Текст книги "Кровь завоевателя"

8. Зедра

Я открыла глаза. Меня окружал тронный зал: наложницы, артисты, силгизские воины и визири, все что-то говорили в ярости или смятении. Люди расступились, чтобы дать дорогу шаху, стоявшему за золотой стеной гулямов. Возможности действовать таяли с каждой секундой. Хотя они не знали, кто я, этот Апостол раскрыл мои руны, так что или сейчас, или никогда.

– Сира, что с тобой?

Джихан погладил меня по щеке. Его силгизский наряд – темно-синий жилет с мехом – напомнил мне нашу вограсскую одежду.

Я оттолкнула его руку.

– Ничего, брат. Просто легкий обморок. Все это произошло так внезапно.

Я чувствовала страх Сиры, отравлявший радость от свадьбы. Бедная девочка верила, что это будет величайший день ее жизни. Новая глава. Что ж, вполне возможно.

– Я не хочу, чтобы ты здесь оставалась. Пойдем с нами в лагерь.

Я улыбнулась и кивнула:

– Конечно. Как скажешь.

Гулямы, выстроившись квадратом, повели шаха к выходу. Его окружал двойной ряд вооруженных аркебузами и саблями мужчин в доспехах. Как мне, долговязой девчонке, прорваться сквозь них?

Я подошла к ближайшему низкому столику и нагнулась. Огляделась, чтобы убедиться, что никто не смотрит. Эти овцы были слишком заняты, наблюдая за Тамазом и гулямами. Хорошо. Я посмотрела на разделочный нож, воткнутый в баранью ногу, лежавшую на горке риса. Проведя над ним рукавом, я сунула нож внутрь.

Гулямы и Тамаз вышли из зала в переднюю. Я последовала за ними вместе с силгизами. Тамаз и гулямы поспешно последовали через похожий на туннель выход на улицу. Я не отставала, обгоняя визирей, придворных и наложниц, чьи парчовые одежды задевали меня. Моя цель миновала жуткого каменного симурга, а силгизы остались позади. Хорошо.

Теперь от Тамаза меня отделяли лишь десять шагов и двойной строй натренированных с рождения воинов. Что может пробить его?

– Отец! – закричала я, будто охваченная болью. – Отец!

Тамаз посмотрел на меня сквозь строй гулямов. Но они увлекали его вперед, даже схватили за плечи.

– Отец, подождите!

На этот раз я должна была завладеть его вниманием. Нож скользнул из рукава мне в ладонь, я набрала воздуха и воткнула его себе в правый глаз.

Волны боли омывали мое лицо, мозг и кости, когда я упала на колени, не забыв спрятать нож в рукаве.

– Отец! Помогите!

Сквозь заливающую лицо кровь видеть было трудно. Кровь завоевателя обычно казалась на вкус слишком

острой и металлической, но на этот раз я ею наслаждалась.

Тамаз в ужасе обернулся, оттолкнул гулямов и захромал ко мне.

Он обхватил мою окровавленную голову руками.

– Сира! Что случилось? Ох, дочка! Моя дорогая дочь!

Позади слышался топот бегущих ног. Рядом со мной появился Джихан. Он положил руки мне на плечо и вместе с Тамазом в ужасе смотрел на меня.

– Отец, брат. Мне жаль, – сказала я. – Мне так жаль.

– Лекаря! Приведите лекаря! – крикнул Тамаз.

Его гулямы подошли и выстроились стеной перед нами, а позади были силгизы. К нам протолкался Като.

– Ваше величество, – поклонился он. – Мы найдем ей лекаря. Но вы должны пойти с нами. Я не знаю, где скрывается опасность.

Сейчас или никогда. Все взгляды были прикованы ко мне. Я незаметно взяла нож и вонзила Тамазу в сердце.

– Отец.

Я резала его грудь. Рвалась плоть. Разлеталась вокруг кровь. До тех пор пока у него изо рта не пошла пена и он не повалился замертво.

Джихан неотрывно смотрел на меня, от ужаса в его глазах показались слезы. Он вырвал нож из моей руки, а гулям подхватил тело шаха Тамаза.

– Она… она зарезала шаха! – закричал Като.

Он обнажил саблю, а другой рукой схватил аркебузу.

Джихан был безоружен. У него был только столовый нож. Но все же он прыгнул вперед, готовясь защищать сестру ценой своей жизни.

– Колдун, – сказал он. – Это сделал колдун!

– Я видел, как она зарезала шаха! – вопил Като, указывая на меня.

Несколько гулямов подхватили тело шаха и куда-то помчались, а остальные построились и заблокировали выход. Като толкнул Джихана, чтобы схватить меня, но Джихан толкнул его в ответ.

Жуткая боль в глазнице притупилась, однако головокружение грозило положить конец этому циклу. Мне нужно было как-то прикончить Сиру, но Джихан забрал нож.

Меня окружили воины-силгизы. Какой-то крепыш поднял меня на плечо. Из ножен на боку торчал охотничий нож с костяной ручкой. Отлично. Пока воин шел с остальными силгизами к строю гулямов, я потянулась за ножом. Когда Самбал убил крысу, я не умерла, значит, не умру и сейчас. Хотя вряд ли будет приятно.

Стрельба! Воздух наполнили крики и вопли. Силгиз передо мной пал жертвой аркебузы гуляма. Джихан рухнул на колени, зажимая прожженную дыру в животе. Устоявшие силгизы вытащили охотничьи ножи и ринулись на гулямов.

Державший меня воин побежал вперед, а я приставила нож к шее, прижала посильнее и провела им по коже.

9. Сира

Надо мной раскинулся знакомый потолок – бескрайнее небо. Меня касались холодные, незнакомые руки. Коса разрезала меня, залив душу кровью. А потом меня выкинули. Я плыла вниз по реке и против течения. Рухнула с водопадом, и меня подхватил водопад.

Я была каплей и стала сгустком, а затем плотью. Моя душа жила в простынях под ней и стенах из ткани вокруг. Кровавый дождь омывал мир и приносил с собой боль. Столько боли – как будто мечи рубили меня на куски. Как будто меж моих ребер рождался джинн.

Появилось знакомое лицо. Его звали Эше. Отвратительный поэт и бывший Апостол Хисти. Я повернулась, чтобы посмотреть на него, и заморгала. Я видела только одну половину, вторая была в темноте.

– Мне снился странный сон, – сказала я.

Он взял мою ладонь и приложил ее к своему лбу, а потом что-то забормотал.

По голове застучал молоток. Обернутый красными тюльпанами джинн приколачивал мой череп к городским воротам. У каждого тюльпана

вместо бутонов были глаза, непрерывно моргающие. Гвозди пробили кости и мозг. Боль была жуткая.

Первый гвоздь сказал: «Мы не можем здесь оставаться. Нас зовет Бескрайность. Но как поступить с ней?»

Второй ответил: «Бросим ее аланийцам. Пусть их собаки обглодают ее до костей».

А третий добавил: «Гокберк, у тебя что, нет чести? Мы должны уважать желания Джихана. Возьмем ее с собой, пусть она побудет с матерью».

«Джихан погиб из-за нее. И еще шестеро других. Пусть ее накажут аланийцы. Так будет правильно».

«Она силгизка. Неужели ты готов ее бросить?»

«Посмотри на нее. Никакая она не силгизка. Она нашептывала Джихану на ухо. Убедила его забыть Потомков, и за это Лат наказала его. Кроме того, это не мы убили шаха, а она».

Я была верблюдом, идущим по пустыне: топ-топ-топ. Была мужчиной, полным печали, которого мучит жажда и сжигает солнце. А потом стала девочкой, сломленной и продрогшей, несмотря на солнце в зените, ведь в ней почти не осталось крови. Я сидела позади мужчины, привязанная к нему веревкой, чтобы не свалилась с верблюда, пока он идет по пустыне: топ-топ-топ.

Мы добрались до оазиса, и мужчина усадил меня, прислонив в каменной стене. Я была колодцем, и мужчина вытащил ведро. Я была здесь тысячу лет и милосердно утолила жажду стольких людей, что не пересчитать.

– Ты тут? – спросил человек по имени Эше.

Я увидела собственные глаза – открытые и безжизненные.

Я заморгала, снова и снова. И с каждым разом проваливалась внутрь, пока опять не стала девочкой. Меня омыла ее боль.

– Мне снился кошмар.

Растущая луна принесла с собой горький, сухой ветер пустыни. Стояла тишина, только шелестели пальмы. Моя душа скользнула в песок, но он был холоднее тела, и я снова встала. Мужчина вынул косточку из смоченного водой финика, выдавил мне в рот мякоть и сок. Такие сладкие, тягучие и радостные.

– Где мы?

Я уставилась на звездное небо.

Дышать было больно, с каждым вдохом я словно глотала гвозди. Глаза болели, и открытые, и закрытые. Мне хотелось снова стать песком. Или колодцем. Это тело – сплошная боль.

Мужчина лежал на песке и храпел. Когда он заснул? Каждая минута тянулась как час. Я коснулась своей шеи. Ее покрывала толстая, туго спеленатая ткань. Может, мне поэтому так больно дышать? Я ощупала лицо и снова наткнулась на ткань, закрывающую правый глаз. Вот почему я вижу только половину мира?

Я начала… вспоминать. Вспоминать кошмар, в котором я вырезала себе глаз, заколола шаха Тамаза и перерезала себе горло. Я задрожала. Я не хотела это вспоминать. Мне хотелось стать песком, чтобы ветер унес меня далеко-далеко. Или стать самим ветром и дуть до края земли. Что угодно, только не это.

Дневной свет принес живительное тепло. Но я по-прежнему глотала гвозди. Эше мыл своего верблюда, пока тот с удовольствием жевал траву. Я сидела у колодца, в бинтах и грубом кафтане.

– Я хочу домой, – сказала я.

Эше выронил тряпку и опустился на колени рядом со мной. Он приложил мою руку к своему лбу и помолился.

– Что ты делаешь?

– Единственное, что приходит в голову.

Когда я моргнула, дрогнуло только одно веко, а по лицу и шее рассыпались горячие искры.

– Что ты со мной сделал? – спросила я.

Он утолил мою жажду из бурдюка, а потом сунул мне в рот финик.

– Почему мы в пустыне? Где шах? Что вообще происходит? – Я попыталась кричать, но едва шептала.

Эше прищурился и покачал головой:

– Сира…

– Ты должен называть меня султаншей. Теперь я султанша.

Но если это так, почему я здесь, а не во дворце? Почему у слез, текущих по моим щекам, привкус крови?

– Где мой брат? Где Джихан?

Эше вылил оставшуюся воду себе на голову и отвернулся.

– Твой брат мертв. Шах мертв. Ты… ты жива.

– Что ты такое говоришь? Эше! Посмотри на меня!

Но он не стал.

– Я не мог этому помешать. В очередной раз не мог помешать.

– Эше, пожалуйста, не говори так. Ты меня пугаешь.

С дикой болью во всем теле я оттолкнулась от стены.

В воде отразилось мое лицо. Окровавленные бинты закрывали правый глаз. Вокруг шеи была намотана окровавленная тряпка.

– Нет, такого не может быть, это сон, – с дрожью пробормотала я. – Где шах Тамаз? Где Джихан?

Ни Эше, ни его верблюд, ни пальмы вокруг не ответили. Так что, быть может, мне придется доползти до самого Кандбаджара.

Но когда я попыталась, Эше положил руку мне на плечо.

– Нам пора двигаться дальше, – сказал он. – Меня наверняка ищут.

– Что? Кто?

– Гулямы. Они захватили Хадрита и Озара, и подозреваю, у всех на устах мое имя. А евнух сбежал, он вроде говорил, что пойдет в Кашан. Что касается тебя… Думаю, тебя они считают мертвой. И твой брат, и Тамаз погибли, пытаясь спасти тебя, Сира. Их смерть не должна быть напрасной.

– Но я хочу домой.

– У тебя больше нет дома! Даже твое племя не желает иметь с тобой ничего общего.

Как такое возможно? Неужели это не сон? И все же я видела себя. Я парила над собственным телом, когда оно выкололо себе глаз, пырнуло шаха ножом в грудь, а потом.

Неужели все это правда? В меня вселился… колдун?

– Если это правда, дай мне умереть, – попросила я. – Похорони меня здесь. Тут приятное место.

Эше покачал головой:

– Позавчера, когда мы встречались в доме Хадрита, ты сказала, что любишь эту страну.

– А ты сказал, что хочешь лишь узнать побольше о кровавых рунах. Так почему ты мне помогаешь?

– Значит, мы оба солгали.

Я свернулась калачиком на траве.

– Я не лгала. Я люблю Аланью. Но не могу жить вот так. Лучше бы я умерла. Перестань поить меня водой и кормить. Я не поеду туда, куда ты меня везешь. Не поеду! Пусть все закончится!

Но он сунул что-то мне в рот и заставил жевать. По вкусу напоминало маковые зерна.

Я проснулась на верблюде, и веревка привязывала меня к Эше. Мои кровавые слюни испачкали его спину. Мы ехали вперед, и он хлестал верблюда по бокам тростинкой. Солнечные лучи окрасили небо алым, и во всех направлениях расстилались волны пустыни.

– Пощади, – прошептала я. – Убей меня.

– Скоро уже приедем, – отозвался он. – И тогда ты, по крайней мере, будешь в безопасности.

– Ты ничего мне не должен. Зачем ты это делаешь?

– Я… Я был Апостолом Хисти. Мы не можем пройти мимо несправедливости, в отличие от остальных. «Поддержи немощного» – таков наш девиз.

– Лучшая помощь – это быстрая смерть.

– Ты когда-нибудь пробовала молиться?

Я пробовала – во время той голодной зимы в Пустоши.

– И о чем мне молиться? Какой святой исцелит мои раны? Я калека. Потеряла свое место в мире. А те двое, которые любили меня, мертвы, погибли от моих собственных рук!

– Не по твоей вине!

Мои слезы мешались с кровью, заливая тонкую рубаху Эше. Я ткнулась в пятно щекой. Кожа на его спине казалась такой грубой, словно покрыта полосами скал.

Я заворочалась в надежде свалиться с верблюда, но веревка держала крепко. Эше повернул голову, поглядел на меня с жалостью и попытался запихнуть мне в рот маковые зерна. Но я не открыла рот.

– Не усложняй все! Если нас найдут гулямы, то убьют обоих.

– Только ты все усложняешь! Я не хочу ехать с тобой. Брось меня здесь. Прямо тут. Хоть на этом пятачке песка. Он ничем не отличается от других и прекрасно подойдет.

– Ты хочешь добиться правосудия? Разве ты не разгневана на того, кто так с тобой поступил?

Тот, кто это сделал, был злом, это точно. Но никакая ярость не поможет мне справиться с колдуном, оборотнем, пишущим кровавые руны. Эти слова звучали как детский кошмар. Я была тусклым ничтожеством, а теперь стала еще и калекой. Все, что я получила в жизни, принесла одна лишь удача, а теперь она от меня отвернулась.

– Мне нужен только покой. Я не могу нести эту ношу. Что со мной будет? Мне придется просить на улицах подаяние до конца дней? Даже дома наслаждений не возьмут одноглазую шл…

Мерзавец все-таки набил мне в рот мак, а потом сжимал мне челюсти, пока я его не проглотила.

Горный перевал охраняли двое. Они были в зеленых тюрбанах и простых черных жилетах на пыльных от песка кафтанах. Эше приблизился к ним, взяв меня на руки как ребенка. Он оказался сильнее, чем выглядел, но я была одного с ним роста, и моя голова болталась, падая с его плеча.

– Девушке нужна срочная помощь, – сказал он. – Прошу, пропустите нас в лечебницу.

Я повернула голову и увидела, как один из них, с маленькими глазками на круглом лице, что-то шептал другому. Тот кивнул. На его крючковатый нос можно было ловить рыбу.

– Никогда не слыхал о таком трюке, – сказал носатый. – Я потрясен. Она выглядит, как будто. Погоди-ка. Да это и правда кровь!

Другой вытащил из ножен ятаган.

– Это ты покалечил девушку, изгнанник?

Эше покачал головой:

– Нет. Я не хочу с вами драться. Пожалуйста, помогите нам.

Те двое взяли меня из рук Эше. Круглолицый держал меня словно платье, которое он вытащил из шкафа.

– Убирайся, – велел носатый Эше. – Я помню тот день, когда тебя высекли и сбросили с горы. Даже самый хитроумный трюк не поможет тебе вернуться в город.

– Сира, – позвал Эше.

Я посмотрела на него одним глазом. Каким же хрупким он казался, потный и сутулый, какими уставшими были его глаза.

– Послушай, Сира. У нас есть только одна надежда, только один способ победить оборотня. Меня в город не пустят и не прислушаются к моим словам, так что все зависит от тебя. Ты должна найти его, Сира, должна убедить нам помочь.

– Найти? Кого? – пробормотала я.

– Мага. Его зовут Кева.

Зелтурия выглядела невероятно, даже если смотреть одним глазом, даже когда меня нес незнакомец, прижимая к груди, и моя голова покоилась на его плече. Я ощутила первую искорку радости – я в святом месте. И надеюсь, скоро умру в святом месте.

Огромные каменные двери были высечены прямо в горе, как говорят, племенем джиннов-ифритов – если верить легендам, на которых я выросла. Двери были выкрашены в золотой, красный и зеленый, самые яркие оттенки. Увидев их, я приободрилась. Несколько лет назад у меня была возможность сюда поехать, но я отказалась. Паломничество с молитвами и постом не показалось моему юному уму интересным, разве что в местных храмах продавали платья и туфли. Возможно, если бы я поехала, моя жизнь сложилась бы иначе. Возможно, я была наказана за неверный выбор.

Улицы были запружены людьми в белом, которые переходили от храма к храму стройными рядами, при этом все распевали молитвы святым и Лат.

– Так что же с тобой случилось? – спросил несущий меня человек.

– Оборотень, – промямлила я.

– А, я слышал про них. Последний умер во времена Селука, шестьсот лет назад.

– Рафа, ты разве сегодня не постишься? – обратился к нему носатый.

– Ну да, а что?

– Разговор с девушкой не из твоего близкого окружения нарушает пост, ты разве не знаешь?

– Алир, она касается меня почти всем телом. Думаю, пост и так уже нарушен.

– С этим ничего не поделаешь, – сказал Алир. – Но ты не должен с ней говорить.

– Я уже два года не разговаривал с девушкой. Попоститься могу и завтра.

– Хотя, быть может, она все равно не хочет тебя слушать.

– Почему это? – Рафа откашлялся. – Так, значит, оборотень, да? И как это было?

Как это было?

– Он заставил меня выколоть самой себе глаз. Потом заставил убить свекра и брата.

Из моего единственного глаза снова потекли слезы. Повод вполне подходящий, так что я не стала их сдерживать.

– Придурок, – рявкнул Алир. – Ты что, вообще никогда не разговаривал с девушками?

– Ничего себе история. – Рафа сжал меня крепче. – Алир, как думаешь…

– Оборотни давным-давно вымерли. У нее явно тяжелые времена, но в это я не верю.

Я проглотила наполнившую рот горькую пену и спросила:

– Вы оба… Апостолы?

Алир засмеялся:

– По-твоему, мы похожи на Апостолов Хисти?

– Апостол? – сказал Рафа. – Это самый лучший комплимент в моей жизни!

– Он же единственный, Рафа, – ухмыльнулся Алир. – Пошли, лечебница совсем рядом.

Лечебница тоже находилась внутри горы, но высоко в стене были высечены окна, чтобы проникал солнечный свет. Во все стороны тянулись соломенные тюфяки, на которых лежали больные и раненые. Мои провожатые шли несколько минут, пока не обнаружили свободный тюфяк. Теперь я стала одной из множества убогих.

Мне было неприятно находить утешение в этих грубых шерстяных простынях. Лучше бы меня бросили в зыбучие пески, которые поглотили бы меня, чем на эту кучу соломы. Мне хотелось сказать: дайте мне умереть, дайте мне умереть, но я знала, что они этого не сделают. Жители Зелтурии как никто другой славились своим милосердием.

Рафа ласково улыбнулся. Но без жалости, как должен был бы. Просто по-доброму.

– Вы знаете…

Я закашлялась и со слюной выплюнула на каменный пол сгусток крови.

Рафа нагнулся.

– Тебе плохо? – Он повернулся к приятелю: – Позови лекаря!

Я стерла кровь с губ.

– Ничего страшного. Я просто хотела спросить… вы знаете… мага? Как там его зовут… Кив… Ке…

– Кева? Никогда с ним не встречался. Все знают, что он здесь, где-то в городе, но точно не знаю где.

Да какая, в сущности, разница? Разве маг мог вернуть Тамаза? Или моего брата?

Я закрыла глаза. Хотя все последние дни я в основном спала, мне все равно хотелось дремать. Во сне я чувствовала себя лучше, чем наяву. Во сне все было лучше.

– Мы из святого ордена, – сказал Рафа. – Я могу спросить шейха, если хочешь.

Я покачала головой:

– Не трудись. Это все равно не важно.

Он посмотрел направо, на безмолвный проход между тюфяками, и сказал:

– Целитель уже идет. А нам пора. Мы же на посту. Но мы навестим тебя завтра, узнаем, как твое здоровье.

Жалость. Мне она не требовалась.

– Не стоит беспокоиться.

То, как он надулся, напомнило мне младшего брата, тоже умершего. Из родных у меня осталась только мама, и, как я слышала, она была при смерти – печальный конец для рода каганов и хатун, восходящего к временам Темура.

Пришел целитель, омыл раны на моем лице и сменил повязки. Затем появилась несколько женщин в белом, они обтерли все мое тело губкой и переодели в мешковатый кафтан, пока группа санитаров с каменными лицами встала вокруг меня, повернувшись спинами, чтобы никто, кроме моющих меня женщин, не видел мою наготу. Это было гораздо больше, чем я хотела, чем заслужила, но у меня не было сил возражать.

Я осталась там на ночь. Утром я не встала с тюфяка, перебирая в памяти ужасные события. Стыдно признаться, но я не молилась. Считается, что женщине в отчаянном положении не остается ничего другого, но молитва – это для тех, кто надеется. А надежда полна горечи.

Вокруг меня страдали люди. Одни умирали в постели, и их выносили, завернув в саван. Я видела ребенка без ног. Женщину без рук. Мужчину, который кашлял желчью, пока не застыл. Будничные мучения бедняков, и теперь я оказалась среди них.

Здесь и пахло смертью, хотя ее пытались скрыть духами и благовониями. Я словно вдыхала чужие внутренности. Но, не считая редкого покашливания и вздохов, стояла странная тишина, какой и должна быть смерть.

Мне не хотелось оставаться здесь в окружении страданий. Они напоминали о Тамазе и брате. Но как насчет меня самой? Оборотень не только выколол мне глаз, но и перерезал горло. Так почему же я жива?

В голове вспыхнуло воспоминание: пока моя душа парила наверху и как птица наблюдала за резней, я увидела, как перерезала себе горло, а потом Эше схватил меня за руку и вышиб нож. Он окунул пальцы в мою кровь и написал… у меня на шее какие-то знаки. Кровотечение остановилось, словно рана затянулась. То, что он сделал, спасло меня от потери крови. Неужели Эше… тоже колдун?

В любом случае, это он виноват, что мне приходится страдать, вместо того чтобы умереть с миром. Теперь самое лучшее, что я могу, это умереть где-нибудь в святом городе, поближе к Лат и святым. В раю мне точно будет лучше… если я туда попаду. Даже вечное небытие казалось спасением… если меня им одарят.

Я видела, как бабушка умирала от кошмарной болезни и у нее слезала кожа. На смертном одре она беспомощно бормотала молитвы, это был такой резкий контраст с ее жизнью. Силгизская охотница – вот это жизнь. Как далека я от такой благородной судьбы.

Я села на тюфяке. Боль уже не была такой сильной. Душа не улетала в воздух и не падала, а крепко держалась внутри. Быть может, ей трудно было снова найти равновесие после того, как оборотень вырвал ее из тела. Или все дело было в маке, которым Эше набивал мой рот.

Я встала и вышла из лечебницы, вот так просто. Думаю, если у человека хватает сил, чтобы выйти, его никто не будет здесь держать. Никто меня не остановил.

Улица, больше похожая на долину между двумя горами, была наполнена распевающей толпой. Горы отбрасывали тень на все вокруг, а между ними гудел ветер. Двери храмов были обрамлены высокими яркими колоннами – золотистыми, красными и зелеными, а над каждой пылала восьмиконечная звезда Лат. Внутри храмы были темными и манящими.

Я выбрала один наугад, постояла в короткой очереди вместе с энергичными паломниками и вошла. Я нашла женскую половину, сразу за гробницей с телом святого, и села на холодный камень. Входили и выходили женщины, в основном в белых одеждах, некоторые зажигали свечи у основания гробницы, другие просто садились и бормотали молитвы.

– Кева, – произнесла я, пожалев, что Эше вообще мне об этом сказал. Лучше бы он позволил моим надеждам умереть, чтобы меня мирно похоронили. Но нет, он назвал мне это имя, будь он неладен. – Кева.

Я произносила это имя снова и снова, словно молилась ему. Словно пыталась его вызвать. Имя просто так приятно звучало. Если бы у нас с Кярсом родился сын, я назвала бы его так.

Какая печальная мысль. Сидя в священной пещере среди набожных женщин я задумалась, а не остаться ли здесь навсегда. Забыть обо всем. Только молиться день и ночь. Ни имени, ни статуса, ни места в мире. «Травинка, гнущаяся на ветру», как сказал Тамаз. Его последние стихи.

– Прощай, Тамаз. Прощай, Джихан, – рыдала я в тишине, зажав рот рукой, чтобы не привлекать внимания. Они и правда умерли или это просто долгий и жестокий кошмар? – Прощай, Джихан. Прощай, Тамаз. Здравствуй, Кева.

В отличие от имен умерших и дорогих мне людей его имя было полно надежды. Где же он? У меня не было ни сил, ни желания рыскать по горному городу ради призрачной надежды. Пусть он сам ко мне придет, раз уж настолько могущественный. Пусть услышит мой шепот.

– Здравствуй, Кева. Прощай, Джихан. Прощай, Тамаз.

По моему лицу текли слезы. Как мне было жаль себя. И правда, что может сравниться с такой судьбой? Быть может, все началось, когда йотриды схватили меня и доставили во дворец. А может, мне не стоило пытаться выйти замуж за человека выше меня по положению, вроде Хадрита или Кярса. Разве я не могла довольствоваться… буквально кем угодно? Просто смеяться с кем-то вместе и завести детей, как это было у моих родителей.

Но я тут же вспомнила о холоде, из-за которого мой брат чуть не отморозил пальцы на ногах, о холоде, убивающем силгизских младенцев в колыбелях. Чтобы выжить, требовалось много всего. Во-первых, плодородная земля у реки Вограс. Золото тоже было нелишним – покупать то, что не можешь вырастить. Поэтому в Кандбаджаре были пряности, шелка, металлы, книги, животные, фрукты, орехи, семена и драгоценные камни с восьми концов света. А чтобы защитить то, что построишь, нужны солдаты. Точнее, больше солдат, чем у врага.

Вот почему я хотела подняться так высоко. Я просто пыталась выжить, только и всего. Но меня переиграли… Переиграл тот, о чьем существовании я даже не знала. Проклятый оборотень.

– Прощай, Джихан. Прощай, Тамаз. Здравствуй, Кева.

Конечно же, он не придет. Нужно поднять свою задницу и найти его. Но где начать поиски в таком огромном и полном тайн городе?

Я размазала слезы по щекам, подползла к сидящей рядом женщине и спросила:

– Э-э-э… Вы не знаете, где живет Кева?

Крепко сбитая женщина посмотрела на меня светлыми глазами и ответила на незнакомом языке. Вероятно, на кашанском диалекте. Я улыбнулась, встала и вышла на улицу, смущенная уже тем, что попыталась.

На улице стоял парень в зеленом тюрбане и зевал.

– Ты знаешь Кеву? – спросила я.

Он поднял брови:

– Кеву, инспектора рынков? Да это ж мой пьяница-брат!

– Нет-нет, мага Кеву. Знаешь, где он живет?

– Ах, мага. Нет, не знаю.

Все без толку. Потом я посмотрела наверх. В конце главной улицы высился над другими горами храм святого Хисти. Дверь была выкрашена желтым, словно на нее плеснули солнечный свет.

Я пошла туда, пока не застряла в толпе. Нет, то была очередь. По улицам змеилась самая длинная очередь, какую я когда-либо видела. Продвигалась она очень медленно, по шагу в минуту. Неужели люди и правда готовы так долго ждать, чтобы помолиться у гробницы святого Хисти? Наверное, если молитва и способна помочь, то это молитва самого святого человека.

Прежде я никогда не стояла в длинных очередях. И теперь поняла, насколько это ужасно. А хуже всего, я даже не была уверена, что найду Кеву в этом гигантском храме.

Я протолкалась вперед через море людей. Те, мимо кого я проходила, осыпали меня насмешками и ругательствами, но если они хотели остановить меня, пришлось бы меня оттащить. Возможно, их пугало мое перевязанное лицо и шея – в конце концов, не стоит трогать чудовище.

Через несколько минут, протискиваясь сквозь толпу, я вспотела и покрылась пылью, но наконец добралась до начала очереди. Однако массивные двери цвета солнца преграждали стражи в зеленых тюрбанах. Один протянул руку, не давая мне войти.

– Назад, – сказал он. – Это тебе не базар, а самое священное место на земле. Жди в очереди, как все остальные.

– Кева здесь?

– Кева? – он поднял брови. – Хм, наверное. Обычно в это время он здесь.

– Мне нужно повидаться с ним. Пожалуйста.

Он хмыкнул:

– Маг ни с кем не встречается. И не выслушивает просьбы.

Мне нужно было что-то придумать, чтобы войти, лишь бы они не отправили меня в конец мерзкой очереди.

– Я… я… я его дочь!

Надеюсь, у него есть дочь.

– Кева упоминал свою дочь, – вступил в разговор второй страж. – И что сильно по ней скучает.

– Это я! Я так давно не видала отца. Пожалуйста, впустите меня!

– Конечно, – хором ответили они.

Они посторонились и объяснили, где его искать. Найти какую-то комнату позади гробницы, пройти дальше по коридору и вниз на три пролета, завернуть за угол, потом еще один коридор, мимо кухни и… Я уже успела забыть остальное!

Если бы я уже не выбилась из сил, протискиваясь сквозь очередь, то задохнулась бы при виде храма. У алтаря стояли тысячи свечей. Стены покрывала парамейская вязь, сверкающая в их сиянии. Каждый клочок был занят молящимися, мужчины и женщины даже не разделялись. Они пели в унисон, низкими и строгими голосами. Как печально, что я вошла в святое место с помощью лжи.

Я побрела в коридор за гробницей. Когда я прошла через дверь и вниз по лестнице, меня с подозрением оглядели мужчины в шерстяных плащах, похожих на те, что носили члены ордена святого Джамшида в Кандбаджаре. Вероятно, они постились и не хотели говорить или прикасаться к женщине. Может, сегодня день рождения какого-то святого, а я позабыла? Святых так много, а в детстве меня не учили в них верить. У каждого был храм, свой день и отдельная молитва, и у нас были разные поводы молиться каждому, хотя эти святые уже находились в Барзахе, куда попадают души после смерти. Был даже святой по имени Смерть, он всегда приводил меня в ужас.

Все было куда проще, когда я жила среди силгизов, мы молились только Потомкам. А точнее, Двенадцати предводителям, хотя я не помнила их имена.

В конце коридора находилась выцветшая желтая дверь, как и объяснил страж. И теперь я стояла перед ней. Там должен быть Кева. Вместо того чтобы постучаться, как воспитанный человек, я приотворила дверь, скользнула внутрь и закрыла ее за собой.

– Мелоди? – сказал человек, сидящий у голой стены. – Мелоди!

Прежде чем я успела опомниться, мой лоб уже прижимался к его подбородку, и Кева обхватил меня руками.

– Доченька, я знал, что Лат тебя вернет, – сказал он по-сирмянски. – Что с твоим глазом?

Я высвободилась из его объятий.

– Нет, я не твоя дочь.

Он печально уставился на меня и отошел в угол, где стоял кувшин с водой. Кева взял его и выплеснул на лицо. Это что, какой-то ритуал?

Потом он снова прислонился к стене и сел.

– Прости. Я уже много дней пощусь. Я принял тебя за другую. Мелоди умерла… О чем я только думал?

Так, значит, его дочь умерла, а я воспользовалась ее именем, чтобы проникнуть внутрь. Какое постыдное совпадение, что он принял меня за нее.

– Дотронувшись до тебя, я прервал свой пост, – сказал он, теперь уже на парамейском с сильным сирмянским акцентом. – И разговаривая с тобой. Значит, нужно отпраздновать и закатить пир.

– А… есть что праздновать?

Он покачал головой и засмеялся:

– Нет.

Смех звучал так нелепо, что я тоже засмеялась.

– Так… кто же ты, странная девушка? – Он повернул голову и сказал в стену: – О Лат, не говори такое, птах.

Неужели этот человек… безумен? И безумец, разговаривающий со стенами, моя единственная надежда?

– Меня зовут Сира, я из Кандбаджара, оборотень вселился в меня, чтобы убить шаха, а возможно, он замышляет и что-то еще ужаснее.