Текст книги "Тайна инженера Грейвса"

Глава 16

Свежий воздух благотворно подействовал на Неда Шайе, и до самой автомашины он держался молодцом. Но когда его стали усаживать на заднее сиденье, потерял сознание. Жак едва успел подхватить его. Рене помог ему. Луи уже давно запустил мотор, и как только за Жаком захлопнулась дверца, он тронул машину с места.

Шайе доставили в уединенный коттедж на окраине города, окруженный небольшим садом. Низкие решетчатые ворота всего в какой-нибудь метр высоты открыл высокий худой старик с пышной копной белых как снег седых волос. Его ничуть не удивило, что к нему за полночь вносят бесчувственного человека, во всяком случае, на его лице не отразилось ни удивления, ни беспокойства.

– Жив? – лишь негромко спросил он.

– Жив, – ответил Жак. – Но спит как убитый. После обморока.

Шайе удобно разместили на диване, сняли с него туфли, расстегнули рубашку. Луи многозначительно показал на следы глубоких ожогов на его плечах около шеи. Рене с содроганием вспомнил о металлических прутьях, которые калились на пылающих углях. Вошел старик. И он заметил ожоги, но его худое дубленое лицо сохранило бесстрастность.

– Все спит? – спросил он. – Не нравится мне этот сон. Может быть, разбудить его?

Луи, переглянувшись с товарищами, попробовал это сделать. Но ни оклики, ни похлопывания по щекам не возымели действия. Луи ловко закатал рукав рубашки Шайе, приподнял безвольную руку и многозначительно показал на темные точки, видневшиеся на внутренней части локтевого сгиба.

– Все ясно, – безапелляционно сказал он, – чтобы развязать язык, ему кололи какую-то гадость вроде пентатола. Пентатол обезволивает человека и погружает в глубокий сон. И вот когда такой, – Луи кивком головы показал на Шайе, – начинает засыпать, на самой границе сна начинают задавать вопросы – ласково, нежно. И чаще всего человек выкладывает все свои тайны, как на исповеди. Но многого он сказать не успевает – засыпает. Ему дают поспать, а потом колют стимулятор. Когда человек только-только начинает просыпаться, допрос продолжают. И ведь как бывает: выболтает человек, что не положено, а уже через пять минут плачет и ругает себя последними словами!

– Да, – вдруг бесстрастно подтвердил старик. – Некоторые барбитураты действуют именно так. И этим пользуются. Не надо будить его. Пусть отоспится, бедняга. В таких случаях сон – самое лучшее лекарство. Протянув руку, он указал пальцем на столик в дальнем углу комнаты. Телефон. До сегодняшней ночи не прослушивался. – Двигаясь с некоторым трудом, точно деревянный, подошел к двери и приоткрыл ее. – Кухня и туалет. В холодильнике сыр, мясо, молоко. Хлеб и вино – на столе. В туалете – аптечка. – Повернулся, показал рукой на другую дверь. – Там кровать и диван, можете отдыхать. – Помолчал, оглядел всех внимательно, неулыбчивыми глазами, с неожиданной мягкостью пожелал: – Доброй ночи, камарад.

Присутствие старика странно сковывало всех, хотя сразу было понятно, что его суровость всего лишь маска, которую он привык носить. После его ухода французы, да отчасти и Рене, оживились, если только это слово уместно в подобной ситуации. Приводя в порядок себя, свои костюмы и закусывая, они перебирали вполголоса детали операции, подтрунивали друг над другом и тихонько посмеивались. Французы пили сухое вино домашнего изготовления, наливая его в стаканы из большой оплетенной бутылки, Рене ограничился молоком, вино он только попробовал. Жак, который как-то незаметно и естественно взял на себя функции старшего, время от времени вставал из-за стола и заглядывал в гостиную – посмотреть, как и что с Шайе. Ученый спокойно спал, только переменил позу.

Луи вызвался первым дежурить возле Шайе, но Жак возразил: куда и как придется ехать утром – неизвестно, шофер обязан быть в форме, а поэтому ему следует хорошо выспаться. Луи спорить не стал, не стал спорить и Рене, когда Жак взял на себя первое дежурство. Луи улегся на кровать, Рене на диван. Спать как будто бы не хотелось, но это состояние было обманчивым, не прошло и пяти минут, как Рене провалился в глубокий сон.

Жак разбудил Рене на рассвете, когда первые лучи восходящего солнца легли на вершины деревьев.

– Как Шайе?

– Спит еще покрепче вашего. Он снова перевернулся на спину, и я смазал ему раны тетрациклиновой мазью. Надеюсь, не повредит?

Рене сладко потянулся:

– Не думаю.

С завистью глядя на него, Жак ткнул его пальцем в живот:

– Поднимайтесь! А я хоть часок вздремну.

Но вздремнуть ему не пришлось. Когда Рене, сполоснув лицо холодной водой, присел на стул возле дивана, ему показалось, что Шайе не спит. Хойл затаил дыхание и присмотрелся: поза Шайе была расслаблена, как и прежде, дыхание было ровным и глубоким, но веки закрытых глаз чуть-чуть подрагивали. Может быть, он не спал уже давно, но Жак не заметил его осторожного пробуждения. Шайе притворялся, стало быть, он по-прежнему не доверял своим спасителям и при случае надеялся удрать. Рене сделал знак Жаку, который, позевывая, лениво расстегивал куртку, и склонился к лежащему.

– Мсье Шайе! Вы ведь не спите. И уже утро!

Шайе открыл глаза, мельком взглянул на Рене и скосил глаза на окно.

– Да, уже утро, – встревоженно прошептал он и приподнялся на локте, теперь уже испытующе вглядываясь в лицо журналиста. – Кто вы?

– Ваши друзья, – улыбнулся Рене.

– Я это слышал, – нетерпеливо, даже раздраженно обронил Шайе, садясь на диван, и требовательно повторил: – Кто вы?

– Начнем с того, что для вашего освобождения я рисковал жизнью, – в свою очередь раздражаясь, сказал Хойл.

Шайе на секунду задумался.

– Это правда, – виновато согласился он и упрямо добавил: – Тем не менее, этого недостаточно.

– Мы расследуем дело Грейвса, – уверенно вмешался в разговор Жак. – Не из праздного любопытства, не по указанию частных фирм или отдельных лиц, а в интересах французской и мировой общественности. Мы не намерены причинять вред Вильяму Грейвсу, как не причинили его вам. Но у нас есть сведения, что у Грейвса имеется некое страшное оружие, которым он может распоряжаться по собственному произволу. Если это правда, надо оповестить людей Земли и принять меры, чтобы отвести грозящую им беду.

Видно было, что слова Жака произвели на Шайе сильное впечатление, более того, испугали его; он побледнел, на его смуглом лбу выступили крохотные бисеринки пота. Однако же, хмуря брови, он продолжал требовательно смотреть в глаза Жака.

– Но где гарантии, что это правда? Хотя… Мы не можем ждать! Может случиться большая беда! – Его блуждающий взгляд остановился на Хойле и загорелся надеждой. – Послушайте, вы говорили о Николасе Батейне, он здесь?

– Да, он командирован в Океанографический музей.

– Вы можете связать меня с ним?

Рене на мгновение задумался.

– Телефон вас устроит? Номер Батейна у меня есть.

– Прошу вас, не медлите!

Волнение ученого было столь неподдельным, что невольно передалось окружающим. Пока журналист набирал номер, Жак привел в порядок свой костюм и разбудил Луи. Телефонная трубка прогудела раз шесть, прежде чем в ней послышался недовольный, хриплый и заспанный голос Батейна.

– Это Рене Хойл беспокоит вас в такую рань.

– А-а! – голос Батейна определенно подобрел. – Доброе утро! Что там стряслось?

– С вами хочет поговорить Нед Шайе.

– Шайе?

– Друг и сподвижник Вильяма Грейвса. – Произнося эту фразу, Рене с некоторым запоздалым беспокойством подумал, что телефон Батейна может прослушиваться. Но тут же отбросил эту тревогу, интуитивно почувствовав, что теперь это уже не имеет большого значения: стремительно разворачивалась какая-то новая игра, о масштабах которой можно было лишь догадываться.

– Нед Шайе? – удивился между тем Батейн. – Он у вас? Какими судьбами? Впрочем, во-первых, это не существенно, а во-вторых, я догадываюсь. Дайте ему трубку.

Рене зажал микрофон ладонью, рука Шайе так жадно тянулась к трубке, что журналист вынужден был взглядом остановить его.

– Терпение, мсье. Я хочу предупредить вас, что Батейн знает лишь меня, Жак и Луи с ним незнакомы. И прошу вас, никаких адресов и тому подобное.

– Я давно не мальчик! – Шайе почти вырвал трубку из рук Хойла, но заговорил почти весело, с улыбкой – крепкая воля была у этого маленького смуглого человека. – Ник, это вы?.. Да-да, собственной персоной…

Между ними завязался оживленный разговор, и Рене опять поразился выдержке ученого: в ходе праздной болтовни Шайе ловко вставил два-три вопроса, которые помогли ему убедиться, что говорит он именно с Батейном, а не с подставным лицом. Очевидно, ответы удовлетворили его, потому что лицо Шайе вдруг потеряло деланную оживленность.

– Ник, вы можете подтвердить личность журналиста Рене Жюльена Хойла? Это очень важно!

Шайе покивал головой и перебил:

– Простите, Ник, а вы бы не удивились, если бы узнали, что он сотрудничает с коммунистами?

Неизвестно, что ответил ему Батейн, но по губам ученого скользнула бледная мимолетная улыбка.

– Понял. Простите, что перебиваю. Ник. Убедительно прошу, никуда не отлучайтесь из номера и ждите моего звонка. Дело очень серьезное, и вы можете понадобиться. Да-да, ждите. Но при первых признаках землетрясения срочно бегите из гостиницы и выбирайте открытое место – подальше от крупных зданий.

У Луи вытянулось лицо, он многозначительно присвистнул, Рене и Жак тревожно переглянулись.

– Я объясню потом. Ник… Да, это ужасно, но что можно поделать? Помните, при первых признаках!

Шайе положил трубку, глубоко вздохнул, на секунду прикрыл глаза и спросил:

– Машина у вас есть?

– Есть, – ответил Жак, – но, может быть, проще воспользоваться телефоном?

– У Грейвса давно отключены все телефоны.

Этот ответ сразу снял с повестки дня другие вопросы и до предела ускорил события. Уже в летящей по улице автомашине Рене спросил:

– Грейвс может взорвать бомбу?

– Может, – тихо ответил ученый, мысленно он был уже далеко, в доме своего друга и сподвижника.

– Апейронная бомба? В каком районе? Может быть, есть смысл предупредить полицию?

– Да нет никакой апейронной бомбы! – с тоской ответил Шайе. – Но в далеком Габоне, в Окло, есть целое устройство, размещенное в глубокой шахте. И если Вильям заставит его сработать, произойдет глобальная катастрофа!

Жак, сидевший теперь рядом с шофером, обернулся:

– Какого тогда черта вы волынили и теряли время?

– Откуда я знал, что это не очередная ловушка террористов, которые только и мечтают о том, чтобы наложить лапы на кодовую радиостанцию Грейвса? – с не меньшей экспрессией ответил Шайе.

– Он прав, Жак, – тихонько проговорил Луи.

Рене заставил себя помолчать, чтобы успокоиться и сосредоточиться.

– Как велика вероятность катастрофы? – спросил он после паузы.

– Пятьдесят на пятьдесят.

– Чет-нечет, – невесело прокомментировал Луи.

Жак снова обернулся:

– Почему вы решили, что взрыв может произойти сегодня утром?

– В состоянии депрессии у Вильяма было несколько попыток произвести взрыв. Он типичный гипоманьяк, если это вам о чем-нибудь говорит. – Шайе потер себе лоб. – У людей такого типа депрессия катастрофична, особенно когда они остаются в одиночестве. А Вильям сейчас один, его старый слуга не в счет. Мания наказать мир охватывает его обычно утром, сразу после пробуждения. Он ведь сова.

Луи на секунду обернулся назад, а Жак переспросил:

– Сова?

Шайе с некоторым сожалением пожал плечами, а Рене, обидевшись за товарищей и стремясь восстановить реноме, пояснил:

– Совы – это люди, которые за полночь ложатся спать и поздно встают. В противоположность жаворонкам, которые просыпаются вместе с зарей.

– Дело не только в этом, – перебил Шайе. – У людей-сов утро – самое угнетенное, депрессивное время. Если говорить об отчаявшихся гипоманьяках, то это время мрачных раздумий и неожиданно легких, роковых решений.

– Вы надеетесь, что Вильям Грейвс еще не проснулся, – рассудительно заметил практичный Луи.

– Нет, – раздраженно бросил ему Шайе, – он уже проснулся. Я надеюсь, что он еще пьет чай. Вильям принимает решения после утреннего чая. Прошу вас, побыстрее!

– Если мы врежемся во встречную машину или перевернемся, то и вовсе не поможем делу, – мрачновато заметил Луи, виртуозно вводя машину в очередной крутой поворот. – Хорошо, что еще утро.

– Хорошо, – вздохнул Жак не без иронии.

– А что произойдет, если Грейвс все-таки приведет в действие свое взрывное устройство в Габоне? – осторожно спросил Хойл.

Воцарилась тишина, нарушаемая ровным гулом двигателей, работающих на полных оборотах. Две пары глаз с напряженным ожиданием смотрели на ученого, Луи не отрывал взгляда от дороги, но вся его поза выражала внимание к гласу судьбы.

– Катастрофа в Африке, активизация всех сейсмических зон и вулканических цепей планеты, разрушительные землетрясения в глобальном масштабе, гибель многих тысяч городов и сотен миллионов людей, – после долгой паузы негромко проговорил Шайе.

– Как вы допустили? – нервно спросил Жак.

– Никто не знает, где находится кодовая радиостанция, хотя Вильям не раз говорил, что может подать сигнал в любой момент. Я жил рядом с Грейвсом не только потому, что он мой друг, но и потому, что хотел предупредить катастрофу. Я много раз пытался выяснить местонахождение радиостанции, но и мне не повезло, – сухо ответил ученый.

– А может быть, Грейвс ошибся в расчетах и никакой катастрофы не будет? – предположил Луи.

– Может быть. Но вам легче от этого «может быть»? – ядовито спросил Шайе.

Луи промолчал, а Жак ответил:

– Легче, но не очень. Что скажете вы, Рене?

– Надо надеяться на лучшее. На то, что Грейвс еще пьет свой утренний чай.

– Верно, ведь Грейвс – сова.

– Никогда не любил сов, – буркнул Луи, – а теперь преисполняюсь к ним уважением. Как хорошо, что они поздно встают!

– Помолчите, Бога ради! – взорвался Шайе.

– Молчу. Куда теперь?

– Налево. Уже близко.

– Вы верите в Бога? – с нервным смехом спросил Жак у Рене. – Может быть, стоит помолиться?

– Не верю.

– А я верю, – зло сказал Шайе, – но молиться бесполезно. Надо надеяться на то, что Вильям еще пьет свой утренний чай.

Рене начал терять нить реальности происходящего. А, впрочем, действительно, сон или сказка – не все ли равно? Надо ждать, терпеть и надеяться.

А надеяться было не на что. Вильям Грейвс в этот день проснулся необычно рано, успел покончить с утренним чаем и теперь в глубоком раздумье сидел за пультом кодовой радиостанции.

Глава 17

Вильям Грейвс проснулся сразу, как будто ангел-хранитель коснулся его своей нежной рукой. Проснулся с ощущением особой чистоты, особенной ясности сознания. Грейвс знал, что в такие благословенные минуты мощь его мозга беспредельна. Одним могучим усилием воли он мог представить и понять все, что происходит во Вселенной от почти мгновенных суматошных процессов в недрах крошек-атомов до неторопливых, грандиозных актов отделения новых звезд от чудовищной массы центрального галактического ядра. Грейвс верил, что вместе со вздохами ветра, чуть волнующего оконную занавеску, в комнату проникают отголоски вздохов страждущей, мучающейся Земли. В шуме пролетевшего самолета угадывался грозный отзвук далеких землетрясений, актов творения небесных гор и адских провалов. Струи солнечных лучей, рассыпающиеся брызгами света на хрустальной вазе, несли с собой незримый другим людям, но чувствительный для Грейвса груз трепетных и неистовых ядерных реакций, рождающихся в тучно-раскаленной утробе великого Солнца. А разве, если легонько напрячь воображение, в переливчатом щебете птиц нельзя различить голоса далеких инозвездных цивилизаций? Их восторги и радости, их стоны и жалобы, их отчаянные безответные призывы о помощи, их угрозы и проклятия в адрес агрессивных соперников! Грейвс любил это вдохновенное состояние ясности мышления и верил в его сокрушительную мощь. Он не знал, а если бы и знал, то никогда бы не поверил, что это божественное состояние с гораздо большим основанием можно было бы назвать ясностью безумия…

В этот памятный день озарение Грейвса недолго носило созерцательный характер. Через открытое окно донесся пронзительный звук стыда и скорби, Грейвс не знал даже, что это было: крик человека, визг собаки или надсадный скрип тормозов. Дело было не в источнике, а в самом характере звука, и Грейвс вдруг понял, что сегодняшний день – это день страшного суда, день светопреставления. С этого момента мысль о светопреставлении уже не оставляла его. Грейвс думал об этом во время своего обычного утреннего туалета, думал, когда надевал просторный домашний костюм. Во внутреннем кармане куртки, как и всегда, лежал маленький и надежный пистолет восьмимиллиметрового калибра. Пуля, выпущенная из такого пистолета, делает свыше двух тысяч оборотов в секунду! Она пострашнее разрывной: действует как раскаленное добела сверло, оставляя рваные раны с переломанными и сожженными тканями. Дьявольская игрушка дьявольского мира! Зачем она ему теперь? Взвесив пистолет на ладони, Грейвс все-таки вернул его в карман: надо быть предусмотрительным до самого взрыва, который накажет заблудшее в грехах человечество.

Грейвс продолжал размышлять о неминуемо наступающем Судном Дне и за утренним чаем. Он придерживался английских обычаев и по утрам всегда пил «толстый» чай – крепкую заварку со сливками и съедал одну-две гренки со свежим маслом. Предельная, звонкая ясность мысли и убежденность в своей правоте не покидали его ни на мгновение. Бог испепелил небесным огнем Содом и Гоморру в наказание за распутство и другие тяжкие грехи. Бог! Если Бог и существует, разве он в состоянии лично вмешиваться в судьбы бесчисленного множества обитаемых миров? Нет! Властный и нетленный дух, управляющий миром, избирает отдельных лиц и вселяется в них, наделяя даром ясновидения и пророчества. Не Бог, конечно же, не Бог, а просветленный духом сын человеческий изобретенным им страшным и благородным оружием спалил погрязшие во грехе города. И это послужило суровым уроком оставшимся в живых. Горе непослушным! Имя грозного разрушителя Содома и Гоморры не сохранилось в людской памяти. Зато другой сын человеческий, которого по заблуждению называют сыном Божьим, принесший в мир любовь и милосердие, известен и славен поныне. Иисус Христос! Справедливо ли это? Разве возможна любовь без ненависти, а милосердие без насилия? Железная рука несокрушимой власти так же нужна людям, как и сладкая нега полной свободы, Жизнь – это и благо и горе, и мука и наслаждение. А счастье, как феникс из пепла, рождается из пламени схватки противоположностей. Разве справедливо, что Иисус Христос на пьедестале вечной памяти, а разрушитель Содома и Гоморры позабыт? Помнят же люди Герострата, который во имя личного бессмертия сжег храм Артемиды Эфесской! Он, Вильям Джордж Грейвс, станет Геростратом двадцатого века, а его божьим храмом, подлежащим наказанию, избрана Африка. Бедная, несчастная, истерзанная, мучительно поднимающаяся с колен Африка! Ему искренне жаль ее, как, видимо, и Герострату было жаль прекрасное творение рук человеческих. Но что поделаешь, если провидение в качестве искупительной жертвы избрало именно ее? Ведь только в Африке, в Окло, созданы Богом условия, которые позволят ему осуществить свой величественный и грозный замысел. Африка обречена! Не пройдет и часа, как она перестанет существовать, превратится в груду мертвых, пышущих огнем и дымом титанических глыб. От этого не уйти, как не мог уйти Катон-старший от своих мыслей о Карфагене. Пока рядом был Нед Шайе, единственное звено, связывающее его с грешным безумным миром, можно было ждать и надеяться. Нед исчез. Может быть, его увели силой, а может быть, он ушел и сам: неисповедимы пути не только Господни, но и пути человеческие. Нед выбрал свою судьбу, а он, Вильям Грейвс, выбрал свою.

После чая, сидя в кресле, Грейвс выкурил «гавану», может быть, последнюю в своей жизни, а затем расстегнул рубашку и достал из-под нее платиновый медальон. На верхней шейке медальона располагались одно над другим три миниатюрных колечка. С некоторым трудом – пальцы были велики и грубы для этой операции – Грейвс поставил их в определенное, одному ему известное положение. Когда он поворачивал колечки, они едва слышно стрекотали, оказывая сопротивление вращательному усилию, стрекотали, как крошечные кузнечики. Закончив эту операцию, Грейвс сильно встряхнул медальон, точно это был медицинский термометр, а он сбивал с него температуру. Внутри медальона раздался негромкий щелчок, из его нижней части выскочила изящная, хитроумно выточенная бороздка ключа. Поднявшись из кресла, Грейвс прошел в кабинет и прикрыл за собой дверь. Откинув часть книжной полки, он получил доступ к встроенному в стену сейфу с кодово-цифровым запором. Набрав нужную группу цифр, Грейвс открыл массивную дверцу, а маленьким ключиком из медальона отпер шкатулку, вделанную в корпус сейфа. В шкатулке, снабженной термическим самоликвидатором (откроешь без ключа – так все сгорит), лежало нечто похожее на небольшой транзисторный приемник или портативный магнитофон, но на его передней панели не было обычных шкал и органов управления. В верхней части устройства тянулся ряд кнопок без каких-либо пояснительных надписей, а ниже располагались две клавиши с сигнальными лампами: слева зеленая, а справа красная. Это был дистанционный пульт управления кодовой радиостанцией, миниатюрный радиопередатчик, работающий в ультракоротковолновом диапазоне.

Грейвс вынул пульт, захлопнул щелкнувшую автоматическим замком шкатулку, хотел было закрыть сейф, но, на секунду задумавшись, пожал плечами и оставил его открытым: теперь это не имело значения. Неторопливо шагая к своему рабочему столу, Грейвс с довольной усмешкой вспоминал о том, как много разных лиц и в разное время пытались выведать у него тайну кодовой радиостанции, найти пути подхода к ней. И даже лучший из его сподвижников, товарищ и друг Нед Шайе, в последнее время все настойчивее домогался этого. Ограниченные, традиционно мыслящие люди! Им было невдомек, что добраться до кодовой радиостанции попросту невозможно: она намертво замурована в фундаменте, ее связывает с внешним миром лишь несколько маленьких штыревых антенн, выведенных в ряде внутренних помещений и снаружи дома. Имея в руках пульт, Грейвс мог управлять кодовой радиостанцией из кабинета, из комнат, даже из туалета, а равно из любой точки, удаленной от дома на расстояние до полутора километров. Замурованная радиостанция, не прибегая к использованию блока батарей, работала на подслушивание в дежурном режиме от практически вечного генератора, поставщиком энергии которого был кюрий. Точно такая же кодовая радиостанция была замурована за тысячи километров отсюда близ экватора в глубочайшей шахте оклинского месторождения урана. Связанная с поверхностью земли антеннами, она готова была принять команду Грейвса и послать ее на запальное устройство ядерного заряда.

Бережно положив пульт управления на стол, Грейвс занял кресло и устроился в нем поудобнее. Ему показалось было, что сигнальные лампы запылились, он даже достал из кармана белоснежный батистовый платок. Но нет, это лишь показалось – откуда бы взяться пыли в практически герметично закрытом сейфе? Все было обдумано, все решено, оставалось лишь действовать, и вот теперь Грейвс почувствовал легкое волнение и беспокойство. Нет, не потому, что ему предстояло как следует встряхнуть старушку-планету! Она заслужила эту кару так же, как и мерзостные людишки, жадно гложущие ее верхнюю кожицу. Грейвс беспокоился по другому поводу. Хотя весь комплекс аппаратуры был собран с максимальной надежностью и по дуплексной схеме, за долгое время пассивного дежурства какой-нибудь из блоков мог выйти из строя.

Грейвс откашлялся, как будто бы собирался произнести спич, положил пульт поудобнее и нажал крайнюю левую кнопку. Тотчас же загорелась встроенная в нее лампа, а через секунду вспыхнули и тут же погасли все сигнальные лампы пульта: автоматическая проверка его внутренней исправности и готовности прошла благополучно. Грейвс удовлетворенно хмыкнул и нажал крайнюю правую кнопку. Порядок нажатия кнопок тоже был закодирован, нарушение режима включения автоматически приводило к блокировке системы управления в целом. Встроенная в правую кнопку лампа загорелась не сразу, но Грейвс знал, что так оно и должно быть; эта команда требовала времени для реализации: кодовая передающая радиостанция переводилась с дежурного режима на боевой, подключаясь к основному блоку батарей, над крышей дома поднимались основная и дублирующая антенны дальней коротковолновой связи. Нажатием следующей кнопки Грейвс послал с этих антенн в эфир мощный импульсный кодовый сигнал, который должен был привести в боевую готовность приемную радиостанцию и запальное устройство в далеком Окло. Для компенсации эффекта непрохождения волн и разных случайных накладок коротковолновые кодовые сигналы посылались на четырех фиксированных волнах – 19, 25, 31 и 41 метр. Частоты лежали в диапазонах работы широковещательных радиостанций государственного значения, что гарантировало систему от воздействия предумышленных радиопомех. После нажатия последней центральной кнопки верхнего ряда пульт издал прерывистый гудящий сигнал, и вспыхнули зеленая и красная лампы рядом со своими клавишами. Система глобальной катастрофы была приведена в полную и окончательную готовность. Стоило теперь только нажать красную клавишу…