Текст книги "Честь виконта"

Выслушав все это, виконт подумал, что эту пламенную речь графиня репетировала, и не раз. Неудивительно, что ее сторонятся, если она вываливает это едва знакомому человеку, не опасаясь ни последствий, которые могут иметь ее слова, ни того, что окружающим эти темы могут быть неинтересны.

– И потому мне, жительнице Европы, так странно, что те, кого мы называем язычниками, давно поняли вещи, о которых не задумываются наши мужчины. – Взгляд графини красноречиво свидетельствовал, кого она в данный момент имеет в виду. – Я иногда подумываю… Ах, впрочем, лишнее. Об этом можно лишь мечтать. Женщина в исламе занимает важное место, гораздо важнее, чем я – в своем обществе. Она рассматривается как драгоценность, требующая заботы и бережного отношения. С этой целью у мусульман имеются некоторые предписания, направленные на сохранение ее чести, достоинства, красоты. Однако как мужчина, так и женщина обладают полным равенством, что дает им все соответствующие права – это защита жизни, чести, имущества и достоинства. Эти права неприкосновенны, не ущемляются и не оспариваются. Соблюдается также неприкосновенность личности и жилища. Все предписания и законы распространяются на всех без исключения. – Она перевела дух и продолжила с еще большей страстностью: – Ислам установил определенные различия в некоторых правах и обязанностях между мужчиной и женщиной вследствие особенностей организма мужчины и женщины, а также возложенной на них роли в обществе. Но… Есть такая легенда. Однажды, путешествуя, пророк Мухаммед увидел нескольких женщин, ехавших на верблюде. Погонщик гнал животных слишком быстро, забыв, что такая езда причиняла женщинам большие неудобства. Тогда пророк сказал ему: «Ты везешь хрустальные шкатулки, будь с ними поосторожнее». И это показательно. Бесспорно и непреложно в исламе то, что согласно исламскому праву женщина является живым человеческим существом, имеющим точно такую же душу, как и мужчина. Коран дает четкое доказательство тому, что женщина полностью равна с мужчиной перед Аллахом по своим правам и обязанностям. Каждый человек, будь то мужчина или женщина, несет ответственность за совершенные поступки. При оценке поступков мера наказания и вознаграждения будет зависеть только от соответствия деяний добру или злу на чаше весов. В исполнении религиозных обрядов, таких как ежедневные молитвы, пост, обязательные пожертвования в пользу бедных и паломничество, обязанности женщины не отличаются от обязанностей мужчины. А в некоторых случаях женщина имеет некоторые привилегии по сравнению с мужчинами. Мы же все грешницы, потомки Евы. Мы должны вечно каяться, опускать глаза долу. То яблоко нам не забудут никогда.

Она умолкла, грудь ее бурно вздымалась. Что за прелестное зрелище, невольно отметил виконт. Когда графиня де Бриан говорила так, говорила о вещах, которые ее волнуют, она походила на валькирию. Один из знакомых Сезара водил близкую дружбу с Рихардом Вагнером и недавно писал виконту из Цюриха, что композитор создал удивительную вещь, цикл из четырех опер, «Кольцо нибелунга». И одна часть цикла называется «Валькирия». Знакомый уверял, будто это нечто немыслимое. Сезар подумал, что если бы Вагнер знал графиню де Бриан, она его определенно вдохновила бы.

– Мадемуазель, – ответил виконт по возможности мягко, а на трость оперся посильнее, чтобы скрыть некоторое недовольство, – все это отчасти верно, однако славить Аллаха, мне кажется, уже слишком. За такие речи вы можете серьезно пострадать. Церковь уже не та, что в былые времена, и вряд ли вас потащат на костер, однако неприятности вам могут быть обеспечены – если кто-то менее щепетильный, чем я, проговорится.

Графиня вздернула подбородок.

– В таком случае я всего лишь пострадаю за свои убеждения!

– А вы этого хотите? – усмехнулся виконт, шагая все так же ровно.

Вдалеке уже виднелся дворец Багатель. В 1775 году граф д’Артуа, брат Людовика XVI, купил здесь земельный участок и при этом заключил пари с Марией-Антуанеттой, что за два месяца построит дворец для приемов французской знати и в первую очередь королевы. Руководил строительством архитектор Беланже, дворец был построен за шестьдесят четыре дня, и в переводе его название значило «безделушка». Как хорошо было бы прогуляться у его стен с милой дамой, разговаривая об искусстве. Но нет.

– Чего? – в замешательстве переспросила графиня.

– Пострадать за свои убеждения так, как я вам это предрекаю.

– Если моя судьба такова… – начала графиня, но Сезар прервал ее:

– Остановитесь! Вы не понимаете, о чем говорите. Видели ли вы когда-нибудь настоящую бойню, настоящую казнь или только слышали о них?

Судя по тому, как графиня покраснела, она, скорее всего, ни о чем таком не задумывалась. Пострадать за свои убеждения означало для нее быть преданной общественному порицанию, но и только. А так как наверняка из-за своей резкой манеры Ивейн уже сталкивалась с подобным, это не казалось ей страшным. Наверное, она и сама этого не осознавала, будучи уверенной в том, что в случае чего умрет красиво.

Но она ничего не знала ни о смерти, ни о настоящем горе. Как странно! Журналист Ксавье Трюшон знает, Сезар видел это в его глазах, читал в его текстах. А женщина, чья резкая манера общения в чем-то даже импонирует мужчине, уставшему от светского щебета, так бессовестно лжет себе и другим. Сезар удивился, как его самого это рассердило.

Может быть, потому, что она все-таки женщина, что бы она о себе ни думала. А долг мужчины – женщину уберечь.

А потому виконт, полагая, что увидит графиню де Бриан теперь нескоро, взял на себя смелость высказаться. Он остановился и повернулся к ней, сильно опираясь на трость, так, что ее кончик глубоко ушел в песок на дорожке.

– Послушайте, графиня! Вы чрезвычайно занимательны, если слушать вас в салоне и говорить о копии «Моны Лизы». И даже когда вы атакуете собеседника своими убеждениями, это тоже можно счесть милым. – Сезар поднял ладонь, пресекая попытку молодой женщины что-то сказать. – Погодите. Вы меня можете после этого возненавидеть, но молчать я не могу. Вы прелестны от природы, однако все это принесено в жертву… чему? Жестким принципам? Вы боретесь за права женщин, однако сами не умеете быть женщиной!

Графиня раскрыла рот, словно выброшенная на берег рыба, но, задыхаясь от возмущения, не смогла произнести ни звука, на что Сезар и рассчитывал. Он продолжил говорить:

– Как долго это сможет продолжаться? Конечно, в силу ваших убеждений вы к браку не стремитесь, и это ваше личное дело. Однако как вы можете уговорить кого-то разделить ваши взгляды, заставить поверить другую женщину, что быть женщиной хорошо, когда сами выглядите хуже, чем любая из присутствующих здесь? О, не смотрите на меня так гневно, я знаю, что говорю оскорбительные вещи, только вот, похоже, вам никто их не говорил, а следовало бы. Вы неубедительны только с этими пламенными речами на устах. Вы хороши собою, но делаете из себя существо безликое, тогда как исповедуете принципы совершенно иные, говоря, будто женщина – личность! Как вам верить, когда на вас это платье? Как с вами соглашаться, когда весь вид ваш говорит об обратном тому, что вы произносите? Вы сами себя делаете непривлекательной, но желаете, чтобы женщины были похожи на вас! Много ли у вас последователей, вернее, последовательниц? Боюсь, что не очень. Если вы так говорите о страданиях, которые готовы претерпеть, начните с малого, высидите полчаса, пока горничная будет укладывать вам волосы!

Ни слова не сказав, графиня де Бриан развернулась и быстрым шагом пошла прочь, обратно к озеру. Даже спина ее излучала возмущение и обиду. Виконт стоял, легко улыбаясь и глядя ей вслед. Возможно, он был груб, непочтителен, но он точно был прав.

Глава 6
Непостижимый де Шартье

Когда Сезар возвратился к обществу, графини нигде не было видно; исчез и одинокий столик у озера. Похоже, обиженная женщина покинула пикник. Что ж, так оно к лучшему. Виконт подозревал, что сильно обидел графиню, однако по-прежнему полагал, что от этой обиды больше пользы, чем вреда. Она ведь и правда могла блистать. Если бы она выглядела прелестно и говорила о своих убеждениях не так, как будто обвиняла собеседника, что он их не разделяет, а увлеченно и страстно, возможно, виконт бы даже заинтересовался. И убеждениями, и ею.

Ему нравились сильные женщины. Все его возлюбленные, случайные и неслучайные, были неординарными личностями. Та же Флер (при мысли о которой Сезар слегка помрачнел) выделялась на фоне других, несмотря на то что была приехавшей в Париж провинциалкой. И графиня де Бриан могла бы стать такой же яркой звездой на небосклоне, если бы дала себе труд задуматься. Однако сейчас Сезару было не до размышлений о причинах, побуждавших графиню к подобному поведению. Возвратившись к участникам пикника, он увидел, что нужный ему человек завершил свой спор и находится в одиночестве.

Человеком этим был Марк-Антуан Лефевр, происхождения не слишком знатного, однако принятый в обществе из-за его политических связей. Еще отец его состоял в советниках при Наполеоне Бонапарте, а когда император столь бесславно завершил свой путь, старик, ввиду невозможности последовать за своим кумиром в изгнание на остров Святой Елены, совершил самоубийство. Тогда это была громкая история, прославившая небогатое семейство Лефевров и сделавшая их на несколько месяцев героями парижских газет. Наследник политической славы, Марк-Антуан, естественно, пошел по стопам отца и вот уже четверть века умудрялся выживать при смене политических режимов, оставаясь на плаву и безропотно проглатывая все едкие комментарии, которыми награждала его пресса. Сейчас он занимал какую-то должность при Наполеоне III; Сезар, к своему стыду, запамятовал, какую именно. Однако это не слишком важно. Важным было то, что Лефевр был хорошим знакомым Алексиса де Шартье и мог сообщить нечто интересное.

Заговорить с ним не составило труда. Виконт по дуге обогнул стайку разряженных дам, строивших ему глазки, и, испросив разрешения, подсел за стол Лефевра. Пока его собеседники, такие же пожилые политики, как сам Марк-Антуан, оставили его в покое, Сезар намеревался выудить все сведения, которые только можно наловить в этом пруду.

– А, молодой Моро! – воскликнул Лефевр. Он был невысок и тучен, и лицо его напоминало примятый блин, а улыбка обнажала крупные, желтоватые от курения зубы. Он и сейчас курил трубку, распространяя вокруг запах дорогого табака. – Что ж, рад видеть, что вы находитесь в здравии.

Марк-Антуан знавал еще отца виконта и потому мог позволить себе некоторую фамильярность в обращении.

– И я рад вас видеть, господин Лефевр, – искренне произнес Сезар. Несмотря на свою ненависть к политике, он умел отделять деятельность от человека и считал Лефевра весьма приятным собеседником. – Надеюсь, ваша семья здравствует?

– Все хорошо, все хорошо. Ну а вы не женились еще? Ходили какие-то слухи…

Сезар махнул рукой: историю с госпожой де Виньоль ему будут вспоминать еще долго.

– Помолвка расстроилась по обоюдному согласию.

– Значит, вы в новом поиске, я смотрю. Водили на прогулку графиню де Бриан.

– Вы все замечаете!

– Да об этом сразу заговорили, как только вы двое ушли. Она странная женщина. Вы уверены, что хотите обратить на нее свое внимание? Она, конечно, не бедна, однако способна доставить массу проблем.

– Я всего лишь слушал размышления графини о жизни, и только.

– В таком случае, я спокоен, мальчик мой.

– Что ж, я немного развею ваше спокойствие. Вы ведь знали Алексиса де Шартье?

Лефевр, старый волк, конечно же, сразу понял, о чем Сезар на самом деле спрашивает. Ухмыльнувшись, Марк-Антуан огляделся, убедился, что никто не проявляет интереса к их беседе, и спросил, понизив голос:

– Заинтересовались этим делом, а?

– Не без того, – сознался виконт.

– Вы пронырливы, мальчик мой, и можете докопаться до истины. Только вот понравится ли она вам?

– Вы что-то знаете о делах Шартье? – ухватился за ниточку Сезар.

Марк-Антуан пожал плечами:

– Все о делах другого человека ведать бессмысленно, а зачастую и не нужно. Что вы хотите знать, Моро?

– Все, что вы сможете мне рассказать, Лефевр, – ответил Сезар ему в тон.

– Ну, о его семье вы можете узнать и не от меня. Ничего особенного. Он первый, кто стал активно выступать против власти, остальные прячутся в провинции, поджав хвосты. И Алексис не был обделен ни талантом, ни умом. Однако подчас у него возникали весьма странные идеи. К примеру, он какое-то время назад, года четыре или около того, готовил покушение на президента. К счастью, его отговорили друзья.

– Он ведь был сослан?

– Сослали его за нелицеприятные высказывания в адрес его величества. Алексис кое-что наболтал корреспонденту «Фигаро», ну и наговорил лишнего, а парень не постеснялся нарисовать образ господина де Шартье черными красками. – Марк-Антуан перебросил трубку из одного угла рта в другой. – Если же вы хотите знать, чем он занимался, когда вернулся из Лиона, я не следил. В Лион Алексис уезжал полностью сломленный. Ему казалось, что жизнь его пошла прахом.

– Вы встречались с ним?

– Да, столкнулся у кого-то на приеме. Я приехал, он уходил. Он уже получил распоряжение покинуть столицу, и на Алексисе лица не было. Я посочувствовал ему, однако он, кажется, мало что услышал из моих речей. Он был слишком опрометчив, – усмехнулся Лефевр, – чтобы понять: когда ветер меняется, можно повернуться, как флюгер или же – если ветер силен – умереть. Сквозняков не боятся, однако нынче у нас не сквозняк. Грубые проявления прогресса называются революциями. Когда они кончаются, можно заметить, что человечество получило хорошую встряску, но зато подвинулось вперед. Многие отказываются это принимать. Таков был и Шартье. К тому же не могу утверждать, что хорошо знал его: он всегда был человеком скрытным.

– У каждого человека три характера, – пробормотал виконт, – тот, который ему приписывают, тот, который он сам себе приписывает, и, наконец, тот, который есть в действительности… Благодарю вас, Лефевр.

– Не за что благодарить, мальчик мой. Пользы от меня, как видите, немного.

– А вы не знаете, что могло связывать Алексиса де Шартье с двумя другими погибшими – с Ратте и Надо?

– Увы, я сам терялся в догадках, когда читал статьи в «Ла Пресс». Не уверен, что здесь вообще существует какая-то связь. Однако не удивлюсь, если она была. Люди – существа непредсказуемые и свои убеждения не вывешивают на стенку. Те, кто громче всех кричит, обычно менее опасны, чем те, кто прячет истинные намерения под рассеянной улыбкой. Хотя я эту связь на первый взгляд определить не могу и уж тем более не могу представить, что могло связать Ратте, которого я также знал, с Шартье, – я не следил за ними денно и нощно.

– Благодарю, – снова произнес виконт, и они с Лефевром распрощались.

Домой Сезар возвращался в большой задумчивости и некотором разочаровании.

Если не считать забавного эпизода с графиней де Бриан, день прошел из рук вон плохо. Виконт рассчитывал многое узнать от Лефевра, однако тот то ли действительно не знал, о чем идет речь, то ли не захотел говорить. Никакой фальши в его словах Сезар не усмотрел, ну так Лефевр – политик, он привык маскировать правду за неторопливыми речами. По сути дела, он лишь повторил то, что виконту уже было известно: Алексис де Шартье был замкнут, и о его делах мало кто знал. Возможно, придется заплатить журналисту, чтобы он нашел все газеты, где писали о Шартье. Нелегкая задача, однако, возможно, это что-то даст.

Но пока это можно оставить про запас и немного поработать самому, так как имеется много других путей, которыми надлежит следовать.

Сезар ненадолго заехал на улицу Вожирар, чтобы выслушать одного из своих слуг, еще утром посланного на разведку, и переодеться. Когда он покинул особняк, никто не мог бы узнать в виконте того утонченного человека, каким он обычно представал в светском обществе. Теперь его можно было принять за приказчика или же небогатого торговца: простого покроя коричневый сюртук, бесформенная шляпа, разношенные сапоги. И шел Сезар по-другому – не держа прямую выправку и небрежно помахивая любимой тростью, а неторопливо, засунув руки в карманы и чуть приволакивая левую ногу, что делало походку разгильдяйской. Сразу видно – человек простой.

Виконт смешался с толпой и двинулся к Латинскому кварталу; его интересовал один дом недалеко от Сорбонны. Тут жили по преимуществу студенты и бедные преподаватели университета, а потому атмосфера царила весьма непринужденная. У студиозусов нынче был какой-то праздник, и они собирались шумными компаниями, выкрикивали малопонятные лозунги и распивали дешевое вино. Сезар равнодушно обходил эти группки. Студенты его не интересовали. Кроме одного.

Сорбонна, или ныне Университет города Парижа, ставшая таковым в 1808 году при Наполеоне I, раскинула свои корпуса по Латинскому кварталу, как осьминог раскидывает щупальца. Обойдя одно из зданий, Сезар оказался как раз перед тем домом, который был ему нужен: узкий и темный, втиснутый между другими домами, он смотрел на мир распахнутыми по случаю жары окнами. Пахло тут, конечно, вовсе не розами, в воздухе смешивались запахи отбросов, жарящейся пищи, старых тряпок и человеческих тел. Сезар вынул из кармана надушенный платок, глубоко вдохнул через него несколько раз, затем спрятал батистовый лоскут и решительно вошел в подъезд.

Узкая лестница привела виконта на самый верх, туда, где под крышей ютилась небольшая дверка. Сезар снова подышал через платок, а потом постучал.

Ему открыли не сразу. Наконец дверь распахнулась, и стоявший на пороге молодой человек близоруко прищурился, пытаясь разглядеть, кто это к нему пожаловал. Несмотря на то что еще не стемнело, на лестнице уже вовсю властвовали сумерки.

– Добрый день, уважаемый, – произнес виконт, с легкостью перейдя на простонародный выговор, – а где я могу отыскать господина Родольфа Андре?

– Это я, – отвечал молодой человек. Он был высокий и тощий, с широкими бровями и большим лягушачьим ртом. Не слишком симпатичен, но приятен.

– Вот и хорошо, что вы. А дома ли супруга ваша, Батистина? Да вы позволите мне войти?

– Кто вы? – поинтересовался господин Андре, пропуская гостя внутрь.

– Я, сударь, лавочник. Как есть у меня лавка писчих принадлежностей, а еще свечами приторговываю; ну, свечи – это не основной доход. А вы, я так понимаю, студент?

– Посещаю юридический факультет Сорбонны, – с гордостью ответствовал молодой человек.

Сезар покивал, оглядываясь. Комнатка была маленькой, бедной, но очень чистой. Очаг, на котором готовили еду, сверкал вымытой посудой и радовал практически полным отсутствием копоти: видно было, что его часто и тщательно отскребали. Простой, грубо сколоченный стол стоял у окна так, чтобы весь свет, который лился в крохотное окошко, освещал его – видимо, за этим столом не только обедали, но и работал господин студент, а он экономил свечи. За занавеской пряталась кровать, у стола стояли два стула преклонного возраста… Зато здесь было много книг. Они лежали на столе, на старом сундуке и даже на полу.

Зная, что книги – основная расходная статья для студентов, Сезар важно покивал.

– Смотрю, и вправду вы много учитесь, молодой человек!

– Я и подрабатываю. Мало, правда. – Родольф Андре улыбнулся, и от этого его лицо преобразилось. – Пока мне еще не поручают важных дел… Сударь, а как зовут вас и зачем вам жена моя, Батистина? Ее нет сейчас, она отправилась на рынок за свежей зеленью, однако скоро вернется. Да вы садитесь, садитесь. – Хозяин придвинул к гостю один из стульев. Сезар сел, снял шляпу, положил ее на колени и принялся разглаживать поля.

– Мое имя Бенуа Тома, а дело у меня вот какое. Правда ли, что жена ваша служила в горничных у господина де Шартье?

Родольф скривился и сел напротив.

– Истинная правда! Господь знает, как я испугался, когда она прибежала среди ночи домой, вся растрепанная и испачканная! Вы ведь знаете, что дом шевалье де Шартье сгорел?

– Да, к прискорбию моему.

– Все так хорошо шло. Батистина туда устроилась два года назад, и хотя я ее почти не видел, мы договорились, что так будет лучше: ведь нам очень нужны деньги. Видите ли, моя учеба в Университете отнимает много времени, средств и сил, но когда я встану на ноги, то смогу полностью обеспечить семью. – В голосе господина Андре слышалась отчетливая решимость, и Сезар порадовался, что имеет дело с таким человеком. – Пока же нам обоим приходится зарабатывать. Мы поженились несколько лет назад, по любви, и у нас все прекрасно, только вы же понимаете, как бывает с деньгами… Вот Батистина и устроилась горничной. Платили ей хорошо, только требовалось жить в доме постоянно. Дом-то хорош, и работы много, а моя Батистина – прекрасная служанка, она все чисто моет, ни пылинки потом.

– Да я вижу, – сказал виконт, обводя взглядом комнату. Господин Андре кивнул, светясь от гордости.

– Вот она там и служила, у нее был один выходной в неделю. Но не в воскресенье, так как по воскресеньям господин де Шартье принимал гостей.

– И в тот вечер тоже?

– Сударь, а вам-то какой интерес? – проявил бдительность студент.

Сезар вздохнул как можно жалостливее.

– Видите ли, я такая же жертва этого пожара, как, похоже, и ваша дорогая супруга. Господин де Шартье покупал у меня писчие принадлежности, платил всегда исправно, а за неделю до несчастья приобрел и вовсе много – как будто собрался с группой друзей роман сочинять. – Чистой воды вымысел, но проверить господин Андре это все равно не сможет. – И, вот странность, не заплатил мне, а дал расписку, обещая, что расплатится на следующей неделе. Обычно все хорошо шло, я ему и поверил. Однако вот случилось несчастье, а поверенный его теперь говорит, что никаких бумаг не было, расписка моя никуда не годится и денежек с покойника взыскать не получится. Но вы же понимаете, я человек небогатый. И сумма уж больно велика для меня, чтобы дело так оставить. Вот я и расспрашиваю слуг, может, видел кто мои бумаги, так я смогу поверенному подтвердить, что они взаправду были.

– Что ж, на этот вопрос вам может ответить только Батистина. Она вот-вот вернется. А пока не выпьете ли вина?

Понимая, что студент хочет угостить визитера из своих скудных запасов, Сезар степенно отказался, затем, чтобы скоротать время, спросил студента о его учебе и дальше слушал увлеченный монолог о том, как господину Андре нравится в Сорбонне и какие там преподаватели. К счастью, молодой человек об увлекавшем его предмете мог говорить долго, а потому время до возвращения его жены пролетело незаметно.

Батистина оказалась девушкой хрупкого сложения, с живыми карими глазами и кудряшками, выбивающимися из-под аккуратного белого чепца. Муж встретил ее сладким поцелуем и тут же смущенно оглянулся на гостя, но Сезар сделал вид, будто не заметил. Ему было приятно смотреть на молодую влюбленную пару, и в то же время проснулась какая-то тоска. Любовь – это удивительный фальшивомонетчик, постоянно превращающий не только медяки в золото, но нередко и золото в медяки. Впрочем, этой пары сие утверждение не касалось. В духовной жизни, так же как и в жизни физической, существует вдыхание и выдыхание, душе необходимо поглощать чувства другой души, усваивать их себе, чтобы ей же вернуть их обогащенными. Без этого прекрасного явления нет жизни для человеческого сердца, ему тогда не хватает воздуха, оно страдает и чахнет.

Пока господин Андре, отобрав у жены корзину с зеленью, занялся домашними хлопотами, Батистина присела напротив гостя, выслушала его историю снова и покачала головой.

– Боюсь, ваши бумаги не сохранились…

– Да кто же говорит о сохранности, когда там все сгорело! – воскликнул виконт. – Конечно же нет! Но, возможно, вы видели в кабинете хозяйском тючки такие, перевязанные веревкой? Это бумаги, с большим запасом.

– Нет, не видала, – покачала головой Батистина.

– Вот какая печаль, – промолвил виконт. – И надо ж было случиться этому пожару!

– Ох, да, это был такой ужас! – Рыбка заглотила наживку. – Мы мирно спали, и вдруг меня будит Эрмина, это наша экономка. Будит и кричит, что огонь и надо спасаться. Мы выскочили в коридор, там было полно дыма. Все так испугались! Кто-то пытался спасти хозяина, но сам погиб. И еще лакей, Жерар, и повар, Луиджи. У его милости был итальянский повар… Они не смогли выбраться.

– А где вспыхнуло?

– Возле хозяйской спальни, так потом полицейские и пожарные говорили. – Батистина передернула плечами. – Я уж и не знаю, что там могло загореться. Хозяин обычно был аккуратен и свечи непогашенными не оставлял.

– Может, засиделся с кем-нибудь из гостей? – словно бы невзначай спросил виконт.

– Гостей? – удивилась Батистина. – Но в тот день не было гостей!

– Как? Вот ваш супруг сказал, что обязательно по воскресеньям гости были!

– Это до того, как хозяин уезжал в Лион, – объяснила девушка. – Его не было четыре месяца, и до этого, правда, по воскресеньям всегда собирались гости. А потом, как он возвратился, стал очень замкнутым и почти никого к себе не приглашал. Зато сам уезжал по вечерам в субботу.

– И в ту субботу тоже уезжал?

– Ну да. А в воскресенье никого из посторонних в доме не было. Я знаю, я поздно ложусь.

Девушка глубоко вздохнула, на глаза ее навернулись слезы при воспоминаниях. Встревоженный муж подошел к ней и положил ладони ей на плечи.

– Я спрашивал уже и остальных про мои бумаги, но они ничего не знают, – вздохнул Сезар. – Но, возможно, вы вспомните, что за люди приезжали к хозяину? Может, они-то и исписали мои листочки!

– Вряд ли они захотят с вами разговаривать, – рассудительно заметила Батистина, – это ведь все знатные господа, им наши беды не важны. Да я и имен их не знаю. Впрочем, раньше в доме было много гостей. Только после ссылки хозяин стал совсем мрачен. Или опасался чего-то.

– Почему вы думаете, что опасался?

– Он часто какие-то бумаги жег, – объяснила Батистина. – Я чистила камин в кабинете и выгребала пепел. От дров остаются угли, а от бумаг – такой пепел, летучий, его очень трудно сгребать, и я долго возилась.

Чету Андре виконт покинул в еще большей задумчивости. Но кое-что все-таки прояснилось: господин де Шартье где-то пропадал субботними вечерам. Интересно, где это он бывал? Если в обществе – то в каком? Пожалуй, следует поговорить с еще какими-нибудь его знакомцами.

На улице Вожирар никаких вестей от журналиста не было, и Сезар решил отправляться спать. Около десяти чесов вечера он ушел в спальню, некоторое время читал, а затем, утомленный, уснул.

И был разбужен чуть позже полуночи. Верный камердинер Флоран осторожно тряс хозяина за плечо, приговаривая:

– Ваша светлость, ваша светлость! Пожар, тут, неподалеку!