Текст книги "Братья и сестры по оружию. Связные из будущего (сборник)"

– Что?! – Тут доктор изумился. – Черт знает что такое?! Танкова, вызовите охрану. Кто там у нас есть?

– Зови, Матильда. Только в этот херов журнал загляни. Я профессору два слова наедине скажу. – Катя поправила за ремнем колотушки гранат.

Мотя попятилась.

– Вали отсюда, корова блудливая! – гаркнула на нее Катя.

Товарищ военфельдшер исчезла.

– Да вы, барышня, буйная, – с некоторым интересом проговорил доктор. – Бомбой в меня швырнете? Здесь, если вы не изволили заметить, раненые кругом.

– Простите, – пробормотала Катя. – Привычка у меня дурная – оружие щупать. Времени объясняться, честное слово, нет.

– Понимаю, у вас задание. Срочное.

– Это тоже. Я что хочу сказать… Немцы прорвались. Бой на Горе идет. И на Корабельной стороне фрицы крепко зацепились.

– Ну и? – Старик совершенно спокойно приподнял бровь.

– Наши отходят к городу и к Херсонесу. Через сутки или двое немцы будут здесь. Сколько я могу посадить в трехтонку?

– Глупости не говорите, барышня. У нас здесь почти пять сотен раненых. Не считая личного состава двух госпиталей. Обещали эвакуировать морем…

– Доктор—…Катя смотрела в старческий острый кадык, туда, где из-под халата торчал грязный воротничок кителя. Кто он все-таки по званию?

– Глупо, – проскрипел доктор и вдруг ухватил Катю за комбинезон и свирепым рывком втянул в ординаторскую. – Валюша, покиньте-ка нас на минутку. Живенько!

Миниатюрная женщина, возившаяся у кипятящихся инструментов, испуганно выскочила за дверь.

– Вы мне весь госпиталь всполошите, – злобно зашипел старик. – Нам еще паники не хватало. Что там происходит? Говорите немедленно.

– Я сказала. Я из штаба. Немцы прорвались. Согласно приказу командующего Северо-Кавказским фронтом, эвакуации не будет. Приказ такой товарища Буденного. Слышали, да?

– При чем здесь приказ? У меня раненые. Я понимаю – «До последнего патрона, до последней капли крови». Но раненые драться не могут, – старик блеснул очками в сторону двери. – Их необходимо посадить на корабли, вывезти в тыл и лечить. Как, черт бы вас побрал, иначе? Понимаете?

– Понимаю. Возьму тех, кто сможет самостоятельно дойти от машины до борта корабля. Тех, кто не может стрелять. Тех, кого немцы расстреляют без колебаний. Тех, кто доживет до Новороссийска в тесноте без медицинской помощи. Попробую их посадить на корабль.

Доктор глянул надменно:

– Отберете и попробуете? Барышня, знаете, кто вы такая?

– Знаю. Сука я. Не возражаю. Не могу я предложить ничего лучшего.

Доктор покачал головой.

– Насколько я понимаю, иных вариантов действительно может и не быть. Хорошо. Сейчас подготовят документы и начнут погрузку. Что там еще у вас?

– Ничего. Мотька сама справку найдет.

– Замечательно, – доктор дернулся к двери, но обернулся. – Послушайте, почему? Почему бросили? Почему даже раненых?

– Не бросили. Флот не может подойти. Его топят. Прорвутся подлодки, катера и самолеты. Сделают все, что могут. Но здесь остаются тысячи. Вы человек военный.

– Значит, миноносцы на раненых не меняют? Вот так-то. Согласно приказу бывшего полного кавалера Святого Георгия? Что ж, вы ординаторскую покиньте, сестрам работать нужно, – доктор вышел.

Катя шагнула в гудящий одним непрерывным стоном коридор, прислонилась спиной к обшарпанной, когда-то побеленной стенке и опустилась на корточки. Рядом неровно всхрапывал пробитой грудью рослый моряк. Вздрагивала восковая, грязная рука. Вздрагивала синими крыльями чайка татуировки.

Катя старалась смотреть только на носы своих ботинок. Держатся еще. Вид, конечно, не парадный, но держатся. И комбез неплох. Пропитка помогает, что ли?

Только не думать, не смотреть.

– Эй, красивая, не горюй.

На Катю смотрел раненый, лежащий у противоположной стены коридора. Правая рука в угловатой толстой повязке, уцелевшая лапа прижимает к груди мятую бескозырку. Торчит гипсовая кукла-нога. Улыбнулся бескровными губами:

– Ох, Егор, прикинь, глазки-то какие. У вас в туманах разве такую красоту обнаружишь?

– Товарищ, девушка явно питерская, – прохрипел боец, с головой, сплошь замотанной бинтами, из-под которых блестел единственный глаз. – Интеллигентное изящество у девушки. Но вот слезы – это лишнее. И так сыростью от моря тянет.

– Я не плачу, – сказала Катя, яростно сморгнув. – Тут дух лекарственный, глаза режет.

– Да, дух тут не куртуазный, – согласился тот, что с бескозыркой. – Мы сами с трудом притерпелись. Так что, плоховато там на высотах?

– Деремся, – сказала Катя.

– Да ладно тебе, зеленоглазая. Мы слышали, что ты дивизионному Титанычу говорила. Значит, пятимся? Да ты не бойся, мы в истерике кататься не начнем, силенок маловато. Конец обороне, видать, скоро?

Катя лишь на миг опустила ресницы.

– Спасибо, что без агитации, – прохрипел питерец Егор из-под бинтов. – Я сам политрук, слово ценю. Ну, вы там все-таки, кого сможете, эвакуируйте.

– Давай, двигай, ленинградка, – поддержал моряк. Только ты это… гранаткой не поделишься? А то у нас на двоих полторы руки – натуральная полундра. Братва, вон, винтарь оставила, – он показал глазами на винтовку, стоящую в изголовье. – Да нам с такой мортирой теперь развернуться трудновато.

Катя нащупала под комбинезоном «парабеллум», сунула в горячую ладонь.

– Вот это дело, – оживился матрос. – Ох, зеленоглазая, вот это успокоила. Что ж я такую богиню раньше не встретил?

– Ребята, вы только поразумнее, – прошептала Катя. – Жизнь, она по-разному повернуться может.

– Да ты не беспокойся, – прохрипел Егор. – Я присмотрю. С умом распорядимся. Сейчас силенок поднакопим, глядишь, на свежий воздух выползем.

– Давайте, – Катя сунула под бок одноглазому немецкую «колотушку». – Только вы уж без суеты. А то за кого нам после войны замуж выходить?

– Ого, ловлю на слове, – обрадовался матрос. – Давай, сразу выбирай. Кого осчастливишь?

– Вот жук, – прохрипел Егор. – И здесь ловчишь. Кто меня, такого кота в мешке, выбирать станет?

– Ничего, в бинтах даже загадочней, – улыбнулась Катя. – Ладно, после победы решим. Держитесь, парни.

Катя автоматически дошагала до выхода. На дворе жгло злое солнце. В машину грузили кряхтящих и ругающихся раненых. Рядом дивизионный врач Титаныч злым тихим голосом отчитывал покрасневшую Мотю.

– Ваша подруга, изволите видеть, настаивает на отправке рядового Окунева.

– В виде исключения, доктор, – пробормотала Катя.

Титаныч глянул на нее:

– Окунев – не ходячий.

– Виновата. Он вроде как родственник.

Доктор зыркнул на Мотю.

– Что стоите, Танкова? Хотели грузить, так грузите. Только поживее. Документы и сумку не забудьте.

Мотя-Матильда засеменила в корпус, а доктор осуждающе сказал Кате:

– Что-то вы, срочная барышня из органов, расслабились. Сопли нам здесь ни к чему.

– Солнце яркое, – пробурчала Катя, усиленно смаргивая.

– Что вы хотите, июль на дворе. Так, Танкову я отправляю с вами. В качестве сопровождающего.

– Спасибо.

– Не за что. У вашей подруги супруг – капитан 2-го ранга. Обстоятельство, в данном случае, отягощающее. Уж спровадьте ее подальше. Я Николая Ивановича лично знаю. Рассудительный и достойный врач. В отличие от некоторых взбалмошных особ.

– Понимаю. Спасибо. Извините, вас как зовут? По имени-отчеству?

– Какое это имеет значение? – удивился старик. – Положим, зовут меня Ричард Титович Рябинский.

– У меня мужа Ричардом звали.

– Поздравляю, – дивизионный врач хмыкнул. – Знаете, барышня, убирались бы вы отсюда побыстрее. Отвлекаете.

– Есть убраться.

Катя запрыгнула на колесо, ухватилась за борт «ЗИСа». Двенадцать человек бурчат, ворочаются, освобождая место носилкам с Окуневым. Мальчишка бледный, как бумага, но в сознании. Глянул на «посыльную-диверсантку» с суеверным ужасом. Ничего, потерпит, – перебинтовать его успели.

– Товарищи бойцы! Внимание сюда. Сержант отдельного эвакуационного отдела Мезина. Временно принимаю командование над вверенным мне личным составом. Требую терпения, спокойствия и осознания серьезности ситуации. На ухабах не орать, материться шепотом. Панические настроения давить или пережевывать самостоятельно. Пересадка на плавсредство пройдет в строго назначенное время. По поводу пописать-попить, уколоться и забыться, обращаться к заместителю по медицинской части военфельдшеру Танковой. Вопросов нет? Нет. Поехали.

8.44. Немцы успели перебросить на берег Северной бухты подкрепление. По Воловьей балке прорвались на гору Суздальскую. Одновременно атакуют через Инкерман и по шоссе мимо Шампанстроя. Наши части IV сектора обороны медленно отходят. В III секторе остатки 345-й стрелковой и двух бригад морской пехоты, в районе Инкерманского болота ведут бой в полуокружении. В Лабораторной балке гаубичная батарея Чапаевской дивизии занимает позиции для стрельбы прямой наводкой.

3. Полдень

– Где он?

– ДК ремонтников. – Мотя сидела насупившаяся, прижимая к груди свернутую шинель, в кузов сунуть не успела. – Туда в убежище раненые переведены из эвакопункта, разбомбленного на Бастионной. Там твой Чоботко. Я говорила, осколочное стопы у него.

– Замечательно. В смысле, что нашелся наш краснофлотец, замечательно. – Катя пыталась вести машину мягче, дорога была сплошь изрыта, а «ЗИС» слушался руля так себе. – ДК ремонтников – это тот, что на Карантинной? Придется нам туда заскочить по-быстренькому.

– Ты же командовать взялась, – не без яда заметила Мотя. – С какой это стати ты сержантом объявилась?

– Я раньше из скромности не признавалась. Чтобы тебя не нервировать. Теперь пришлось, у нас пассажиры и со шпалами на петлицах имеются.

– Это у них на позициях шпалы были, – поджала губы Мотя. – Здесь различие одно, характер поражения и тщательность первичной санобработки. Ты рули нормально. Как нарочно трясешь. Люди все-таки.

– Блин! Я же первый раз за рулем этой «антилопы». Хочешь, сама веди, – Катя, бормоча ругательства, объехала вдребезги разбитый санитарный автобус.

– Материшься, – с осуждением проронила военфельдшер. – Ты же, наверное, образованная. Или вам в «органах» матюгаться разрешается?

– Нам в «органах» все разрешается. Кроме того, чтоб задание не выполнить. Ты в этом подвальном госпитале бывала?

– Была как-то. Давно, еще в прошлом году. Там нормальное бомбоубежище тогда было. Мы на концерт ходили, и вдруг налет объявили. Пришлось прятаться.

– С мужем ходила? Или с Володечкой?

– Ни с тем и ни с другим, – злобно ответила Мотя. – Тебе-то какое дело?

– Никакого. Просто удивляюсь, как это ты все успеваешь. И дети у тебя, и романов целая куча.

– Что ж, я про войну и на минуту забыть не могу?!

– Можешь-можешь. Не ори. Я сама девушка распущенных нравов.

– Не смей про Володечку так думать! Баранку держи, – кидает так, что зубы клацают. Растрясет раненых до кровотечений, что я сделаю?

– Я стараюсь. Ты зачем Окуня повезла? Он, по-моему, не слишком транспортабельный.

– Ему операция нужна. Сложная, в ППГ не сделать, – угрюмо сказала Мотя. – Ричард Титаныч сам его смотрел. Может, до Новороссийска довезем. Володечка с поста мальчишку специально отправил. Окуневу, кажется, еще и шестнадцати нет. Добровольцем пошел, дурачок.

– Я и смотрю, сопляк совсем, – Катя вздохнула. – Значит, как нам к Матросскому бульвару выскочить? Я город неважно знаю.

По кабине забарабанили, и из кузова многоголосо заорали:

– Воздух!

Катя распахнула дверцу кабины. Со стороны моря, в слепящем солнечном свете, заходило несколько самолетов. Сержант Мезина плюхнулась на сиденье.

– Останавливаться не будем. Все равно мы нашу калеченую гвардию высадить не можем. Да затяни ты, наконец, ремешок каски, мать твою!

Мыслей не было, ничего не было, только руль неудобный да клубы пыли, летящие в лишенную лобового стекла кабину. Катя сосредоточилась на воронках, слева-справа, зевнешь, кувыркнется трехтонка. Как в спарринге: удар, удар – не среагируешь – конец. Дорогу заволокло дымом и пылью. Катя чудом увернулась от возникшего перед капотом разбитого трактора. Вверху ревели моторы, «штуки» отрабатывали по высоте чуть правее, но дороге тоже доставалось. Вой сирен пикировщиков лопался во взрывах бомб. Катя пригибалась к рулю, Мотя, держась за каску, сползла на пол кабины. Машину тряхнуло, корма поднялась в воздух, показалось, перевернется. Устояли. Катя отвернула от глубокой воронки, проскочила клубы дыма, успела мельком разглядеть полузасыпанное каменной крошкой тело в форменке. Переднее колесо подскочило на живом или мертвом. Еще воронка, какие-то ящики, растянутая драными сухими кишками маскосеть, плита от миномета. Осыпавшаяся на дорогу ограда из ракушечника. Мимо промелькнул остов дома. Еще труп в выгоревшей добела защитной форме. Грохот бомб отдалился. Катя расслышала лязг кузова и звуки близкой стрельбы. Пулеметы, хлопки мин. Должно быть, Николаевка. Бой идет восточнее.

Бампер сшиб что-то относительно легкое, отлетевшее с хрустом. Справа горел дом. Бежали несколько бойцов. Последний, без винтовки, придерживал перебитую руку. Катя прибавила газа, обогнала бойцов, протиснулась между двумя разбитыми машинами. Из кузова изрешеченной полуторки свешивался полуголый человек. С бритого черепа часто капала кровь.

– Катя, остановись, – дрожащим голосом попросила Мотя. – Посмотрим, у нас, наверное, всех поубивало.

– Позже. Сейчас встанем, – прикончат.

10.12. Гора Суздальская – хутор Дергачи – хутор № 29, – противник пытается окружить 8-ю бригаду морской пехоты. Высота 74,0—57,5, отметка 111, 7-я бригада морской пехоты сдерживает противника, прорывающегося к серпантину Ялтинского шоссе. Дорога Чертова балка – Дергачи, – батальонная колонна немцев попадает в огненный мешок частей 25-й Чапаевской дивизии. Погода – штиль. Непрерывный артиллерийский огонь и бомбоудары немцев. Наша авиация (два «Ил-2» и три «И-16») вылетала на штурмовку противника.

Пришлось встать. Разбитую дорогу пересекали тягачи с 122-миллиметровыми пушками. Батарея уходила к Казачьей бухте. Значит, боезапас исчерпан. Оттягивают орудия подальше от прорыва.

Катя, облокотившись на руль, смотрела, как потрепанный «Коминтерн»[52]52
  «Коминтерн» – тягач производства Харьковского паровозостроительного завода.


[Закрыть], надрываясь, выволакивает восьмитонное орудие. Гусеницы обрушили бруствер траншеи, вырытой у развалин домика. Пригород.

– Ну, что стоим? – Мотя выглянула на затянутое дымом небо. – Объезжай их как-нибудь.

– Вы, Матильда Матреновна, успокойтесь. Сейчас последний протащится, и двинемся. А если немец прилетит, нам что здесь, что на сто метров вперед, без разницы.

– Гады, прямо по головам ходят. Куда наши зенитчики смотрят?

– Да все туда же, – пробормотала Катя. – Нынче зенитчики, как я, на посылках. Нечем фрицев сбивать.

– Слушай, я в кузов гляну. Побило ведь всех там.

– Сейчас хоть в каком-то укрытии встанем, посмотришь.

Остановились у белого домика. Одна стена стояла как новенькая, остальные рухнули, из-под ракушечника торчала режущая глаз своим сиянием никелированная спинка кровати.

Катя вместе со слабосильной Мотей стащили с машины убитого. Лейтенанту-артиллеристу осколок угодил точно в затылок. Остальные были целы, только сержанту с ампутированной кистью распороло щеку. Пока военфельдшер, сурово поджав губы, бинтовала бойца, Катя оттащила убитого в крошечный палисадник под сломанную сливу. Сложила руки на забинтованной груди, забрала из кармана галифе увесистый сверток. «Наган», орден Красной Звезды, медаль «За оборону Одессы», трофейный кожаный портсигар.

– Награды мне отдайте, – сказал из кузова смуглый капитан. – Из нашего полка парень.

Катя передала сверток, только «наган» сунула под комбинезон. Капитан попытался спрятать награды, правая сторона тела слушалась плохо. Контузия у него сильная, правый глаз оставался прищуренным, из уха неторопливо сочился красный ручеек.

– Мотя, с ухом товарищу капитану сделай что-нибудь, – Катя оторвала от борта расщепленную осколком занозистую щепку. – Так, товарищи раненые. До города добрались. Кто тут обстановку знает? Задача такая – заехать на Карантинную. Дом культуры ремонтников. Кто знает, как проехать по-быстрому?

– Туда разве проедешь? – угрюмо откликнулся старший лейтенант. – Там все разбомбили еще в начале месяца.

– Понятно. А как поближе и побезопаснее подъехать?

Заговорили сразу несколько.

– Эй, не в таксо катаемся, – сердито сказала Катя. – Без трепа, маршрут поточнее давайте.

– Лучше мимо Старого кладбища, – парнишка со сплошь забинтованным торсом уверенно ткнул вперед сбитыми пальцами. – Вот дальше вряд ли.

Сапер с челюстно-лицевой согласно махнул рукой.

Катя хлопнула по борту.

– Ну и ладненько. Там недалеко. Ты, боец, переползи к кабине поближе, штурманские обязанности на себя возьмешь. Вы не нервничайте, все по расписанию пойдет.

– Сержант, мы что, еще раненых брать будем? – подозрительно спросил старший лейтенант.

– Вряд ли. Нам посадочный талон на эвакуацию подтвердить нужно, – Катя отвернулась от неприятного старлея. – Как там Окунь, не сомлел?

– Он только в себя пришел, – ответил парнишка-штурман.

– Тоже правильно. Что на этих гадов летучих смотреть? Доедем, с корабля с ними попрощаешься. Ты приободрись, товарищ Рыба. Плечо у тебя ерундово зацепило. Главное, будет повод чирьяки залечить.

Мальчишка смотрел прозрачно, но вроде попытался улыбнуться:

– Попить бы, товарищ девушка.

– Докатим до этого ДК дурацкого, военфельдшер вам квасу изыщет. Там всем наливают.

11.43. В районе высот Карагач – Балаклавское шоссе противник упорно и безуспешно атакует силами 72-й пехотной дивизии. 28-я легкопехотная дивизия немцев безуспешно атакует на стыке 388-й стрелковой дивизии и 9-й бригады морской пехоты. Непрерывные атаки с воздуха. Танки и пехота противника закрепляются на Горе и разворачиваются в направлении хутора Дергачи.

По руинам Катя ездить не умела. Комбинезон на спине промок от пота. Да что же это такое? Честное слово, проще по-пластунски ползать. В кузове не выдерживали, уже трижды начинали колотить по кабине.

Кажется, все. Уперлись в завал. Впереди рухнувшая стена. Дальше, прямо поперек улицы, торчал какой-то прицеп непонятного предназначения. Катя сдала назад, остановила машину под сомнительным прикрытием стены, – верхние этажи дома темнели копотью. Должно быть, выгорели еще зимой. После некоторого колебания выключила двигатель. Сколько бензина в баке, по «слепому» датчику догадаться трудно. А такими темпами до Камышовой бухты еще добираться и добираться. Если вообще удастся туда пробиться.

– Ты что? – Мотя смотрела непонимающе.

– Я пешочком прогуляюсь, – Катя встала на подножку.

– Кто тебя за руль, дуру, посадил? – простонал старший лейтенант.

– Никто. Я сама села. Подменить хочешь?

Личный состав выглядел паршиво. Растрясло. Окунев опять отключился. У капитана шла носом кровь.

– Привал, товарищи. Карантинная – это туда, так? ДК стоит ближе к бухте?

Измученный парнишка-штурман кивнул.

– Ты куда собралась? Это еще далеко, квартала четыре, – простонал старлей.

– Доскачу.

– «Лаптежники» опять ноют, – гнусаво сообщил капитан, пытаясь утереть кровь на щетинистом подбородке.

– Доскачу. Товарищ Мотя – за старшего. Вы – за комиссара. Ждите.

– В кого ты такая наглая?! – заорал вслед старлей.

– В Цуцика. Родственничек у меня такой, – Катя уже бежала к завалу.

«Наган» норовил провалиться в трусы, граната вертелась за поясом. Ботинки разболтались, видимо, шнурки начали сдавать. Еще немецкий нож норовил выпрыгнуть из кармана. В остальном ничего. Бегать сержант отдела «К» умела.

У перекрестка пришлось залечь. «Штуки», одна за другой, пикировали, метя куда-то в район Наваринской, но бомбы падали и гораздо ближе. Катя перекатилась к поваленной чугунной тумбе. Может, хоть голову защитит. Вой наваливался, почти расплющивал по кирпичам. Хотелось зажать уши. Пятисоткилограммовые сотрясали мир. Катя прикрывала голову руками, кашляла. Или думала, что кашляет. Жалко себя было. Нечестно. Вот ножом или пистолетом. Ладно, пусть автоматом. Но вот так, с неба, в пыль все живое? Нехорошо. Город чем провинился, он ведь красивый. Был. Да, в общем, еще и будет. Даже с чужими, двухцветными флагами, неплох. Ой, как близко! Вот сволочное дело. Это мы где загораем? Тут же от этой Карантинной, может, и не осталось ничего.

В прошлом-будущем город Катя успела объехать не торопясь. Конечно, от довоенного мало что там осталось. Так, общие ориентиры. Сан Саныч показывал, стараясь не отвлекаться на ненужные древности. Сан Саныч всегда все знает. Катя и сама неплохо ориентировалась в любой местности. Только не под бомбами.

Вроде бы подзатихло. Рева в воздухе уже не слышно. Или окончательно оглохла? Что-то ноги поднимать задницу совсем не хотят. Снова грохнуло. Кажется, это снаряд, и он подальше упал. Катя сплюнула густую красно-белую пыль, провела по волосам. Ну, стала пепельной шатенкой. Нет, нужно каску подобрать. И вставать нужно. Эта тумба уже стала родной.

Снова грохнуло. Порыв дымного ветра вынес из-под тумбы газетный лист. «Защитник Родины», многотиражный орган. «Товарищи черноморцы, пришел час, когда мы все как один должны встать…»

Золотые слова. Хоть мы и не черноморцы, пора вставать, – Катя отпихнула газету и воздвигла себя на четвереньки.

Бег – он успокаивающий. Оздоравливающий. Тонизирующий. Цуцик это здорово понимает. Ему только дай по лесу побегать. Воздух там звенящий, ручьи прозрачные.

Сержант Мезина не оглядываясь пробежала мимо разбитого зенитного орудия. 85-миллиметровка уткнула длинный хобот в остатки киоска «Соки. Воды». Среди разбросанных взрывом гильз и мешков с песком ничком лежал боец. Над подсыхающей лужей крови уже вились мухи.

Это Карантинная или нет? Вроде похожа. Значит, нужно туда.

Что-то кричали с противоположной стороны улицы, там бежала цепочка бойцов, волокли «станкач». Катя только махнула рукой. Война у нас, товарищи, немножко разная.

Да где этот клуб? Улица достаточно широкая, проход и проезд имеются, но не бегать же по ней взад-вперед?

Впереди валялось какое-то барахло, раскрытый чемодан, тряпье. Катя перепрыгнула, мимоходом удивившись количеству рассыпанных запонок. Ну и коллекционер драпал.

Да где же эти ударники-ремонтники культурно отдыхали? Катя, задыхаясь, остановилась. Вокруг невзрачные домишки, впереди виднеются строения казенно-припортового характера. Разрыв за домами заставил присесть.

У, какие мы прыткие! Оказывается, на Карантинной еще и гражданское население уцелело. Сухенькая тетка, появившаяся, как из-под земли, суетливо впихивала в чемодан рассыпавшееся тряпье.

– Стоять! – Катя, отдуваясь, подошла. – Гражданка, вы что это мародерством увлекаетесь?

– Это мое, я тут посеяла, – тетка начала отползать, волоча за собой рубашку.

– Пофасонить с запонками, значит, любите? Так, вот это, – Катя ткнула пальцем в чемодан, – собрать, сохранить, по освобождении города сдать в комендатуру. Ясно? Теперь немедленно укажите, где здесь ДК ремонтников?

– А на що тебе? Часом не диверсанткой германской будешь? – Собирательница запонок была явно не робкого десятка.

– Точно. Сейчас буду народные бубны гвоздиком дырявить. Там госпиталь. У меня братец подраненный. Попрощаться бы нужно.

Тетка фыркнула:

– Знаю я таких братцев. Вон он «Ремонтник», на углу. Вход в убежище со двора. Только опоздала ты. Пораненных еще с утра увезли. Грузить, надо думать, будут.

– Точно увезли?

– Так иди, проверь. Только лучше тикай живее. Немец, говорят, уже в городе. Сдали нас флотские, очком сыграли.

Катя сплюнула.

– Да вас сдавать, в рубашках запутаешься. В погреб ныряй, дура старая, пока снаряд не прилетел.

Никогда не догадаешься, что здесь центр культуры располагался, – здание низкое, вытянутое, без окон. Правда, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что когда-то наглядная агитация висела. Свалившийся щит «Комсомолка! Сдай норму ГСО[53]53
  ГСО – «Готов к санитарной обороне».


[Закрыть]!» стоял, аккуратно прислоненный к стене. Хороший призыв, хотя несколько запоздавший.

Катя влетела во двор. Какой здесь госпиталь может быть?

Госпиталь тем не менее здесь явно был. Валялись упаковки от лекарств, бурые бинты, среди покоробленной картонной агитации красовался новенький, на удивление кривой костыль. Тяжелая дверь в бомбоубежище стояла распахнутой, оттуда тянуло гнойным духом войны.

Идиотизм какой-то. Катя присела на чурбан. Где его теперь искать? Что за человек неуловимый? Еще пятку ему оторвало.

Над крышами пронесся «Мессершмитт». Катя только глянула вслед. Оборзели, метров сто, не выше, летают.

Куда могли отправить Чоботко? На корабль погрузить? Вряд ли. Кораблей, можно сказать, не было. Значит, на Херсонесе, или в Камышовой, или в Стрелецкой? Может, еще удастся нащупать? А Мотя с ранеными? А, черт, хоть бы намек какой-нибудь, где этого гения искать?

Катя подошла к двери. Канцелярия у них должна быть. Может, остался кто-нибудь. Ступеньки вели вниз, девушка запуталась в драном одеяле, ухватилась за стену. О фонарике или спичках не озаботилась, товарищ сержант. Не рассчитывала в катакомбах шарить. Впрочем, стоило вступить в коридор, впереди забрезжил желтоватый свет. Ага, керосиновая лампа. И голоса.

Катя не слишком уверенно шла по длинному проходу. Слева стояли двухъярусные койки со смятыми матрацами. Духом от них шибало соответствующим, хотя сержант вроде уже принюхалась. Койки все тянулись и тянулись. Впереди кто-то невнятно матерился. Что это за госпиталь такой, прямолинейный прямокишковый? Катя прошла уже третью «летучую мышь», когда слева возникло ответвление. Те же койки, но дальняя часть комнаты терялась в темноте. На столе, прямо на бумагах, стояла лампа, котелки, вокруг сидели три человека.

– Эй, товарищи, кто тут из дежурных?

– Ну, я, – повернулся крепкий боец с забинтованной рукой. – Сестрицу, никак, бог нам в помощь занес? Присаживайся, милости просим.

– Куда отсюда раненых отправили? – спросила Катя, косясь на раненого, странно покачивающегося у койки. Должно быть, контуженый.

– Подыхать их отправили. А мы, значит, и здесь околеть согласны. Да ты садись. По голосу слышу – не жидовка. Значит, садись.

Запах спирта Катя уже уловила. Да хрен бы с ними, лишь бы сказали, куда раненых повезли. Вроде еще не в хлам назюзюкались.

– Куда повезли? На Херсонес? В Стрелецкую?

– Да сядь, говорю! Гансы уже в городе. Отбегалась, комсомолка. Хлебни давай, – Катю ухватили за руку.

– Я не очень комсомолка, – сказала Катя, ненавязчиво освобождая запястье.

Здоровяк хохотнул.

– Соображаешь. Нынче разговор другой пошел. Немец в политике разбирается. Хватит тебе с гранатами бегать.

Он облапил девушку за талию.

Катя поморщилась и вполсилы вмяла его мордой в котелок. Раскачивающегося «контуженого» пнула в живот, куклой повалился на нары. Третий отскочил в темноту, заверещал:

– Я списанный. Вчистую списанный!

«Летучая мышь» на столе покачнулась, пришлось ее хватать. Здоровяк было дернулся. Пришлось еще врезать.

– Ты что, сука?! – И больной, и здоровой рукой ухватился за лицо.

Катя прижала его стриженый наголо затылок к своему животу, надавила на шею чуть выше кадыка.

– Куда раненых повезли?

– Да я откуда знаю?! Ох, х-р-р-р-р, пусти!

Сержант Мезина дала утерявшему боевой дух военнослужащему глотнуть воздуха:

– До трех считаю. Куда повезли?

– Не знаю! Нам места не хватило. Хр-р-р-р! Ой, студент, ты же слышал куда. Скажи, хр…

– Так в Стрелецкую бухту их отправили. Транспорт на Кавказ, говорят, подойдет, – испуганно сказали из темноты.

– Блин, сколько вас там, подпольщиков? – злобно проговорила Катя, не выпуская толстое горло. – На свет, живо! Доложите обстановку исчерпывающе.

В темноте застучали костыли, на койке заворочался «контуженый».

Появился из тени и Списанный:

– Сестрица, а что ты такая борзая?

Катя увидела лицо, заросшее коростой. То ли горел, то ли экзема какая-то приключилась. Но дело не в этом – очень уж ласково не задетый болячкой рот улыбался. Катя, стоя вполоборота и придерживая за горло здоровяка, напряглась.

– Слышь, кадра, иди-ка на шконку, телятина. – Списанный неторопливо поднял руку с «наганом».

– Мочи ее, Хамса! У нее «семерка» за пазухой, – прохрипел здоровяк.

Катя резко его выпустила, нырнула к полу, одновременно сделав резкое движение рукой. Лампа опрокинулась, хлопнул выстрел, но чуть раньше Списанный заработал в лоб колотушкой образца 1924 года[54]54
  Германская ручная граната «М-24» с деревянной ручкой.


[Закрыть]. Охнув, отшатнулся. Катя подсекла ему ноги. Вместе повалились, через мгновение девушка встала с ножом в руке.

– Хорошие фрицы ножички делают. Куда тут ножны отлетели, мать их…?

На нее смотрели, еще не поняв. Вдруг здоровяк подскочил с опрокинутого табурета, кинулся в коридор.

– Счас-с—…процедила Катя.

Куда он хотел удрать по длинному коридору? Собственно, и из дверного проема выскочить не успел. Пуля, она быстрая.

Катя сунула револьвер за пояс. Что-то коллекция «наганов» образовывается, словно у безвременно почившего товарища Котовского.

– Еще буйные имеются?

Контуженый что-то булькнул, перло сивухой от него так, будто с разбомбленного спиртзавода чудом спасся.

– Товарищ, вы, наверное, неправильно поняли, – дрожащим голосом сказал тот, что на костылях. – Я к этим сомнительным личностям никакого отношения не имею. Товарищ, я здесь случайно…

Катя процедила сквозь стиснутые зубы:

– Ну-ка, на свет выйди.

Раненый, болезненно повисая на костылях, приковылял из-под защиты коек.

– Чоботко Леонид Львович? Что ж вы так, голубчик? – Катя села на стол и принялась рассеянно просматривать бумаги с печатями.

– Я же ничего такого—…пробормотал, потрясенный осведомленностью страшной бабы, человечек.

Непохож. Исхудал, уже никакой круглолицести. Довольно свежая нижняя рубашка заправлена в защитные штаны, правая штанина обрезана, ступня в гипсе. Но уши все те же – характерно крупные, по-детски розовые.

– Итак, Чоботко Леонид Львович. Год и место рождения? Где учился? Последнее место службы?

– 1923 года, Мариуполь. Киевский университет. Краснофлотец, ППС[55]55
  ППС – полевая почтовая станция.


[Закрыть] № —…докладывает четко, но в глазах опасение нашкодившего спаниеля.

– И что же мы, Леонид Львович, в пропахшем карболкой и дерьмом бункере скучаем?

– В первую очередь эвакуации не попал. Жду—…ушастый инвалид поколебался и продолжил: – Как комсомолец, я счел своим долгом…

– Ясненько. Краснофлотец-комсомолец. Умница. Впрочем, не важно. Я как раз тебя эвакуировать явилась. Чтобы, значит, ни один геройски раненный комсомолец не попал в руки фашистских гадов. Сейчас на кораблик отправимся. Подлечат тебя на Кавказе. Все будет чудненько.

– По-потопят ведь немцы, – заикаясь, пробормотал будущий гений. – Не пропустят. Нельзя мне эвакуироваться. Я не транс… не транс…

– Да ладно. Самый натуральный транс. Я их видела. А насчет транспортабельности – ты просто не подозреваешь о своих внутренних резервах. Сейчас ты у меня так запрыгаешь, что сам удивишься.

– У меня нога раздроблена. Вопрос об ампутации решается…

Катя кивнула. Что с ним, с гением, говорить?

Гнала безжалостно. Скакал на костылях, ругался, кажется, всхлипывал. Проявлять сочувствие и гуманизм Кате было некогда. Даже если бы было оно, сочувствие. Два раза попадали под обстрел. Лежали среди разбитого забора, Ленчик прикрывал руками стриженое темя, кисти, торчащие из слишком коротких рукавов второпях прихваченной форменки, вздрагивали. Катя думала, что недавно сама так тряслась. Сейчас – противно смотреть. Немец, сука, лупил как по часам. В конце переулка грохнул очередной 150-миллиметровый, с глухим вздохом обрушился фасад двухэтажного дома. Катя выползла на мостовую, подобрала каску. На пропотевшей подкладке подшлемника химическим карандашом было выведено – Иванов И. Самая, значит, русская каска. Голова сразу стала тяжелой, можно надеяться, более умной. Катя потуже затянула ремень под подбородком.