Текст книги "После расстрела. История русской родовой дворянки"

Урок на всю жизнь

В советской школе всегда уделялось большое внимание военно-патриотическому воспитанию. И поэтому почти в каждом классе висели портреты героев Гражданской и Великой Отечественной войн. Однажды в классе, где Мария вела уроки рукоделия, я увидел картину, выполненную масляными красками, на которой была изображена молодая девушка в окружении гитлеровцев, которые вели ее, бесстрашную партизанку, к виселице. Я спросил, кто эта девушка и за что её наказывают немцы. Мария объяснила, что это Зоя Космодемьянская, которая тайком пробралась на конюшню к немцам и приготовилась спалить всех животных. Мне стало жалко лошадей, и я высказал на уроке наивную фразу: «Пусть вешают. Так ей и надо!»

Сказал – и пожалел. В мой пальчик вонзилась маленькая иголочка, которой мать вышивала на материи какой-то орнамент. Боль пронзила мой пальчик, из ранки брызнула кровь, и я вскрикнул от боли, да так, что вздрогнули девочки. «Ой! Ой! Мне больно!» – кричал я на весь класс.

Ученицы встали в мою защиту и просили учительницу простить эту несознательную выходку. Через несколько минут она сказала: «Ну как? Тебе больно! Ей тоже было больно! Никогда не смейся над чужой болью». Слова матери я запомнил на всю жизнь и всегда придерживался этой заповеди. Она вошла в мою душу, в плоть вместе с болью, которую я ощутил всем телом. Человек, однажды ощутивший такую боль, никогда не сможет ее забыть. Так я своим детским разумом тех лет хорошо усвоил урок, преподанный мне матерью, какой ценой нам досталась Победа над заклятым врагом фашистской Германией в годы Великой Отечественной войны.

Урок окончился, все разошлись, и Мария, взяв меня за руки, тихо вышла из класса, находясь в тяжелом душевном состоянии из-за того, что обидела меня. Я не понимал, что за Марией следили специальные люди из НКВД, и ей ни в коем случае нельзя было привлекать к себе внимание. Обо всем этом она мне подробно рассказала дома и просила не говорить плохо о ветеранах и героях Отечественной войны.

Мария – моя мама

Мои детские годы проходили, как правило, в окружении взрослых людей. Родители работали, няньку в те годы найти было трудно. В детский сад детей спецпереселенцев не брали. Возможно, именно этот фактор стал определяющим в моем скором взрослении. Однажды мать, оставив меня возле дома, ушла в магазин за продуктами. Я сидел на завалинке и терпеливо ждал её возвращения. Ко мне подошел высокий худощавый русский мужик и над моим ухом хрипловатым голосом пропел такую фразу: «Мать твоя ушла с другим мужчиной и больше не вернется». Его слова задели мое самолюбие, и я ему грубо ответил. Сейчас я не помню, какое это было слово, из бранного лексикона рецидивистов. Я даже не знал его значения, оно запомнилось мне из разговора взрослых. От такой неожиданности мужик весь побелел. «А ну повтори, что ты сказал», – в приказном тоне произнес мужчина и уставился на меня глазами, наполненными злобой и ненавистью.

Детский слух особенно восприимчив, когда улавливает незнакомые слова, да еще из жаргона уголовников. Видя надвигающуюся угрозу я, не думая, что будет со мною в это время, прошмыгнул между его широко расставленными ногами и пробежал в нашу квартиру, что находилась в двух шагах от барака № 18. Прошло довольно много времени, с тех пор, как мать ушла в магазин. От детского сознания того, что с ней может случиться что-нибудь плохое, у меня навернулись слезы. Я плакал в комнате тихо и долго и от сильного нервного расстройства неожиданно заснул. Не помню, сколько времени длилось это состояние, но когда приоткрылась дверь и вошла мать, я пришел в себя и бросился к ней навстречу. Я радовался, видя её целой и невредимой, и покрыл все лицо поцелуями, приговаривая: «Милушка, голубушка!» Она смеялась от души, видимо, зная уже о злой шутке взрослого мужчины надо мною. Но потом, сделав серьезное лицо, она рассказала мне о том, как один мальчик в большом людском потоке потерял свою мать. Когда у него спросили, какая у него мама, он сказал: «Моя мама самая красивая на свете!» Я внимательно её слушал, и когда она кончила рассказ, я крепко обнял голову матери и пообещал: «Я никогда тебя не потеряю, мама!». Она заплакала от нахлынувших на неё чувств и сквозь слезы смеялась. Лучшим гостинцем были её поцелуи и леденцы, купленные специально для меня. Я успокоился и снова заснул уже у неё на руках. Так я познакомился с рассказом великого русского классика Льва Толстого о матери. Это один из немногих эпизодов моего детства, который прочно врезался в мою память.

Детские шалости

Весной 1950 года нас переселили в новый барак, ставший по счету 19-м. Отец мой работал в пожарной охране, а мать из школы перевели в сторожку лесопильной организации. Я вместе с ней ходил на дежурство. Она, как и большинство переселенцев, надевала ватник. Так керчевчане называли телогрейку. И там мне ненароком приходилось слушать далеко не детские вещи, от которых иногда волосы становились дыбом. Мария просила мужиков не рассказывать криминальные истории и не ругать при мне представителей властей. Мужики обещали, но как, бывало, напьются, их невозможно было удержать от русской брани. Они обычно пели песни военных лет. «Песенка фронтового шофера» мне нравилась, её я запомнил на всю жизнь:

 
Через реки, горы и долины,
Сквозь пургу, огонь и чёрный дым
Мы вели машины., объезжая мины.,
По путям-дорогам фронтовым.
Эх, путь-дорожка фронтовая,
Не страшна нам бомбёжка любая!
А помирать нам рановато,
Есть у нас ещё дома дела!
А помирать нам рановато,
Есть у нас ещё дома дела!
Путь для нас к Берлину, между прочим,
 
 
Был, друзья, не лёгок и не скор.
Шли мы дни и ночи, было трудно очень,
Но баранку не бросал шофёр.
Эх, путь-дорожка фронтовая,
Не страшна нам бомбёжка любая!
А помирать нам рановато,
Есть у нас ещё дома дела!
А помирать нам рановато,
Есть у нас ещё дома дела!
Может быть, отдельным
                            штатским людям
Эта песня малость невдомёк.
Мы ж не позабудем, где мы
                              жить ни будем,
Фронтовых изъезженных дорог.
Эх, путь-дорожка фронтовая,
Не страшна нам бомбёжка любая!
А помирать нам рановато,
Есть у нас ещё дома дела!
А помирать нам рановато,
Есть у нас ещё дома дела!
 

Но однажды среди них оказался очень добрый дядя, который показал мне игрушку. Русская тройка коней с золотистым отблеском прокатилась по шершавой поверхности стола у меня на глазах. Я находился в неописуемом восторге. У меня до сих пор не было такой игрушки. Но эта тройка предназначалась совсем другому ребенку, и я всего лишь имел возможность понаблюдать, как мастер заводил игрушку и пускал её по столу.

Эти мои воспоминания навели меня на разговор, с матерью который состоялся в поселке Керчевске.

Не знаю, почему и по какой причине я все время спрашивал у неё о месте и времени своего рождения. Она улыбалась и тихим голосом рассказывала, что я родился летом в бараке номер 18 ровно в час дня. За роженицей прискакала русская тройка лошадей, поэтому я появился на свет не в больнице, а в комнате. Давно это было, но я и сам не знаю, как и почему сохранился в моей памяти этот разговор. Сегодня могу определенно сказать, что ничего необычного в моем рождении не было. Но тогда Мария, умело, сгладив нашу тяжелую жизнь, украсила мое детское воображение сказочными картинками, словно, я был какой-то принц из волшебной сказки.

В моем детстве не было ничего особенного, яркого и красочного, что могло запомниться на всю жизнь. Утром родители надевали ватники и уходили на работу, возвращались только к вечеру. Меня обычно оставляли или у соседей, или у появившейся у нас молодой квартирантки Вали. Вечерами по воскресным дням собирались у соседей, заводили патефон, и крутящаяся пластинка исполняла несколько патриотических песен о Щорсе, «Волочаевские дни» и другие. Старшие собирались за столом, и каждый приносил с собой закуску и выпивку. На столе было много картошки, соленых огурцов, квашеной капусты, стояли бутылки с самогоном и брагой. Меня оставляли в соседней комнате, и мои родители вместе с другими принимались за веселье. Они говорили разные тосты, пили ели и плясали до упаду. Такие застолья сопровождались исполнением русских народных песен: «Славное море священный Байкал», «Уходили комсомольцы на гражданскую войну», «Священная война», «В землянке», «Синий платочек», «Темная ночь», «Давай закурим». Они захватывали людей своим глубоким лиризмом, грустью по родине и людям, которых они давно не видели. Они как бы сглаживали тяжелую подневольную жизнь спецпереселенца, помогали жить и надеяться на лучшее. Я видел, как взрослые мужчины и женщины быстро пьянели, потом их приходилось нести на руках и укладывать в постель в соседнюю комнату, где я сидел и был всеми забыт. Я ничего не понимал в этой жизни взрослых, но в жестоких условиях уральского быта строгого режима выживали только сильные духом, жившие надеждами на амнистию от высшего руководства СССР. Но этой амнистии приходилось ждать долго. Тем не менее, разговоры на эту тему велись всякий раз, когда собиралась кампания переселенцев. И с каждым годом их число сокращалось: они болели, умирали, и хоронили их также всей компанией.

Авария мотоциклиста

Весной 1950 года, когда зазеленела травка, мальчишки нашего двора, устроили игру с перочинным ножиком. Его надо было бросать с рук в землю и попадать острым концом не только с рук, но и отдельных пальцев, с носа, бровей и лба. Кто проигрывал, должен был зубами вытаскивать из земли забитые спички. Такой игры я не видел в Закавказье, когда приехал с семьей в 1956 году после известного XX съезда Коммунистической партии Советского Союза.

В то время показывали фильмы на военные темы. Это были киноленты о подвигах Чапаева, героях Великой Отечественной войны, партизанах и разведчиках. Герои гражданской войны были и нашими героями, и мы подражали им. Возле нашего дома на исходе дня в одно и то же время проезжал на мотоцикле с коляской один русский мужчина. На его голове была железная каска с рогами. Точь-в-точь как у гитлеровцев. Я представил его в моем воображении в роли гитлеровского офицера СС и решил строго наказать.

На дворе ещё было светло, жильцы сидели и наслаждались майским вечером, ребятишки играли в прятки. Я с железным легким обручем от бочки, сидел, затаившись в канаве, поджидая свою жертву. Когда мотоцикл поравнялся с моим укрытием, я неожиданно выкатил обруч от кадки, направив его на середину дороги. Я не мог себе и представить, что мой расчет окажется точным и обруч попадет под переднее колесо проезжавшего мотоцикла. В результате этой детской шалости произошла авария. Мотоцикл перевернулся, а его хозяин получил несколько кровоточащих ссадин. Мотоциклист с трудом поднялся и, вооружившись вилами, начал искать меня в роскошном крапивнике, находившемся вдоль дороги. Прятаться в канаве я больше не мог и, выскочив из тайника, стрелой помчался на территорию родного двора, где было полно народу. Русский мужик погнался за мной, но не мог меня поймать. О происшествии сообщили отцу, работавшему в пожарной охране, находившейся рядом. Он тоже выбежал и закричал вдогонку русскому мужику: «Иван, остановись! Это мой сын!» Кавказский акцент выдавал в нем озорного южанина, у которого в голенище хромовых сапог всегда таилась финка. Мужчина остановился и вежливо поздоровался. «Смотри Алексей, что сделал твой сын со мной», – сказал Иван Андреевич и показал свои ссадины отцу. Сидевшие во дворе были удивлены аварией мотоцикла, виновником которой являлся четырехлетний мальчишка.

Отец по характеру в поселке слыл крутым человеком.

Он сказал Ивану Андреевичу, что сам меня накажет. Схватив меня под мышку, отец зашагал к бараку. Он был настолько зол на меня, что подойдя к крыльцу нового дома, подняв меня в воздух, силой опустил на землю. Да так, что от удара я потерял сознание, а, придя в себя, ещё долго плакал от боли. Мария сильно ругала отца. Но несмотря на суровое наказание, я чудом остался в живых, и чувство страха, уже никогда в жизни не покидало меня. Судорога ещё часто пронзала мое по-детски хрупкое тельце, и я до сих пор не избавился от этого ощущения судороги.

Спустя недели две из Новой деревни к нам приехала Мария с корзиной полной черники и во дворе на печи приготовила варенье. Это была женщина старше 50 лет, на вид полнее, чем моя мама. Она была добра и приветлива, но у неё был один недостаток: она не могла говорить. Не знаю, почему, но она не отрывала от меня своих глаз и время от времени крепко прижимала к своей груди и что-то хотела сказать, но не могла. Вместо слов из груди её вырывалось непонятное шипение, и я не мог понять, что она хочет сказать, но ощущал самые красивые чувства, которые зарождаются между матерью и сыном. Откуда мне было знать, что через несколько лет во время расставанья узнаю всю правду о себе и этой женщине, которую никогда больше не увижу. Но в те самые трудные минуты я действительно почувствовал и заботу и неразделенную любовь этой женщины. Это был большой секрет, заключенный между двумя Мариями. С одной я пройду по жизни, преодолевая невзгоды, другая же не сможет меня найти и покинет этот свет в далекой стране в разлуке со своим сыном. Видимо, так было суждено. Я вовсе не ропщу на судьбу – она мне досталась такой, какой её мне предписало само небо. Поэтому я с достоинством преодолевал трудности, полагая, что все лучшее ещё впереди. Так прошли мои лучшие годы, наполненные различными событиями личной и общественной жизни.

Но в то далекое время я об этом, конечно, не думал и воспринимал события такими, какие они есть на самом деле. В семье я был свидетелем частых драм, всегда был на стороне матери, этой милой женщины, которая много выстрадала в жизни. Её единственным, пожалуй, недостатком было то, что она говорила сама с собой. И когда я спрашивал, почему люди смеются над нею, она спокойно отвечала: «Это у меня от войны, когда бомбили Крым». Но было, видимо, и другое объяснение, отчего она всегда сторонилась собеседников и больше времени проводила со мной. Однажды мать мне рассказала, как я будто мастерил трехструнную балалайку и начал на ней играть и петь. Это была песня молодого разбойника, который точил свой нож на убийц, которые уничтожили всю его семью. Когда я спросил, что это была за семья, она рассказала о своем отце: «Твой дедушка слыл безобидным человеком. В жизни, кроме политики да военного дела он ничего не мог делать. Он любил ходить пешком и пилить дрова. Комитет бедноты расстрелял его вместе с семьей, и всего два человека остались в живых».

Я не спрашивал подробности об этой трагедии, да и она сама не хотела об этом вспоминать. В такие минуты мать начинала петь песни крымских татар о расставании, чонгарском мосте, пересказывала истории Шолома Алейхим. И все-таки однажды она мне рассказала, как смерть миновала её. Дом, в котором жила с семьей Мария, охраняли мадьяры и латышские стрелки. Эти люди были верными солдатами русской революции. По воле судьбы они оказались в этом крае и отличались своей грубостью, зато точно исполняли приказы красных. Все они были тщательно подобраны новым комиссаром дома особого назначения. Они были необщительны и сторонились членов царской семьи. Именно такие люди больше всего подходили для осуществления расстрела.

«Глубокой ночью нас всех подняли охранники дома особого назначения. Последние дни нашей жизни мы пребывали в большом напряжении. Вся семья находилась под арестом у большевиков – всех объявили врагами народа и должны были расстрелять. Нас спустили в подвал и выстроили почти в один ряд. У меня наворачивались слезы: умирать не хотелось. Впереди меня стояла комнатная девушка по имени Анна, которая знала, как меня спасти. При расстреле она должна была упасть на меня. Все произошло именно так, как она задумала. Как только кончили читать приказ Белобородова, началась стрельба из наганов. Я почувствовала на себе тяжесть окровавленного тела Анны, которая упала вместе со мной на грязный пол подвала. Солдаты кричали, стонали раненые. В этой ночной суматохе красноармейцы штыками добивали все еще живых членов нашей семьи. Один из штыков вонзился в мое тело, и я тоже начала истекать кровью, потеряв сознание. Потом все кончилось и стало тихо. Все трупы укладывали на простыни, по одному выносили, и сложили в машину. От кровавой расправы я потеряла не только дар речи, но и сознание. Очнулась, когда нас уже везли в грузовике. Наши тела были покрыты брезентом. Когда грузовик остановился и шофер ушел в сторожку за водой, я услышала детский стон моего брата Алексея, которого ранили в ягодницу. Рядом с повозкой шли красноармейцы, проклинавшие высокое начальство, которое так жестоко обошлось с нашей семьей. Другие были навеселе. Услышав стоны раненых, солдаты стащили нас из машины и углубились в лес, где меня изнасиловали. Оставив нас в лесу, они снова вернулись к машине. Я навсегда запомнила это место, которое называли «Урочище четырех братьев». Там, в шахтах, и нашли вечный покой мои родители».

Этот печальный рассказ с трагическим концом, навеянный глубокой грустью, я запомнил на всю жизнь. Но для ребенка четырех-пяти лет он больше напоминал злую сказку, в которой демоны беспощадно уничтожали венценосную семью. Я задавал наивные вопросы, почему расстреляли эту семью и почему называемый комитет бедноты жестоко расправился не только с членами семьи, но и не пожалел даже слуг и доктора. Она, серьезно посмотрев на меня, сказала: «Это был злой демон».

Екатеринбург навсегда прославился расстрелом царской семьи. А в наше время это расценивается, как ритуальное убийство, управляемое комитетом-300. В советское время большевики ходили в школы встречались с учащимися и молодежью делились своими воспоминаниями, соревнуясь в том, кто из них первый всадил пулю в царя.

В 90-е годы мне довелось провести всего одну ночь в столице советского Урала городе Свердловск, в гостинице «Аустория» со старым названием размещенной на площади имени Я. Свердлова. Когда я проходил мимо Дома особого назначения, то услышал странные выстрелы, голоса умирающих членов царской семьи и ругань солдат. Я словно через толщу времени проник в далекую июльскую ночь 1918 года. Это ощущение длилось совсем недолго, какие-то несколько минут. Мне подумалось, что внутри здания власти затеяли ремонт. Но вскоре голоса утихли, и я, обескураженный видением трагической гибели, с трудом вышел к берегу протекавшей по городу реки Исеть.

Даже короткое пребывание в этом городе и мои наблюдения за горожанами давали повод сделать серьезное заключение, что люди этого края унылые, неприветливые, готовые совершить любую подлость, как это сделали большевики. Я готовился к отлету в Баку и уже глубокой ночью, прибыв в аэропорт, встал в очередь на посадку. И мне повезло, я купил билет у одного из туристов, не прибывшего в аэропорт. Когда лайнер поднялся в воздух, я облегченно вздохнул. Я все еще находился под глубоким впечатлением видения в уральской столице. Рассказы Марии и все, что я ощутил возле дома особого назначения, повергли меня в шок.

Недавно я прочитал на сайте Ura.ru криминальный сюжет. Привожу его без изменений: «Убийство своей 33-летней супруги Анастасии Александр Игнатьев совершил утром 21 октября в квартире по улице Токарей. Перед преступлением чекист выгнал из жилища 7-летнюю дочь своей супруги. После Игнатьев нанес женщине несколько смертельных ударов ножом, предварительно вырезав ей глаза. Младенца мужчина выпотрошил, а после пытался покончить с собой, воткнув в горло нож. В момент ареста, в гарнизонном суде обвиняемый заявил, что подвергся зомбированию. На время следствия Игнатьев арестован и отправлен на два месяца в СИЗО.

Следствие по делу офицера ФСБ Александра Игнатьева продолжается. Арестованный находится в Челябинском СИЗО. Я далек от мысли обвинять людей, которые живут и работают в этом городе в жестокости, с грубыми манерами. Возможно, здесь и раньше совершались всякого рода убийства, о которых не сообщалось в печати. Но семейная драма Игнатьевых вызывает глубокое сожаление о необдуманном поступке человека, служившего в ФСБ. Из этого я заключил, что зло тихо летать не может. Оно обязательно разнесется по всему миру, ввергая в шок страшными методами убийства.

Трагическая судьба семьи династии Романовых, завершившаяся в подвале Ипатьевского дома, и сегодня не перестает волновать людей всего мира. Это стихотворение «Молитва» знали все в семье Романовых. Знала его и Мария:

 
Пошли нам, Господи, терпенье
В годину бурных мрачных дней.
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.
Дай крепость нам о, Боже правый,
Злодейство ближнего, прощать
И крест тяжелый и кровавый
С твоею кротостью встречать.
И в дни мятежного волненья,
Когда ограбят нас враги.
Терпеть пожар и оскорбленье
Христос Спаситель помоги.
Владыка мира. Бог вселенной
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной
В невыносимый страшный час.
И у преддверия могилы.
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы –
Молиться кротко за врагов.
 

Но вернемся к рассказу Марии. Он был длинным, с какими-то подробностями, которых я так и не смог запомнить.

Потом она оказалась в семье у каких-то крестьян, где прожила всего один день, после чего её вывезли в Крым, где лечили от стрессов в городе Керчь, в доме, расположенном по улице Цыганская 30. Её оформили сиротой с новым именем Мафузе Сейтмурат гызы Сейтмуратова, с новой датой рождения (1910 год) и национальностью крымская татарка.

Мария училась кройке и шитью и затем работала в ателье городка Евпатория, ставшего потом здравницей советских школьников. Фотографии, которые остались после её смерти, рассказывают о её молодости, проведенной в Крыму. Она боялась общаться с незнакомыми людьми и всегда тянулась к людям, которые старались её поддержать. Были у неё и подруги, с которыми она сфотографировалась на память. Среди них – Ася. О других незнакомых мне женщинах я никогда у неё не спрашивал. Знаю одно – что брат её женился на Асе, и они жили в Средней Азии.

Летом 1975 года я рассказал Марии о моем намерении вывезти семью на отдых в Евпаторию и предложил поехать с нами, но она отказалась. Я купил билет на поезд Баку-Симферополь и через два дня прибыл на железнодорожный вокзал. Здесь я нанял такси, и мы отправились в Евпаторию. У нас была небольшая поклажа, и мы разместились в однокомнатной квартире. Я встретился с братом Агамира Джафарова, моего коллеги по вечерней школе. Посидели, поговорили, пообщались, я передал ему письмо Агамира, в котором он просил брата оказать знаки внимания и гостеприимства мне и моей семье.

Городок Евпатория произвел на меня хорошее впечатление, мы записались на курортное лечение и вместе с детьми принимали общий курс.

В Евпатории крымских татар было мало – их выслали в мае 1944 года, и места заняли украинцы и русские. Мы лечились и ходили на пляж, совершали экскурсии по городу. Ателье мод было много, но я не мог найти именно то, где некогда работала Мария.

Закончил эту часть книги 28.07.2002 г.