиннющие пальцы при этом бессильно свисали вниз, как стручки адамового дерева.

– Слушайте, вы в самом деле журналист?

– В самом деле. Но попутно я и представитель фирмы Невилла.

– Бадервальды, Невиллы, журналистика и апейрон. Невероятнейший коктейль. Почему бы вам не заняться каким-нибудь настоящим делом, наукой например?

Рене улыбнулся:

– Пробовал, учился в Массачусетсе, в технологическом. Но меня вышибли оттуда.

– За непочитание официальной науки?

– Нет, за участие в движении против вьетнамской войны.

– О-о! Да мы с вами родственные души. У меня тоже были некоторые неприятности по этому поводу, хотя до прямых репрессий дело не дошло.

Батейн некоторое время вопросительно смотрел на Рене, а затем проникновенно спросил:

– Слушайте, дружище, вы уже обедали сегодня?

– Нет, не успел.

– Почему бы нам не пообедать вместе? Ученые разговоры всегда вызывают у меня аппетит. В этом отношении я счастливый человек.

– Охотно, но я не одет.

Батейн сморщил свое доброе лошадиное лицо в презрительной гримасе.

– Не будьте снобом. Мы не в Британии и не в Бразилии. И идем не на званый обед к Бадервальдам.

На платной стоянке возле отеля Батейн подошел к «кадиллаку». Рене вежливо похлопал ладонью по благородному белому боку машины.

– Привезли из Штатов?

Геолог презрительно фыркнул, сложившись пополам, забрался в машину и не сразу, по частям, разместил себя на водительском месте.

– Прошу, – сказал он, распахивая дверцу. – Я не сумасшедший и не миллионер, чтобы ездить по белу свету со своей машиной. Позаимствовал на недельку у друзей.

Они ехали вокруг порта через Ля-Кондамин мимо всех официальных достопримечательностей «Государства червонных валетов», как иногда называют княжество Монако; мимо национального музея искусств, дворца принца, рынка и муниципалитета. Батейн вел автомобиль на большой скорости, с небрежной непринужденностью, которая изобличала в нем бывалого и лихого шофера.

– Черт бы побрал эту дорожную неразбериху нашего мира! В Штатах правостороннее движение, в Англии – левостороннее, в Швеции – тоже левостороннее, а вот во Франции – опять правостороннее.

Когда «кадиллак» вырвался на набережную и дорожная обстановка несколько разрядилась, Батейн спросил:

– Скажите, Рене, а какое, собственно, отношение имеет гипотеза апейрона к делу Грейвса?

Хойл кинул на геолога быстрый взгляд:

– Грейвса?

Батейн лениво усмехнулся и, растягивая слова, пробасил:

– Не юлите, друг и советник миллиардеров, не юлите, это вам совсем не идет. Прежде чем вы навестили Арта, мы успели обменяться с ним парой слов.

Усмехнулся и Рене:

– Что ж, постараюсь быть откровенным. Я и хочу выяснить, Ник, имеет ли апейрон какое-нибудь отношение к делу Грейвса или нет. Но сначала надо узнать – что такое этот проклятый апейрон?

– Проклятый, – медленно повторил Батейн и слегка оживился. – Все может быть! Все великие открытия человеческие, начиная от лука и стрел и кончая ядерной энергией, двулики, как Янус. Все они несут в себе и божеское начало созидания, и дьявольскую силу разрушения, все они и благо и несчастье в одно и то же время.

Батейн вдруг поморщился, точно попробовал кислого, и, покосившись на журналиста, извинительно добавил:

– Не обращайте внимания на мои сентенции, мистер пресса, меня самого от них тошнит. Но когда я голоден, меня вечно тянет от милой моему сердцу реальности в заумную философию. Вернемся к проклятому апейрону.

И, не отказывая себе в удовольствии обгонять попутные машины, геолог неторопливо, фраза за фразой, с паузами между ними, начал рассказывать о том, что гипотеза апейрона – тут Рене не ошибся – действительно создана двумя русскими авторами – Богословскими. Кто они такие – братья, муж и жена, а может быть, брат и сестра, – Батейну неизвестно, да это и не существенно. Но Богословские вовсе не геологи и даже не ученые в собственном смысле этого слова, а инженеры. Да и озабочены они были не установлением структуры Земли, а поисками принципиально новых источников энергии. А сама гипотеза апейрона не столько геологическая, сколько космологическая: по мнению Богословских, апейрон рождается в недрах звезд в ходе их формирования из холодной газово-пылевой материи, а уж звезды наделяют апейронными ядрами своих детей – планеты и их спутники. Рене слушал не без интереса, однако же проявлял и некоторые признаки нетерпения.

– Все это прекрасно, – сказал он вслух. – Однако что же все-таки такое апейрон?

– Современное научное понятие не так-то просто перевести на общедоступный язык. Учитывая то существенное обстоятельство, что мы идем на обед, я бы назвал апейрон ядерным винегретом, а еще вернее – кашей, но… терпение, Рене, и еще раз терпение. Подробности я сообщу несколько позже. – Батейн притормозил, сворачивая неподалеку от знаменитого отеля «Де Пари» в боковую улицу. – Тут есть подходящий для нас с вами ресторанчик, мистер журналист. Не большой и не маленький, не фешенебельный, но и не заурядный. Хорошая кухня, милые официантки и варьете со стриптизом.

– Стриптиз-то зачем?

– Сложный вопрос. У этой проблемы много аспектов и очень разных. Но коротко можно сказать так: для полноты удовольствий.

– Мужских удовольствий, Ник.

– Абсолютно правильно.

Ресторан оказался именно таким, каким его описал Батейн. Через окно был виден поток бездельников и бездельниц, текущий в направлении авеню Монте-Карло, к Опере, к знаменитому казино и к пляжу Монте-Карло-бич, где днем богатые туристы купаются и загорают, а с наступлением темноты находят более экзотические развлечения. Толстое зеркальное стекло сгладило крайности толпы, жаждущей удовольствий, сделало мужчин мужественнее, а женщин деликатнее. Да и сама улица потеряла впечатление всамделишности. Этому способствовали сумерки, огни реклам и фонарей, улица стала похожа на огромный, причудливо освещенный аквариум, в котором мудрый маг и волшебник проводил некий глубокомысленный опыт с капризными и крикливо разодетыми созданиями.

В зале проворно сновали чистенькие официантки в белоснежных передничках. Одна из них, пышненькая, белотелая, светлоглазая, с улыбкой подошла к их столику. По первой же ее фразе Рене угадал в ней нормандку и заговорил на ее родном диалекте, с которым был немного знаком благодаря матери. Этим он хотя и насмешил бойкую девицу, но сразу сломал барьер официальности и расположил ее в свою пользу. Она даже с некоторым азартом помогла составить им меню вкусного и не очень дорогого пиршества. Ресторанчик, подобно самому Монако, был интернациональным, в смысле кухни, конечно.

Когда нормандка отошла от стола, Рене обнаружил, что Батейн разглядывает его с откровенным интересом и некоторой завистью.

– Вы смотрите на меня, как на бифштекс, – заметил он как бы между прочим.

– Я люблю бифштексы, – меланхолично согласился Батейн, – особенно когда они не пережарены. Но меня вы интересуете не в кулинарном смысле, а в плоскости проблем межполовой коммуникабельности. Вы читали Тэрбера?

– Не припоминаю.

– Впрочем, это несущественно. – Батейн попытался разлечься в кресле так же непринужденно, как и у себя в номере, но это оказалось невозможным по конструктивным особенностям самого кресла. После нескольких неудачных попыток геолог с некоторым неудовольствием покорился обстоятельствам и продолжил разговор. – Скажите, как это у вас получается, – чисто интуитивно или вы применяете некую четко продуманную систему, варьируя, разумеется, в зависимости от конкретных обстоятельств?

– Вы о чем? – не понял журналист.

– Да об этой хорошенькой нормандочке, нашей официантке Мари! Вы сразу сумели расположить ее к себе. Я думаю, если вы постараетесь, она прямо сегодня согласится лечь с вами в постель, у меня чутье на такие дела. – Он на секунду задумался, охватив своими аршинными пальцами подбородок, и переспросил: – Так вот, в чем секрет успеха: интуиция, импульс или система, жесткая логика, облаченная в наряд игровых слов и намеков?

У Батейна было такое серьезное, даже озабоченное лицо, что Рене не выдержал и рассмеялся.

– И вы туда же, – с некоторой обидой и разочарованием констатировал геолог. – Не понимаю, почему такая сложная и животрепещущая проблема, как межполовая коммуникабельность, обычно не воспринимается серьезно?

– Не сердитесь, Ник, – Рене передохнул, – наверное, дело в том, что большинство людей решает эту проблему очень просто и как бы само собой.

Батейн вяло отмахнулся своей большой рукой.

– Не говорите ерунды, мистер журналист. Сколько юношей тонет в сексуальной грязи из-за ненужной стыдливости и половых срывов! Сколько милых девушек, сами того не желая, становятся бесстыдными сучками из-за своей неопытности и доверчивости! Да что подростки, – геолог доверчиво взглянул на Хойла, – возьмем меня, взрослого мужчину. Я не импотент, у меня была целая куча женщин, чуть ли не целый десяток. Но всякий раз выход на уровень доверия и интимности был для меня сложен, противоречив, упоителен и ужасен.

– Надо проще смотреть на такие вещи, – посоветовал Рене.

Батейн иронично покивал головой.

– Вот-вот, Арт толкует мне то же самое. Для него и для вас, наверное, все эти хи-хи и ха-ха, прищуренные глазки и покачивающиеся бедра – игра и ничего больше. А я вижу в этом первые шаги в деле высочайшей ответственности – созидании нового человека. Человека! Что по сравнению с этой уникальной структурой Вселенной Бруклинский мост, Эмпайр или Эйфелева башня? Однако к их созданию люди вовсе не относятся легкомысленно. Где же тут логика? – Геолог требовательно взглянул на журналиста и вдруг улыбнулся. – Я не кажусь вам немножко сумасшедшим или, по крайней мере, смешным?

– Не очень. Скорее всего это грустно.

– Что именно?

– А то, что обо всем этом редко думают так ответственно, как вы. Особенно женщины.

– Женщины! – Батейн попытался вытянуть ноги во всю их длину, толкнул Хойла, извинился и вытянул их теперь уже несколько в сторону. – Толкуют об инопланетянах, о трудностях контактов с ними, а между тем у человечества огромный опыт такого рода контактов: ведь женщины – типичные инопланетянки нашего мира.

– Это в каком же смысле? – удивился Рене.

– В самом прямом!

Принесли заказ, и разговор на время прервался. Провожая взглядом полноватую, но весьма выразительную фигуру официантки, Рене спросил:

– Мари – тоже инопланетянка?

– Разумеется. – Батейн понюхал улитки, которые принесли для журналиста. – Не понимаю, как вы можете есть такую дрянь.

– Это не просто улитки, а виноградные. Едите же вы крабов, чем они лучше?

– Краб – это воин, Рене, его не стыдно и пожирать, а улитки – нежные и беззащитные создания. Кстати, о нежных созданиях другого рода – женщинах, – разговоры не мешали Батейну орудовать ножом и вилкой. – Они не участвовали в создании земной культуры, а лишь присутствовали при этом процессе, ублажая мужчин. Земная культура имеет сугубо мужской характер, женщинам она чужда, непонятна, они только делают вид, что понимают ее и восхищаются ею, поэтому я и называю их инопланетянками.

Батейн поднял бокал:

– Ту ю, мистер журналист.

– Ту ю, мистер доктор, – Рене в ответ поднял рюмку.

– Так вот, а теперь женщины рвутся к активному созиданию. Они лезут в науку, тянутся в политику и делают бизнес. Добром это не кончится, вот увидите. Они все переделают на свой инопланетный лад и создадут дамскую цивилизацию, совсем не похожую на нынешнюю. И нам, мужчинам, скорее всего в ней не найдется места. Примеры пчел и муравьев в этом плане чрезвычайно показательны! В лучшем случае мужчин будут держать в специальных загонах, используя исключительно для продолжения рода. Но и это не обязательно. Генная инженерия позволит в ближайшие годы партогенетически решить эту проблему.

Небольшая доза виски повлияла на Батейна благотворно. Он ожил, потеряв часть своей флегмы, и в своих экстравагантных суждениях обнаруживал больше юмора.

Слушая его теперь, Рене меньше становился в тупик и больше веселился. И вообще, они окончательно почувствовали себя легко и непринужденно, как добрые друзья. В грейвсовской одиссее Хойла эта встреча – приятное исключение. Серлин был хорошим человеком, но он все время поддерживал определенную личностную дистанцию, неплохое впечатление производил и Баррис, но он подавлял Рене своим авторитетом, остальные же попросту смотрели на журналиста сверху вниз. Другое дело Ник Батейн! Пользуясь сложившейся естественностью отношений, Рене решительно повернул руль беседы.

– Послушайте, Ник, а какое место в дамской цивилизации будущего займет апейрон?

Батейн поперхнулся.

– Дался вам этот апейрон! В мире столько прекрасного, а вы зарядили одно и то же, как попугай.

– Сказывается репортерская закваска.

– Вот именно. – Геолог не без сожаления положил на опустевшую тарелку вилку и нож, аккуратно вытер бумажной салфеткой губы, бросил ее туда же и лишь после этого отодвинул тарелку в сторону. – Так и быть, слушайте. Я уже сравнивал апейрон со своеобразной ядерной кашей. Дело в том, что при давлении в миллиард атмосфер…

– Эка вы бросаетесь миллиардами!

– Вот именно, хоть я и не милый вашему сердцу Бадервальд. Привыкайте. Так вот, при давлении в миллиарды и сотни миллиардов атмосфер атомы всех элементов раздавливаются, энергетические поля их перекрываются и образуется некая однородная лишенная химизма смесь электронов, протонов и некоторых стабильных ядер. Такую вот мешанину Богословские и назвали апейроном. В этом нет ничего нового: образование ядерного конгломерата под действием сверхвысоких давлений давно доказано и общепризнано наукой, необычным является только сам термин – апейрон. Но, – Батейн неторопливо и важно поднял свой аршинный палец, – изюминка в гипотезе Богословских есть, она в другом. Эти ребята считают, что после своего образования апейрон приобретает внутреннюю устойчивость и сохраняет определенную стабильность даже после снятия начального, закритического давления, под действием которого он образовался.

– Это примерно то же самое, что происходит, если снять поджаренный бифштекс с раскаленной сковороды: он уже не станет сырым!

Геолог захихикал, сотрясаясь костлявым телом и почти любовно разглядывая Рене.

– У вас гибкий, но типично газетный ум, Рене. Аналогия хоть и далека от идеала, но чертовски наглядна. Опираясь на стабильность апейрона. Богословские и делают вывод, что Земля имеет апейронное ядро, хотя давление в недрах нашей старушки-планеты много меньше критического. Этим ядром Землю наделило Солнце, от которого планеты отделились много миллиардов лет тому назад. В апейрон закачано давлением колоссальное количество энергии. Богословские считают, что тектонические процессы, горообразование, движение материков, формирование океанских впадин, землетрясения – все это происходит за счет энергии, формирующейся на одной лишь поверхности апейронного ядра. По внутренним каналам в некоторых районах земного шара апейрон может подниматься близко к поверхности. И тогда он начинает разлагаться либо медленно, постепенно – тогда из него формируется весь набор элементов менделеевской таблицы, либо почти мгновенно, но со взрывом. Помните трагедию Кракатау?

– Это когда чуть ли не целый остров взлетел на воздух от вулканического взрыва чудовищной силы?

– Браво, Рене! Все-то вы знаете. Так вот, – Батейн заговорщически и в то же время несколько иронично сообщил: – Богословские считают, что этот взрыв произошел из-за прямого прорыва апейрона в вулканическое жерло.

Приглядываясь к Батейну, журналист спросил:

– И апейрон всегда взрывается, освобождаясь из-под пресса давления пусть не критического, но высокого, как в недрах Земли?

– Нет! В определенных условиях, например в вакууме, апейрон сохраняет относительную стабильность без всякой нагрузки, – геолог снисходительно улыбнулся. – Богословские считают, что многие крупные болиды, в разные времена выпавшие на Землю, в частности знаменитый Тунгусский метеорит, это капли апейрона, выплюнутые Солнцем в направлении Земли. До своего взрыва они проделали путь в девяносто четыре миллиона миль – вот каков уровень стабильности этих капель, если верить Богословским.

– А вы им верите?

Батейн пожал плечами:

– Не совсем. Мне представляется маловероятным, чтобы наше спокойное Солнце плевалось апейроном, а потому метеоритный аспект гипотезы я отвергаю. Но я убежден, что стабильность апейрона можно достаточно долго поддерживать и при нормальном давлении.

– Интуиция?

– Почему интуиция? – несколько обиделся Батейн и ткнул себя пальцем в грудь. – Я сам, лично, с помощью компьютера, конечно, много недель возился с расчетами. И в конце концов заверил Вильяма, что стабильный апейрон реален!

– Вильяма? – Рене был ошарашен. – Вы работали на Грейвса?

– Почему вас это удивляет? На него работали многие. Грейвс хорошо платил, вот в чем секрет. А у меня нет друзей среди миллиардеров, мистер пресса.

Батейн хотел сказать еще что-то, но Рене приложил палец к губам: к столу подходила официантка.

– Простите, мсье, кто из вас Николае Батейн?

Рене и геолог переглянулись.

– А почему, собственно, вы решили, Мари, что за этим столом должен находиться Батейн? – быстро спросил журналист.

Мари мило и несколько недоуменно улыбнулась.

– Мне сказал об этом незнакомый, но вполне приличный человек. – Она передернула плечиками. – Мсье Батейна приглашают к телефону.