Текст книги "Чушь собачья, или Мир на поводке"

Кимоно

Кого ни спрашивал – многие хотели бы, чтобы у них был отец, который бы их слушал, постоянно водил на всякие мероприятия, брал бы с собой на рыбалку и работу. В общем, чтобы он обращал внимание.

Мне с этим повезло. Когда мне исполнилось пятнадцать, папины путешествия стали длиннее, и те две недели отдыха, что он давал себе в Праге, были целиком посвящены мне.

Есть такие отцы, за которыми глаз да глаз. О чем он молчит – я никогда не знал, но был уверен, что одичавший в море пёс требует проводника в большом городе, и я с гордостью принимал на себя роль любящего и понимающего сына. Потому некоторые выходки моего отца могли простить только самые близкие.

С мамой он разошелся достаточно быстро, еще до моего рождения. Ну, такое часто бывает у кобелей. Меня-то он взял к себе потому, что я случайно стал говорить. Моя мама этим талантом не отличалась.

Ну так вот. Папа же у меня был контрабандист. Кроме одежды он еще возил мыло, розовых крабов, красных крабов, русский дух, красную ртуть и любой мифический предмет, который у него можно было заказать и который бы он обязательно привез. Ведь любой говорящий пёс – он волшебник. А любой волшебник всегда слегка не в себе.

– Смотри на мое новое кимоно, Юсти!

Он даже бороду себе сделал, как у японца. А вместо вакидзаси[1]1
  Вакидзаси – короткий традиционный японский меч.


[Закрыть] взял кухонный нож.

Когда папа в прыжке попытался разрезать грейпфрут, я понял, что отец на твердой суше становится немного сумасшедшим.

Конечно! Ты привык, что тебя качает на море, обед просится наружу, и чтобы его удержать – нужно собрать все силы и сконцентрироваться. В море нету времени на глупости.

А на суше наружу просятся странности характера. А странности характера очень часто оказываются невоплощенными детскими мечтами: мой отец хотел быть рыцарем. А рыцарем для него был любой, у кого есть честь и меч.

Это я сейчас понимаю. А когда он прыгал по квартире за летающими грейпфрутами, я громко смеялся и вслух рассуждал – а не усыновили ли меня и могу ли я называть своим отцом нечто волосатое, прыгающее по квартире в кимоно и выкрикивающее японские неологизмы?

– Херсдва-дзай! Кия! – и еще один грейпфрут разделен на две половинки.

Понятно, как мой отец терпел Дикого Пса. Они оба были ненормальными. Но Дикий Пёс если и был мастером дебильных выходок, он их продумывал и всегда контролировал ситуацию. Мой же отец был просто Мастер. Пьяный Мастер, Мастер Домашнего Маскарада.

Но большую часть времени, как ни странно, он был спокойный, пока в очередной раз не надевал кимоно и не давал себе волю. С возрастом копится много эмоций, и лучше всего выплескивать их на грейпфруты, которые сочно разлетаются от ударов вакидзаси. Это была наша игра – я их подкидывал, папа рубил. И каждый раз придумывал новый псевдояпонский неологизм.

Однажды он решил, что настоящий самурай должен быть гладковыбрит. И летом отец побрился. То есть полностью. Ощипанный Герман Юстас Шпиц. Он забыл, зачем решился на это. Оправдывался в итоге тем, что ему бы не помешал загар. Это моя любимая фотография, кстати, где он в кимоно и весь такой загорелый. Он тогда только усы себе оставил. Он же самурай.

Я смотрел на эту фотографию и грустил оттого, что до сих пор не знаю, куда пропал мой отец. До сих пор не знаю.

И когда он вернется, я уверен, мне будет казаться, будто он и не пропадал.

Когда он вернется.

Дикий Пёс

Прага – это город не только детства, но и хмурых славянских лиц, которые мечтают не о свежей булке с маком и крутых бедрах, а о постоянстве и западном прожекторе. Чехи получили постоянство, а когда я был маленький, в 80-х – до него было так же далеко, как прыщавому мальчику до первого поцелуя. Но чудеса случаются, а прыщи – не самое страшное, что может подарить молодость.

Мне же молодость кроме регулярного лечения от блох и голубиных бомбардировок подарила отличного товарища. Его звали Дикий Пёс, он был матерый индивидуалист и единственный друг моего отца. Породистая овчарка, и я до сих пор не знаю, как его зовут на самом деле. Он умел жонглировать фарфоровыми чашками, попадать монетками в узкие щели таксофонов, а в 90-е он научился пародировать голос Володарского и тоже занимался переводами. А вел себя Дикий Пёс так, словно он – Моисей и величайший из живущих на Земле альтруистов.

Не знаю, как на его Собачьей Планете, но здесь этот подход здорово помогал. Он умел наживать себе друзей, а враги никогда не воспринимали его всерьез. Он же пёс.

– Юстас, ты же хочешь, чтобы у нас, у людей, все было хорошо?

– Мы же собаки.

– Ну, так жить приходится с этими, двуногими. Им нужно обеспечить порядок, но чтобы они этого не замечали. Твои укусы в бок и смекалка нам пригодятся. Пока старик смекнет, молодой уже с бабой домой идет! – Дикий Пёс любил импровизированные поговорки, и его любовь иногда приходилась не к месту.

«Тайный штаб» Дикого Пса – это пара вешалок с пальто, две швабры и два детских стула. Никаких бумаг и прочего. Тогда он втайне посвятил меня в суперагенты и сказал, что их собачья сеть по обеспечению человеческой безопасности крайне децентрализована и что только в 2000-е придет тот, кто ее объединит.

До сих пор не могу понять, шутил он или нет, но тогда я искренне считал, что я – суперагент.

Все попытки Дикого Пса поменять мир сводились не к психотренингам, как у меня (я думал, что достаточно быть просто хорошей собакой, чтобы мир был в порядке). Дикий Пёс был человеком практики, а не теории. Он всегда появляется, когда у меня полная задница, говорит мне, что делать, а потом сваливает к своим чертям, которых я никогда не вижу, но которые точно есть. Иногда мне казалось, что вот-вот у самого Дикого Пса вырастут рога, только ему всегда не хватало дикого пламени, чтобы быть по-настоящему демоническим. «Что-то» случалось регулярно, и для меня это были события первостепенной важности, ведь дети не делят вещи на «важные» и «неважные», а просто участвуют в них.

Участие – это очень важно. Я же думал тогда, что я суперагент.

Прага. Звонок. Я невыспавшийся, как блоха, которая уже третий день ищет своего хозяина. Голос Дикого Пса. Интуиция подсказала, что меня вызывают на первое настоящее задание.

– Юстас, тут собираются ограбить библиотеку. Украсть все сочинения Ильича Ленина на чешском. Пока человек читает, собака уже все знает.

– И я, маленькая породистая собачка, должен помочь им сосчитать кассу и разложить книжки по пакетам?

– Нет, – Дикий Пёс был предельно серьезен, когда дело касалось библиотеки. – Закрой просто подвал, он там всегда открыт. Снизу всегда интересней, сверху – заморочней. Там лежит дедушка Ленин со своими очень важными книгами и никто не должен добраться до вождя.

Усы, кстати, у Дикого Пса ничем не хуже усов Ульянова.

Через полчаса я уже был на месте. Библиотека как библиотека. Захожу в подвал. Ага, редкие книги. Десять раз. Тут даже «Войны и мира» нет. Единственное, что я увидел в подвале, – это КУЧА ЖЕНСКИХ СОБАЧЬИХ КОСТЮМОВ. Две швабры. Паспорт Дикого Пса. И журнал «Пражские Болонки, Персидские Киски, 08.1983».

И тут заходит мой отец:

– Он тебя предупредил, да?

– Предупредил. Пап, я не знал, что ты тоже суперагент.

– А я и не суперагент, – папа развел руками. – Бери эти вещи, отнесем к себе домой. Библиотеку закрывают.

– Швабры можно не брать?

– Швабры в нашем деле – это самое главное.

Уже через час я понял, почему это так. Дикий Пёс надевал швабры на лапы. Это была не страсть к дурачествам, ведь Дикий Пёс – великий практик, и просто так перевоплощаться в человекострауса с собачьей мордой он не собирался. На швабрах в своем пальто он был двухметровым нечто, наводящим тихий ужас.

Зачем он так наряжался? Чтобы подглядывать за соседскими болонками, которых в моем районе была тьма.

И так каждый раз с Диким Псом. Думаешь, что спасаешь мир, а в итоге всего лишь помогаешь претворять сокровенные фантазии лучшего друга своего отца. Он как-то взял меня с собой, чтобы показать, как надо знакомиться с женщинами. Одна болонка выпрыгнула к нему из окна, и я не успел обернуться, как Дикий Пёс исчез в подворотне вместе с очередной пассией. Его правило номер один: «Не оставляй следов».

Ведь надо сохранять секретность.

Эротические воспоминания юности

Я вспоминаю юность. «Порой улыбнусь, порою – отплюнусь».

Картина маслом. Я просыпаюсь в своей комнате, а в ногах кассеты. «Лучшие киски двадцатого века». Это была низкопробная эротика, снятая в атмосфере моей любимой Праги.

Вспоминаю дальше. Вижу Дикого Пса. Он такой же молодой, как и сейчас. Некоторые существа никогда не стареют, но приходится расплачиваться здравым рассудком.

Дикий Пёс в то время потихоньку платил по счетам.

– Юсти, ты вообще понимаешь, что мы с тобой говорящие собаки? Пёс лает, голубь гадит, человек…

– Всех вокруг пытается сделать по образу и подобию своему?

– Правильно. Вот и мы с тобой по подобию получились. И мне обидно, Юсти, что о нас до сих пор не подумал ни один серьезный ученый. Словно говорящая собака – расхожий феномен.

– Серьезные ученые занимаются серьезными исследованиями. А серьезные исследования помогают заработать хорошие деньги. А говорящими псами только зевак в цирке развлекать.

– Здраво, Юстас.

– Согласись, ужасно звучит: «Британские ученые подтвердили, что внутренности говорящих собак ничем не отличаются от обычных. Значит, секрет кроется где-то в другом месте, а не в кишках».

– Нет, под скальпель ради науки я не готов лечь. Я разве похож на самоубийцу?

– Нет, не похож.

– Ну, если не похож – то это повод выпить.

– Я думаю, папа не сильно обрадуется, если узнает, что я пью.

– Так кто просит пить. Выпьешь разок и успокоишься.

Во всем надо знать меру. Особенно – во всем приятном.

– Я бы с радостью, но мне кажется, что рановато.

15 лет. «Мне рановато». Кое-кто сейчас усмехнулся. В пятнадцать начнешь, к двадцати одному бросишь.

– Так мы не просто пить будем, а будем ставить эксперимент, Юсти. Через сколько бутылок мы озвереем и превратимся в обычных псов? Я предлагаю выбрать Вацлавскую площадь как место проведения нашего эксперимента. Кто не рискует – тот сосет мармелад, зефир достается самым проворным, – глаза у Дикого Пса светились безумием.

Он щелкнул пальцами, и из-за угла вышел его друг Вилли с двенадцатью бутылками портвейна. Мне никогда много не надо было.

Я выпил бутылку залпом, потому что не знал, что алкоголь пить сложнее, чем воду. Меня не предупредили. Оказалось, что много мне не требуется – с рюмки прибьет, а с бутылки я превращаюсь в питбуля. Кстати, ваша собака, я уверен, тоже не прочь пива попить, просто вы ей не предлагаете.

Эксперимент продолжался. Для полного отпитбуливания мне хватило ровно полторы бутылки. Я смотрел на двух великих ученых, на Вилли и Дикого Пса. У Вилли с каждым глотком лицо принимало все более одухотворенный вид. Его поношенное пальто начинало блестеть вместе с его глазами. И вправду.

А Дикий Пёс вообще не менялся.

Через два часа, когда я опять принял человеческий вид и перестал зеленеть от нарастающей и непроходящей тошноты, Дикий Пёс заявил:

– Все-таки если ты родился собакой, то и умрешь собакой, и никакой алкоголь не сможет превратить тебя в зверя!

Я молча кивнул. Никакой алкоголь. Только портвейн. Вода для бродячего пса, пища для ума, прелюдия для настоящей любви, закат пражского лета.

Портвейн «Дикий Пёс». Будь гуманнее.

Лучшее напутствие

Капитализм, как вошь, плодился, прыгал с человека на человека и остался на постсоветском пространстве надолго. Пришли какие-то лысые мужики и куда-то унесли все деньги и все производство. Их жестокость не была показушной, а глупость не была маской. Но даже с ними приходилось дружить. Как говорил Дикий Пёс – врагов не надо держать, пусть гуляют сами по себе, на твой зов они явятся первыми, и уже тогда делай то, что должен.

За пару лет до пришествия этой вши ко мне подошел отец:

– Юстас. Ты должен найти Настоящую Идею.

После такого тона я опять почувствовал себя суперагентом.

Всю мою жизнь меня окружают маньяки. Они постоянно заставляют меня что-то искать. Искать какашки по квартире, потому что где-то воняет, искать женщину, потому что, мол, мужики одни жить не должны, искать второй носок, которые потеряли у меня во время пьянки и который воняет даже хуже, чем каки, которые скрылись в прошлый раз. Вновь и вновь меня разводят на поиск того, что мне совсем не нужно. А некоторые вещи искать сложнее, чем носки, которые расползаются по квартире со скоростью звука.

– Юстас. Пойми своего отца, я многое видал в этой жизни. Все надо делать по порядку. Вот, смотри.

Он взял карту, открыл ее на закладке и ткнул в самую большую страну мира. Тогда она была еще больше и называлась СССР.

– Ты должен найти идею этой страны.

– Но она же уже есть. И у нас она такая же. Построить коммунизм, мир всем братьям, бла-бла-бла, будь счастлив, Ленин-Сталин.

– Твой дедушка был знаком со многими великими людьми Америки. За все это время, за пару лет до твоего рождения, он прислал мне одну телеграмму. Он рассказал мне про одного человека, которого звали Хантер. Он искал Американскую Мечту и нашел ее в наркотическом экстазе. Это не твой вариант. Идею этой большой страны можно найти только кристально трезвым и если ты не русский. Русские никогда не находят первыми то, что лежит у них под носом и что им больше всего нужно. Плюс помни, твоя мама – русская, твой отец – наполовину немец и наполовину чех, поэтому ты гораздо больше славянский пёс, чем померанский шпиц. Ты найдешь эту идею и напишешь эту книгу. Но помни, идею, а не мечту, потому что какая мечта у русских – понятно и ежу.

Он хлопнул последнюю рюмку и ушел в свою комнату, оставив меня наедине с размышлениям. Я надел свои маленькие собачьи носки, кофту, посмотрел в окно на скучающих котов (голубей сегодня на наш район не занесло) и решил, что у папы поехала крыша. Я уже почти понял, почему, когда папа вернулся.

– В общем, вот тебе отцовский наказ. Не женись на настоящей женщине. От них нервов больше, чем от легковушек. В смысле, женщин полегче. Ну, ты понял.

– Понял. Надо найти себе такую женщину, как Клара.

Клара – это библиотекарша. Бывшая.

– Нет! Клара, конечно, хорошая женщина, просто иногда не может решить, что ей важнее – голос сердца или чего потеплее. Ну, так не об этом речь. Вот второй наказ: никогда не танцуй пьяный и голый. Ты собака. Никто не поймет твоего угара, а твоя обнаженная шерсть – это верх твоего интима.

– Я записываю, пап.

Он пропустил это мимо ушей. Выпил вторую рюмку.

– Не верь большим деньгам. Верь большим делам. Большие дела – это те, которые приносят в мир много добра. Вот я продаю одежду, это тоже отчасти приносит добро. Но контрабандой я все равно не советую тебе заниматься.

– А Дикий Пёс тоже приносит в мир много добра?

– Дикий Пёс – это Дикий Пёс. А ты получи высшее образование. Войдешь в историю как первый пёс, закончивший вуз. У Рекса было только среднетехническое, так что на этом поприще еще можно отличиться.

– И еще… Черт. Забыл. Ну, в общем, помни о корнях. Как бы сказал Дикий Пёс? Кто в корень зрит, тот на него не ссыт. Что-то такое.

Из всех его наставлений я смог претворить в жизнь только последнее. Про корни которое. Остальное пошло наперекосяк.

Я выбрал метод проб и ошибок. Опасно, но как иначе получать удовольствие от жизни? Утром папа протрезвел и добавил:

– В общем, бойся женщин. Они и разденут тебя, и станцевать попросят, и мозги промоют. Сколько настоящих мужчин стали подкаблучниками из-за пары красивых коленок! – отец прямо намекал, что он не один из них.

Но как, извините, можно устоять перед магией женских коленок? У собак-то они… волосатые. А это убивает весь шарм, между прочим.

А жить без женщин – все равно что вообще не жить. Без них существуешь, а не живешь.

Отец так не считал. Наверное потому, что не знал Юлю. Она бы ему понравилась.

Бродяга Вилли

Большие города живут своей жизнью. Это всем известно. И крысам, и голубям, и тем более людям. И если все эти три вида поделили среду обитания, то собакам досталось нечто промежуточное. С людьми живешь, голубей гоняешь, а крысы – их среди всех хватает, даже среди голубей и собак.

Но когда я говорю о жизни городов – я говорю не о пошлой жизни улиц с проститутками, дилерами, бомжами и прочими замечательными людьми. Город сам по себе наблюдает и продолжает жить, даже когда все спят.

Но такого не бывает, чтобы все спали. И когда я жил в Праге, мне хватало знакомых из всех сословий. И каждый был по-своему лидер в своей небольшой ОБЩИНЕ.

Например, Вилли. Человек Мира, человек, который как-то ради эксперимента не спал месяц.

Он говорит, что за этот месяц он вспомнил все, что когда-то забыл. Вплоть до самых маленьких детских обид.

– И ты представляешь. Когда я был в Самарканде, эта сволочь даже не купила мне чебурек. Я хотел есть, как ужаленный, и он, мой лучший друг, КУПИЛ СЕБЕ ДВА ЧЕБУРЕКА и даже не дал мне укусить. А говорят, жадность – не порок.

– А ты не мог попросить? Я не думаю, что Дикому Псу было жалко для тебя такой малости.

– Когда я это заметил, он доедал первый. Мы шли вместе два километра, и я даже не заметил, как он жрет!

Вилли промышлял всем, чем только можно. Продавал билеты на входе в театр по двойной цене, вешая лапшу на уши, что это премьера или что сегодня все актрисы будут топлес.

Ему бы не верили, если бы он регулярно не тырил из разных магазинов костюмы. А учитывая, что когда он чистенький и вымытый производил впечатление настоящего мачо, украсть что-то дорогое было для него не проблемой.

– Юстас, ты можешь занять у своего отца пару крон?

– Пару крон или пару десятков крон?

– Мне нужно купить костюм и шляпу. Я отдам через пару дней.

– Займи сам.

– Я занимал на прошлой неделе. И еще не отдал. Мы, между прочим, мой же долг сразу пошли и пропили.

– Но не с отцом же.

– С отцом, с Диким Псом – какая к черту разница, все равно деньги влетели мне в собаку.

Я спросил у отца денег. Он знал, для кого я их прошу.

Вечером Вилли пришел в новом костюме и с какой-то немкой, которая к моменту визита слабо говорила не то что по-чешски, но и свой родной язык забыла.

– Гутен таг, ребята. Божечки, Вилли, твоим друзьям давно пора побриться!

Слава богу, что она не поняла, с кем имеет дело.

Вилли редко жил у нас. Только ходил в гости. Предпочитал мостовые и картонные коробки. Мистер Вилли, Король Пражских Бомжей, не беспокоился насчет своей судьбы, потому что с каждого дела откладывал себе копейку на нормальную жизнь.

Прага для него была лишь очередным переправочным пунктом, ведь он был путешественник. Как Диоген, но он пользовался многоразовыми коробками, а из бочек предпочитал бочки с пивом, и он мечтал покорить Москву, ведь он знал, что только в Москве бродяга может стать человеком повыше.

И знаете, когда я приехал в Москву из США и увидел Вилли на огромной баннере, с идеально белыми зубами, в фиолетовом костюме, улыбающимся всем прохожим с рекламы стирального порошка, – я понял, что Вилли на верном пути и что его жизненный опыт был подготовкой к тому, чтобы жить в месте, которое гораздо более суровое, чем пражские улицы.

Этим местом был шоу-бизнес.

Блек У

Я встал утром, и первое, что увидел в зеркале, – это мешки под глазами, они знакомы каждому, кто на выходных вместо того, чтобы отдыхать, ходил в клуб или до самого утра смотрел старые фильмы. Но к моему сожалению, эти выходные означали для меня нечто иное. Мой хвост был поджат, и у меня было две бессонные ночи по одной просто причине – тогда ко мне пришел Черный Треугольник Блек У.

Черный треугольник – это мое наваждение. Или я – его. Говорят, у каждого из ста тысяч людей есть нечто, что для них реально, но чем они боятся поделиться с близкими, потому что самое безобидное, что с ними могут сделать, если они раскроют тайну, – назовут идиотом и перестанут общаться.

В общем, Черный Треугольник – это дух. Или «проекция моих плохих взаимоотношений с миром». Мифическая черта, которая выглядит не как жирный и сальный домовой, втихаря плюющий вам в борщ и прячущий ваши носки, а как настоящее произведение искусства, абсолютно плоское и, тем не менее, определенно разумное.

– МУЖИК. ВЗЫВАЮ К ТЕБЕ. СМОТРИ В ОЧИ МОИ ОТСУТСТВУЮЩИЕ, И ЧЕРНОТА КОЖИ НЕГРА ТЕБЕ СВЕТОМ ПОКАЖЕТСЯ!

Это был первый раз, когда ко мне явился Черный Треугольник. Мистер Блек У. Он явился мне прямо в ванной, когда я мылся, – и поднял мое мыло, которое я уронил. Это было в Чехии. Он улыбнулся и попросил меня не заикаться. Молча попросил.

– МУЖИК, Я ЗНАЮ, ЧТО ТЕБЕ НУЖНО. ТЫ ПЕС, И ПСЫ ВСЕГДА ХОТЯТ РАБОТАТЬ НА ФАБРИКЕ ПО ПРОИЗВОДСТВУ СОБАЧЬЕГО КОРМА.

– Нет, спасибо, – я трясся и мечтал о том, чтобы меня унесло куда-нибудь стадо мягких баранов, которых я регулярно считал перед сном. Унесло куда-нибудь подальше от этого двухмерного кошмара.

Треугольник же не отступал. Он напоминал мне призрак капитализма, который вот-вот нападет на перестроечную Россию. Перевернутая пирамида с американского доллара. Неожиданности – символичны, как и первая фраза младенца.

– Юстас, – голос его стал спокойней. – Скажи, как ты повышаешь себе самооценку?

В воздухе повисло ожидание. Кажется, я тогда впервые услышал слово «самооценка».

– А ты, Треугольник?

– Я – мистер Блек У, – гордо представился треугольник. – Я ее повышаю, занимаясь сексом с Кругом. Они самые неприступные. Я говорю себе – да, я мужик, я кросавчег, какая ты округлая. А когда мы заканчиваем, эти мысли не отпускают меня, и это помогает мне жить.

– Ну а я здесь при чем? Я не похож на круг, – шок потихоньку спал, треугольник начал рассеиваться.

– Ты…Ты пёс. Тебе плохо, я знать. Ты должен стать человек. Найди зелье и станешь.

– От чужих советов лучше не становится.

– Это не совет. Просто ты должен, и все. Стать человеком.

Он развернулся и чуть не задел стоящую в прихожей вазу. Извинился, вышел из квартиры. Перед этим он обулся, и обувь оставила грязные следы на паркете. Это был знак – пора уезжать, потому что нет ничего хуже, чем крыша, которая протекает. А она явно протекала, потому что в квартире я слышал шаги Блека У.

Занятная метафора. Протекает крыша. В девяностые крышей стали называть мафию или бандитов поменьше, которые защищали тебя от остальных. Прикрывали. Крышевали. Крыша – это то, что у нас над головой. И опирается на стены, или балки, или нефы – в зависимости от сложности архитектуры.

И когда она протекает – это на самом деле не так страшно. Это неприемлемо только с позиции комфорта и повышенной влажности, но ведь дом стоит, и отсутствие крыши – это ясное небо по ночам и свежий ветер летом. Но все-таки я комфорт люблю, потому что мокрая шерсть вызывает ангину и озноб гораздо быстрее, чем гладкая кожа у людей.

Ну и я выгляжу, конечно, как чмо, когда я мокрый, и женщины даже не думают сажать меня на колени. Колени – вообще отдельная тема для разговора. Коленки. Беленькие, коленки мулатки или чуть-чуть загорелые с юга – для меня оттенок кожи не так важен, как форма и фасон. Важны ямочки, которые обрамляют трапецию коленок, и то, как женщина закидывает одну ногу на другую, – я зверею, превращаюсь в обычного тупого пса, забываю про все манеры, начинаю бегать по кругу и визжать, когда вижу по-настоящему красивые коленки, а не коленки соседки Нюры, которая, судя по всему, и квартиры в моем доме-то не имела, а из подъезда ее не выгоняем не то из жалости, не то со страха.

В тот день я понял, что только мысли о красоте помогают мне приходить в себя после нападений Блека У, Черного Треугольника.

Это было мое наваждение, которое всегда поджидало в особо стрессовые моменты.