Текст книги "Тайна инженера Грейвса"

Глава 14

Известие о том, что Батейн сотрудничал с Грейвсом, не только удивило Рене, но и обеспокоило его, заставило задуматься. Он вдруг почти физически ощутил, как вокруг него затягивается некая незримая, но несокрушимая петля, приковывающая его к делу Грейвса, не дающая ему свободно действовать и располагать собой. Митчел, Аттенборо, Серлин, Шербье, Лонгвиль, Пьер, Робер, Хирш, Баррис и вот теперь Батейн – все они причастны к этому делу, все заинтересованы в нем так или иначе, все они и помогают и мешают. Их совместные, на первый взгляд, диффузно направленные усилия образовывали некую хитрую равнодействующую, Рене чудилось, она нацеливается, помимо воли каждого участника, чьей-то опытной, жесткой рукой. Чьей? Дяди Майкла, Аттенборо, самого Грейвса?

Наши опасения – все равно что снежный ком: достаточно подтолкнуть его под уклон, как дальше он покатился сам, все время нарастая в объеме. Рене вспомнил «хвост», рыжий Боб Лесли куда-то исчез. Хорошо это или плохо? И с дядей Майклом уже давно не было контактов. Телефон Смита у журналиста был, но использовать его разрешалось только в самом крайнем случае, а до этого еще не дошло. Обычно же детектив сам звонил Хойлу и путем наивного, с точки зрения Рене, но надежного, по уверению Смита, кода, основанного на заранее обусловленных иносказаниях, они легко договаривались и информировали друг друга. Дядя Майкл молчал уже больше недели! Что бы это значило?

Рене так задумался, что появление возле столика молодой прекрасно сложенной женщины застало его врасплох.

– Вы любите одиночество?

– Очень, – суховато ответил Хойл.

– И прекрасно, – безапелляционно заявила женщина, отодвигая стул.

Рене вовсе не собирался флиртовать и пускаться в любовные авантюры, но вежливая ссылка на даму, которая вот-вот должна подойти, нисколько не помогла.

– А я разве не дама? – спросила дева и бесцеремонно уселась за столик. – Меня зовут Анна.

Она была явно навеселе, но не исключено, что больше представлялась пьяненькой, чем была ею на самом деле. Поставив локти на стол, она бесстыдно глядела прямо в глаза Хойла нахальными чуть улыбающимися глазами.

– Вы англичанин?

– Увы, – скорбно вздохнул Рене.

– Это сразу видно. Только англичанин может сидеть как столб, когда все порядочные люди танцуют.

– Простите, разве могут столбы сидеть? Мне всегда казалось, что они стоят.

Анна захохотала, запрокинув голову, демонстрируя белые, как сахар, маленькие зубки и свежую, без единой морщинки шейку.

– Мой скучный, как Тауэр, англичанин шутит. Как вас зовут?

– Меня? – переспросил Хойл, раздумывая, стоит ли говорить ей свое настоящее имя, все зависело от того, кто она и зачем подсела к его столику. И представился: – Меня зовут Рем.

– Рем? Разве это человеческое имя? По-моему, это собачья кличка. По крайней мере, так зовут песика моей подружки. Впрочем, так звали и одного из основателей Рима. Ромул и Рем основали великий город, поездка в который стоит так идиотски дорого, – закончила она грустно.

– Вы изучаете древнюю историю? – вежливо поинтересовался журналист.

– Изучаете! Я бакалавр искусств, окончила Сорбонну. А вы думали, я уличная девка? – эти последние слова она выговорила с каким-то особенным удовольствием.

Рене мягко улыбнулся:

– Знаете, сейчас как-то стерлись грани между людьми. Стандартизация душа нашей эпохи.

Теперь в смехе Анны Рене слышались истеричные нотки.

– У вас острый глаз, – сказала она, переводя дыхание, – верно. Порядочные женщины стараются хоть немного походить на уличных девок доступность распаляет мужчину. А дорогие проститутки изо всех сил стараются играть в порядочность и строгость – это и пикантно и доходно. А вы, – вдруг в упор и без улыбки спросила она, – какую роль играете вы?

– Вот уже несколько лет пытаюсь быть журналистом. – Встретившись взглядом с официанткой, Рене подозвал ее улыбкой и кивком головы.

– Кому это вы строите глазки? – сейчас же воинственно спросила Анна, оборачиваясь.

– Надеюсь, вы выпьете со мной?

– Разумеется. Причем виски. А не вот этой подкрашенной водички, – она кивнула на «Шатонеф дю паи».

Пока Рене просил чистый бокал, Анна бесцеремонно и весьма неодобрительно разглядывала официантку.

– Ее миссия детопроизводство, – заключила она, когда девушка отошла от столика.

– Серьезная миссия.

– А у вас?

– Журналист должен быть всегда убежден в серьезности своей миссии. Как только эта убежденность теряется, нужно менять профессию, – Хойл проговорил это, глядя, правда, не на собеседницу, а на соусницу, стоявшую посредине стола.

– Рыцарь пера и бумаги, – презрительно сказала Анна, – почему вы не приглашаете меня танцевать?

– Не хочу нарушать таинство стриптиза.

Она мельком взглянула через плечо и передернулась.

– Мерзость! Зрелище для сластолюбивых стариков и импотентов.

– Пожалуй, вы слишком категоричны, – Рене поймал ее внимательный пытливый взгляд и опустил глаза. – В стриптизе есть и элементы эстетики.

– Вам мало для этой эстетики спальни? – Анна смотрела через плечо туда, где грустная девушка, подчиняясь ритму танго и словно позабыв об окружающих, сбрасывала с себя одежду.

– Эстетика! Если это эстетика, то почему нет мужского стриптиза?

– А в самом деле, почему? – заинтересовался журналист.

– Потому что равенство полов – блеф, а ваша эстетика только прикрывает скотство. Эллины были в десять раз выше и чище нас. Они любили саму гармонию человеческого тела, а не половую функцию, которая в нем скрыта. Они умели любоваться и мужским, и женским совершенством. С Афродитой соседствовал Арес, с Аполлоном – Артемида. Могущество олицетворял Зевс, а мудрость – Афина. Мы будем пить или нет? – вдруг прервала она себя с досадой.

Рене наполнил ее бокал и с улыбкой поднял свой. Пить Анна умела, впрочем, судя по всему, она умела многое. Теперь она смотрела на него не столько с озорной, сколько с грустной улыбкой.

– Как вы думаете, почему я к вам подсела?

– Любовь с первого взгляда? – предположил Рене.

– Любовь – это миф. Милый пуританин, вы, наверное, мечтаете об энергичной сексуальной партнерше?

Рене вежливо улыбнулся:

– Вы считаете себя энергичной?

– Разумеется. К тому же я независима и свободна как птица.

– Свободна? – Рене покачал головой. – В наше время невозможно быть свободным. На всех нас лежат незримые цепи условий и обязательств.

– Лежат. Только у одних это тяжелые ржавеющие кандалы, а у других нежные шелковые путы.

– Сети, – грустно подсказал Хойл.

– Сети, – согласилась Анна. – Хотите, я оплету вас своими сетями, милый журналист?

– Надолго?

– А если на всю жизнь? – Анна вздохнула и вдруг тихо, совсем тихо спросила: – Вы ведь Рене Жюльен Хойл, я не ошиблась?

У Рене екнуло сердце, но он сумел остаться невозмутимым. Что ж, по крайней мере, и внезапная отлучка Батейна, и нахальство этой девы получили какое-то объяснение.

– Допустим, – медленно проговорил он.

– Я еле опознала вас, все сомневалась. Вам привет от дяди Майкла, Рене. А вести не очень приятные.

Хойл успел овладеть собой и улыбнулся.

– Что ж, скушаю и такие.

– За вами организована крупная охота, поэтому будьте максимально осторожны. В свою гостиницу не возвращайтесь. Ваш друг с машиной?

– Да.

– Попросите его подвезти вас к «Амбассадору», подниметесь в триста шестой номер. Запомнили? «Амбассадор» и триста шесть. Там вас будут ждать друзья. – Наверное, она заметила настороженность, мелькнувшую в глазах журналиста, потому что добавила: – Вы можете позвонить портье и убедиться в этом. – Анна будто стряхнула с себя серьезность и призывно улыбнулась. А как насчет моих сетей, милый пуританин? Пусть не на всю жизнь, а хотя бы на вечер?

Рене понял, что поведение Анны было вовсе не игрой, а естественным проявлением натуры; другое дело, что у нее была и чисто утилитарная задача.

– Видит Бог, Анна, мне сейчас не до сетей! – вырвалось у него.

– Я не про сейчас. Когда-нибудь кончатся же ваши приключения! И если вы ухитритесь остаться живым, вспомните про Анну. Вот мой телефон. До встречи, пуританин. – И, послав Рене воздушный поцелуй, Анна встала из-за стола.

Батейна Рене заметил издалека. Геолог шел непривычно скорым шагом, неловко огибая столики, цепляя стулья и разбрасывая извинения. Хойл вдруг догадался, что Батейн сердится: когда сердится добрый человек, об этом всегда легко догадаться. Вот опытному прохвосту злость и ненависть вовсе не мешают сладко улыбаться и говорить комплименты.

– Долго же вы отсутствовали, – лукаво сказал Рене, когда Батейн уселся за столик. – Телефонные амуры?

Батейн фыркнул и сердито мотнул головой.

– Какие там амуры! Скоты! – Он хотел допить свое виски, но лед в бокале растаял, геолог неловко отодвинул его и чуть не уронил. – Меня атаковала смазливая мадемуазель и весьма недвусмысленно пожелала провести со мной сегодняшнюю ночь. Когда я ее прогнал, какой-то подвыпивший тип стал уверять, что я как две капли воды похож на его кузена, и требовал, чтобы в честь этого удивительного явления природы мы распили по рюмочке. Полагаю, все это делалось специально, чтобы подольше задержать меня. К вам тут подходил кто-нибудь?

Сердитые детские глаза геолога требовательно смотрели на Рене, врать не хотелось, да, наверное, в этом не было необходимости.

– Да, мы очень мило побеседовали с молодой и очень красивой дамой.

– Она вам угрожала? – нетерпеливо перебил Батейн.

– Нет, – не сразу ответил Хойл, выгадывая время, – за короткие секунды ему нужно было определить линию своего поведения. – Не угрожала. Но она посоветовала мне быть осторожным. И не ночевать сегодня в своей гостинице.

Секунду Батейн смотрел на журналиста, осмысливая сказанное: у него не было легкости и живости мышления, он думал неторопливо, зато обстоятельно.

– Верный совет, – решил он наконец. – Поедем ко мне? У меня такой номер, что, если приспичит, можно разместить и пять человек.

– Спасибо, – мягко ответил Рене, – но у меня есть где остановиться.

– Да? – словно удивился Батейн, и тень раздумья легла на его лицо. Надеюсь, не у Барриса?

– Нет. А почему вы надеетесь?

Батейн почесал кончик носа, как-то нерешительно поглядывая на Хойла.

– Почему? Вы не подумайте ничего плохого, Арт, вообще-то говоря, хороший парень, но, – Батейн замялся, – я совершенно случайно узнал, что он сотрудничает с ЦРУ.

Рене никак не отреагировал на это сообщение, и геолог поспешил добавить:

– Конечно, в этом нет ничего особенного, сейчас большинство людей, помимо основной работы, с кем-нибудь да сотрудничают. Я вот сотрудничал с Вильямом Грейвсом, вы работаете на Невилла, а Арт – на ЦРУ. Ну и что? Просто я подумал, что вам будет полезно узнать это.

– Полезно? Почему?

– Да мало ли почему! Все-таки это ЦРУ, а не профсоюз и не студенческое общество. – Батейн шумно вздохнул и просительно проговорил: – Может быть, мы расстанемся с этим заведением? А?

– Охотно, – согласился Рене и добавил после легкой паузы: – У вас неприятности?

– У меня? – удивился Батейн и рассердился, а когда он сердился, то не совсем внятно произносил слова, точно жевал их. – Это у вас неприятности, а не у меня! Знаете, что мне сказали по телефону? Чтобы я прекратил якшаться с вами, красным ублюдком, продавшимся коммунистам! А то, видите ли, мне будет плохо и завтра вместо Океанографического музея я попаду в госпиталь. Он мне угрожал!

Батейн буквально кипел от ярости, он раздраженно отодвигал от себя тарелки, брал своей ручищей то нож, то вилку и бросал их.

– Я не коммунист, Ник, – устало сказал Рене.

– А если бы и коммунист? Я не вижу в этом ничего плохого! Мне угрожали, понимаете? В этом паршивом княжестве угрожали мне, гражданину Соединенных Штатов! – Батейн выпятил подбородок, нахмурил брови и постарался принять вид величественный и грозный. – Я завтра же еду в посольство! Принять меня за сопливого слюнтяя, которого можно запугать по телефону!

– Успокойтесь, Ник, и не торопитесь. Повремените с визитом в посольство. Давайте прежде встретимся и поговорим. По-моему, беспардонная атака на меня и угрозы в ваш адрес связаны не с коммунистами, а с делом Грейвса.

Батейн застыл в неудобной позе, словно натолкнувшись на невидимое препятствие.

– С делом Грейвса, – повторил он и потер лоб. – Может быть… очень может быть. Знаете, Рене, а ведь мы были в свое время с Вильямом друзьями.

– Как? – изумился Хойл.

– Очень просто. Родство душ, хотя и на фоне потрясающего несходства идеологий. – Он пристально взглянул на журналиста. – Пожалуй, вы правы, надо поговорить. Звоните мне прямо с утра, у меня есть кое-какие мелкие дела, но я постараюсь освободиться.

– Отлично! А сегодня я попрошу вас об одной услуге – подбросьте меня к «Амбассадору».

– Какой может быть разговор!

Помахав на прощание Батейну, Рене вошел в роскошный холл гостиницы и, попросив у портье извинения, набрал телефон триста шестого номера.

– Слушаю, – послышался в трубке голос, от которого у Рене екнуло и забилось сердце.

Все еще не веря себе, Хойл спросил:

– Я не ошибся, это триста шестой номер?

– Не ошибся, сынок, не ошибся. Только без имен и без эмоций. Поднимайся ко мне.

Конечно же, это был дядя Майкл!

Майкл Смит расположился в номере по-домашнему, на нем была видавшая виды, неопределенного цвета любимая пижама и мягкие домашние туфли. На столике (номер был невелик и это был именно столик, а не стол) стояли тарелки с сыром, разрезанным грейпфрутом и сифон с содовой водой.

– Дядя Майкл! Какими судьбами?

– Неисповедимы пути Господни, сынок, – старый детектив улыбался, но его темные, близко посаженные глаза оставались серьезными, они оглядывали, ощупывали Рене, точно взвешивали. – Есть ты, конечно, не хочешь!

– Я прямо из ресторана!

– Знаю, – Смит похлопал его по спине и подтолкнул к столику, – садись. Садись и рассказывай, что случилось за последние дни. А я закончу свой ужин, если только это можно назвать ужином.

– Да, но вы – и вдруг Монте-Карло!

– Это довольно хитрая и любопытная история, – согласился Смит, – но оставим ее на десерт. А сначала поговорим о тебе.

Рене поймал себя на мысли, что Майкл Смит и Батейн чем-то похожи. Высокие, костлявые, неторопливые и обстоятельные. Но было и ощутимое различие между ними, и суть его была вовсе не в возрасте. Батейн, несмотря на свой безусловно высокий интеллект, был раскрепощен, даже разболтан и внешне, и психологически. А у Смита за его обстоятельной неторопливостью угадывалась волевая собранность.

Неспешно управляясь с сыром и грейпфрутом и время от времени отпивая глоток содовой, Смит очень спокойно слушал рассказ Хойла, не выказывая никаких эмоций – ни одобрения, ни порицания, лишь время от времени задавая короткие уточняющие вопросы. Когда Рене передал свой разговор с Анной, детектив пробормотал что-то вроде: «Дамы не могут без фокусов, без того, чтобы не закинуть и личную наживку».

– Анна – ваш человек? – поинтересовался журналист.

– Нет, сынок. Просто Пьер оказал ей в свое время серьезную и деликатную услугу. Ну, и она согласилась нам помочь, не безвозмездно, конечно.

– Она и правда бакалавр искусств?

– Истинная правда. Красивая женщина, я тебя понимаю, но всему свое время. Поехали дальше.

– Один вопрос, дядя Майкл. За мной действительно организована крупная охота?

– Конечно. Иначе зачем бы я приехал сюда?

– Но с какой стати? – вырвалось у журналиста. – За мной?

– Ты бы сам мог догадаться, – усмехнулся детектив и, что было совсем не в его обычаях, подмигнул Рене. – Но не будем терять времени, продолжай.

К удивлению Хойла, Смит очень серьезно отнесся к тем телефонным угрозам, о которых с таким возмущением говорил Батейн. Жестом руки детектив остановил журналиста и, поглаживая рукой свой успевший к ночи обрасти подбородок, глубоко задумался. Подняв глаза и явно продолжая думать о чем-то своем, Смит переспросил:

– Ты хорошо, а лучше сказать, буквально запомнил? Красный ублюдок, продавшийся коммунистам, – так тебя обругали?

– Батейн сказал мне именно так.

– А может быть, он напутал, этот Батейн? Разъярился, рассердился и сгустил краски!

Рене покачал головой:

– Не думаю. Не такой человек Батейн, чтобы нафантазировать. Нет, это было сказано тем, кому такие слова привычны, как вам поридж на первый завтрак. Почему это вас волнует, дядя Майкл? Чушь – она и есть чушь.

– Меня не это беспокоит, сынок, – Смит опять погладил подбородок, впрочем, об этом потом. Продолжай!

Они подошли к финишу почти одновременно: Рене к концу повествования, а Смит к концу скромного ужина. Смит аккуратно вытер губы носовым платком, который заменял ему салфетку, спрятал в холодильник остатки сыра и закурил. Рене нацедил полный стакан содовой, но Смит дал ему сделать всего два глотка.

– Не сразу, Рене, не сразу.

– Почему? Я хочу пить! – удивился журналист.

– Понимаю. Когда целый день употребляешь алкоголь, к ночи обязательно хочется пить. Но вода ледяная, долго ли схватить ангину? А тебе нужно быть в форме: предстоят бои!

– Бои, схватки, сражения и битвы! – Хойл засмеялся. – Надеюсь, с применением лишь обычного оружия?

– Об этом следует спросить Вильяма Грейвса, – хладнокровно ответил детектив, а Рене невольно посерьезнел. – Но ведь до него сначала нужно добраться?!

Откуда-то из-под пижамы Смит извлек вороненый пистолет среднего размера и протянул журналисту.

– Держи, незаряженный. Обращаться с пистолетом умеешь?

Принимая пистолет, Рене с некоторым удивлением взглянул на Смита, но тот не обратил на этот взгляд никакого внимания и преспокойно курил.

– Я вырос в Штатах, – журналист передернул кожух, заглянул в канал ствола, спустил курок, – а кто же там не умеет обращаться с оружием? Обычный пистолет, без всяких новомодных фокусов.

– Специально такой и подбирали.

Взвесив пистолет на ладони, Рене перевел взгляд на детектива:

– Неужели дойдет и до этого, дядя Майкл?

– Почему дойдет? – сердито спросил Смит. – Разве уже не дошло? Разве тебе не тыкали стволом в брюхо?

– Так то мне. – Рене вытащил обойму, пересчитал, на сколько патронов она рассчитана, и снова загнал в рукоятку. – Скажу вам откровенно, дядя Майкл, не по душе мне это. Гангстер я, что ли?

– В нашем свободном мире каждый человек – немножко гангстер. – Смит некоторое время насмешливо разглядывал Хойла, а потом успокоил: – Это на крайний случай. Кроме того, есть один секрет, с которым я хочу сейчас тебя познакомить.

Смит докурил, размял сигарету в пепельнице, чтобы не дымила, и достал из кармана пластмассовую коробочку, на которой был изображен пистолетный патрон и можно было прочитать надпись «Спесиаль».

– А еще что у вас есть? Бомба замедленного действия?

– Нет, бомбы у меня нет, а вот гранатка есть, – сказал Смит, извлекая пластмассовый шарик с грецкий орех величиной, на нем угадывалась та же надпись – «Спесиаль». Взвешивая коробочку с патронами и гранатку на ладони, детектив любовно проговорил: – Наша фирменная продукция. Истинно гуманное оружие, не в пример ядерной бомбе. – Смит аккуратно, двумя пальцами взял шарик, полюбовался им и положил на стол. – Дает вспышку света силой больше миллиона свечей, которая длится всего четырнадцать тысячных секунды. Но этого вполне достаточно, чтобы твои враги на десяток-другой секунд ослепли. Бери их голыми руками или давай деру в зависимости от обстановки! – Детектив снова приподнял шарик. – Перед употреблением взбалтывать: сдвинуть вот эту шторку и нажать кнопочку.

– Прометеев огонь, – вздохнул Рене.

– Вот именно, – спокойно согласился Смит. – Прометеев огонь последней четверти двадцатого века.

Он снова положил шарик и открыл пластмассовую коробочку: в ней в два ряда стояли восемь штук патронов, гильзы у них были необычно длинными, головки пуль едва выглядывали из них.

– Это для твоей обоймы. Снаряжай.

Пока Рене занимался этим нехитрым делом, Смит пояснил, что патроны с секретом, и рассказал, в чем именно состоит этот секрет.

– У них единственный серьезный недостаток: дистанция действительного боя всего три метра. Но действие практически мгновенное, а через десяток минут, что, конечно, очень важно для нашей с тобой пуританской морали, все проходит без следа: хоть под венец, хоть за руль автомобиля. В туалете под полотенцем нательная сбруя с кобурой, в ней найдется место и для гранатки. И помни, с этой минуты снаряженная кобура – такая же необходимая принадлежность твоего туалета, как штаны или туфли. А пока спрячь это хозяйство в карман, привыкай.

Взвешивая пистолет на ладони, Рене философски промолвил:

– И это вместо рыцарского меча и доспехов! – Укладывая оружие в карман, он поднял глаза на Смита. – Как вы не побоялись везти такие штучки через границы и таможенные барьеры?

Детектив досадливо поморщился:

– Не говори глупостей! Я лишь два часа назад взял все это в вокзальной камере хранения.

– Неужели все так серьезно, дядя Майкл?

– Боишься?

Рене повел плечами, чувствуя непривычную тяжесть пистолета на груди.

– Нет, но у меня такое впечатление, что я – это уже не совсем я. И что настоящая жизнь кончилась и началось кино.

– А когда во время демонстрации протеста ты проломил голову здоровенному бобби, это тоже было кино?

– Тоже кино.

– Ну и правильно! – вдруг сказал детектив. – Это нормальное чувство здорового человека. Когда я, видавший виды старик, иду на опасное дело, у меня тоже возникает эдакое киношное ощущение. Но не будем преувеличивать, сынок. Оружие – всего лишь страховка: мне вовсе не улыбается увидеть тебя в больнице или на кладбище только потому, что ты в момент истины оказался с голыми руками. И хватит дамских разговоров.

Смит сказал, что дело Грейвса, долго и неторопливо варившееся, постепенно двигавшееся к разрешению, вдруг накалилось добела и, накалившись, – прояснилось! До недавнего времени конкуренты, претендующие на дело Грейвса, предпочитали выжидать, контролировали друг друга и старались всеми правдами и неправдами получить возможно большую информацию. А теперь началась открытая, рискованная и опасная игра.

– И знаешь, кто виновник такого поворота событий? Ты! – Детектив ткнул Рене пальцем в грудь и, откинувшись на спинку кресла, засмеялся, очень довольный эффектом, который произвело это сообщение.

– Я?!

– Конечно! Люди среднего достатка, споткнувшиеся на пути к финансовому Олимпу, любят афишировать свое равнодушие и даже презрение к деньгам. Но это лишь маска! Другое дело, что она может быть и подсознательной. В нашем мире купли-продажи деньги – это все. Можно посмеиваться над миллиардерами, ругать и чернить их, но эдакий трепет перед их всесилием и вседозволенностью сохраняется у каждого. За последние дни ты вступал в контакты с четырьмя разными, не похожими друг на друга людьми: Хиршем, Баррисом, Батейном и Анной. Скажи, разве хоть один из них так или иначе не интересовался твоим знакомством с семейством Бадервальдов?

Рене призадумался и обнаружил, что дядя Майкл прав. Хирш интересовался этим обстоятельством всерьез. Баррис – вскользь, мимоходом, Батейн подшучивал над ним, но каждый отдал Бадервальдам определенную дань. Разве что Анна не проявила никакой заинтересованности, но, может быть, она не в курсе событий?

– Вот видишь, – резюмировал Смит, выслушав ответ Рене. – Скорее всего и Анна пронюхала об этом, иначе какого черта она бы так напрашивалась на продолжение знакомства?

Детектив пояснил Хойлу, что, поскольку охота за делом Грейвса ведется довольно давно, представители разных фирм и организаций имели возможность нащупать друг друга и либо очно, либо заочно познакомиться. В результате, как это чаще всего и случается в подобных ситуациях, многие агенты начали двойную и тройную игру и на свой страх и риск, и с ведома нанимателей. Вся эта совокупность агентов образовала сложную систему, пронизанную тайными связями и информационными каналами. Сенсационное известие о том, что темной лошадке, скромному журналисту Рене Жюльену Хойлу покровительствует могущественное семейство Бадервальдов, с быстротой телеграфа распространилось и до предела накалило обстановку. Об огласке позаботился, конечно же, и Спенсер Хирш, которому выгодно обострить соперничество и набить цену делу Грейвса. Конкурентам было предельно ясно, что в неторопливой позиционной борьбе Бадервальдов не переиграть. Поэтому они заторопились, пошли на риск, выложили все козыри, которые накапливали и приберегали. Особенно активизировалась террористическая группа, с представителями которой Рене, помимо его воли, пришлось познакомиться. Но активизировавшись, террористы «засветили» себя и позволили разгадать их замыслы и намерения. Выяснились удивительные вещи! Оказывается, именно в эту группу входил в свое время Вильям Грейвс, скорее всего, он и был ее мозговым центром, духовным организатором и вдохновителем. Робер Менье был личным телохранителем Грейвса и сопровождал его при поездках в Габон. Вильям Грейвс не только покинул деловой мир, он скрылся и от своих товарищей-террористов. Почему – об этом можно только гадать, но проделал он эту операцию внезапно и очень ловко! Вместе с ним исчез и один из его ближайших помощников, Нед Шайе. Террористы пришли в ярость. Заклеймив Грейвса отступником и предателем, они поклялись отыскать его, наказать и, несмотря ни на что, заставить довести до конца свои замыслы. И вот что интересно и чрезвычайно важно: судя по всему, Вильям Грейвс вместе с Недом Шайе обосновался где-то в Монако. Скорее всего, он поселился здесь потому, что намеревается принять участие в ликвидации своих финансовых дел, но в интересах безопасности планирует выход на открытую арену лишь в самый последний момент. Судя по всему, террористическая группа каким-то косвенным образом давно держала Грейвса на прицеле, хотя никак не могла выйти на него напрямую. Напрашивается мысль, что террористы уцепились не за Грейвса, а за его друга и помощника Неда Шайе, который вел более открытый образ жизни. Дело в том, что вчера вечером Шайе был похищен и сейчас находится в качестве пленника в местной штаб-квартире террористов. Надо думать, что похищение не дало террористам нужных сведений, потому что вчера же было принято решение о похищении и Рене Хойла. У этих деятелей преувеличенное мнение о его информированности. А потом террористы надеются, что Рене будет хорош и в качестве заложника, обладание которым позволит выставить ряд требований Спенсеру Хиршу: как-никак, Рене Хойл любимец Бадервальдов! И если бы не предусмотрительность старого дяди Майкла, то Рене, вместо того чтобы рассиживаться в кресле и потягивать содовую, получал бы сейчас оплеухи и наркотики, которые развязывают языки.

– Но откуда вам известно все это? – наконец-то решил спросить Рене, ошарашенный потоком сенсационных новостей.

– Джинджер, – не без самодовольства сообщил Смит.

– Джинджер? Не понимаю!

– Тот самый рыжий Боб Лесли, который в свое время не отставал от тебя ни на шаг, – пояснил детектив. – Ты не смотри на его внешнюю простоту и наивность, это один из самых опытных агентов Чарльза Митчела. В деле Грейвса по линии Аттенборо он с самого начала, ты вовсе не первый представитель, которого он сопровождает. Уж какую игру вел Джинджер двойную или тройную, по своей инициативе или с санкции шефов, добровольно или по принуждению – не знаю. Но я сразу понял, что в нынешней ситуации он работает в контакте с террористами. Сценка с автомобильной слежкой, твой «ловкий», ты уж прости меня, сынок, очень наивный уход из-под контроля с помощью наскоро сфабрикованного двойника, был всего лишь комедией, которую разыграли, чтобы ввести в заблуждение тебя, а может быть, и Аттенборо. А Джинджер давно у нас на крючке: помимо своих основных дел, он довольно ловко проворачивал выгодные операции с наркотиками. Честно говоря, я держу эту карту про запас, чтобы при нужде, когда Митчел зарвется, взять его за горло. Вчера Джинджера поставили перед дилеммой: или громкий скандал с перспективой надолго сесть в тюрьму, или полная откровенность по делу Грейвса. Боб Лесли – парень разумный и выбрал последнее.

– А наркотики? – не удержался от вопроса Рене. – Пусть молодежь и дальше травит себя?

Детектив добродушно улыбнулся:

– Нельзя быть таким прямолинейным, Рене. Искусство требует жертв, а всякое серьезное дело нуждается в компромиссах. Не будем отвлекаться, мы подходим к самому главному. – Смит закурил очередную сигарету. – Темные дела предпочитают делать ночью: варфоломеевская ночь, ночь длинных ножей, хрустальная ночь и все такое прочее. У наших террористов сегодня грейвсовская ночь: они решили провести ряд операций, кого-то похитить, кого-то допросить, кого-то запугать, чтобы к утру наверняка выйти на Грейвса и заполучить его. О чем говорит все это?

Хойл задумался.

– О том, – медленно проговорил он, – что силы террористов сегодняшней ночью будут распылены.

– Верно! И грешно было бы не воспользоваться такой благоприятной ситуацией. – Майкл Смит был оживлен и уверен, он чувствовал себя в такой обстановке как рыба в воде. – Резиденция, где содержится Нед Шайе, нам известна, охранять его сегодняшней ночью будут слабо. Поэтому тактика наших действий ясна, как слово Господне: надо проникнуть в резиденцию, выкрасть, а лучше сказать, освободить Шайе и с его помощью выйти на Грейвса.

– И кто же это сделает?

Смит глубоко затянулся табачным дымом.

– Тут-то и начинаются сложности, сынок, – детектив оглядел журналиста. – Лично ты согласен рискнуть?

– Согласен! – с неожиданной даже для него самого решительностью ответил Рене.

Видя, что детектив смотрит на него удивленно и несколько недоверчиво, журналист сказал, что, занимаясь делом Грейвса, он о многом передумал. От того, насколько он будет ловким, мужественным, находчивым, могут измениться судьбы многих миллионов людей, может сместиться русло мировой политики. И Рене дал себе слово разобраться в деле Грейвса до конца, чего бы это ему ни стоило.

– Ты проникся чувством ответственности перед людьми, сынок, резюмировал Смит.

– Пожалуй. И знаете, что послужило причиной? Встреча с Элизой, с девочкой, которую я почти позабыл!

Рене как мог рассказал Смиту о своей необычной встрече. Он не сразу заметил, что детектив слушает его со снисходительной, может быть, даже ироничной улыбкой. Рене обиженно умолк.

– Не сердись, сынок. В молодости не так-то легко разобраться, что движет тебя по дорогам жизни. Элиза – не причина, а повод, спусковой крючок душевного перелома. Ты повзрослел, поумнел, изменились масштабы твоих чувств и желаний. Я это понял еще во время той встречи, которая состоялась в пабе, иначе никогда бы не позволил тебе ввязаться в эту историю. Ты стал похож на своего отца, Рене, а он был мужественный и честный человек. Не в мелочах, тут он мог приврать и обвести вокруг пальца, а по-крупному. Встреча с Элизой только помогла понять тебе, кем ты был и кем стал. Но вернемся к делам, они не ждут. Ты согласен рискнуть, я в этом не сомневался, но это проблемы не решает. Один ты не справишься, а я в это дело ввязаться не могу, – детектив виновато взглянул на Хойла и уже сердито, чтобы ему не противоречили, повторил: – Не могу, и все тут! Я человек старого закала, блюститель порядка, состою на государственной службе и не могу себе позволить лезть во всякие авантюры, даже с самыми благородными намерениями!