Текст книги "Маленький тюремный роман"

11

Пока Валек продолжал пороть всякую блатную чушь, в памяти А. В. Д. возник прежний образ рослого молодого человека.

«Ничего не скажешь, он был, по молодости, не то что бы красив, но еще всего—лишь красивенек, поэтому его обаятельно пластичная внешность – нагловатая и, одновременно, готовая к раболепству – подходила для отличного артистического перевоплощения в кого угодно: от говночиста-забулдыги до Гамлета, называемого театроведами в штатском „левым и правым уклонистом феодально-монархического периода развития истории Датского Королевства“… вспомнил, конечно же, это он – вот так фокус! – Дмитрий Лубянов, лучший из лучших, „Сарра Бернар в портках“, как его шутливо величал Учитель и Мастер… „Мастер“… сие словечко тоже ненавижу из-за того, что выродков-палачей всегда называли мастерами заплечных дел… Учитель не ошибся – ученик успешно оправдывал его надежды… о, Боже, каким же я был идиотом, непростительно восжаждавшим стать профессиональным политиком, для чего тоже „внештатно“ вникал, остолопище, в систему профессионального лицедейства… но Лубянов – это вовсе не случайное совпадение, а еще один тайный знак правильности пути в беспросветной тьме более чем смутных времен»…

Однажды А. В.Д, после нелепой учебы на «политика» и пары знаменательных совпадений, решительно бросил должность помощника одного знаменитого функционера популярной партии, затем поступил в университет, где и увлекся на всю жизнь новейшими проблемами молекулярной биологии; иначе он либо давно эмигрировал бы, либо получил в здешнем подвале пулю в затылок, либо сгнил на Колыме.

В тот миг он – то ли со скоростью мысли, видимо, превышающей скорость света, то ли из-за склонности самого света к нежному слиянию с мыслью, к чистейшему перевоплощению в нее, в загадочно странную, хотя бы на многотысячную одной секунды – в тот миг А. В. Д., забыв о рискованности такого шага, то есть опередив самого себя со всеми своими отлично расчитанными игровыми вариантами, решил пойти ва-банк.

Сокамерник, неясно почему гениально вжившийся в роль тертого блатного, допевал ужасно сквернословную, но, в своем роде, трагическую песенку.

 
между нами все покончено
и подписано судьбой
ты иблася с фраерами
и ибися хуй с тобой
 

Несчастному невольно вспомнился семейный конфликт, и само собой на единственный глаз набежала слеза; то, что А. В. Д. пришлось вынести за полгода своего притворства и отчуждения Екатерины Васильевны, подозревавшей мужа в похождениях с одной из блудливых институтских дамочек, – было бы не под силу описать перу Шекспира, твори он в нынешние времена.

А.В.Д, было уже не до лирики, не до трагедии, не до воспоминаний о полугодовой подготовке к аресту – он был готов приделать заячьи уши всему НКВД, в чем его, как это ни странно, на первом же допросе обвинил Дребедень.

«Святой Трифон, – взмолился он, – найди выход, обрати во благо все переживаемое моими любимыми существами – мой ужас, муки, страдания, боль».

– Дмитрий, Дима, закрой рот, не выпучивай глаза, но закуривай «Герцеговину», это передачка от Сосо, от Сулико… кури и внимательно вслушивайся в мой шепот… надеюсь в стенах нет наушников?.. хорошо тебя понял, но поостережемся верить в их отсутствие, прибегнем к шопоту… я – Саша Доброво, А.В.Д. … сначала расскажи о себе как о «подсадном передатчике», обо мне поболтаем позже, время у нас есть… только не пудри мозги… через пяток минут походим по камере из угла в угол, иногда останавливаемся, разыгрываем сценку: ты вроде бы порешь какую-то чушь про баб, я соответственно реагирую… всячески жестикулируем, гримасничаем, фантазируем, импровизируем и так далее… контрапункт таков, что жесты – жестами, а необходимый нам разговор – разговором… учти: на кону твоя жизнь и судьба моей семьи… это мне, а не тебе, так и так каюк… отличный табачок, усатая гнида знает каким затягиваться до истомы нутра… ты меня узнал?.. не притворяйся, что не узнаешь, хотя прекрасно выполняешь «задание на неузнаваемость одного из персонажей нашей трагедии»… мы были вместе в студии… актер ты гениальный, но отвлекись от роли, оттвлекись, это необходимо в твоих же интересах… вспомнил?.. замечательно… тогда рассказывай что с тобой стряслось… мне хочется думать, что ты попал на крючок не добровольно… ну а как тутошняя сволочь умеет принуждать – знаю без тебя… меня, считай, ждет непременная пуля в затылок… рассказывай, и клянусь тебе жизнями самых дорогих мне на свете существ – жены, дочери, Гена, который овчарка, – потом и ты услышишь от меня только правду, правду и еще раз правду… и сам сможешь прикинуть что к чему, поняв, что, кроме всего прочего, речь идет о возможном спасении и твоей жизни, если она тебе еще не обрыдла, и о изменении судьбы к лучшему… вижу, что согласен… не забывай о импровизациях для «зрителей» и открывайся… колись, как говорит Дребедень – твой шеф, будь он проклят… не шантажирую, но, если не откроешься, я потребую немедленного перевода отсюда – прочь от тебя… сам тогда расхлебывай кашу, пару мисок которой наконец-то получили мы с тобой от самого что ни на есть Его Величества Случая.

А.В.Д. поразило внезапно обескровившееся лицо Лубянова; оно стало растерянным лицом, с которого внезапно сорвали маску, вроде бы навеки к нему приросшую, а такое, как ничто другое, моментально лишает личность последних остатков воли, сил и, если уж на то пошло, яростного желания воспротивиться натиску рокового происшествия; вместе с тем, во всем облике «подставного селезня», было нечто от опешившей рыбины, резко выдернутой из воды и хватающей губищами погибельный для нее воздух наружной жизни.

«Видимо, он настолько прирожденный актер, что как-то там вошел, возможно, в пожизненную роль и почти что начисто забыл о своей личности… тут вполне могут без всякой системы Станиславского принудить даже очень стойкого человека поверить, скажем, в то, что он «являясь сменным начальником кремлевского караула, был завербован японской разведкой в качестве вражеского шпиона, диверсанта м камикадзе, продавшего родину за музейно-мебельный гарнитур и 2 (два) костюма-тройки, а также имевшего злонамереное задание взорвать Мавзолей (один) 7 (седьмого) ноября во время первомайской (1-ого мая) демонстрации с целью физического уничтожения стоявших на трибуне руководителей (количество засекречено) страны победившего социализма, используя для данного акта два (2) баллона жидкого нитроглицерина, похищенного на фармацевтической фабрике имени Цеткин (Клары), в чем расписываюсь и требую вынесения себе высшей меры социальной защиты, а именно 1 (одного) расстрела».

– Ебитская сила, колюсь, – наконец вымолвил сокамерник, совершенно сбитыЙ с толку, – и раз уж вышло такое у нас неожиданное толковище, то, ознакомившись с материалами следствия, могу показать по существу дела следующее: в натуре, это ты – А.В.Д., так что бздеть и менжевать мне нечего, а то, что было, то было, мое прошлое и без тебя известно тем, кому следует… молодчик – режиссируешь данную мизансцену, как доктор прописал, а табак, гадом буду, что надо… это тебе не мичуринский самосад из соломы коровника, обоссанной отрядом продразвезстки… только и ты не еби мне мозги, сначала выкладывай все один к одному, открывай карты, тогда уж и я открою тебе свои… затем устроим театральный совет и пустим Немировича по делу Данченко, обвиняемого в совращении, ха-ха-ха, совершеннозимней Яблочкиной, как однажды скаламбурил Учитель, потом возьмемся за Данченко, сознавшегося в том, что вредительски хлял за Немировича, и расколем Немировича, на самом деле являющегося засланным из Берлина Данченко… ну и чем ты мне грозишь – выкладывай?

– Умница – ты всегда был весельчаком, но говорим лаконичней, без мелких деталей, чтобы не засветиться… извини, это не ты меня узнал, а я тебя вспомнил, поэтому – ход твой… главное, как человек не глупый, к тому же джентльмен в далеком прошлом, исходи из простой, однако метафизической арифметики жизни: один ум – хорошо, а два – лучше, но оба хуже одного, главное, не понятно чьего именно… это никак не может дойти до Дребеденя – тупого животного.

– Правда в том, что на самом деле он вовсе не мой шеф, а всего-навсего «одолжил» меня, крысеныш, в натуре, у моего шефа, который стоит гораздо выше… считай, он уже сам зам. дьявола с двумя звездами в петлицах, бригадный комиссар Люциан Тимофеевич, здешняя кликуха Люцифер… я б его маму ебал, хотя сам он с меня не слазит – приходится круглые сутки хером искру высекать из оловянной миски.

12

А.В.Д., имея очень стойкую с детства аллергию души на матершину, но не забыв уроков Учителя, мастерски захохотал – он был действительно потрясен неожиданным сообщением своего крайне растерянного знакомого, похожего в тот момент на беспомощного человека, раздетого догола и силком вытащенного для всенародного обозрения прямо на площадь Дзержинского; сообщение было полно поистине выигрышных возможностей.

«Да это же прямо два туза в редчайшем из прикупов, взятом после безумно рискованного объявления десятерной, равной самоубийству и одной ничтожнейшей из надежд – надежде на осечку пистолета… странно, я почему-то чувствую, что никакого не имею высоконравственного права просить Лубянова не распоясываться, не материться… плевать мне теперь на застарелую аллергию – пусть уж выражается как угодно и сколько хочет, отлично его понимаю».

Лубянов, всегда готовый к игровым надобностям, тоже засмеялся «для зрителей» и продолжал:

– Между нами, похоже, что Дребедень берет верх и тогда моему зам. дьявола Люциферу, очень большому, надо признаться, эрудиту и умнику, – кранты, чалма, вышак без суда и следствия.

– Дима, клянусь еще раз, это прекрасно, это, поверь мне, единственный наш шанс – иного не будет… точней, таких шансов бесконечно много, но людям мало когда приходит в голову использовать хотя бы один… начинаем шагать из угла в угол… иногда ты меня поддерживай – я ведь в натуре, как ты говоришь, избит-перебит… только не вздумай подозревать в том, что и я к тебе, как ты ко мне, подсажен – моя обида на тебя сделается очень серьезной, то есть ты не простишь ее сам себе.

Сокамерники показались дневной смене надзирателей только что познакомившимися людьми, охотно веселящими друг друга похабными историйками, чтоб не стебануться со скучищи и от всего того, что постоянно гложет души этих неспроста захомутанных злодеев и вредителей… то один, то другой представляются бабами, обезьянничают, виляют жопами, кокетничают, демонстрируют общеизвестные позы, общепринятые жесты и популярные действия, знакомые не только всем шалопаям и академикам, но и нам, серьзным людям из надзора… при этом оба хватаются за животики, один ходит, поддерживая другого, иногда встают спинами к «очку» – отдыхает вражеская сволочь.

– Раскинь уши, как выражается Дребедень… я – ученый, генетик, сделавший революционное открытие, судя по всему, кажущееся сумасбродным этой идиотине, которому до капитана Лебядкина – как гниде до звезды… открытие – из тех, которые открывают науке и медицине, практически всему человечеству, массу новых путей, ведущих, как нас учат питекантропы агитпропа, к большой победе над природой… но я, как видишь, взят и обвинен черт знает в чем, семья, по словам Дребеденя, тоже взята, а собака отдана в питомник НКВД, где ее поставят на службу трудовому народу, извини, но я с его мамой не поступил бы по-твоему – ничьи мамы тут ни причем.

А.В.Д. коротко изложил Лубянову, во-первых, суть своего фантастического открытия, что непременно должно заинтересовать даже не Ежова, опившегося кровавой сивухой, а что ни на есть самого Сосо; во-вторых, рассказал о крайне рискованном замысле вызволить семью ценой выдачи научной тайны и потери своей жизни – иных вариантов, к сожалению, не имеется.

Однако весь его вид, когда открывалось «очко» или кормушка, говорил соглядатаям о человеке, «выдающем» похабные анекдоты; якобы слушавший их, Лубянов, соответственно, похохатывал и восхищался остроумием занимательных камерных забав.

– Как я понимаю, времена таковы, что Дребедень жаждет похоронить твоего шефа, а заодно и нас с тобой… извини, но ты уже стал носителем ценной информации, полученной от врага народа, от меня, – поэтому являешься почти официальным трупом… Дребедень пришьет тебя к делу твоего бригадного комиссара Люцифера, а мои рукописи закопает вместе со мной… честь открытия будет принадлежать ученым Запада, правительствам которого первостепенно важны новейшие достижения науки… это у нас тут если нет человека, то и нет проблемы, но наука, к счастью, не человек: ее проблем не исчерпать никаким инквизициям и Лубянкам… продолжаем хихикать, но иногда меняем комедию на драмы жизни… ты меня понимаешь?

– Нет, не секу какого хера мы тут комедианствуем, раз толкуешь, что так и так мне крышка… ты что, загоняешь битую рысь в пятый угол?.. да если б я был натуральным уркой – гад буду, непременно бы тебя по сонникам удавил, с понтом находясь в состоянии аффекта, и хуже мне не стало бы.

– Пятый угол – это какое-то чисто лубянское приложение к эвклидовой геометрии, так что твоему наркому Ежову положена Нобелевская за сию новацию и изобретение ежовых рукавиц, развязывающих все тугие узлы цивилизации, – оба весело похохотали, – но наш шанс, Дмитрий, вот в чем… в том, что, воспользовавшись отличным раскладом, мы с тобой срываем банк… спасен ты сам, моя семья и Ген, то есть наш пес, и, само собой, твой шеф… он держит слово?..

– Думаю, Люцифер держит – он волк шерстистый, но из старых, из тех, с которых не все еще пооблезали принципы, к тому же Шлагбаум, бывший дворянин из обрусевших немцев.

– Полагаю, ты можешь известить шефа о немедленном вызове… тебя к нему дергают, моментально предлагаешь три условия спасения его шкуры от ареста и гибели, наверняка готовящейся Дребеденем из-за карьеристских соображений – иных шансов, повторяю, больше не будет… выкладываешь свое первое условие: освобождение тебя лично от, насколько понимаю, недобровольной театральной деятельности в этих стенах и возвращение на сцену… условие второе: немедленное, не терпящее никаких отлагательств, рассмотрение моего открытия, которое не может не заинтересовать Хозяина.. сейчас твоему шефу грозит уничтожение безграмотным Дребеденем, тупость которого и помешает России стать родиной одного из замечательных научных достижений века… я готов изложить суть дела хоть Богу, но услышавший ее должен успеть перехватить у Дребеденя мои рукописи… речь идет о репликации, о клонировании, о генетически точной копии, черт побери, скажем, ихнего Ленина, или Николая Второго – кого угодно, поскольку, говоря просто, в «ведущих» кислотах ДНК и РНК находятся гены всей информации о личности… так в зернышке пшеницы незримо пребывает образ колоска, его строения, роста, развития, благих качеств и так далее… я уж не говорю о возможной замене дактилоскопии на анализ этой самой ДНК… убийцы, бандиты и ворюги возопят от ужаса на весь мир, а прокуроры, полисмены и сыщики потрут ручки.. третье условие: ключевые формулы, которые из меня не вытянуть даже сдиранием шкуры, станут известными только после прибытия семьи и собаки в Англию по приглашению тестя, не имеющего никакого отношения к политике, наоборот, глуповато сочувствующего некоторым идеологемам якобы научного марксизма и радикального лениннизма… вот и все – ясно изложено?

– Но ты, ха-ха-ха, не гонишь ли черноту с темнотой насчет того, что можно заделать еще одного живого Ленина, а для нашего Хозяина замандячить пару двойников, чтоб ему, пропадлине, спокойно гулять по Тверской и разъезжать инкогнито по всему миру, чем париться всю жизнь в Кремле, как я на Лубянке… твоя генетика может заморочить бошки всяким заговорщикам-диверсантам – гарантирую орден Ленина, он тебе обеспечен… представляешь, завтра двойника этого урода разрывает на части, а послезавтра сам Хозяин по-новой кидает речугу, назавтра еще один чугрей из двойников отвечает на вопросы очередного большого, верней ебаного в душу, друга Советского Союза… гад буду, я бы на месте Сосо попивал «Хванчкару» и «Напареули», лежачи в обнимочку с парой крутобедрых Сулико», а двойник, сидячи в политбюро, пусть набивал бы себе мозоль на жопе.

– Не примитивизируй, Дима, и не думай, что темню… в свое время, вспомни, инквизиторы едав—едва не сожгли Галлилея за то, что сегодня ясно любому школьнику… а а вот Джордано Бруно, как говорили иезуиты, пригласили на огонек… ты умеешь наблюдать и, если твой шеф действительно большой эрудит, сам увидишь, как он отреагирует на сообщение о научном открытии, которое наверняка похерит Дребедень… повторяю еще раз: мы имеем единственный шанс на спасение каждого из нас и несчастной собаки… кстати, с фамилией Шлагбаум твой шеф продержится в этом учреждении только до сорок первого, когда, после игрулек Сосо с фюрером, вспыхнет чудовищная бойня… погибнут десятки миллионов людей… немцы дойдут до самой Москвы, потом Гитлеру капут.

– Почему это ты в этом уверен, может, того-с – стебанулся на следствии, что часто бывает? – они ведь тут, падлы, умеют закрутить мозги сикись-накись?

– Вовсе не уверен – просто ни с того, ни с сего блеснула впереди некая фантастическая картинка.

– Ладно, не будем заглядывать больно далеко, но в остальном ты прав: другого такого шанса нам не видать… фантастика – фантастикой, Саша, но, как я секу, этот твой, или же мой, то есть открытый клон должен взрослеть пару десятков лет, если не больше… а если так, то на хер мне сдалось подобное занятие?.. сначала быть для него своеобразным Савельичем, смотреть, как клоненыш растет, воспитываешь его, приучаешь не дрочить на уроках, одеваешь, обуваешь, следишь, чтоб не связывался с урками, не пиздил денежки из моего лопатника – короче, ты, теряя время своей личной жизни, делаешь из него человека, так?… я что – охуел?.. да за это время любой оригинал может или поехать от такого отцовства или загнуться… принципиально не желаю терять дорогую мне личную жизнь в искусстве, а также в койке, ради того, чтобы на белом свете появился еще один такой же мудак, как я сам… мне и без того мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы в проклятой этой тюряге… как же быть?.. ведь человечество, в общем-то, такое говно, что будь я Богом, пусть меня расстреляют, прекратил бы, скажем на один век, деторождение… потом вбил бы в человечьи головы, как играть роль порядочного человека с детсадика и до самого моргальника… может, ты возьмешь и похоронишь к ебени матери свое открытие, а иначе оно до того доведет обосравшееся наше человечество, что сам Прометей, подаривший людям обогревальное тепло, суп и вторые горячие блюда кулинарии, покажется невинным младенцем, сосущим прелестные сиськи у целого ряда олимпийских богинь.

– Похоронить, Дима, готовое вот-вот родиться открытие, не сможет ни один из ученых хотя бы потому, что оно зачинается, созревает, готовится к рождению не в чьем-либо везучем ученом мозгу, а в общем поле науки, всегда являвшейся все быстрей и быстрей увеличивающейся суммой научных мыслей и знаний… в общем, не беспокойся, лет через сто наука прибавит скорости времени взросления клона раза у три-четыре… одни ученые уже теоретически доперли до возможного способа создавать искусственные алмазы, другие – чуть ли не до расщепления атома, что сулит человечеству приход новой после огня эры – эры высвобождения огромных количеств внутриядерной энергии, – разве сие не удивительно?

– Тебя, случаем, не тряхануло ли все-таки, Саша, ло основания, а затем, как говорится, Канатчикова дача?

– Если бы, Дима, если бы… дело в том, что иногда я кое—то предвижу, причем, так ясно, как зрю тебя сейчас перед собою своим единственным глазом, и все мое существо прохватывает страшная стужа… но разве науку прихлопнешь?.. наши безграмотные кретины пытаются обезглавить генетику с кибернетикой, но только тормозят приход новейших практик на смену отжившим свой век… к примеру, древние китайцы, много чего наизобретав, в том числе и убийственный порох, ужаснулись злодейски безнравственной двуликости некоторых наук, попытались посопротивляться им духовно и интеллектуально… воспевая Незнание, даже возвели непроходимую стену между разумом человека и неисчерпаемостью сокровищ науки… прошли века… еще в этом веке, Дима, Китай, фактически сбросив с себя иго марксизма-ленинизма, станет вооруженной до зубов, доминирующей в мире сверхдержавой, имеющей первоклассную науку, передовые технологии и, естественно, этнически сплоченное многомиллиардное население… а в веке следущем… впрочем, об этом лучше не думать, поскольку неизвестно – к добру все оно, или ко злу и концу света.

– Вот какие ха-ха-ха, ни хуя себе какая ожидает нас с тобою не рыбная солянка, а самая что ни на есть уха!.. если ты, в натуре, что—то прозреваешь, то ответь – извини уж, своя рубаха ближе к телу – выйду я отсюда на волю, или не выйду, и это все, что хочу знать.

– Не только выйдешь, но и вернешься на сцену – будь, Дима, спок, как йог, взирающий на свой пупок, как любила говорить моя матушка.

– Тогда почему сам-то ты ни хрена не знаешь насчет своей судьбы?.. это, согласись, ее довольно странная сюжетная неувязка с данной трагедией.

– Сапожник, Дима, как известно, ходит без сапог, истинный поэт до последних минут жизни ждет идеальнейшую из женщин, властительный тиран ни на секунду – из-за отсутствия у него души – не обретает спокойствия, ну и так далее.

– Значит, актер за какие-то бурные аплодисменты всего зала тоже не имеет в жизни ничего такого основательного – одно пожизненное дицедейство, так?

– Мне кажется, Дима, что за любой божий дар приходится так или иначе расплачиваться, причем, не обязательно трагически.

– Отличная постановка вопроса… вот отыграю свое еще часика два и постепенно начну выходить из роли, что, как видишь, потрудней, чем выкорабкиваться из запоя… все, хватит, желаю вернуться на порядочную сцену, верней, на сцену порядочности, где я им, блядям, и всему народу такую замастырю трагедию, что глаза на лоб полезут от ужасов жизни… я, сука, не Гамлет – не хера мне думать – быть или не быть?, когда надо быть, быть и еще раз быть, а все они пусть гниют заживо, что со мной, по их вине, и происходит третий уж год.

Он, подойдя к двери, забарабанил кулаком по кормушке, затем согнулся, схватился за живот и застонал; кормушка вскоре открылась.

– Гражданин надзор, язва, видать, открылась, подыхаю, в животах схватило и не отпускает, мне бы пару ложек соды, а вода есть.

Это, как понял А. В. Д., был сигнал Димы для сообщения шефу о немедленном вызове из камеры по важному делу.

– Какая еще такая на хер сода врагу народа, да еще на ночь глядя, когда ужин вон несут?

– Не до жратвы, начальник, хули ты рот раззявил? —валяй, действуй.

Кормушка захлопнулась; Лубянов, по профессиональной актерской инерции, охая от боли, повалился на койку лицом вниз; А.В.Д., массируя ему спину, тихо, но очень внятно повторил все, что тот, не рассусоливая, должен выложить своему шефу.

– Главное, непременно добавь, что я, когда выбили глаз, в полуобмороке услышал разговор Дребеденя по телефону о грядущих в наркомате переменах, когда он так отыграется на некоторых умниках, так нассыт им прямо во вредительские их очи и не утрет шмурыльники, что комната смеха позавидует… прямо так и скажи, дескать, видно даже по мелким пешкам, как в воздухе носится нечто для вас, следовательно и для меня, предчувствие крайне неблагоприятного оборота событий.

– Ролевое задание уяснил до самого что ни на есть занавеса, но, видимо, шеф дернет только завтра… хотя они тут привыкли, ежовские пидарасы, мантулить в три смены: взяли на себя почетную вахту перед первым маем и свято блюдут график приведения в исполнение высших мер наказания… как говорится, сегодня больше, чем вчера, а завтра больше, чем сегодня… надо бы сказать в этом месте, что я всехних ихних мам ебал, но временно уж воздержусь… очень, поверь, просто и очень приятно вспоминать человеческую речь, ведь я интеллигентно воспитанный дворянин, Саша, мне остоебенила сраная эта роль… я бы, бля буду, сейчас сыграл без репетиции необыкновенно трудного иудея-пожарника в «Преступлении и наказании», а то и самого Порфирия… но черт со мной, главное, опередить Дребеденя, ибо он и не человек – это какая-то бронемандавошка на запасном пути к моей свободе… учти, в данный миг воплю для надзора: «ой, блядь, режет, ой, болит, ох, падла, крутит, не могу-у-у, нет моих сил!».. мы еще посмотрим, Саша, кто кого замочит… смеется тот, кто смеется последним, а плачет первым – сегодня Дребеденевская очередь похныкать.

Им, как выразился Дима, притаранили ужин, но ему самому было не до перловой кашки, а вот донельзя возбужденный А. В. Д. заставил себя съесть обе порции и выпить кружку кипятка.

«Кто знает, – думал он, – возможно, это самый ответственный момент в моей жизни… так что же день грядущий мне готовит?.. ангел-хранитель, друг ты мой пожизненный и посмертный, помоги вызволить несчастных из обездушенных застенков одной шестой света».

Дверное «очко» больше не поскребывало – не открывалось; поэтому Лубянов, казалось, успевший сбегать за кулисы, где мастерски изменил внешность и настроился на иной стиль речи, с большой охотой принялся выкладывать А. В. Д. историю своей невероятной судьбы.