Текст книги "Записки датского посланника при Петре Великом. 1709–1711"

Тут царь показывал мне меч, (весь) с клинком и рукоятью, сработанный в России, из русского железа и русским мастером. (Меч этот) царь носил при бедре. Он рассказывал мне, что накануне с одного удара разрубил им пополам барана, поперек спины.

Митрополит или вице-патриарх со множеством архиереев, архимандритов, профессоров и попов сидел за особым столом по левую сторону (от царя?). Так как все они были монахи, (а монахи) никогда не едят мяса, то им подавалась исключительно рыба.

В 10 часов (вечера) зажгли в высшей степени красивый и затейливый фейерверк. Замечательнее всего была в нем (следующая аллегория): на двух особых столбах сияло по короне; между ними (двигался) горящий лев; (сначала) лев коснулся одного столба, и он опрокинулся, затем перешел к другому столбу и покачнул его, так что (и) этот (столб) как будто готов был упасть. Тогда из горящего орла, который словно парил в воздухе, вылетела ракета, попала во льва и зажгла его, (после чего) он весь разлетелся на куски и исчез; между тем наклоненный львом столб с короной поднялся и снова стал (отвесно). Мысль эта была заимствована царем из (рисунка) одной серебряной медали, выбитой по распоряжению шведского короля[174]174
  Одна из двенадцати медалей, выбитых в честь Карла XII после Альтран-штедтского мира (в 1706 г.).


[Закрыть]. (Царь) показывал ее мне; размером (она равняется монете) в две датские марки; на ней представлен лев (и два увенчанных короною столба); один из них лев схватил лапой и переломил пополам, причем корона с него упала; второй (столб он) схватил другой лапой и сильно наклонил. Шведы хотели этим выразить, что король Шведский отнял у короля Польского корону, а царя поставил в безвыходное положение.

Граф Пипер и прочие шведские генералы были приглашены смотреть на фейерверк, и для этого им отвели (особую) залу, где они стояли и на все смотрели.

В фейерверке замечались красивые голубые и зеленые огни, изобретенные (самим) царем, а равно многочисленные огненные шары и огненные дожди, превращавшие ночь в ясный день, так что и на далеком расстоянии можно было отчетливо видеть и узнавать всех проходящих.

На этом пиру царскую любовницу Екатерину Алексеевну и остальных женщин угощали в особой зале, так что в этот раз они, против обыкновения, не были вместе с мужчинами.

16-го. Между Рождеством и Крещением[175]175
  У Юля, как и ранее, – «св. день трех королей, называемый русскими Крещением».


[Закрыть] русские не соблюдают обычных недельных постных или рыбных дней, как уже указано, приходящихся в обыкновенное время на среды и пятницы. В нынешнем же году (самое) Крещение пришлось на пятницу, то есть на постный день, а так как Крещение празднуется у них свято и потому поститься в этот день нельзя, то, они постились накануне, в четверг.

17-го. По русскому стилю было, как сказано, Крещение. В этот (день) патриарх ежегодно совершает большое водосвятие. Теперь оно отслужено было митрополитом Рязанским, который, в качестве вицепатриарха, исправляет его должность.

Чтобы видеть (церемонию), я поехал в Посольский приказ, где (должен был) дожидаться ее начала. (Посольский приказ) – это канцелярия, заведующая иностранными делами. Пол в приказе, сени и ведущая наверх лестница выложены были литыми чугунными плитами величиной и толщиной с готландские каменные плиты. На лестнице, поверх этих чугунных плит, положены еще железные прутья, чтобы зимой, когда по плитам ходить скользко, нога встречала более верную опору. Расстояние (между прутьями) равняется их толщине.

Так как прошло много времени, прежде чем духовенство приготовилось к водосвятию, и (мне) стало скучно, то в ожидании я пошел в главную церковь, находящуюся возле самого приказа. Там я видел тела трех покойников. Как мне сообщали, (лица эти) в свое время были митрополитами или архиепископами Московскими. Всякий подходил к телам и, крестясь, кланялся перед их гробами, а иные давали денег человеку, стоявшему у гроба; тот подымал его крышку, и заплатившие целовали в знак благоговения одежды покойника. Остальным, кто не платил, предоставлялось целовать только крышку гроба. В четвертом углу церкви находится небольшая темная четырехугольная закрытая часовня с горящими свечами и лампадами. Там стоял маленький мальчик и читал вслух из (какой-то) книги для всех тех, кто туда входил, чтобы поцеловать распятие, под которым, как говорят, хранится кусок ризы Господней. Много людей стояло снаружи около этого угла, и они, обратившись к нему лицом, крестились и кланялись.

Торжество (водосвятия) началось в полдень. (Открылось оно) так. Впереди шли два псаломщика, каждый с (хоругвием), подобно штандарту; за ними около 200 других диаков или псаломщиков; далее 227 попов или священников; все (они были) в облачениях; за ними следовали еще два диакона или псаломщика, каждый со стеклянными распятием, и между этими двумя распятиями (третий) псаломщик нес образ Божьей Матери, перед которым человек нес на шесте фонарь с зажженной свечой; потом (шли) другие (духовные лица) с большими церковными книгами, окованными позолоченной медью; затем шел вице-патриарх, державший перед собой, на высоте лица, серебряное позолоченное распятие в пол-локтя длиной; за ним следовали 9 епископов в епископских облачениях и митрах; (последние), приблизительно в ¼ локтя вышиной, из позолоченного серебра или меди, с выбивными изображениями, усажены жемчугом и разными камнями, а внизу опушены горностаем. Все шествие с обеих сторон (охранялось) солдатами с мечами наголо. (Солдаты) прочищали ему дорогу сквозь сплошную толпу. В таком порядке духовенство (вышло) из главной церкви (и) спустилось на Москву-реку, протекающую сейчас за Посольским приказом. От этой реки получил свое название и город. На ней, на льду, была устроена решетчатая изгородь, (образующая) четырехугольник локтей на десять (в ту и другую сторону); (загородь устроена была с тем), чтобы никто не упал в воду, так как прорубленная во льду прорубь занимала все (внутреннее) ее пространство. Кругом всюду были постланы персидские ковры и красное сукно; особенно (отличалось убранство) с той стороны, где находилась дверь, ведущая к воде. Кругом этой загороди была другая, большая загородь, равным образом из решетки, занимавшая квадратную площадь шагов в 90; на всем этом (пространстве) лед был покрыт помостом из досок. У проруби, против дверей (внутренней) загороди, ведущих к воде, стоял митрополит или вице-патриарх; прочее духовенство расположилось по правую и по левую руку от него, кругом внутренней решетки. Облачение вице-патриарха почти не отличалось от (облачения) других епископов; только на плечах его лежала белая лента, шириной в полторы четверти (локтя); концы ее спускались один спереди, а другой сзади. Вот выступил диакон или псаломщик, почитал над водой из книги, затем, взяв кадило, последовательно покадил им воде, всем принесенным образам, церковными книгам, распятиям, а под конец вице-патриарху, епископам и всему священству. Потом несколько маленьких детей в стихарях пропели какую-то (песнь), по окончании которой вице-патриарх обеими руками благословил стоявший за наружной решеткой народ. (При благословении он) соединял большой палец с безымянным, а прочие держал поднятыми кверху. Далее (митрополит) взял кадило, покадил воде, образам, книгам, духовенству, народу и, наконец, мне, ибо по моей просьбе и согласно приказанию царя я был впущен за решетку вместе со священниками. За сим два диакона пли псаломщика поднесли митрополиту самую большую и великолепную из церковных книг, напечатанную in folio на александрийской бумаге, и держали перед ним открытой, пока он читал из нее третью главу Евангелия от Матфея о крещении Христа. Тон и манера (его чтения) были те самые, какими наши священники служат перед алтарем обедню. (За митрополитом) диакон или псаломщик снова прочел что-то довольно длинное, причем духовенство по обыкновению пело ему в лад. После этого вице-патриарх, (сопровождаемый) по сторонам двумя диаконами, подошел к (той) загороди, где была вода. Там один человек, посредством небольшого решета, прикрепленного к длинному шесту, постоянно мешал воду, чтоб она не замерзала. В воде, у края, стояла большая дощатая посудина, вроде тех, в которых мочится зерно, обращаемое в солод. Посудина эта, четырехугольная, продолговатая, плотно законопаченная и засмоленная, напоминала собой маленькую ладью. Вода не могла в нее проникнуть, и, стоя в этой лодочке, можно было удобно черпать освященную воду, не рискуя упасть в полынью. Лодочка была вся обложена коврами. В нее спустился вице-патриарх, долго почитал из книги, которую держали перед ним диаконы, подул между прочим три раза крестообразно на воду, три раза крестообразно провел по ней пальцами, наконец взял распятие и троекратно медленно погрузил его в воду, причем после всякого раза капли с него заставлял стекать на (предназначенное) к тому серебряное блюдо, стоявшее у него под рукой. (Вода), накапанная таким образом, считается наисвятейшей. Тем и заключилось водосвятие.

После того вице-патриарху подали несколько больших серебряных кувшинов, которые он первыми сам должен был наполнить новоосвященной водой для царского двора. Прежде чем зачерпнуть кувшином, он всякий раз крестообразно проводил им по воде. Между тем все устремились к проруби, чтобы набрать оттуда воды в кружки и кувшины, подвешенные к полотенцам. (А) епископы и прочие духовные лица трижды окунули пальцы в наисвятейшую воду, сбежавшую с распятия, и промыли себе ее глаза. Духовенство запасалось тут святой водой в таком количестве, чтобы ее, по их расчету, достало на весь год. Как только вице-патриарх отошел от (проруби), к ней подбежал мальчик-подросток в одной рубашке, бросился в воду и тотчас же выплыл. Некоторые прорубили себе проруби ниже течения и там купались в утекающей святой воде.

(С Москвы-реки) вице-патриарх и прочее духовенство прежним порядком пошли обратно в церковь, из которой вышли.

21-го. Был я у князя Меншикова. Живет он в Немецкой слободе, то есть пригороде, на большом, великолепном подворье. Все у него было пышнее, чем у других русских сановников и бояр, а кушанье приготовлено лучше. Гости сидели за прекрасным серебряным столом. Тем не менее старинные русские обычаи проглядывали во многом.

25-го. После многократных (с моей стороны) настояний и долгой проволочки великий канцлер граф Гаврила Иванович Головкин и государственный вице-канцлер Петр Павлович Шафиров прислали ко мне на дом сказать, что они в первый раз соберутся у меня в моем доме для тайных переговоров по делам моего короля. Но так как русские всегда заботятся о поддержании своего достоинства и чести, то (Головкин и Шафиров) велели мне в то же время сказать, что, в сущности, как им хорошо известно, первая тайная конференция должна бы произойти в доме великого канцлера, но что, несмотря (на это), во избежание промедлений, они придут ко мне сами.

Великий канцлер Головкин, высокий, худой, тем не менее видный старик, никакого языка, кроме русского, не знает и умом весьма недалек. Царь произвел его в графы, (а) затем римский император – в графы Римской империи. Как все русские, он весьма дорожит своей честью и достоинством[176]176
  think, he is not resolute enough in opposing that of others». («Джентльмен, наделенный здравым смыслом, весьма благочестивый и вообще имеющий отличительные черты порядочного человека: никто никогда не жаловался на его жестокость или несправедливость; тем не менее некоторые того мнения, что он недостаточно тверд в противодействии несправедливостям и жестокостям других»). В отношении способностей Головкин, без сомнения, уступал Шафирову (Сб. Ими. Рус. ист. общ. LX и LXI).


[Закрыть]. (Вообще) между прежними русскими и нынешними только та разница, что нынешние твердо знают, какая честь им надлежит (и какую) должны им оказывать (другие); между тем сами они, под предлогом недоразумения (или того), что они не знали, не были предупреждены (и проч.), забывают воздавать подобающее другим. Примером этому (может служить) следующий случай. Несколько дней спустя я препроводил к великому канцлеру памятную записку, в заголовке которой написал одно лишь «hochwohlge-bohrner»; ввиду этого он велел мне передать, что не будет принимать от меня писем, если я не буду давать ему титула: «hochgebohrner Hr. Graf», каковой на самом деле подобает одним имперским князьям[177]177
  В письме к Сехестеду от 6 февраля 1710 г. Юль приводит другой пример того, насколько после Полтавской битвы, вместе со значением России, возросло и неприятно отразилось на отношениях к иноземным дипломатам в Петербурге сознание собственного достоинства у Головкина, а равно и у других русских сановников: «La bataille de Poltava, – пишет он, – a tellement, enflee les coeurs des gens icy, qv’ils ne se connoissent plus; ils ne songent qv’a recevoir des honneurs, sans en rendre; il n’y a qve le Csar luy-meme, qvi est sans fagon te dans son assiette ordinaire. Qvant le gr Chancellier m’ecrit, il ne met qve,dienstwilliger“ sans mettre seulement,Diener“, comme on ecrit a 1’ordinaire a son rentier; il me semble qve c’est traitter un Ministre d’une tete couronnee asses cavalierement» («Полтавская битва настолько раздула (самолюбие) русских, что они не помнят себя (от чванства); они только и думают, как бы им (самим) получать почести, не воздавая их ответно (другим). Один царь прост в обращении и (всегда) одинаков. Вел. канцлер, когда пишет ко мне, ставит только „готовый к услугам" и не прибавляет даже „слуга", – (словом, пишет) как обыкновенно пишут своему арендатору. Мне кажется, (такое поведение) в отношении к посланнику коронованной особы довольно-таки бесцеремонно») (см. книгу писем Юля в Копенгагенском государственном архиве).


[Закрыть].

Государственный вице-канцлер Шафиров, мужчина толстый (и) низкого роста, предки его были евреями, но отец его и (сам) он перекрещены. Действительно, (как) он, (так) и его дети очень похожи на жидов. Некоторые уверяют даже, что втайне он остался евреем. А впрочем, он крайне надут и чванен, подобно всем остальным (русским). В делах царь часто им пользуется. Вообще же (Шафиров) человек умный; по-немецки говорит как на родном языке; в переговорах с ним легко приходишь к соглашению, да и в иностранной политике он довольно сведущ.

27-го. Я был на свадьбе, на которую царь велел позвать меня накануне. Происходила она следующим образом. Маршалом на нее царь назначил генерал-майора Долгорукова. В руке (Долгоруков) держал длинный маршальский жезл, обтянутый красным сукном и (украшенный) бантом из белых лент; на рукаве у него была белая повязка. При нем постоянно находились четыре шафера с красными бантами и один форшнейдер с белой повязкой на рукаве.

В России невесту ведут в церковь ее отец и брат, если они живы и присутствуют (на свадьбе); если же их нет, то они замещаются двумя другими (лицами). (:Жениха тоже должны вести в церковь его отец и брат, если они живы.:) Ввиду этого обычая царь, дабы почтить жениха и невесту, сам заменил невесте отца, а мне приказал заменить ей на время брата, что было сочтено за великую для меня честь. Невеста, сопровождаемая двумя офицерами, пошла в церковь пешком; (церковь) находилась возле самого (ее) дома. Царь и я, вместо отца и брата, встретили ее на паперти и повели в церковь, на (то) место, где (ее должны были) венчать. Стала она там по левую руку от жениха, как при венчании в Дании. Тут вышел священник, покадил всем образам, бракосочетающимся и народу и затем дал в руки жениху и невесте по восковой свече, которую они приняли, поцеловав у него руку. Совершая (службу), священник тоже держал в руке свечу. На полу, между ним и венчающимися, лежал кусок белой камки. Пока священник читал над ними, диакон или псаломщик в промежутках (его чтения) пел по обыкновению «Господи помилуй», то есть Kyrie elejson. Далее священник спросил венчающихся, желают ли они иметь друг друга (мужем и женой). Они отвечали утвердительно, после чего обменялись кольцами, как то делается в Дании на свадьбах в высшем кругу. Тотчас вслед за этим принесли два венца: один из них священник надел на голову жениху, другой должен был надеть на невесту, если б она была девушкой, но так как она была вдова, то венца ей не надели. Потом (венчающиеся) дали друг другу руки, а священник отвернулся от них, но затем тотчас выступил с маленькой рюмкой красного вина и выпил за здоровье жениха и невесты. Рюмку (эту) принял от него жених и три раза выпил за здоровье невесты; она всякий раз отвечала ему (тем же); оставшееся в рюмке (вино) выпил жених. Затем священник осенил молодых крестным знамением и поднес им распятие, которое оба они поцеловали. Этим и заключилось венчание. Совершалось оно без малейшего благоговения и с таким суетными приемами, что, (казалось), дело происходит (не в храме): кругом все шумели, болтали, смеялись, даже бранились между собой.

Когда мы вернулись из церкви в дом, то за (один) стол посадили: молодых под балдахином, форшнейдера рядом с новобрачной и затем всех женщин вообще, – (а) за другой, напротив: невестина отца и брата, то есть заменявших ей их царя и меня, тоже под балдахином, и по обе стороны от нас невестиных друзей.

Вдовствующая царица с их придворным штатом кушали в отдельной комнате.

За (обедом) маршал начал с чаши молодых, потом предложил здоровье ближних друзей невесты. В качестве таковых, пока последняя чаша обходила всех кругом, царь и я должны были стоять, а в заключение благодарить (присутствующих). Потом пили чашу маршала, за ней чашу шаферов и самой последней чашу форшнейдера. Далее (чаши пились) как попало.

После стола танцевали преимущественно польские танцы; (танцевали), как у нас, сперва медленно, затем немного веселее и, наконец, (пускались) вприскачку. (Выходили) не иначе как по три пары раз. Танцующая пара начинала с того, что кланялась молодым, всем поезжанам[178]178
  Поезжане (устар.) – участники свадебного поезда. (Примеч. ред.)


[Закрыть], взаимно друг другу, затем шла на нижний конец комнаты, кланялась там женщинам, потом опять возвращалась назад, повторяла поклоны и приветы молодым, и проч., и тогда уже начинался стройный танец. Первым танцевали маршал с молодой и два других друга жениха, так что маршал открывал танцы. За ним (танцевали) царь и я, как (посаженые) отец и брат молодой.

30-го. Меня посетил генерал-лейтенант Алларт[179]179
  Барон Людвиг Николай фон Аллардт (или Hallardt) долго служил в Венгрии; стяжал себе известность как превосходный инженер. Петру уступил его король Август. Царь произвел его в генерал-майоры по инфантерии. В битве под Нарвой Аллардт попал в плен к шведам, из которого освободился в 1705 г.; после битвы под Полтавой пожаловал орденом Святого Андрея Первозванного; ранен (как увидим ниже) в Прутском сражении, а также при осаде Штральзунда. Умер в 1727 г. Оставил записки: выдержка из них напечатана в настоящей книге (Сб. Ими. Рус. ист. общ. L и LX; Журнал или поденная записка Петра Великого, СПб., 1770).


[Закрыть], кавалер ордена Святого Андрея. (Он) считается одним из лучших царских генералов и в битве под Полтавой (сражался) доблестно, так что стяжал себе известность. Родом он пруссак и, по-видимому, человек умный и честный.

После полудня царь ел у посланника Грунта, где присутствовал и я. Тут случилось любопытное (приключение), которое я не хочу пройти (молчанием). У царя есть повар, Иоганн фон Фельтен[180]180
  Иван Иванович фон Фельтен – обер-кухенмейстер Петра, первый ресторатор в Петербурге, родился в 1670-х гг., умер в 1736 г. (Сб. Ими. Рус. ист. общ. LXII).


[Закрыть], уроженец графства Дельменгорст. Так как он весьма щекотлив и (притом) не любит шведов, то царь постоянно преследует его [щекочет?] и дразнит, называя шведом, хотя в сущности весьма к нему милостив и внимателен. Так было и здесь: царь начал его дразнить [щекотать?], браня шведом; но Фельтен убежал (от него) под мою защиту, прося ходатайствовать у царя, чтоб он перестал его дразнить. Но царь зажал мне рот, потребовав, чтоб я за него не просил, так как Фельтен будто бы швед. Когда же повар закричал, что нет, что он родился в Дельменгорсте, то царь возразил: «Ты швед, потому что родился в Бремене, в Вердене». Этим он, без сомнения, намекал на посланника Грунта, который действительно оттуда родом.

31-го. Так как царь самоедов, француз Вимени, о котором пространно говорилось под первыми записями января, опившись во время «славы», скончался, то царь, с особой заботливостью относящийся к своим придворным (:а Вимени считался одним из них:) и всегда, если он (только) не в отсутствии, провожающий до могилы прах последнего из своих слуг, приказал устроить ему замечательнейшие похороны, какие (вряд ли) были виданы ранее. (Сам) царь, князь (Меншиков), генерал-адмирал Апраксин, его брат казанский генерал-губернатор[181]181
  Петр Матвеевич Апраксин, родился в 1659 г., боярин и сенатор, граф, президент Юстиц-коллегии и действительный тайный советник; в 1708 г. назначен губернатором астраханским и казанским; умер в 1728 г. (Сб. Ими. Рус. ист. общ. L, LX и LXI).


[Закрыть], великий канцлер и вице-канцлер, (московский) комендант и много других важных лиц, одетые поверх платья в черные плащи, провожали покойного, сидя на описанных под первым января самоедских санях, запряженных северными оленями и с самоедом на запятках. Сани (эти) сбиты из двух длинных кусков дерева и нескольких поперечных поверх (их) перекладин, на которых лежит доска, слегка устланная сеном. На царе, как и на всех других (провожавших), поверх его коричневой повседневной одежды был черный плащ, а всегдашняя его шапка повязана была черным флёром. В таком порядке покойника отвезли [отнесли] в католическую церковь, ибо он был католиком. Там отпевал его и служил над ним один иезуит. (Католическая церковь) весьма красивая, каменная, (находится) в Немецкой слободе. Трудно описать, до чего смешон был этот похоронный поезд (как) на пути (в церковь), (так) и (по дороге) обратно.

После полудня царь вместе с великим канцлером и вице-канцлером пришел ко мне в дом для тайных переговоров и по окончании (конференции) пробыл у меня до 8 часов вечера[182]182
  На конференции этой Петр поставил на очередь вопрос о соединении русского и датского флотов для совместной высадки в 3 милях от Стокгольма: предложение это, как извещал Долгорукий, сделано было Датским советом, и в частности тайным советником Вибе. Юль, не получивший об этом никаких сведений, принял сообщение царя ad referendum, однако тут же попросил его позаботиться покамест доставлением провианта на королевский флот и напомнил ему о денежной помощи, крайне-де необходимой для снаряжения флота (донесение Юля к королю от 6 февраля 1719 г., Копенгагенский государственный архив).


[Закрыть].

Февраль

2-го. После долгого промедления и проволочек посланника Грунта повезли наконец на прощальную аудиенцию. За ним присланы были от царя два крытых экипажа, оба шестериком. Один, старый, принадлежал царю; другой, поновее, князю Меншикову. В 10 ч. (к Грунту) явился пристав, некий подполковник Преображенского полка, и сказал ему, что прислан за ним от царя. У себя в доме посланник предоставил ему (место по правую) руку, в повозке же Грунту (правое) место уступил пристав. В закрытой повозке князя сидели королевско-датский комиссар Бутенант-Розенбуш и секретарь королевской миссии г-н Schowboe. В таком (порядке) поехали во дворец. При следовании посланника туда и обратно Семеновский полк, растянувшийся по дороге, насколько (у него) хватало (людей), стоял в ружье с распущенными знаменами, и где проезжал посланник, там били в барабаны.

Любопытно, что, когда (Грунт) ехал (во дворец), царь, (руководствуясь одним) старинным русским (обычаем), несколько раз посылал сказать (везшим его людям), чтоб они останавливались, а затем (приказывал им) ехать скорее. (Делал он это), чтобы показать свое могущество и власть; ибо следует заметить, что (как) он, (так) и (вообще) все русские не отрекаются ни от одного из (тех) старых русских обычаев, которые могут служить им к возвеличению, и в настоящее время только и делают, что изучают чужие (обычаи), пригодные для такого поддержания и умножения их достоинства и чести.

В зале аудиенций пол и стены были сплошно устланы и увешаны персидскими коврами. В верхнем конце ее, справа, стоял стол, покрытый вышитым ковром; (под столом) был навес; слева от стола стояло кресло, сплошь усаженное тысячами восточных алмазов и разноцветных камней. Кресло это изготовлено в 1636 г. для Алексея Михайловича, отца (ныне царствующего) царя, о чем гласит латинская надпись, вышитая на спинке. Все кресло оковано золотом, в которое (и) вставлены камни. По правую сторону от стола, опираясь на него, стоял царь с непокрытой головой. К столу (вели) три ступени.

У дверей залы посланника встретил камергер и подвел к этим ступеням. Тут ему объявили, что ввиду прибытия другого посланника, который его заместит, (и) согласно требованию его государя, царь отпускает его. Затем Грунт сказал царю речь, причем, как было условлено ранее, не перечислил полностью его титула. (Было) также (решено), что на аудиенции посланник не будет обязан снять шпагу, каковое (обязательство) было, однако, установлено договором, заключенным между царем и блаженной памяти королем Датским Христианом V. Речь свою посланник произнес по-немецки, слово в слово по (тексту), переданному им за два дня перед тем на письме: ибо в России, прежде чем допустить посланника на аудиенцию, требуют от него списка с его торжественной речи, что в сущности, незаконно и в других (государствах) необычно. Делают это (русские) с тем, чтобы заранее узнать, не заключает ли в себе (речь) чего-нибудь неприятного. Во время (чтения речи) царь все стоял у стола. Когда Грунт кончил, великий канцлер граф Головкин передал ему царскую отпускную грамоту к королю, запечатанную большой российской печатью и завернутую в кусок красной тафты, после чего (посланник) был допущен к царской руке. (Царь) просил (Грунта) кланяться его величеству королю Датскому. Королевско-датский комиссар Розенбуш и состоявший при посланнике секретарь королевской миссии Schowboe, который тогда равным образом уезжал, тоже поцеловали у царя руку. Затем Грунт вышел задом из залы, сел в свою повозку и прежним порядком был отвезен домой.

Царь приказал угостить посланника в его доме (обедом). (За столом) по русскому обыкновению подавались сначала соленые яства, затем жаркое и потом супы. (Все подавалось) на серебряных блюдах стариной работы. Перед посланником положили два больших ножа с золотыми рукоятками и большую золотую ложку; перед остальными же гостями (лежали) обыкновенные серебряные ложки. За здоровье за столом пились из больших серебряных позолоченных кубков (в следующем порядке): чаша короля Датского, чаша царя, чаша королевы Датской, чаша датского наследного принца, чаша царевича Московского, чаша датского королевского дома и чаша русского царского дома: таким образом датский двор всегда предпосылался русскому.

Перед отъездом Грунта царь сделал ему честь – пожаловал ему свой portrait или изображение, украшенное алмазами. Впрочем, (алмазы), ввиду их плохого (качества) и изъянов, не (представляли) большой ценности. Русские приняли за обыкновение, перед отбытием иностранных послов от (царского) двора на родину, взамен известной суммы денег, которая (в этом случае) дается им при других европейских дворах, дарить их соболями, чем соблюдается экономия: ибо соболи, ежегодно поступающие в царский приказ из Сибири, достаются царю даром. Равным образом и Грунт, вместо (денежного) подарка, надлежавшего ему по праву, как посланнику, получил 100 пар соболей; впрочем, опасаясь, что он не выручит их стоимости, Грунт устроился так, что русские приняли соболя обратно и взамен уплатили ему 1000 рублей.

5-го. Царь катался по Немецкой слободе. Он велел привязать друг к другу 50 с лишком незапряженных саней и лишь в передние, в которых сидел сам, (приказал) запречь десять лошадей; в остальных (санях разместились) важнейшие русские сановники. Забавно бы видеть, как, огибая угловые дома, (сани) раскатывались, и то тот, то другой (седок) опрокидывался. Едва успеют подобрать упавших, как у следующего углового дома опять вывалятся (человек) десять, двенадцать, а то и больше. Царь любит устраивать подобного рода комедии – даже, как сказано выше, и тогда, когда занять самыми важными делами, которыми между тем ведает один, ибо как на суше, так и на море должен сам все делать и всем распоряжаться, притом (решать) и текущие государственные вопросы. Что же касается его невежественных, грубых подданных, то от них (царь) имеет мало помощи, зато лично одарен столь совершенным и высоким умом и знаниями, что один может управлять всем.

10-го. Получив разные поручения от короля, я отправился рано утром (к царю) в слободу, называемую Преображенской. (Расположена она) верстах в двух от Немецкой слободы. Царь живет там в небольшом неказистом, плохом подворье, построенном исключительно из леса и напоминающем священнический двор в Норвегии. Ворота (подворья) всегда заперты, и к ним приставлена стража, так что никто туда попасть не может; (посетителю) трудно даже добиться, чтоб (о нем) доложили. Сюда царь удаляется с двумя-тремя приближенными, не столько для занятий, сколько во избежание всяких посещений.

После долгого промедления меня наконец впустили, и я доложил царю о своем деле. Он велел, чтобы я в тот же день повидался с его министрами и переговорил с ними. Вследствие такового (приказания) из Преображенского я поехал к великому канцлеру графу Головкину и имел с ним и с вице-канцлером Шафировым разговор по королевским делам. Как при этом, так и при других свиданиях великий канцлер в своем доме всегда уступал мне (место по правую) руку. В конце концов решили, что на следующее утро мне будет дана царем не торжественная, а частная аудиенция. При этом я попросил, чтобы для сопровождения меня на аудиенцию прислали за мной по меньшей мере камергера, но (на это) не согласились и (назначили ко мне) только секретаря. Затем я отправился домой. Несмотря на все старания и просьбы, торжественной аудиенции с обычным церемониалом я добиться не мог. Предлогом к отказу (русские) выставляли то, что верительная моя грамота к царю была запечатана не большой королевской канцелярской печатью, а лишь кабинетной, подобно (простым) письмам, ибо она была писана и помечена во время путешествия короля по Италии, и что на адресе царский титул приведен не полностью. Я заручился, однако, от великого канцлера письменным удостоверением в том, что настоящая частная аудиенция не помешает мне в свое время требовать аудиенции торжественной. Привел я при этом следующие мотивы: предлог, на основании которого (русские) отказали мне в торжественной аудиенции, по самому существу не имеет значения, ибо подобного рода грамотам собственноручная подпись короля придает более весу, чем печать или титул, выставленный на адресе. Но (в настоящую минуту) мне приходилось мириться (с предложением русских), так как обстоятельства не позволяли (мне) входить (с ними) в особые пререкания ни по этому, ни по многим другим (вопросам).

11-го. Уведомившись рано утром, что для сопровождения меня на аудиенцию великий канцлер Головкин прислал ко мне лишь секретаря, я, ввиду отсутствия в данном случае всякой торжественности, предпочел отправиться на аудиенцию один, почему и велел сказать секретарю, что я еще не готов, (что) прошу его ехать вперед, а (что) сам поеду через час[183]183
  Секретарь этот, как сам Юль отмечает ниже, был Курбатов, человек хотя и не чиновный, но столь выдающегося значения, что со стороны Юля было, пожалуй, неосторожно отказаться от совместной с ним поездки. Алексей Александрович Курбатов, бывший крепостной Б.П. Шереметева, секретарь Посольского приказа, «прибыльщик», подавший проект заведения гербовой («орлёной») бумаги, как регалии (1699 г.), сделан за это дьяком Оружейной палаты; позднее он – инспектор Московской ратуши и архангельский вице-губернатор. Родился в 166? г., умер в 172? г. (Сб. Ими. Рус. ист. общ. LX и LXI, Соловьев, XVI, 6, 7 и И и т. д.).


[Закрыть]. Затем секретарь уехал. Спустя некоторое время отправился (и) я в Преображенскую слободу, или предместье, где находился царь в своем убогом упомянутом и описанном выше доме. У дверей, лишь только я прибыл, встретил меня секретарь и повел на так называемый головкинский двор, (находящийся) шагах в ста от царского домика. Когда граф Головкин прислал мне сказать, что пора (на аудиенцию), я поехал на царское подворье (в экипаже), а секретарь предшествовал мне (пешком). Как я вошел в комнату, смежную с царской, граф Головкин вышел (ко мне), встретил и ввел к царю. Не будучи еще готов, царь стоял полуодетый, в ночном колпаке; ибо о церемониях он не заботится и не придает им никакого значения или по меньшей мере делает вид, что не обращает на них внимания. Вообще, в числе его придворных нет ни маршала, ни церемониймейстера, ни камер-юнкеров, и аудиенция моя скорее походила на (простое) посещение, нежели на аудиенцию. Царь сразу, безо всякого (обмена) предварительными комплиментами, начал говорить о важных предметах и с участием вице-канцлера стал обсуждать государственные дела. При этом, не соблюдая никакого порядка, мы то прохаживались взад и вперед по комнате, то стояли (на месте), то садились[184]184
  Упоминаемые здесь «государственые дела», о которых приходилось договариваться Юлем, были не из особенно приятных. Вопрос касался денежного вспомоществования и был щекотлив. В промежуток времени, истекший между отъездом Юля из Копенгагена и первым его свиданием с царем в Нарве, в Копенгагене между Россией и Данией был заключен оборонительный и наступательный союз. Русский посол в Дании кн. В.Л. Долгорукий получил указ заключить этот союз вовсе без субсидии. Во время переговоров один из датских министров объявил, что король намерен вступить в войну со шведами, однако начнет ее в надежде, что царское величество, увидев тяжкие убытки королевские, если не теперь, то впоследствии окажет помощь. Долгорукий согласился хлопотать у царя об этой помощи (Соловьев, XV, 389). Но в конце концов ему удалось ввести короля в войну без субсидии с нашей стороны. «Не дал я ничего, ни человека, ни шелега», – писал он с восторгом в Россию (там же, 391). Таким образом, в заключенном между Россией и Данией трактате денежная помощь не была прямо выговорена. Тем не менее по приезде к царскому двору Юль постоянно получал предписания напоминать о ней царю, и это, казалось, было главной его обязанностью. На описываемой аудиенции он начал именно с этого вопроса: заявил, что без субсидии датский флот не может быть снаряжен, а что вследствие этого все дело может окончиться неудачей и король лишится чести (vilde prostitueres). Но Петр отказался верить, что король действительно испытывает недостаток в деньгах, ибо Дания в течение многих лет пользовалась благами мира и торговля ее процветала. Юль возразил, что из опасения шведов и ввиду готторпских интриг Фредерику поневоле приходилось содержать армию, как в военное время; то уже при вступлении короля на престол казна была обременена долгами, а что от торговли, благодаря голландским и английским корсарам, было мало прибыли. Тут русские, воспользовавшись слабой стороной трактата, сослались на отсутствие в нем упоминания о субсидии. Юль указывал на то, что, имея в виду вторгнуться в Шонию зимой, король поспешил заключить договор, не теряя времени на посылку гонцами для ближайшего обсуждения вопрос о субсидии, но что датчане «тем более имеют оснований надеяться на помощь деньгами, что они великодушно (genereusement) заключили договор, предоставив все на добрую волю царя». Петр не выразил прямого отказа в помощи, сказал только, что хочет сначала присмотреться к вооружениям турок, но, когда Юль стал угрожать, что в таком случае нельзя будет снарядить флот, Петр обещал сделать что может, прибавив с «шутливым, дружелюбным видом», что он лишь человек, а не Бог и не может сделать невозможного. Шафиров же колко заметил, что если датчане не желают сделать всего, что могут, русские не должны нести за это ответственности. В вопросе о вспомогательных войсках царь и его министры выказали более сговорчивости (донесение Юля к королю от 13 февраля 1710 г., в Копенган. госуд. архиве).
  ¹ Генрих В е с с е л ь, старший брат известного моряка, датского народного героя Торденскиольда; родился в 1678 г., умер, по-видимому, в Дронтгейме между 1735 и 1741 гг.; 5 февраля 1707 г. принят по контракту на русскую службу в младшие капитаны. В 1724 г. командовал кораблем «Ревель» в плавании с флотом у Красной Горки; в списке офицеров за 1726 г. имени его уже не значится (Norsk hist. Tidsskr. 2. Rakke. IV, S. 43, В. Верха: Жизнеописания первых Российских адмиралов, ч. I, СПб., 1831, с. 125 и Ф. Веселого: Общий морской список, ч. I, с. 73–74).


[Закрыть].

Предместье, где находится царский дом, в котором (царь дал) мне аудиенцию, называется Преображенской слободой, ибо (состоит) оно из бараков и домов Преображенского полка, главной царской гвардии. (Когда полк) в Москве, (в Преображенской слободе) живут (его офицеры и солдаты); когда (он) в походе, там остаются их жены и дети. Среди этих-то бараков, на маленьком холме, стоит деревянный царский домик; вокруг него расставлено небольшое количество металлических пушек.

Накануне капитан царского флота, норвежец Бессель¹, пригласил меня на свою свадьбу; но в самый день свадьбы царь с утра послал сказать всем званым, (в том числе) и мне, что произойдет она в доме князя Меншикова и что мы имеем честь явиться туда. Жених и невеста, ввиду (предстоявших) им (новых) приготовлений по этому случаю, пришли в немалое замешательство. Маршалом на свадьбе был сам царь, а я, по русскому обычаю, (посаженым) отцом жениха. Царь охотно (соглашается) бывать маршалом на свадьбах, чтоб не быть вынужденным подолгу сидеть на одном месте: вообще продолжительное занятие одним и тем же делом (повергает) его в (состояние) внутреннего беспокойства. В качестве маршала царь, с маршальским жезлом в руке, лично явился за женихом и невестой (и повел их) венчаться.

На свадьбе было весело; танцевали (все) вперемежку, господа и дамы, девки и слуги. Царь, как (уже) много раз (бывало) на подобных собраниях, неоднократно являл мне знаки великой и особой своей милости. Вечером он сам сопровождал молодых домой. По пути, на улицах, пили и весело плясали под (звуки) музыки.