Текст книги "Графиня Козель"

– Тешен и Кенинсмарк были фаворитками короля, а у меня есть обещание жениться, я его жена.

Еще до отъезда короля в Варшаву графиня Козель не могла не заметить, что ее многочисленное окружение редеет, друзья и знакомые покидают ее. Пусто было теперь во дворце четырех времен года. Отказывались от приглашений под разными предлогами, порвать открыто никто не решался, но постепенно все отдалялись от графини. Только злорадная сплетница Глазенапп, которая умудрялась из любого разговора высосать то, чего в нем и не было, продолжала часто посещать графиню. Анну предостерегали.

– Я знаю, – отвечала графиня, – знаю, какой это человек, но что она может мне сделать? Что она может выследить? Я веду такую жизнь, что мне нечего опасаться ни шпионов, ни наветов. Тайн у меня нет.

Август никогда, кажется, не был таким ласковым, милым и нежным, как при прощании с графиней. Они провели вместе целый день. Анна из-за болезни не могла уже никуда выезжать, раздражительность и вспыльчивость уступили место грусти. Теперь это была кроткая женщина, пытавшаяся воспоминаниями разжалобить короля. Расчет ее был ошибочен. Короля пленяли живость, веселость характера, смелость, смех, ревность, дерзость – все, что разжигало его чувственность; сантиментов он не любил, хотя и прибегал к ним порой. После нежных сентиментальных признаний, свидетелем которых бывал иногда Вицтум, Август, выйдя за дверь, иной раз самым циничным образом смеялся над пылкими своими тирадами.

Попытка растрогать Августа была самым верным средством отвратить его сердце, надоесть ему. С неописуемой тревогой в душе Анна, схватив руки короля, осыпала их поцелуями, обливала слезами, умоляла не забывать, не бросать ее. Август в изысканных выражениях обещал ей это, но от его пьянящих слов веяло могильным холодом. Это был конец многолетнего безумия, от которого оба они уже излечились. Но у женщины остались привязанность, благодарность, воспоминания, нежность, а Август ничего, кроме скуки, не испытывал. Вместо того чтобы снизойти к ее печали, он рад был бежать от нее, слезы раздражали Августа, сетования, упреки вызывали скуку, удручали.

Анна Козель не могла уже быть веселой и беззаботной, как прежде, когда скакала вместе с королем верхом в погоне за оленем, развлекалась, добивая ножом зверя, или состязалась в метании копья. Это вовсе не означает, что она потеряла свое обаяние. Анна обладала тем редким даром красоты, над которым не властны ни годы, ни страдания, ни возраст. Но сейчас ее чарующий взгляд и улыбка ничего уже не значили для Августа. Глаза ее потеряли притягательную силу, улыбка – соблазнительность, любовница превратилась в самую обыкновенную женщину, ощущение новизны и загадочности стерлось.

К тому же Август был очень увлечен политическими делами – возврат короны, объединение вокруг себя приверженцев, поиски новых союзников – и во время короткого отдыха ни о чем, кроме развлечений, думать не мог.

Наступило время расставания. Анна плакала, Август утешал ее, уверял, что Фюрстенбергу отданы все нужные распоряжения, клялся в неизменной верности, а потом исчез.

Никогда графиня не ощущала так остро обрушившегося на нее одиночества, никогда не казалось оно ей таким грозным, полным значения, как сейчас. После отъезда короля опустел ее всегда полный людей дворец, опустели приемные, где бывало яблоку негде упасть, никто не садился за стол, – раньше всякий почитал за счастье попасть туда. Козель осталась одна.

Днем прибегала суетная, болтливая Глазенапп, к обеду приходил степенный Хакстхаузен. Иногда у порога появлялись жалкие просители; они еще не прослышали, что могущество графини пошатнулось.

С виду как будто все было по-прежнему, но крах явно близился. В первые дни все гонцы привозили письма от короля и отвозили ему ответы. Козель и в голову не приходило, что письма ее сперва распечатывали в канцелярии князя Фюрстенберга, потом посылали Флеммингу в Польшу, и он отбирал для короля, что считал нужным, король же был слишком занят, чтобы спрашивать о них.

Из множества друзей до конца верным графине остался, быть может, лишь один, да и тот носил одежду и звание слуги. То был Раймунд Заклика, переживший и претерпевший со своей госпожой все превратности ее судьбы. Не раз готов он был по одному знаку графини схватить за горло и задушить наглеца, осмелившегося оскорбить ее; в трудные минуты своей жизни Анне приходилось сдерживать Раймунда, так страшен он был во гневе.

Заклика не мог даже заикнуться о своих чувствах, но графиня знала о них и прекрасно понимала, что может на него рассчитывать. Вели она ему убить Флемминга, он, не задумываясь, сделал бы это и безропотно отправился бы на виселицу. Анна для Раймунда была все той же яркой звездой, которая блеснула ему однажды меж ветвей старых лип в Лаубегасте. Она казалась ему все прекрасней, видеть ее было для него огромным счастьем.

Грустно и тихо было в Дрездене, в то время как король – веселый, полный радужных надежд – мчался в Варшаву. Флемминг ехал с ним, а жена казнохранителя госпожа Пшебендовская была послана вперед.

Ни для кого уже не было секретом, что в Варшаве королю собирались подыскать новую фаворитку. От нее не требовалось ни опасного обаяния Анны Козель – это таило угрозу слишком длительной привязанности, – ни большого ума – ветреница и хохотушка могла прекрасно развлечь и усладить короля, – ни сердца – на его струнах Август играл лишь во вступительной сцене. Достаточно было обладать молодостью, быть смелой, вызывающе кокетливой, иметь имя и хорошее воспитание, чтобы рискнуть потягаться с графиней Козель.

С такими инструкциями Пшебендовская поехала в Польшу, а там, в Варшаве, конечно, было из кого выбирать. Сердечная дружба связывала кузину Флемминга Пшебендовскую с супругой маршала Белинского, две дочери которой – Мария Денгоф – жена литовского подкомория, и вторая жена гетмана Поцея – были обаятельны и легкомысленны ровно настолько, чтобы можно было зачислить их в кандидатки.

В первый же день госпожа Пшебендовская отправилась к приятельнице, та встретила ее очень радушно. Зная влияние Пшебендовской на Флемминга и, в свою очередь, его влияние на короля, ей всячески старались услужить все, кто добивался королевской милости. Для дела столь интимного лучшей советчицы и помощницы, чем госпожа Белинская, нельзя было найти.

– Сердце мое, – начала Пшебендовская, – голова у меня полна хлопот, надеюсь, ты не откажешься помочь мне?

– Охотно разделю с тобой эти хлопоты.

– С королем у нас беда, – зашептала Пшебендовская, – влюбился не на шутку, дал опутать себя женщине, которая вот уже несколько лет властвует над ним.

– Кому ты говоришь? Я хорошо знаю Козель! – прервала ее Белинская. – А почему король бросил Тешен?

– Потому что он не может быть долго верен ни одной женщине. Мы должны избавиться от Козель, предложив ему кого-нибудь взамен. Она надоела королю.

Госпожа Белинская глубоко задумалась.

– Найти не трудно, – отозвалась она, – но действовать надо осмотрительно, чтобы не связать короля новыми путами.

Госпожа Пшебендовская осталась у приятельницы обедать. К обеду приехали ее дочери, обе молодые и красивые. Супруга гетмана – маленькая, изящная, могла показаться очень уж хрупкой, но глаза ее так и пылали огнем, и она то и дело заливалась веселым смехом. Младшая – Марыня Денгоф – тоже была небольшого роста, гибкая; она напускала на себя меланхолический вид, хотя насквозь была пронизана легкомыслием, притворная серьезность плохо скрывала ветреный нрав, неуемную жажду жизни и наслаждений.

В ту пору об этих женщинах уже ходили слухи, которые могли казаться правдоподобными лишь в эпоху властвования в Польше Августа, открыто подававшего пример для подражания. В глазах Марыни Денгоф проглядывали лукавство и строптивость, старательно прикрываемые скромностью.

Пшебендовская говорила о всяких пустяках, не спуская глаз со своих хорошеньких соседок. Они с любопытством расспрашивали о короле. Старшая вспомнила об одном из графов Фризенов. Говорили и об Анне Козель, но вполголоса. После обеда молодые женщины отправились с друзьями на верховую прогулку. Обе сестры страстно любили выделывать на скаку всевозможные трюки. Пшебендовская с Белинской остались одни.

Для гостьи не было тайной скверное положение дел приятельницы. Обе посокрушались, повздыхали… Потом Белинская подсела ближе и, с чувством взяв подругу за руку, сказала:

– Ну, как мои дочки? Марыня еще совсем свежа и красива, к тому же кроткая, веселая, и сердце у нее доброе. Как она понравилась тебе?

– Очень милая мордашка, – ответила Пшебендовская.

– Да и другая не уступит сестре; живчик, настоящий казак, хотя с виду и хрупкая.

Госпожа Пшебендовская задумалась о чем-то, а приятельница, понизив голос, добавила:

– Мы ведь друзья с самого детства, моя дорогая, – сказала она без всякого смущения. – Ежели уж кому суждено счастье стать любовницей короля… почему бы не показать ему Марысю?

– Я не думала, что тебе такое по душе.

– А почему бы и нет? Денгоф – скучнейший муж, к тому же он немолод, и Марыся несчастна с ним. Если он не захочет иметь соперником короля, Марыня разведется.

– Но захочет ли она?

– Я ее уговорю! Я ее заставлю! – не унималась заботливая мать. – Для всех нас это было бы огромным счастьем. Дела наши – из рук вон плохи. Сохрани бог, случится что с мужем, и мы разорены.

Госпожа Пшебендовская не обещала и не отказывала.

– Посмотрим, – сказала она, – посмотрим. Марыне пока ничего не говори, сперва решим, подходит ли она королю. Козель была вспыльчивой и ревнивой, теперь королю нужна женщина мягкая, нежная, веселая, кроткая.

– Он не найдет себе более подходящей, чем моя Марыся, ручаюсь тебе!

После долгих перешептываний и обсуждений приятельницы расстались, достигнув полного единомыслия. Госпожа Белинская проводила гостью до самого экипажа.

Через несколько дней приехал король с Флеммингом. Пшебендовская и Флемминг, как близкие родственники, жили в одном доме, и ей в тот вечер удалось поговорить с ним откровенно. Кузина намекнула на Марыню Денгоф. Генерал поморщился, он не раз слышал о легкомыслии Марыни, но разве это могло служить помехой?

– Королю, – сказал он, – понравиться не трудно: надо уметь показать себя, пофлиртовать с ним, пустить в ход женские чары – и все. Ему скучно, им завладеет сейчас любая женщина, стоит ей захотеть. И чтобы не завладела другая… надо познакомить его с вашей Денгоф.

Пшебендовская обрисовала характер и внешность своей протеже.

– Но удастся ли уговорить ее?

– Пусть вас это не беспокоит, у меня есть союзница – ее мать, – тихо ответила кузина.

Прежде чем принять какое-либо решение, генерал выразил желание познакомиться с Марыней Денгоф. На следующий же день вечером кузина повезла его к Белинской. Они пробыли там допоздна, обе дочери пели. Марыся настроена была меланхолично, она изображала из себя нуждающуюся в утешении сиротку. Флеммингу это не понравилось, он знал, что королю такие женщины тоже не по вкусу. Но после нескольких дней безуспешных поисков решили все же остановиться на Марыне Денгоф. Она, по крайней мере, была безопасной. Наученный опытом, Флемминг более всего боялся честолюбия и жажды власти. Марыня была легкомысленной, ветреной, но не ревнивой. К тому же она не мечтала о власти, а просто любила наслаждаться жизнью.

Решили попытаться. Но сперва надо было посоветоваться с Вицтумом. Тот считался другом графини Козель, хотя благодаря стараниям жены отошел от нее. Флеммингу принадлежало первое слово в делах государственных, а когда речь шла о женщинах и развлечениях, первенство было за Вицтумом, без него король ничего не предпринимал. Вицтум был посвящен во все тайны Августа. Обойтись без него было невозможно.

Генерал начал без обиняков:

– Графиня Козель всем нам надоела, король тоже устал от нее, надо подыскать ему другую женщину.

– Это уже как вам угодно, – ответил, кланяясь, Вицтум, а мое дело – сторона, я, как вы знаете, не навязываю королю любовниц и не отвращаю его от них. Лезть в чужие дела не люблю, так что оставьте меня в покое!

– Нет, нет, вы должны нам помочь, – настаивал Флемминг.

Подошла, кузина и тоже стала уговаривать Вицтума. Не помогло.

– Это не в моем характере, – заявил Вицтум категорически, – мешать вам я не буду, но и помогать не стану, вот вам мое последнее слово. В интригах я никогда не участвовал и правил своих на старости лет менять не намерен.

– Вы – друг графини Козель, – вставила Пшебендовская.

– Я не друг ей и не враг, – ответил Вицтум, посмеиваясь, – я соблюдаю нейтралитет и буду соблюдать его и впредь.

Тщетно Флемминг добивался, льстил, убеждал. Вицтум был неумолим и ушел, не дав себя уговорить.

Пшебендовская решила, что можно обойтись и без него.

На следующий день, появившись при дворе, она смело подошла к королю, который всегда был с ней любезен. Вид у нее был веселый, непринужденный.

– Ваше величество, на очереди, по-видимому, Польша.

– Что это значит, дорогая Пшебендовская?

– После Любомирской – Козель, после Козель надо найти кого-нибудь в Варшаве.

– Но я хочу остаться верным графине Анне.

– В Дрездене, – ответила Пшебендовская, – но не здесь, в Варшаве, где ее нет с вами!

Она покачала головой. Король усмехнулся.

– Надеюсь вы, ваше величество, пригляделись к нашим дамам хотя бы в театре? – спросила она.

– Не очень-то…

– Осмелюсь обратить ваше внимание на одну из них: красивей, милей и обаятельней здесь не найти… личико прелестное, свеженькое, и руки очень красивые.

– Кто такая?

– Денгоф, урожденная Белинская, – прошептала Пшебендовская, – сестра жены гетмана Поцея.

– Не помню, как будто видел, – сказал король, – но как почитатель женской красоты обещаю, что на одной из первых ассамблей постараюсь познакомиться со столь восхитительной, по вашим описаниям, особой.

– Она этого заслуживает, вы убедитесь, ваше величество, – заметила, удаляясь, Пшебендовская, но тут же вернулась. – Если вы, ваше величество, окажете честь быть у меня завтра на скором ужине, мне, быть может, удастся представить ее вам.

Король Август смерил Пшебендовскую насмешливым взглядом, но она, видимо, не заметила, иначе он вогнал бы ее в краску. Взгляд этот явно говорил, что Августу все понятно и что с ним можно быть до конца откровенным. Улыбка промелькнула на губах короля и исчезла.

В тот же день госпожа Белинская послала за дочкой и на несколько часов заперлась с ней и со своей приятельницей Пшебендовской. Когда они вышли из комнаты, вид у Марыси был растерянный, встревоженный, но счастливый. Она то и дело задумывалась, рассеянно шла куда-то, возвращалась, шептала что-то матери. У нее, видимо, голова шла кругом. Мать пыталась внушить ей, что надо взять себя в руки. Маленькая, самоуверенная женщина, привыкшая царить в своем интимном кружке, испугалась крутых подъемов к новому счастью, казавшемуся ей непрочным. Она не противилась воле матери, но понимала, что придется приложить много усилий. А ветреность так не любит усилий!

Пшебендовская и Флемминг вели общий дом. Генерал обставил свою жизнь в Варшаве еще роскошней, чем в Дрездене; он привез с собой большой двор, множество слуг; часто принимая короля, Флемминг считал, что приемы должны быть пышные.

Скромный ужин оказался изысканнейшим балом. Король, войдя, застал уже там варшавских красавиц, и среди них нарядную и перепуганную, растерянную и оробевшую и потому менее привлекательную, чем обычно, Марыню Денгоф. Пшебендовская устроила так, что король сразу подошел к Марыне; он непринужденно заговорил с ней, но беседа не ладилась, ибо Марыня отвечала вяло и невпопад. Незаметно было, чтобы эта красотка увлекла короля.

После ужина заиграла музыка, начались танцы. Август пригласил еще не опомнившуюся Марыню, но та танцевала неуклюже, сбивалась с такта и, окончательно смешавшись, показала себя с самой невыгодной стороны. Словом, произведенное ею впечатление отнюдь не отвечало надеждам Пшебендовской.

Вечером король возвращался с Вицтумом во дворец.

– Ты заметил, – сказал король, – они хотят вскружить мне здесь голову, но пока этим будут заниматься женщины вроде Денгоф, графиня Козель может спать спокойно.

Вицтум был в хорошем расположении духа.

– О ваше величество, – сказал он, – заменять графиню Козель вовсе необязательно; она может остаться в Дрездене, а Денгоф будет в Варшаве. У вас, ваше величество, два дома и два государства, одно в Дрездене, другое здесь, надо иметь для комплекта и двух фавориток. Поляки, я слышал, жалуются на Козель, им бы хотелось, чтобы ваше величество нашли кого-нибудь здесь. А если вашим сердцем всецело завладеет полька, жаловаться будут саксонцы; надо, значит, разделить вам сердце пополам: полгода любить в Саксонии и полгода – в Польше, тогда оба государства будут удовлетворены.

Король рассмеялся.

– Тебе хорошо шутить, – сказал он, – а я, право, не знаю, что делать: каждый гонец из Дрездена привозит письма, полные упреков, а здесь меня искушают.

– Ну и пусть, – ответил Вицтум, – король должен делать то, что ему хочется.

Уговорить на это Августа было нетрудно. Белинская пустила в ход все средства, чтобы заарканить короля. На другой день Август был приглашен на ужин в небольшом кругу друзей. Марыня с сестрой развлекали его пением, аккомпанируя себя на клавесине, и довольно удачно исполнили сцену из Атиса и Сангарды. Марыся осмелела немного и, по совету Пшебендовской, стала кокетничать с королем. Она пела свою арию, не сводя с него глаз, и создавалось впечатление, будто звучавшие нежные слова были обращены к нему одному. Август любил, чтобы с ним заигрывали, он расчувствовался и не поскупился на восторженные комплименты Марыне. Та отвечала на них томными взглядами. А заботливая мать и расторопная сестра занимали его разговорами, и казалось, будто король заводит роман со всеми тремя. Взялись за него крепко. Белинская, отбросив церемонии, из кожи вон лезла, чтобы всем было весело и интересно. Королю ее дом понравился. Он стал бывать у них, привык понемногу к глазам Марыни, которая не избегала его взглядов, и влюбился настолько, насколько вообще способен был влюбиться. Пшебендовская, плохо себя чувствовавшая, могла теперь, свершив столь важное дело, позволить себе полежать в постели и отдохнуть.

Все это время король получал письма от Анны Козель, которой обо всем уже донесли. Письма эти полны были горечи и упреков. Вначале Август отвечал на них аккуратно, а потом все реже, отделываясь любезностями и заверениями.

Анна понимала, судя по письмам, что рассчитывать на любовь короля было бы самообольщением, но она еще верила словам его и обещаниям. Однако и здесь она обманулась.

В разговорах с Вицтумом король раздражался, когда речь шла о Козель, ясно было, что ему хотелось бы поскорее освободиться от ее пут, что он боится ее. Флемминг догадывался об этом. Однажды вечером за вином, когда король начал тяжело вздыхать, Флемминг рассмеялся.

– Мне хотелось бы, – сказал он, – напомнить вам, ваше величество, одну старую историю, которая и сейчас не устарела.

– Какую? – спросил король.

– Когда-то, – начал Флемминг, – еще до того как курфюст саксонский познакомился с прекрасной Авророй, он был влюблен в дочь Шепинга, ослепительную Рехенберг. Но вскоре она надоела ему, надо было от нее избавиться. И тогда саксонский курфюрст попросил Бейхлинга оказать ему дружескую услугу. Бейхлинг завел роман с Рехенберг, и она выпустила короля из своих когтей.

– Ты считаешь, что это средство годится и для графини Козель? – спросил король. – Сомневаюсь, чтобы это удалось.

– А почему бы не попробовать?

– Кого же ты хочешь осчастливить ею? – спросил король.

– Выбор я предоставил бы вашей проницательности, ваше величество, – ответил Флемминг.

Король прошелся молча по комнате, иронически усмехаясь.

– Выбрать трудно, у Козель почти нет знакомых, которые осмелились бы даже близко подойти к ней. Надо, пожалуй, привлечь Левендаля, ему, как родственнику, пользующемуся ее покровительством, легче проникнуть к графине. Если бы я мог обвинить ее в измене, был бы прекрасный повод порвать с ней.

– Попытаемся поговорить с Левендалем, – прошептал генерал, – он, правда, многим обязан графине, но еще больше он обязан королю, а Левендалю важно, чтобы опала Козель не отразилась на нем.

– Он сделает то, что ему прикажут…

В результате этого милого разговора в Дрезден пошло письмо, – Левендалю было велено попытаться скомпрометировать графиню Козель. Ему дали понять, что этим он окажет услугу одной особе, которая сумеет его отблагодарить. К подобным средствам прибегали в те времена без всяких колебаний весьма почтенные люди, когда им надо было удовлетворить свои прихоти, осуществить какие-то замыслы, кого-то устранить, кому-то отомстить.