Текст книги "Литературные вечера. 7-11 классы"

 
Я писал и пишу по заказу.
По заказу дождей и снегов.
И дороги, бегущей к закату,
И висящих на ней облаков.
 
 
Я пишу по заказу осенних
Черных гнезд и нахохленных птиц.
И распахнутых настежь газетных
Обжигающих руки страниц.
 
 
По заказу и часа, и мига.
Боли в сердце. Дрожанья струны.
По заказу орущего мира
И смертельной его тишины.
 
 
И нежданно ожившей строки
На пределе последнего круга
И бездонной щемящей тоски
Позвонившего за полночь друга.
 
 
Гула памяти. Скрипа дверей…
Я писал и пишу по заказу
Горьковатой улыбки твоей,
Не разгаданной мною ни разу…
 
 
Лишь бы день над землей не гас.
Лишь бы колос под небом качался.
Только б он не кончался – заказ.
Лишь бы этот заказ не кончался.
 

Второй чтец (читает стихотворение Б. Окуджавы):

 
У поэта соперников нету
Ни на улице и ни в судьбе.
И когда он кричит всему свету,
Это он кричит не о вас – о себе.
 
 
Руки тонкие к небу возносит,
Жизнь и силы по капле губя.
Догорает, прощения просит:
Это он не за вас – за себя.
 
 
Но когда достигает предела
И душа отлетает во тьму…
Поле пройдено. Сделано дело.
Вам решать: для чего и кому.
 
 
То ли мед, то ли горькая чаша,
То ли адский огонь, то ли храм…
Все, что было его, – нынче ваше.
Все для вас. Посвящается вам.
 

Ведущий:

Стихи умеют терпеливо ждать своего часа. Некоторые забываются очень быстро, еще при жизни их авторов. Настоящая же поэзия – всегда с читателем, и даже запрещенная, спрятанная, она всегда возвращается и помогает людям жить. Поэзия, как, впрочем, и любое другое дело, которым вы увлечены – это и есть тот плот, который поможет уплыть «из монотонных будней», от пошлости, серости и скуки в мир красоты и вдохновения.

(Звучит песня. Ю. Лоза. «Плот»)

Ведущий:

Многое дано сказать истинному поэту. И многое требуется от читателя, чтобы уметь понять совершенное стихотворение и отличить от несовершенного. Потому так важно, чтобы процесс общения поэта и читателя всегда был живым, делая нашу духовную жизнь богаче и радостней.

Третий чтец (читает стихотворение М. Луконина):

 
Раскройте вы книгу мою,
Раскройте ее для полета!
Развяжите ей жесткие крылья,
Разглядите ее, как звезду.
Если бы знали вы, как летать ей охота.
Без вас она скована в книжном ряду.
 
 
Юноши, гляньте, – виски у меня поседели.
Девушки, вы не обернетесь теперь на меня.
Раскройте же книгу – в ней годы, мечтания, цели.
Себя вы узнаете в отблеске каждого дня.
 
 
В смехе вашем, в ваших надеждах,
В вашей работе – я повторяюсь.
От ваших дыханий кровь закипает в крови,
С вами в дороге я времени не покоряюсь.
Я повторяюсь в ваших признаньях в любви.
 
 
Да, это не книга, а я. Не стихи это – сердцебиенье.
С вами я молод.
Вижу небо, слушаю землю, вдыхаю траву.
Рядом с вами, боевое мое поколенье,
Вместе с вами
И я бесконечно живу.
 

8. «И мир идет к тебе навстречу…»
(Страницы русской пушкинианы)
(9 класс)

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

Символическая книга-альбом «Пушкиниана»; портреты А. С. Пушкина, Н. Н. Пушкиной, друзей и современников поэта; фотографии памятников Пушкину; виды Петербурга, Михайловского, Болдина, Лицея. Репродукции картин: И. Репина «Пушкин на лицейском акте», И. Айвазовского «Прощание Пушкина с морем», Н. Чернецова «Пушкин в Бахчисарайском дворце», Н. Ульянова «Пушкин с женой перед зеркалом на придворном балу», А. Наумова «Дуэль Пушкина с Дантесом», Е. Моисеенко «Памяти поэта», В. Горяева «Мгновения».

Вечер по существу является своеобразной поэтической биографией А. С. Пушкина. Участники должны быть не просто чтецами, но и актерами: важно внести в исполнение элементы театрализации. В программе вечера использованы песни из вокального цикла «Дорога к Пушкину» в исполнении Н. Караченцова (музыка В. Быстрякова, слова В. Гоцуленко). Их могут исполнить и сами участники.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) ведущий;

2) первый чтец;

3) второй чтец;

4) третий чтец;

5) Пушкин;

6) Наталья Николаевна.

ХОД ВЕЧЕРА

 
Данте, Гомер и Пушкин,
Вчера вы засеяли поле,
Вам же принадлежит
Жатва грядущего дня.
 

Егише Чаренц

 
Бессмертен тот, чья муза до конца
Добру и красоте не изменяла.
 

А. Плещеев

Все гениальные стихи нашей поэзии —

Братья, дети одной семьи, отец которой – Пушкин.

Н. Доризо

Ведущий:

Всем нам с детства знакомо «звонкое имя» – Александр Сергеевич Пушкин. За два века необыкновенно много написано о поэте. В символической книге под названием «Пушкиниана» огромное количество страниц: это научные исследования и воспоминания, лирические стихотворения и эссе, письма, романы, драматические произведения. Листая эту книгу, мы слышим голоса друзей и недругов поэта, его почитателей, холодных наблюдателей и горячих поклонников. Мы открываем эту книгу сегодня, в день памяти поэта. Попробуем восстановить по ней знакомую нам биографию Пушкина. А может быть, впишем в эту книгу собственные страницы…

Первый чтец (читает стихотворение Н. Доризо «Посвящение»):

 
Все в нем Россия обрела —
Свой древний гений человечий,
Живую прелесть русской речи,
Что с детских лет нам так мила, —
Все в нем Россия обрела.
 
 
Мороз и солнце… Строчка – ода.
Как ярко белый снег горит!
Доныне русская природа его стихами говорит.
 
 
Все в нем Россия обрела —
Своей красы любую малость.
И в нем увидела себя,
И в нем собой залюбовалась.
 
 
И вечность, и короткий миг,
И радость жизни, и страданье…
Гармония – суть мирозданья,
Лишь он один ее постиг!
 
 
Все в нем Россия обрела,
Не только лишь его бессмертье, —
Есенина через столетье,
Чья грусть по-пушкински светла.
 
 
Все в нем Россия обрела, —
Свою и молодость, и зрелость,
Бунтарскую лихую смелость,
Ту, что веками в ней жила, —
Все в нем Россия обрела.
И никогда ей так не пелось!
 

Ведущий (читает отрывок из статьи Н. Доризо «Не заросла народная тропа»):

«Пушкин – поэт. Но Пушкин больше, чем поэт. Хотя слово „поэт“ – великое слово, оно не может выразить все то, что для нас значит Пушкин.

Пушкин – литература и история. Пушкин – философия и искусство. Если Петр Первый был государственным преобразователем России, то Пушкин был духовным ее преобразователем.

Но, может быть, самое главное то, что Пушкин – мерило всех наших духовных ценностей. Отношение к Пушкину определяет степень нашей духовной и нравственной зрелости. Более того, отношение к Пушкину определяет степень нашего патриотизма».

Второй чтец (читает стихотворение Н. Матвеевой «Пушкин»):

 
К чему изобретать национальный гений?
Ведь Пушкин есть у нас: в нем сбылся русский дух.
Но образ родины он вывел не из двух
Нужд или принципов и не из трех суждений;
Не из пяти берез, одетых в майский пух,
И не из тысячи гремучих заверений;
Весь мир – весь белый свет! – в кольцо его творений
Вместился целиком. И высказался вслух.
 
 
…Избушка и… Вольтер, казак и… нереида.
Лишь легкой створкой здесь разделены для вида;
Кого-чего тут нет!.. Свирель из тростника
И вьюг полнощных рев; средневековый патер;
Золотокудрый Феб, коллежский регистратор,
Экспромт из Бомарше и – песня ямщика!
 

Третий чтец (читает слова Н. В. Гоголя):

«При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте. В самом деле, никто из поэтов наших не выше его и не может более назваться национальным; это право решительно принадлежит ему. В нем, как будто в лексиконе, заключилось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, далее всех раздвинул его границы и более показал все его пространство. Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через 200 лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла.

…Если должно сказать о тех достоинствах, которые составляют принадлежность Пушкина, отличающих его от других поэтов, то они заключаются в чрезвычайной быстроте описания и в необыкновенном искусстве немногими чертами означить весь предмет. Его эпитет так отчетист и смел, что иногда один заменяет целое описание; кисть его летает. Его небольшая пьеса всегда стоит целой поэмы. Вряд ли о ком из поэтов можно сказать, чтобы у него в коротенькой пьесе вмещалось столько величия, простоты и силы, сколько у Пушкина.

…Тут все: и наслаждение, и простота, и мгновенная высокость мысли, вдруг объемлющая священным холодом вдохновения читателя.

…Здесь нет красноречия, здесь одна поэзия; никакого наружного блеска, все просто, все прилично, все исполнено внутреннего блеска, который раскрывается не вдруг; все лаконизм, каким всегда бывает чистая поэзия. Слов немного, но они так точны, что обозначают все. В каждом слове бездна пространства; каждое слово необъятно, как поэт…».

Первый чтец (читает отрывок из стихотворения Н. Доризо «Арина Родионовна»):

 
Все было мудро предназначено
Судьбой – и сказки, и былины.
Его сама Россия нянчила
Руками крепостной Арины.
 
 
В светелке теплота перинная,
Свеча устало догорала,
И песня русская старинная
Его, младенца, пеленала…
 

(Звучит русская народная песня «Вечор ко мне, девице»)

Второй чтец (читает стихотворение Т. Веселовой «Арина»):

 
А кто он ей?
Не сын, не внук —
Дитя господское. И все же
Арина чуяла: барчук
Ее был на свете всех дороже.
 
 
Все ребятишки хороши,
Дай бог им крепкого здоровья!
Во всех не чаяла души.
Но этот был ее любовью.
 
 
И не к нему ли
Всяку ночь
Арина шла со сказкой сладкой? —
Весьма до сказок был охоч
Ее питомец ненаглядный.
 
 
Что сказки? —
Вымысел один.
Скорее, детям для острастки.
Но малолетний господин
В них видел более чем сказки.
 
 
А зорко око, чуткий слух
Не зря даны ему природой —
Он понимал:
Там русский дух!
Там Русью пахнет! И свободой.
 
 
Хоть до свободы путь далек,
Но сказки правду говорили.
И добру молодцу намек
Уже звучал в устах Арины.
 
 
Сама не ведая о том,
Она урок ему давала.
Простым крестьянским языком
Саму Россию диктовала!
 
 
Любовью сердца своего
Купель бессмертную согрела,
И душу певчую его
Оберегала, как умела.
 
 
Могла бы век ему служить
Когда б судьба не разделила…
Ведь в целом мире, может быть,
Она одна его любила.
 
 
Найдет ли счастие – как знать? —
Кудрявый мальчик со свирелью?
А ей теперь
В веках стоять
Над этой светлой колыбелью.
 

Третий чтец (читает стихотворение А. Ахматовой):

 
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
 
 
Иглы сосен густо и колко
Устилают низкие пни…
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни.
 

Ведущий (читает отрывок из романа Ю. Тынянова «Пушкин»):

«Это было похоже на болезнь; он мучился, ловил слова, приходили рифмы. Потом он читал и поражался: слова были не те. Он зачеркивал слово за словом. Рифмы оставались. Он начинал привыкать к тому, что слова не те и что их слишком много; как бы то ни было, это были стихи, может быть, ложные. Он не мог не писать, но потом в отчаянии рвал. Стихи иногда ему снились по ночам, утром он их забывал. … Он ничего никому не читал. Казалось, ему тяжело было сознаться в стихах, как в преступлении.

… У него было теперь любимое место в лицее: там он прятался от Пилецкого, туда внезапно скрывался. Это была галерея, соединявшая лицей с фрейлинским флигелем: арка висела над дорогою. В галерее, наконец, устроили библиотеку, и там выдавались им книги… Особенно он полюбил книги философические и сборники изречений: краткие истины, иногда до странности очевидные, стоили стихов».

Первый чтец (читает стихотворение О. Колычева «В лицейских садах»):

 
Скажите, ясени шумящие
И царскосельские цветы,
Вы помните глаза горящие
Небесной юной чистоты?
 
 
Скажите, вязы великанские
И великанский древний дуб,
Вы помните ли африканские
Крутые очертанья губ?
 
 
Вы помните ли встречу с Делией
В венце из роз и звезд златых,
Как Пушкин ей в лицейской келии
Пролепетал свой первый стих!
 

Второй чтец (читает фрагмент из воспоминаний И. Пущина «Записки о Пушкине»):

«При самом начале – он наш поэт. Как теперь вижу послеобеденный класс Кошанского, когда, окончив лекцию несколько раньше урочного часа, профессор сказал: „Теперь, господа, будем пробовать перья: опишите мне, пожалуйста, розу стихами“. Наши стихи вообще не клеились, а Пушкин мигом прочел два четырехстишья, которые всех нас восхитили. Жаль, что не могу припомнить этого первого поэтического его лепета.

…Пушкин потом постоянно и деятельно участвовал во всех лицейских журналах, импровизировал так называемые народные песни, точил на всех эпиграммы и прочее. Естественно, он был во главе литературного движения, сначала в стенах лицея, потом и вне его».

Третий чтец (читает слова В. Жуковского о Пушкине):

«Ты имеешь не дарование, а гений. Ты богач, у тебя есть неотъемлемое средство быть выше незаслуженного несчастья и обратить в добро заслуженное; ты более, нежели кто-нибудь, можешь и обязан иметь нравственное достоинство. Ты рожден быть великим поэтом; будь же этого достоин. В этой фразе вся твоя мораль, все твое возможное счастие и все вознаграждения. Обстоятельства жизни, счастливые или несчастливые, – шелуха. Ты скажешь, что я проповедую со спокойного берега утопающему. Нет! Я стою на пустом берегу, вижу в волнах силача и знаю, что он не утонет, если употребит свою силу, и только показываю ему лучший берег, к которому он непременно доплывет, если захочет сам. Плыви, силач!

…По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе».

Первый чтец (читает отрывок из стихотворения В. Звягинцева «Пушкину»):

 
И рокотали‚ рокотали лиры,
Певца кудрявого приветствовал Парнас,
Когда в затишье золотого пира
Струя кастальская блистательно влилась.
 

(Звучит фрагмент вокального цикла «Дорога к Пушкину». «Прощание с Одессой»)

Второй чтец (читает стихотворение М. Цветаевой «Встреча с Пушкиным»):

 
Я подымаюсь по белой дороге,
Пыльной, звенящей, крутой.
Не устают мои легкие ноги
Выситься над высотой.
 
 
Слева – крутая спина Аю-Дага,
Синяя бездна – окрест.
Я вспоминаю курчавого мага
Этих лирических мест.
 
 
Вижу его на дороге и в гроте…
Смуглую руку у лба… —
Точно стеклянная, на повороте
Продребезжала арба… —
 
 
Запах – из детства – какого-то дыма
Или каких-то племен…
Очарование прежнего Крыма
Пушкинских милых времен.
 
 
Пушкин! – Ты знал бы по первому слову,
Кто у тебя на пути!
И просиял бы, и под руку в гору
Не предложил мне идти.
 
 
Не опираясь на смуглую руку,
Я говорила б, идя,
Как глубоко презираю науку
И отвергаю вождя,
 
 
Как я люблю имена и знамена,
Волосы и голоса,
Старые вина и старые троны, —
Каждого встречного пса!
 
 
Полуулыбки в ответ на вопросы,
И молодых королей…
Как я люблю огонек папиросы
В бархатной чаще аллей.
 
 
Марионеток и звон тамбурина,
Золото и серебро,
Неповторимое имя: Марина,
Байрона и болеро,
 
 
Ладанки, карты, флаконы и свечи
Запах кочевий и шуб,
Лживые, в душу идущие речи
Очаровательных губ.
 
 
Эти слова: никогда и навеки,
За колесом – колею…
Смуглые руки и синие реки,
– Ах, – Мариулу твою!
 
 
Треск барабана – мундир властелина —
Окна дворцов и карет,
Рощи в сияющей пасти камина,
Красные звезды ракет…
 
 
Вечное сердце свое и служенье
Только ему, королю!
Сердце свое и свое отраженье
В зеркале… Как я люблю…
 
 
Кончено. – Я бы уж не говорила,
Я посмотрела бы вниз…
Вы бы молчали, так грустно, так мило
Тонкий обняв кипарис.
 
 
Мы помолчали бы оба – не так ли? —
Глядя, как где-то у ног,
В милой какой-нибудь маленькой сакле
Первый блеснул огонек.
 
 
И – потому что от худшей печали
Шаг – и не больше! – к игре,
Мы рассмеялись бы и побежали
За руку вниз по горе.
 

Третий чтец (читает отрывок из стихотворения Э. Багрицкого «А. С. Пушкин»):

 
Горячий месяц тлеет на востоке
Над одиночеством пустынных скал…
Здесь он стоял,
Здесь реял плащ широкий,
Здесь Байрона он нараспев читал.
 
 
Здесь в сизом голубином оперенье
И ночь, и море
Стлались перед ним,
Тайком, тайком приходит вдохновенье,
Проникнет в сердце —
И уйдет, как дым…
 
 
Тайком, тайком
Приходит вдохновенье,
Проникнет в сердце
И в глазах сверкнет…
Волна и ночь в размеренном движенье
Слагают ямб —
И этот ямб поет…
 
 
И с той поры, кто бродит берегами,
Средь низких лодок и пустых песков,
Тот слышит сердцем, взглядом и ушами
Раскат и россыпь пушкинских стихов…
 
 
И в каждую скалу
Проникло слово
И плещет слово
Меж плотин и дамб,
Волна бежит и убегает снова,
И в этом беге закипает ямб…
 

(Прощание с Одессой (окончание))

Первый чтец (читает стихотворение Н. Браун «Пушкин»):

 
Он спал как будто. Песню ветра,
Гремя заслонкой, вел камин.
Висели звезды рядом где-то,
Между оконных крестовин.
 
 
Он сразу понял: осень, вечер,
Деревня, ссылка. Он привстал
На локоть. Вслушался: далече
Запел бубенчик и пропал.
 
 
Опять пропал! Опять хоть в спячку!
Ни книг, ни писем, ни друзей…
Вдруг слово первое враскачку
Прошлось по комнате по всей.
 
 
И на ходу, качая воздух,
То легкой рысью, то в карьер,
Шатая стены, окна, звезды,
Обозначается размер.
 
 
В его походке знаменитой
Раздольем песенной тропы
Восходят кованым копытом
Четыре тяжкие стопы.
 
 
Четыре солнца всходят разом,
Четыре бубна в уши бьют,
Четыре девы ясноглазых
В четыре голоса поют.
 
 
И песня льется, замирая,
А в ней, чиста и глубока,
То удаль русская без края,
То злая русская тоска,
 
 
Паром, скрипящий у причала,
Полынь, репейник на полях
И потерявшая начало,
Вся в рытвинах и колеях,
 
 
Дорога. Полосы косые
На верстовых ее столбах
И на шлагбаумах. Россия!
Трактиры, галки на крестах,
 
 
И деревянные деревни,
И деревянные мосты.
Россия, Русь в уборе древнем,
Живой навеки красоты!
 
 
Душа изведала отрады
Народных песен, скорбных дум,
И глушь лесов, и гор громады,
И ширь долин, и моря шум.
 

(Звучит фрагмент вокального цикла «Дорога к Пушкину». «В Михайловском»)

Первый чтец (продолжает чтение стихотворения Н. Браун «Пушкин»):

 
Писать! Слова идут, мужают
И в строе песенном плывут,
А звезды стены окружают
И в окна свет неверный льют.
 
 
Писать, писать – в стихах и в прозе!
Писать! Не то сойдешь с ума…
Вот-вот зима. Свежо. Морозит.
Зима. Ужель еще зима?
 

Второй чтец (читает отрывок из стихотворения Е. Серебровской «Пушкин в Михайловском»):

 
Как тесен мир! И на сердце тоска,
Когда поймешь, мечты свои оставя,
Что самодержца длинная рука
До самого Тригорского достанет,
 
 
Рука, которой письма открывать,
Которой залезать в чужие души,
Которая во сне кошмаром душит,
Рука, которой впору убивать,
 
 
Рука, которой…
Ради бога, книг,
Побольше книг! А в январе, с метелью,
Нагрянет друг, узнав за старой елью
В сугробах позабытые огни.
 
 
Пускай мороз неистовствует, лют,
Дверь настежь – о, негаданная встреча!
Еще не знает задушевный вечер,
Кого застрелят, а кого сошлют,
 
 
И что через тринадцать тяжких лет
Возок промчится снова сквозь селенья:
Приказано монаршьим повеленьем
Скорее замести мятежный след,
Сослать навек!
 

Третий чтец (читает стихотворение И. Уткина «Михайловское»):

 
На столе пирог и кружка.
За окном метель метет.
Тихо русская старушка
Песню Пушкину поет.
 
 
Сколько раз уж песню эту
Довелось ему слыхать!
Почему ж лица поэта
За ладонью не видать?
 
 
Почему глаза он прячет:
Или очи режет свет?
Почему, как мальчик, плачет,
Песню слушая, поэт?
 
 
На опущенных ресницах
Слезы видно почему?
Жаль синицы? Жаль девицы?
Или жаль себя ему?
 
 
Нет, иная это жалость.
И совсем не оттого
Плачет он, и сердце сжалось,
Как от боли, у него.
 
 
Жаль напевов этих милых,
С детства близких и родных.
Жаль, что больше он не в силах
Слышать их и верить в них.
 
 
Песни жаль!.. И он рукою
Слезы прячет, как дитя.
…Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
 

Первый чтец (читает стихотворение В. Кузнецова «Возок с голубым бубенцом»):

 
Притихли окрестные пущи,
Прижавшись к речным берегам.
К опальному Пушкину Пущин
Летит по российским снегам!
 
 
Дорогою стылой и вьюжной
Летит, гордым духом паря.
Воистину: верная дружба
Сильнее указов царя.
 
 
Не грянут литавры и пушки
Солидным державным баском.
Но выбежит радостный Пушкин
На лютый мороз босиком
 
 
И ахнет: под снежною тучей
Застыл перед самым крыльцом,
Как вихрь, как голландец летучий
Возок с голубым бубенцом!
 

Второй чтец (читает отрывок из стихотворения Н. Браун «Пушкин»):

 
Уже друзей не досчитаться
На перекличке. Черный год!
Суровый год! И, может статься,
Его уж близится черед?
 

Третий чтец (читает стихотворение И. Кашежевой «В белую ночь у Петропавловской крепости»)

 
В эту ночь без темноты
Встречусь у Невы
С тем,
Кто с богом был на «ты»,
А с царем – на «вы».
 
 
Будет речь его проста,
Как пейзаж ночной:
«На творение Петра
посмотри со мной!».
 
 
Будет каждая стена
Четкой, словно днем…
Это целая страна
В городе одном.
 
 
Гневен каменный язык,
Это ярости дневник,
Летопись любви.
Хоть на клочья изорви —
Вписано навек.
Как из рамы, из Невы
Смотрит прошлый век.
 
 
Крепость – росчерком пера,
Шпиль в изломах весь…
«Здесь почти что нет Петра,
Павла слишком здесь».
 
 
Пушкин молча постоит,
Вдруг из забытья:
«Здесь казнили пятерых,
А шестым был … я!».
 
 
Это истина гласит.
Вечно под землей
Речка Черная висит
Той – шестой! – петлей.
 

Первый чтец (читает стихотворение О. Лебедушкиной «Пушкинская свеча»):

 
Горит, горит печальная свеча,
И каплет воск с нее, как кровь, горячий.
И притаился вечер, замолчав,
Часы умолкли, – и нельзя иначе.
 
 
Ведь Пушкин пишет! Медлит чуть рука,
И пляшут тени на стене неясно.
Он пишет так, что каждая строка —
Как искра, не умеющая гаснуть.
 
 
Назло глупцам, лакеям, палачам,
Чтоб тронам царским не было покоя,
Горит, горит мятежная свеча,
Зажженная бессмертною рукою.
 
 
И не погаснет в сумрачной ночи
Огонь, хранимый столькими сердцами.
Из каждой искры пушкинской свечи
В людских умах крылато вспыхнет пламя.
 
 
И если вдруг из пушкинских начал,
Из строк в глаза прольется море света,
То знайте, так всегда горит свеча —
Частица вечного огня души поэта!
 

Второй чтец (читает стихотворение Ю. Друниной «Болдинская осень»):

 
Вздыхает ветер. Штрихует степи
Осенний дождик – он льет три дня.
Седой, нахохленный, мудрый стрепет
Глядит на всадника и коня.
 
 
А мокрый всадник, коня пришпоря,
Летит наметом по целине.
И вот усадьба, и вот подворье,
И тень, метнувшаяся в окне.
 
 
Коня – в конюшню, а сам – к бумаге,
Письмо невесте, письмо в Москву:
«Вы зря разгневались, милый ангел,
Я здесь, как узник в тюрьме живу.
 
 
Без вас мне тучи весь мир закрыли,
И каждый день безнадежно сер.
Целую кончики ваших крыльев
(Как даме сердца писал Вольтер).
 
 
А под окном, словно верный витязь,
Стоит на страже крепыш дубок…
Так одиноко! Вы не сердитесь:
Когда бы мог – был у ваших ног!
 
 
Но не велит госпожа Холера…
Бешусь, тоскую, схожу с ума.
А небо серо, на сердце серо,
Бред карантина – тюрьма, тюрьма».
 
 
Перо гусиное он отбросил,
Припал лицом к холодку стекла…
О, злая болдинская осень,
Какою доброю ты была!
 
 
И сколько вечности подарила,
И сколько русской земле дала!
Густеют сумерки, как чернила,
Сметает листья ветров метла.
 
 
С благоговеньем смотрю на степи,
Где Он на мокром коне скакал.
… И снова дождик, и снова стрепет! —
Седой, все помнящий аксакал.
 

Третий чтец (читает стихотворение И. Киселева):

 
Едва ли стало бы известно, —
Лишь с этим именем в связи, —
О юной, взбалмошной, прелестной
И легкомысленной Зизи.
 
 
И Керн, красавица с надломом,
Загадка, грустная звезда,
Была бы звуком незнакомым,
Черкнувшим воздух без следа.
 
 
Все пело под его рукою —
Набросок, шутка, мадригал.
Слегка касался он строкою
И на бессмертье обрекал.
 
 
А сколько б мы беднее были
Без них, властительных на час.
Без них, что так его любили
И так прощали, разлучась,
 
 
В лесной глуши и в блеске света,
Куда б ни забредал поэт,
Бросавших щедро на поэта
Высокий женственности свет…
 

Первый чтец (читает стихотворение А. Ахматовой «Пушкин»):

 
Кто знает, что такое слава!
Какой ценой купил он право,
Возможность или благодать
Над всем так мудро и лукаво
Шутить, таинственно молчать
И ногу ножкой называть?..
 

Ведущий (читает отрывок из «Слова о Пушкине» А. Ахматовой):

«Вся эпоха мало-помалу стала называться пушкинской. Все красавицы, фрейлины, хозяйки салонов, кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры, аншефы и неаншефы постепенно начали именоваться пушкинскими современниками, а затем просто опочили в картотеках и именных указателях пушкинских изданий. Он победил и время, и пространство.

Говорят: Пушкинская эпоха, Пушкинский Петербург. И это уже к литературе прямого отношения не имеет, это что-то совсем другое. В дворцовых залах, где они танцевали и сплетничали о поэте, висят его портреты и хранятся его книги, а их бедные тени изгнаны оттуда навсегда. Про их великолепные дворцы и особняки говорят: „Здесь бывал Пушкин“ или „Здесь не бывал Пушкин“. Все остальное никому не интересно. Государь император Николай Павлович в белых лосинах величественно красуется на стене Пушкинского музея; рукописи, дневники и письма начинают цениться, если там появляется магическое слово „Пушкин“… И напрасно люди думают, что десятки рукотворных памятников могут заменить тот один нерукотворный…»

Второй чтец (читает стихотворение П. Вегина «Пушкин на балу»):

 
Так и торчали наружу крыл
Поверх потертого фрака…
Крылья похожи были на два
Светло-небесных флага.
 
 
«Что за нелепый такой маскарад?
Он Гончаровой не пара…».
Царь камер-юнкеру Пушкину рад,
Только никак не Икару.
 
 
Фраки. Мундиры. Придворный салон.
Худо, потомок арапа,
Если на вальсе французский барон
Левым крылом оцарапан.
 
 
Белые крылья – нелепый наряд.
И, не скрывая усмешки,
Все наступить на крыла норовят
Петродворцовые пешки.
 
 
Фрейлины. Свечи. Цокот копыт.
Санкт-Петербург веселится…
А под декабрьской метелью летит
Пушкина вольная птица.
 

(Звучит фрагмент вокального цикла «Дорога к Пушкину». «Исповедь»)

Ведущий (читает отрывок из полемических раздумий Н. Доризо «Жена поэта»):

«Трудно найти не только в русской, но и во всей мировой истории женщину, которая… вызывала бы столь противоречивые толки, яростные споры, длящиеся вот уже полтора столетия. Слишком много у нее было обвинителей и почти не было адвокатов. …Та же самая пуля, которая оборвала жизнь А. С. Пушкина, попала и в его жену – смертельный свинец людской клеветы».

Третий чтец (читает отрывок из стихотворения В. Звягинцевой «Пушкину»):

 
…И странный сон пал на чело поэта:
Огромный зал, цветы, шелка… шелка…
И вдруг из кружев – дуло пистолета
Наводит женская прекрасная рука.
 
 
И снегом рассыпаются колонны,
А сердце так болит, а сердце так болит,
И чей-то голос, до тоски знакомый:
«Жизнь кончена… дыхание теснит…».
 
 
От страшных снов дневная жизнь лишь краше,
Но то-то стукнуло в груди кусочком льда,
Когда, подняв персты, прелестная Наташа
Сказала слишком роковое «да».
 
 
Судьба, судьба! Божественного барда
И нищего – молчанью одному.
Так сердце женское рукой кавалергарда
Прекраснейшую жизнь щелчком швырнуло в тьму.
 
 
И плакали, и плакали метели,
Кустарником колючим шелестя,
Вчерашний след разостланной шинели
С ужасных мест испуганно метя.
 

Ведущий (читает отрывок из полемических раздумий Н. Доризо «Жена поэта»):

«Пушкин, как известно, дрался на дуэли за честь своей жены. Но дуэль продолжается. Вот уже полтора века каждой строкой своих писем Пушкин дерется за честь своей жены с теми, кто стремится во что бы то ни стало, по причинам, порою совершенно непонятным, осквернить ее образ. …Все, что мы говорим о Н. Н. Пушкиной, имеет прямое отношение к самому Пушкину. О ней надо говорить так, и только так, как будто он стоит рядом с нами».

Первый чтец (читает стихотворение Н. Доризо «Наталья Пушкина»):

 
Как девочка, тонка, бледна,
Едва достигнув совершеннолетья,
В день свадьбы знала ли она,
Что вышла замуж за бессмертье?
 
 
Что сохранится на века
Там, за супружеским порогом,
Все то, к чему ее рука
В быту коснется ненароком.
 
 
И даже строки письмеца,
Что он писал, о ней вздыхая,
Похитит из ее ларца
Его вдова. Вдова другая.
 
 
Непогрешимая вдова —
Святая пушкинская слава,
Одна на все его слова
Теперь имеющая право.
 
 
И перед этою вдовой
Ей, Натали, Наташе, Таше,
Нет оправдания живой,
Нет оправданья мертвой даже.
 
 
За то, что рок смертельный был,
Был рок родиться ей красивой…
А он такой ее любил,
Домашней, доброй, нешумливой.
 
 
Поэзия и красота —
Естественней союза нету.
Но как ты ненавистна свету,
Гармония живая та!
 
 
Одно мерило всех мерил,
Что он ей верил. Верил свято
И перед смертью говорил:
«Она ни в чем не виновата».
 

(Звучит фрагмент вокального цикла «Дорога к Пушкину». «Наталья Николаевна»)

(Танец участников вечера, исполняющих роли Пушкина и Натальи Николаевны)

Второй чтец (читает стихотворение А. Дементьева «А мне приснился сон»):

 
А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасен
Сергеем Соболевским…
Его любимый друг
С достоинством и блеском
Дуэль расстроил вдруг.
 
 
Дуэль не состоялась.
Остались боль и ярость
Да шум великосветский,
Что так ему постыл…
К несчастью, Соболевский
В тот год в Европах жил.
 
 
А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасен.
Все было очень просто:
У Троицкого моста
Он встретил Натали.
Их экипажи встали.
Она была в вуали,
В серебряной пыли.
 
 
Он вышел поклониться,
Сказать – пускай не ждут.
Могло все измениться
В те несколько минут.
К несчастью, Натали
Была так близорука,
Что, не узнав супруга,
Растаяла вдали.
 
 
А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасен.
Под дуло пистолета,
Не опуская глаз,
Шагнул вперед Данзас
И заслонил поэта.
 
 
И слышал только лес,
Что говорил он другу…
И опускает руку
Несбывшийся Дантес.
 
 
К несчастью, пленник чести
Так поступить не смел.
Остался он на месте.
И выстрел прогремел.
А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасен.
 

Третий чтец (читает отрывок из стихотворения Э. Багрицкого «О Пушкине»):

 
И Пушкин падает в голубоватый
Колючий снег. Он знает – здесь конец…
Недаром в кровь его влетел крылатый,
Безжалостный и жалящий свинец.
 

(Звучит фрагмент вокального цикла «Дорога к Пушкину». «Черный ворон кружит»)

Первый чтец (читает стихотворение Ф. Тютчева «29-е января 1837»):

 
Из чьей руки свинец смертельный
Поэту сердце растерзал?
Кто сей божественный фиал
Разрушил, как сосуд скудельный?
 
 
Будь прав или виновен он
Пред нашей правдою земною,
Навек он высшею рукою
В цареубийцы заклеймен.
 
 
Но ты, в безвременную тьму
Вдруг поглощенная со света,
Мир, мир тебе, о тень поэта,
Мир светлый праху твоему!..
 
 
Назло людскому суесловью,
Велик и свят был жребий твой!..
Ты был богов орган живой,
Но с кровью в жилах… знойной кровью.
 
 
И сею кровью благородной
Ты жажду чести утолил —
И осененный опочил
Хоругвью гордости народной.
 
 
Вражду твою пусть тот рассудит,
Кто слышит пролитую кровь…
Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет!..
 

Второй чтец (читает отрывок из стихотворения М. Лермонтова «Смерть Поэта»):

 
Погиб поэт, невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
 
 
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде… и убит!
 
 
Убит!.. К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор,
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
 
 
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
 
 
Что ж? Веселитесь… он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.
 
 
Его убийца хладнокровно
Навел удар… спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
 

Ведущий (читает отрывок из статьи Н. Доризо «Пушкин и Лермонтов»):

Во всей мировой литературе я не знаю более близкого духовного родства, чем родство этих двух гениев.

Вся жизнь Лермонтова вплоть до его трагической гибели была прямым продолжением жизни Пушкина.

Едва умолк выстрел на Черной речке, как всю Россию потрясли, словно мощнейшее землетрясение, стихи Лермонтова «Смерть поэта», и яростное горе потери, неистовая жажда возмездия сделали никому не известного юношу великим русским поэтом, видным со всех сторон Отечества, достойным преемником пушкинской музы.