Текст книги "Тайна инженера Грейвса"

Глава 7

Кафе, которое было названо в ходе телефонного разговора, Рене Хойл нашел без труда. Это было, наверное, популярное кафе, но в сравнительно ранний час посетителей тут было немного. Несмотря на дождь, они предпочитали сидеть не в зале, а за круглыми, прикрытыми общим тентом столиками, что стояли под великолепными раскидистыми каштанами и длинной цепочкой выбегали прямо на тротуар. Никто не торопился, совмещая завтрак с чтением газет и созерцанием, только за одним столиком гудела группа юношей, обсуждали что-то очень оживленно, но вполголоса – какие-то свои молодые секреты.

Рене выбрал крайний уединенный столик, от которого хорошо, в оба конца, просматривалась улица, обсаженная старыми каштанами и липами. Объединенными усилиями влажная дымка, дождь и деревья так хорошо скрывали дома, что можно было подумать – бар находится в парке. Правда, это впечатление разрушал негустой поток автомашин, с приглушенным шорохом кативший по асфальту.

– Что пожелаете, мсье?

Рене обернулся: возле его столика стоял гарсон. Сухощавый, с густой шевелюрой седеющих волос, худым добрым лицом, грустными глазами и маленьким жестковатым ртом – типичный француз, больше того – парижанин как по облику, так и по выговору.

Рене заказал листинг – литровую кружку светлого пива, дюжину дешевых устриц и картофельный салат с оливковым маслом, уксусом и красным перцем. Взглядом дав понять, что заказ принят и одобрен, гарсон мягко, с намеком на улыбку спросил:

– Мсье любит осень? – И, отвечая на вопросительный взгляд Рене, пояснил, чуть склоняя набок голову: – Мсье легко одет, он мог бы занять столик в зале.

Журналист улыбнулся в ответ:

– Вы угадали. Я люблю осень, даже такую.

– И мсье прав. – Гарсон сделал легкую паузу и, так как Рене благожелательно смотрел на него, продолжил свою мысль: – Лето в Париже далеко не лучшее время: жарко, пыльно, даже зелень кажется не зеленой, а серой. А вода в Сене к вечеру начинает пахнуть псиной – увы, гниют городские отбросы.

Он умолк и сделал движение, чтобы уйти, но Рене остановил его репликой.

– Есть еще и зима.

Гарсон улыбнулся, он хорошо улыбался, его темные глаза не теряли при этом грустноватого выражения.

– О, мсье, парижская зима – испорченная осень, а кто же любит испорченное? Извращенные, пресыщенные люди! Да еще китайцы, я имею в виду китайскую кухню, разумеется.

– А весна?

– Весна – всюду весна, мсье; весною всюду хорошо. Стоит ли за тридевять земель ехать в Париж, чтобы посмотреть, как пробуждается природа и сходят с ума люди? Нет, мсье прав, приезжать в Париж надо осенью, только пораньше, когда еще не так надоедают дожди.

Гарсон был разговорчив, но предупредителен, как только Рене отвел взгляд, он тактично отошел от столика. Рене посмотрел ему вслед. Как быстро этот симпатичный гарсон разглядел в нем приезжего! Интересно, в чем тут дело? Легкий акцент? Чепуха! В Париже живут тысячи выходцев из Прованса, Оверни, Нормандии, говор которых отличается от столичного куда больше его собственного. Одежда? Она теперь стандартна во всей Европе. Не хватает парижской легкости, лоску, элегантности? Хм, разве другие посетители кафе так уж легки и элегантны? В этом угадывании определенно есть что-то мистическое. Впрочем, разве не мистично то, что человек способен угадать знакомого, особенно кого он очень любит или ненавидит, по силуэту, походке, звуку шагов и дыханию? Можно обойтись и без мистики. В том случае, если предположить, что этот интеллигентный гарсон попросту получил о нем заблаговременно некую сумму информации.

Рене неторопливо глотал устрицы и запивал их пивом. Когда он выжимал в очередную раковину лимонный сок, нежные края моллюска съеживались. Сочная масса еще живого тела, заполняя рот, ощутимо отдавала морем и чем-то еще: легким и трудноуловимым, знакомым и забытым, как желания розового детства. Светлое пиво было чудесным, во всяком случае, оно было для Рене привычным и нравилось куда больше, чем прославленное, но тяжеловатое датское пиво. А может быть, все дело было в том, что Париж нравился Рене больше, чем Копенгаген?

Рене несколько раз рассеянно, как его и наставлял дядя Майкл, оглядел кафе, ненадолго фиксируя взгляд на посетителях-одиночках. Но никто не попытался перехватить его взгляд, никто не проявил заинтересованности по отношению к его персоне. Судя по всему, человека, к которому он пришел на встречу, в кафе еще не было, а может быть, он был тут, но по каким-то неизвестным журналисту причинам пока не объявлялся.

– Еще пива, мсье?

Рене взглянул на гарсона, который стоял в спокойной, но предупредительной позе.

– Я слышал, вас называют мсье Пьером?

– Просто Пьером. – Гарсон слегка поклонился. – Лиц моей профессии называют по имени независимо от возраста, мсье.

– Откройте мне тайну, Пьер. Как вы догадались, что я приезжий?

Гарсон на секунду задумался, слегка склонив голову набок и приподняв брови, отчего его высокий лоб собрался мелкими морщинами.

– Множество мелочей и ничего конкретного. Легкий акцент, штрихи одежды и прически, манера двигаться и сидеть… Право, догадаться гораздо проще, чем объяснить, как это делается. – Словно извиняясь, Пьер подарил журналисту свою симпатичную грустноватую улыбку. – Например, редкий француз завтракает без сыра. Могу, кстати, порекомендовать отличный камамбер, деревенский.

– Что ж, принесите камамбера, а заодно и еще кружку светлого, неизвестно, сколько времени ему придется проторчать в этом кафе. Гарсон хотел отойти, но журналист взглядом удержал его. – Значит, вы решили, что я не только не парижанин, но и не француз?

– Нет, мсье. У вас не французская артикуляция, хотя в чертах лица и есть нечто галльское.

Хойл заулыбался.

– Верно! Моя мать была француженкой. Знаете, Пьер, с такими способностями вы могли бы подыскать себе более интересное и доходное занятие.

Гарсон в знак согласия склонил седеющую голову.

– Вы правы, мсье. Но мое нынешнее занятие – временное. Я собираюсь открыть собственное заведение и работаю здесь для практики, чтобы изучить будущее дело, так сказать, изнутри.

– О! Так вы богатый человек?

Интеллигентное лицо гарсона погрустнело.

– Увы! Мой капитал более чем скромен – это лишь сбережения, накопленные за тридцать лет безупречной службы. Недавно я получил очень интересное предложение: хороший район, недурное помещение, постоянная клиентура. Пьер заглянул журналисту в глаза и доверительно понизил голос: – Не хватило каких-то несчастных десяти тысяч франков.

– Обидно! – не сразу ответил Хойл, последняя фраза заставила его насторожиться.

– Обидно, мсье. Когда тебе подставляет ножку случай, всегда обидно. Простите, мсье, но я должен отлучиться.

Итак, корректный гарсон неожиданно и довольно грубовато намекнул, что нуждается в десяти тысячах франков. Как понять это? Выложив эту информацию, гарсон удалился и дал возможность Рене осмыслить и оценить ситуацию. Может быть, симпатичный Пьер и есть то самое лицо, ради которого Рене явился в это кафе? Почему же тогда гарсон действует инкогнито? Вовсе не исключено, что это происки, а то и прямая провокация каких-то третьих лиц, заинтересованных в деле Грейвса и компрометации Хойла. Надо быть настороже!

– Пиво и сыр, мсье. Салат чуточку опаздывает, – подавая заказ, гарсон добавил, понизив голос: – Вам поклон и наилучшие пожелания от дядюшки Майкла.

Это был пароль. По мнению Рене, он был слишком прост, но, когда он рискнул вслух высказать свое мнение, Смит рассердился и сказал, что это лишь в детективных романах агенты имеют возможность обмениваться условными репликами в духе шекспировских комедий. На деле все гораздо проще и надежнее: и времени бывает в обрез, и никому не интересно расхлебывать двусмысленную ситуацию, которая может сложиться из-за того, что кто-то в спешке или из-за волнения перепутал слово или фразу. Это был пароль, но на всякий случай Рене решил подстраховаться.

– Майкла? Какого Майкла?

– Ваша осторожность похвальна, мсье Хойл, но у меня была возможность познакомиться с вашей фотографией. И я сразу узнал вас.

– Что же вы тянули столько времени?

– В таких делах нельзя спешить, надо было убедиться, что вы – это вы. Попробуйте камамбер, мсье, он действительно превосходен, а наш разговор будет выглядеть более естественно. К тому же по ту сторону улицы стояла машина, и я имел все основания полагать, что оттуда ведется подслушивание нашего разговора. Современная аппаратура позволяет делать это просто и незаметно.

Рене покосился в сторону улицы. Кажется, там действительно стоял лимузин бежевого цвета, но теперь его не было.

– Где же машина теперь?

Гарсон улыбнулся, его симпатичная улыбка, не потеряв грустинки, приобрела и некоторое лукавство.

– До выхода на пенсию я служил в полиции, мсье, и сохранил множество старых и полезных связей.

– О, теперь мне многое становится ясным!

Рене отпил пива, отведал сыра и похвалил его.

– Я не случайно рекомендовал его, мсье. – Гарсон поклонился и спросил: – Вам известно, что за вами установлена слежка?

Рене удивленно взглянул на него:

– Нет!

– Не надо лишних эмоций, мсье Хойл. За вами следят, это мне известно совершенно точно. И можете гордиться – у вас сразу два хвоста.

– Но я ничего не замечал.

– Вы неопытны. Один из ваших провожатых неприметен, а другой весьма характерен – плотный, рыжий, голубоглазый, говорит с английским акцентом.

Плотный, рыжий и голубоглазый! Скорее всего это был тот самый тип, который, как клещ, вцепился в Рене, когда он занимался Серлином. Но тогда журналист легко обнаружил его слежку, а теперь этот соглядатай ухитрился оставаться незамеченным. Тут было над чем подумать, но гарсон не оставил ему такой возможности.

– Мне удалось установить банк, который финансировал интересующее вас лицо. Это было нелегко и обошлось недешево.

– Десять тысяч франков?

Гарсон мягко улыбнулся:

– В эту сумму включен и мой гонорар, мсье Хойл. Десять тысяч и ни сантимом меньше.

– Десять тысяч!

– Именно так. Десять тысяч и ни сантима меньше. Обдумайте мое предложение, а я принесу ваш салат. Извините, мсье.

Собственно, обдумывать было нечего, Рене знал, какое значение придавал Смит установлению банка, а мнение дяди Майкла было для него безусловно авторитетным. Рене заплатил бы и втрое больше, но вся беда в том, что без санкции Аттенборо он не мог выплатить такую сумму. Все это журналист и выложил гарсону, когда тот принес картофельный салат.

– Понимаю, мсье, – спокойно согласился тот, – вы можете проконсультироваться. Я подожду. Но не советовал бы затягивать это дело: судя по всему, чем быстрее вы уберетесь из Парижа, тем лучше.

– Это займет у меня не более двух часов. Мне прийти сюда?

– Не стоит афишировать наше знакомство, мсье. Скорее всего после инцидента с машиной кафе оставят под наблюдением. При расчете я дам вам номер своего телефона и буду ждать звонка от семнадцати до восемнадцати. Вечером я свободен от работы.

Прямо из кафе Хойл отправился на переговорный пункт, памятуя наставление дяди Майкла о том, что без крайней нужды телефоном в гостинице для серьезных разговоров пользоваться не следует. Аттенборо без раздумий дал ему санкцию на выплату требуемой суммы и даже слегка пожурил за некоторую нерешительность и затяжку операции. Из этого Рене заключил, что установить банк действительно важно. Рене вышел из переговорного пункта в самом радужном настроении. Аттенборо подбодрил его, но самое главное дал понять, что доверие к нему повысилось. Рене и думать забыл о том, что за ним установлена слежка и что ему следует побыстрее покинуть Париж. Забыл и, как выяснилось, напрасно. Когда он свернул в боковую не очень людную улицу и сделал по ней десятка три шагов, возле него у самой бровки тротуара круто затормозил бежевый лимузин. Из машины выскочил высокий, ладно скроенный молодой человек, видимо ровесник Хойла, и раскрыл объятья:

– Рене! Ты ли это? Сколько лет, сколько зим! – В то же мгновение в бок журналиста ткнулся короткий ствол крупнокалиберного пистолета. – Садитесь в машину. Без шума! Мы не причиним вам вреда, только побеседуем.

Рене и не думал артачиться. Дядя Майкл страшно рассердился, когда Рене спросил его, каким способом следует обезоружить человека, направившего на тебя пистолет. Если на тебя направлен пистолет, сердито сказал он, веди себя тихо, как кролик, и покорно, как старый мерин. Без серьезных на то причин пистолеты под нос не суют. Человек, который держит палец на спусковом крючке, идет на крайность. Если это даже профессиональный убийца, нервы его напряжены, палец может дрогнуть от твоего резкого движения, истеричного крика, посторонней суматохи. И потом, вещал старый детектив, если тебя держат под дулом пистолета и ведут разговоры, то это значит; что в принципе убивать не собираются. Потому что преднамеренные убийства в наше время совершаются с максимальной простотой и рационализмом, без разговоров и сентенций: стреляют с проезжающей машины, из окна, с крыши или чердака. Впрочем, стрелять вовсе не обязательно, есть масса других эффективных способов устранения неугодных. В общем, если на тебя направлен пистолет, будь тих и послушен, как пай-мальчик, за исключением особых случаев, разумеется. Конечно же, Рене не преминул поинтересоваться, что это за особые случаи и как определить, что именно такой случай имеет место. Сначала Майкл Смит сердито буркнул, что он искренне надеется на то, что у Рене такого случая не будет. Потом подумал и добавил, что Рене легко поймет, когда наступит эта особая ситуация, а если не поймет, так ему вряд ли представится возможность подумать еще раз, разве что на больничной койке.

Как бы то ни было, журналист не стал артачиться, не потерял самообладания и, когда «старый приятель» стал усаживать его в машину, дружески похлопывая по спине, Рене тоже похлопал его и сказал, что очень рад такой нечаянной встрече. В машине Хойл осмотрелся. Слева от него, закрывая собой дверцу автомобиля, сидел дюжий парень с плоским равнодушным лицом, его природная животная сила выражалась не шириной плеч или рельефом мускулов, а общим объемом и массивностью тела. Впереди маячила крепкая шея и круглый коротко остриженный затылок шофера, а справа, закрывая другую дверцу, расположился «старый приятель», который выразил такую радость по поводу встречи с Хойлом. Парень бесцеремонно, насмешливо, но, пожалуй, и с некоторым одобрением разглядывал Рене.

Когда машина без всякой спешки плавно тронулась с места, журналист вежливо осведомился:

– С кем имею честь?

– А ты парень-гвоздь, – «старый приятель» фамильярно похлопал Хойла по колену и уведомил: – Можешь называть меня Робером. Представляться не нужно, мы тебя знаем.

– Я и не подозревал о своей популярности!

– Знаем мы и то, что ты действительно сотрудничаешь в этой паршивой лондонской газетенке, – продолжал Робер, не обращая внимания на реплику. А вот какого дьявола ты целую неделю болтаешься в Париже и всюду суешь нос, нам пока неизвестно.

– Почему неделю? – обиделся Рене. – Я здесь всего шесть дней!

– Остряк! – качнул головой Робер. – Не рано ли ты начал веселиться? Как думаешь, Беб?

– Да вроде рановато, – неожиданно тонким голосом пропищал здоровяк и захихикал.

– В общем, если ты хочешь, чтобы эта прогулка кончилась для тебя благополучно, советую быть откровенным, Рене, – холодно заключил Робер.

У него был тяжелый взгляд: именно с такой холодной усмешкой уверенный в себе бандит разглядывает беззащитную жертву, прежде чем шмякнуть ее по физиономии или пустить пулю в живот. И весь облик его был странным, противоречивым. Коротко остриженная, хорошей формы голова, умные, неожиданные для брюнета синие глаза, тонкий с горбинкой нос, твердый подбородок – все это было хорошо лишь по отдельности, а вкупе, накладываясь друг на друга, составляло нечто хищное и порочное. Под стать лицу была и одежда: модная, броская, но не только Небрежная, а даже какая-то неряшливая. Выбрит Робер был кое-как, но руки у него были чистые, ухоженные, с отполированными ногтями.

– Зачем ты приходил к Пьеру?

– К какому Пьеру? – удивился Рене.

– Не строй из себя дурачка!

– Может, дать ему раз? – обиженно пропищал Беб.

– Подожди, успеется. Не строй из себя дурачка, я говорю о гарсоне, который обслуживал тебя час тому назад.

– Я не имею обыкновения знакомиться с гарсонами, а тем более запоминать их имена.

– В Париже десять тысяч гарсонов, а ты ухитрился попасть к такому, который работал в полиции по крупным делам и всего лишь полгода как вышел на пенсию. Что тебе было от него нужно?

– Две кружки светлого, устрицы, сыр и картофельный салат, обстоятельно перечислил журналист.

Здоровяк положил на шею Рене свою лапищу и слегка сжал пальцы.

– Пощекотать ему гланды. Роб?

– Да подожди ты! – Робер поиграл желваками на скулах и после паузы уже спокойно сказал: – Ладно, оставим пока Пьера. Что тебе нужно было от Шербье и Лонгвиля?

Рене мысленно глубоко и облегченно вздохнул: первый раунд схватки он, может быть, и не очень убедительно, но все-таки выиграл. Если влипнешь в скверную историю, поучал его дядя Майкл, не теряй надежды и сохраняй кураж. Умному противнику ты этим внушишь определенное уважение и заставишь задуматься, ну а если нарвешься на дурака, то от характера твоего поведения мало что изменится. Рене почувствовал облегчение еще и потому, что ответ на последний вопрос Робера был давно продуман и встроен в соответствующую легенду.

– Я брал у них интервью. Я же репортер, вам это известно!

– В Париже десятки тысяч ученых. Они расплодились как тараканы, теперь их, Наверное, не меньше, чем официантов. Почему ты из этого сборища выбрал именно Шербье и Лонгвиля?

– Слушайте, какого черта вы суете нос в мои дела? – рассердился Хойл.

Робер холодно усмехнулся.

– Надо, мой дорогой, надо. Так надо, – Робер провел ладонью по горлу, что если ты окажешься неразговорчивым, мне придется от слов перейти к делу и попросить содействия у Беба. Беб, ты не откажешься мне помочь?

– Да уж не откажусь! – пропищал здоровяк, любовно оглядывая журналиста, словно тот был сочным бифштексом или куропаткой на вертеле.

Кураж – не самоцель, а лишь одна из тактических линий поведения. Надо уметь и отступить вовремя, но, конечно, ни в коем случае не говорить правду. Правда – для простаков, надо ограничиться полуправдой, которая дает противнику минимум информации, а тебе предоставляет максимум выгод и возможностей.

– Раз уж так надо, войду в ваше положение. Я интервьюировал Шербье и Лонгвиля по делу одного ученого-атомщика, Вильяма Грейвса. Вам о чем-нибудь говорит это имя?

– Сейчас вопросы задаю я, Рене, запомни это. Почему по делу этого атомщика ты обратился именно к Шербье и Лонгвилю?

– Потому что это не ординарные люди, у них есть искра Божья, если не в душе, то в мозгах. Я предпочитаю интервьюировать людей талантливых.

У Робера задрожали уголки рта.

– Я тоже люблю людей талантливых. Если хотите, только их можно называть настоящими людьми, все остальное – мразь и копоть. Вот и у Беба есть своя искра Божья и свой талант, а?

– Тебе виднее, – пропищал здоровяк, нахохлившись.

То, что он обиделся, не очень удивило журналиста: у профессиональных убийц и палачей жестокость нередко совмещается с чувствительностью и даже сентиментальностью.

Внимательно разглядывая Хойла, Робер достал из кармана пачку сигарет, зажигалку и закурил. Шофер молча протянул назад руку. Робер раскурил другую сигарету и протянул ему. Беб брезгливо поморщился и помахал своей лапищей, разгоняя дым. Глубоко затягиваясь табачным дымом, Робер все еще разглядывал журналиста. Его взгляд если и не потеплел, то все же потерял былую холодность, отчего лицо Робера как-то вдруг утратило часть своей дисгармонии, стало приятнее.

– Конечно, Шербье и Лонгвиль – талантливые люди, – проговорил Робер, а Рене в эту секунду вдруг понял, что кто-то из этих двух ученых, скорее всего Шербье, и навел этих молодчиков на него, бедного журналиста. – Но ухватился ты за них потому, что оба они в свое время работали на Грейвса. Так?

– Ну а если и так?

– А откуда у тебя такая информация? Не вздумай только ссылаться на телепатию или предсказание астролога!

– Неужели вы не верите в астрологию? – простодушно удивился Рене.

– Оставим звезды ученым и влюбленным. Мы все время отклоняемся от сути дела.

– Вот именно, – проговорил шофер, голос у него был бесцветный и очень спокойный. – Надо прибавить темп. Роб.

– Делай свое дело, а я буду делать свое! – бросил ему в спину Робер.

– Не кипятись, Роб. Я и делаю свое дело. За нами хвост.

Робер, здоровяк и даже Рене невольно покосились назад.

– Ты уверен?

– Вполне. Проверял несколько раз. Кремовая «симка». По-моему, в ней всего двое. Те, кого видно, в цивильной одежде.

Робер рывком за плечо повернул к себе Хойла.

– Кто это?

– Честное слово, не знаю! – искренне ответил Рене.

Секунду Робер вглядывался ему в глаза, потом слегка оттолкнул и задумался, морща лоб и слегка покусывая верхнюю губу.

– Сдается мне, это все тот же, – сказал шофер. – Вроде я узнал его.

Робер вскинул голову:

– Чего ж молчал?

– Не вполне уверен. Но, скорее всего, не ошибаюсь.

– Вот погладить бы тебе затылок! – обиженно пропищал Беб.

– Ладно, потом выясним, кто к нам прицепился, а пока продолжим. – Робер повернулся к журналисту. – Ты ищешь подходы к Вильяму Грейвсу, это совершенно ясно. На кого ты работаешь?

– На свою газету, разумеется! Разве это не ясно?

– Ваша газета не из тех, которые оплачивают заграничные вояжи. На кого работаешь? – голос Робера стал жестким, он кивнул Бебу. – У нас мало времени. Ну?

Лапища снова легла на шею Рене и начала как тисками сжимать основание черепа. Нарастала боль, подкатывала дурнота, лицо Робера поплыло.

– Хватит!

Журналист повертел шеей, потер ее рукой и слабо улыбнулся.

– Что-то вроде живой гарроты! Черт бы побрал этих испанцев! Наверное, гильотина и то лучше.

– У тебя еще все впереди, – холодно сказал Робер. – Итак, на кого ты работаешь?

В это мгновение, Бог его знает по каким признакам, но Рене окончательно уверился – Роберу и без того известно, на кого он работает помимо газеты. А вся история с допросом и насилием – всего лишь проверка его правдивости, его готовности пойти на компромисс и сотрудничество.

– Хорошо, я отвечу, – Рене сделал паузу и твердо добавил: – Но откровенность за откровенность. На кого работаете вы?

– Мы революционеры и работаем на самих себя, – надменно бросил Робер.

– Это уже лучше. – Журналист еще раз повертел шеей. – Надеюсь, вы догадываетесь, если мои хозяева узнают, что я с вами пооткровенничал, они прекратят меня финансировать и вообще выведут из игры?

– А может, и шлепнут! – предположил Беб, оживляясь.

Оказывается, этот здоровяк и слушал и слышал, но скорее всего воспринимал он не всю информацию, а только то, что представляло для него интерес и входило в круг его понимания. В этом отношении, как это ни странно, Беб был весьма похож на своего интеллектуального антипода ученого-фанатика Шарля Лонгвиля.

– А может, и шлепнут, – повторил Рене, глядя на Робера.

– Понимаю, – без тени улыбки или насмешки проговорил Робер.

И от этой серьезности у журналиста мурашки пробежали по спине. «Бедный Хойл, – подумал он, вспоминая бессмертного Робинзона Крузо, а если точнее, то его попугая. – Бедный Рене Хойл! Где ты был? Как ты сюда попал? Как тебя сюда занесло?»

– Понимаю, – повторил Робер. – Эти ребята – могила, от меня узнает только шеф. Можете быть покойны.

Рене кивнул, помедлил, как это водится в таких случаях, и сообщил, что он работает на фирму Невилла и что непосредственно его действиями руководит юрисконсульт Аттенборо. Впервые за время этого разговора шофер счел возможным и нужным повернуться и бросить короткий взгляд на журналиста. У него были лохматые брови и крупный нос – типичный южанин. Боковым зрением Рене заметил тень удовлетворения, скользнувшую по лицу Робера, и окончательно уверился в своей догадке: этим экстремистам и без того было известно, на кого он работает, они лишь перепроверяли себя, а заодно проверяли его честность.

– Ну так вот, – сказал Робер, теперь уже вполне дружелюбно кладя руку на плечо журналиста. – Мы тоже ищем подходы к Вильяму Грейвсу, так что наши цели совпадают. И мы поможем тебе выйти на него и вступить с ним в контакт.

– Что ж, большое спасибо, – с чувством поблагодарил журналист. – В наше время не так-то просто найти бескорыстных помощников.

Затылок шофера качнулся, а Беб тоненько заржал и радостно сообщил:

– Да он дурак!

– Он не дурак, – спокойно возразил Робер, – и прекрасно понимает, что должен будет поддерживать с нами контакт и снабжать информацией. И что за ложь мы свернем ему шею, а если попытается смотаться, то мы разыщем его и на дне морском, и в аравийских пустынях.

Рене вздохнул:

– Это я давно понял. Мне непонятно другое, что я получу от вас взамен за свои услуги. Вы же не хотите помогать мне бескорыстно! Почему же я, черт побери, должен это делать? Если на свете и нет справедливости, то есть честный бизнес!

– Дать ему раза? – плаксиво взмолился Беб; он проявлял иногда удивительную для его интеллекта сообразительность.

– Помолчи! – оборвал его Робер и снисходительно, как маленькому, пояснил Рене: – Прежде всего мы поможем тебе тем, что не будем мешать.

О деталях, в частности о связи, они договорились быстро. В заключение Рене попросил об одном одолжении, и Робер снисходительно разрешил ему выложить свою просьбу.

– Хвост за нами все еще тянется? – спросил журналист у шофера.

Тот, взглядом попросив у Робера разрешения, ответил:

– Как резиновый. – И, пожав плечами, добавил: – Да я и не пытался от него отвязаться.

– Я не знаю, кто там, – Рене показал большим пальцем за спину, – но не исключено, что это контролер, и мне совсем не хочется дать ему возможность убедиться, что я чуть ли не полчаса катался с вами по городу.

– Голова! – восхитился здоровяк.

– Мы высадим вас незаметно, – успокоил его Робер.

– Раз плюнуть, – подтвердил шофер уверенно.

– А если он засек, как вы меня сцапали? – Рене выразительно взглянул на Робера и предложил: – Надо сбить их с толку.

Когда он коротко изложил свой план, первым, как это ни странно, его одобрил Беб.

– Голова! – повторил он.

Реализация плана Рене облегчалась тем, что в машине оказалась ультракоротковолновая радиостанция. Переговоры вел шофер. Через несколько минут ожидания он сообщил, что план принят, конкретизирован, и назвал улочку, на которой будет произведена пересадка-подмена. Шофер прибавил скорость, выбрался в нужный район, помотался по старым кварталам и, круто свернув за угол, затормозил. Рене выскочил из машины, а на его место скользнул парень одного роста с журналистом и одетый примерно в такой же костюм. Машина рывком взяла с места, а Рене скользнул в дверь бистро. Через несколько секунд из-за угла вывернула «симка» кремового цвета. Рядом с шофером сидел тот самый рыжий голубоглазый здоровяк, который таскался вслед за Рене по Копенгагену и о котором, конечно же, говорил ему Пьер.