Текст книги "Битва при Пуатье"

«На этих воинственных людей он обрушился с помощью Христовой и опрокинул их шатры…»

Сарацинский лагерь в опасности

Эту фразу, которую позднее копирует летописец Сен-Дени, воспроизводит в своей хронике и Адемар Шабаннский. Все последующие историки соглашаются с тем, что франки tentoria eorum subvertit (опрокинули шатры). Как нам представляется, нет оснований подвергать рассказ Фредегара сомнению. Нам удалось найти только одно возражение со стороны генерала Бремона, который полагает, что описанный им маневр можно отнести к битве при Тулузе, поскольку именно с ней он связывает это повествование. Но это несколько неубедительный аргумент.

Однако мы отказываемся следовать рассказам, которые дали этому сюжету дальнейшее развитие. Одни говорят об искусной диверсии, осуществленной Карлом, которому таким образом удалось сломить уверенность арабов, тогда как почти все остальные приписывают эту заслугу Эду и его аквитанцам, которые предприняли атаку с фланга или тыла. Некоторые арабские писатели, связывали свой крах в этой битве с перемещением части конницы, отправившейся на защиту лагеря. Разумнее предположить, что благодаря военной хитрости ринувшийся в атаку христианский отряд наткнулся лишь на пустое место и привел к проникновению в лагерь, который очень скоро был частично захвачен. Картина масштабного нападения и грабежа не отвечает реалиям следующего дня, поскольку в воскресенье шатры были найдены франками в том же порядке, что и накануне, и все на том же значительном пространстве.

Это была лишь незначительная диверсия, однако, без сомнения, ее было достаточно, чтобы в какой-то степени застопорить битву; ее психологический эффект охладил пыл арабов, часть которых отступила для защиты своей добычи, оказавшейся, как они думали, в опасности. Если следовать арабскому историку Аль-Маккари, последствия этой удачной акции выглядят совершенно правдоподобными, так как он приписывает Абд-ар-Рахману беспокойство следующего порядка: «Не без опасения он (Абд-ар-Рахман) собирался дать сражение франкам. Его пугала распущенность, проникшая в его ряды вследствие огромных богатств, которые тащили с собой его воины. В какой-то момент он хотел даже приказать им пожертвовать частью своей добычи, чтобы надежнее защитить остальное; но он боялся раздражать их в час решающей битвы, принудив их к отказу от своих сокровищ, стоивших стольких лишений. Он положился на свою удачу и храбрость, и, – добавляет автор, – эта снисходительность не замедлила привести к самым пагубным последствиям».

Следовательно, с точки зрения франков, – к счастливому обстоятельству, посеявшему смятение и некоторую неразбериху у мусульман. Как известно, мусульманские военачальники в любых ситуациях расплачивались собственной головой. Тщетно Абд-ар-Рахман прилагал усилия, чтобы возобновить сражение в лагере, оказавшемся уязвимым местом. К началу ночи он нашел свою гибель в схватке, еще более жаркой, чем просто рукопашная.

Был ли он убит ударом аквитанского копья, сразила ли его стрела или настиг смертоносный дротик? Рассказы множатся до бесконечности, опираясь на одно лишь воображение. В Житии св. Феофана можно прочитать, что эмир пал, сраженный рукой самого Карла Мартелла, пронзившего его острием меча. Вот это, как мы разъясним в дальнейшем, и стало тем самым обстоятельством, которое определило исход битвы. С этого момента, как писал Родерих Толедский, «австразийцы крупного телосложения, с железными руками, с грудью колесом, уничтожали арабов».

«…Скоро ночь встретила конец битвы, и они опустили свои мечи с разочарованием».

Конец сражения

Ночь положила конец хаосу беспорядочной битвы, которая, вероятно, обернулась в пользу Карла. Тем не менее в том, что «арабы были спасены гонгом», уверенности нет. Сегуин утверждает, что они прекратили сражение по крику: «Эль Балат!», (дорога) – сигнал к сбору, требовавший немедленного отклика. Подробность, несколько рискованная в силу своей конкретности. Тем не менее если бы сарацины приняли решение отступить без дальнейшего промедления, то это прекрасно соотносилось бы с реальностью. Чтобы отступление было успешным, необходимо было, чтобы оно началось во время последних вспышек битвы. Как и требовала логика, арабы быстро покинули поле битвы, чтобы их отход не был обнаружен франками. Ничто не дает основания для рассказов, которые нам довелось прочитать:

«Тогда можно было видеть, как на равнинах Пуату племена Хиджаза, Йемена и Неджда обратили свое оружие против своих и яростно терзали друг друга».

«Ночью беспорядок и отчаяние довели различные племена из Йемена и Дамаска, Африки и Испании до того, что они подняли оружие друг на друга, а остатки их рассеялись».

Этой картине битвы, которую мы попытались нарисовать, недостает обрамления. Едва ли можно говорить о римской дороге и арабских шатрах. Здесь часто оказывается больше вымысла, чем исторических подробностей. Достаточно процитировать, например, «подтвержденное доказательствами исследование места, где произошла битва при Туре» генерала Маргарона. По всей вероятности, никогда за всю свою карьеру этот офицер не имел под своим командованием таких дисциплинированных войск, какими располагали Абд-ар-Рахман и Карл Мартелл, и он заставляет их перестраиваться как на больших тактических учениях: «Прежде всего я допускаю, что Карл Мартелл прибыл на левый берег Луары как раз вовремя, чтобы прикрыть Тур и преградить Абдираману подход к реке…» Принудительно «разделив и подразделив» сарацинскую армию на четыре воинских корпуса по сто тысяч человек в каждом, генерал Маргарон располагает ее двумя линиями между Шательро и Туром, «правый фланг – у Гартемпе и Креза, а левый – неизвестной протяженности, но охватывающий Мирбо». Не менее точен наш автор и в отношении франкской армии: «Первый корпус, переправившись через Крез, достиг Шатильона и Лоше. Второй корпус, перейдя через Крез в Пор-де-Пиле, прибыл в Кормери и Монбазон. Третий корпус переправился через Вьенну у острова Бушар и прибыл в Азэ-ле-Ридо. Четвертый корпус (шестьдесят тысяч человек) занял линию, образованную Крезом и Вьенной, и установил связь с тремя остальными корпусами, закрепившимися на Индре». И вот мы подходим к завершающему столкновению: «Остановившись на мысли, которую бесконечно подтверждают почва и другие соображения, я сознаюсь, что склонен искать основное поле битвы при Туре на прилегающих равнинах Атэ и Сублене, напротив плато Сен-Мартен-ле-Бо, Круа де Блере и Сенонсе, на этих равнинах, столь удобных для масштабных кавалерийских маневров». Далее автор повествует обо всех перипетиях сражения, попеременно демонстрируя читателю проявления хитрости и силы, превозносит героическую вылазку гарнизона и решающее вмешательство Эда и его аквитанцев. К несчастью, мы вынуждены предоставить автору забавляться своими оловянными солдатиками и ласкающей уверенностью, поскольку, когда мы приступаем к заключительному, совершенно негативному, эпизоду сражения, наиболее благоразумным определенно представляется возвращение к рассказу Анонима:

«На следующий день франки увидели огромный лагерь арабов и их шатры по-прежнему на том же месте. Они не знали, что лагерь безлюден, и предполагали, что внутри находятся готовые к битве сарацинские фаланги. Карл выслал разведчиков с заданием. Оказалось, что армии исмаилитян отступили. В полном порядке и тишине они бежали ночью. Однако европейцы еще опасались, что те прячутся на дорогах и готовят засады. И были поражены, когда, осторожно обойдя вокруг лагеря, они никого не обнаружили. И поскольку эти прославленные люди вовсе не заботились о погоне, они, лишь разделив между собой трофеи и добычу, счастливые, вернулись каждый в свою страну».

Таким образом, в воскресенье, как и накануне, Карл построил свою армию в боевом порядке, чтобы снова попытать счастья в бою. Определенно, как пишет генерал Бремон, франки «должно быть, не имели прочной уверенности в своей победе», несомненно, они просто чувствовали, что она не за горами, и были готовы продолжить сражение. Не подлежит сомнению тот факт, что они не вели непосредственного наблюдения за неприятелем и находились в полном неведении относительно его ухода; Аноним объясняет это следующим образом:

 
Ночью все [арабы] тихо отступили,
Чтобы вернуться домой
 

Перед европейским воинством – арабский стан в первозданном порядке, но этот лагерь нем и недвижен. Ни движения, ни звука, еще меньше – возбуждения и суеты, предшествующей сражению. Франки слушают и смотрят, их наполняет неуверенность и удивление. Период ожидания заканчивается, и они высылают шпионов. Шатры пусты, но еще долгое время австразийцы шарят и высматривают по всей округе, желая расстроить то, что считают военной хитростью.

Но битва действительно окончилась, и можно думать, что Карл, став победителем в силу выхода противника из игры, был разочарован этим неудавшимся сражением.

У этой удивительной ситуации есть только одно объяснение: битва прекратилась не за отсутствием сражающихся, а за отсутствием арабского военачальника, который был убит. Вот главный фактор, сыгравший решающую роль в этом сражении. Лишившись Абд-ар-Рахмана, арабы отказались от борьбы и предпочли бегство. Битва, которая, бесспорно, должна была длиться в течение нескольких дней, прервалась уже на начальном этапе. Смерть Абд-ар-Рахмана сделала внезапное прекращение битвы неизбежным. Мусульмане, которых это событие привело в замешательство вместо того, чтобы взбудоражить, решили бежать, оставив в качестве последней хитрости свои шатры и добычу. Если говорить об этой последней уловке, то суть ее заключалась в том, что беглецы не применили военного принципа Мухаммеда: «Когда вы отступаете из неприятельской страны, не оставляйте там ни лошадей, ни скота, ни фуража, ни пищи, ничего такого, что враг мог бы использовать для своей обороны». Таким же отступлением завершилась и битва при Тулузе после гибели Эль-Самха.

Что же тогда удивительного в том, что Карл не понимал причины своей победы; по его впечатлению она не была одержана им на поле боя, и он никогда и не думал связывать ее с единственным обстоятельством – кончиной Абд-ар-Рахмана?

Должно быть, несколько лет спустя, когда Хильдебранд навязал второму продолжателю Фредегара мысль о нападении на арабский лагерь как о решающем моменте битвы, он руководствовался все тем же желанием дать объяснение этой победе. Эта идея была подхвачена некоторыми историками, вроде Жирара. По нашему мнению, эта теория так же сомнительна, как и гипотеза Жоржа Ру: «Эти могучие пехотинцы, несомненно, построенные в каре, не позволили ураганной джигитовке расстроить свои ряды. Видя это, арабы не стали настаивать. Их наступление прекратилось, и, унося с собой плоды своих грабежей, они спокойно отступили, вполне довольные и сытые». Равным образом мы не можем следовать гипотезе майора Лекуантра: «Возможно даже, что к тому моменту, когда они [арабы] оставили франков с носом, они уже отослали в сопровождении охраны самую драгоценную часть добычи».

Говоря в двух словах, мы думаем, что для обеих сторон цель битвы была одинаковой – уничтожить противника. Арабы не думали об отступлении ни одной минуты. Что же касается гипотезы, по которой франки все время интуитивно знали, что на их глазах разворачивается просто грабительский набег вроде того, что уже имел место в долине Роны, то мы отказываемся с этим соглашаться. Смерть Абд-ар-Рахмана стала для Карла счастливым и главным по важности событием, единственной (одной вполне достаточно) причиной победы, только победы неполной, которая все же, как водится, принесла с собой дележ огромной добычи, оставленной арабами в целости и сохранности.

Раздираемые подозрением и алчностью, франки долго кружили вокруг лагеря, вид которого будил их любопытство. Должно быть, он был устроен по образцу кочевых лагерей бедуинов: множество красных шатров с черными полосами, поддерживаемых многочисленными подпорками и прикрепленных к земле неисчислимыми оттяжками и колышками. Каждый шатер, прямоугольный по форме, состоял из скрепленных полос материи, опиравшихся на сваи длиной от двух до четырех метров. Основными материалами служили лен, верблюжья или козья шерсть, алжирский ковыль, пальмовое волокно. Разумеется, попадались шатры залатанные или дырявые, или, напротив, шелковые и ярко расцвеченные. Мтсаа, очень большие с девятью стойками, мсебаа с семью опорами и, наконец, более мелкие, согласно статусу своего владельца. Лагерь, в который решились войти франки, был не чем иным, как деревней из мхаумов.[181]181
  Сегодня мы бы сказали «палаточным городком»


[Закрыть]

«В шатрах, все еще стоявших, вводя в заблуждение, находились упряжь, ткани, колесницы, сосуды, кухонная утварь, сундуки, полные оружия, всякое имущество, трупы и раненые», пишет Александр де Сен-Фалль; и Зеллер: «Добыча, захваченная арабами в Бордо, скорее всего, была значительной. Историки победившей стороны говорят о ней с поистине восточными преувеличениями».

«И франки разделили ее по древнему обычаю», – чеканно высказывается Аноним.

Описание разгрома лагеря можно найти во многих хрониках. Это событие изображается либо с охотой, как в хронике Сен-Дени: «Он взял все их палатки и все их снаряжение и завладел всем, что у них было, он и его люди», – либо более сухо, как в хронике Фонтанеля: «Завладев их вещами…»

Руководство для паломников к могиле св. Иакова Кампостельского и Рейно в «Нашествии сарацин во Францию» дают представление о том, что представляла собой эта добыча. Золото в изобилии, серебро и драгоценные камни, редкие металлы в монетах или других изделиях, ткани, самые разные предметы, вроде золотых купелей, серебряных блюд, распятий, потиров, золотых браслетов.

Таким образом, участь этих вещей изменилась. В своем фантастическом набеге мусульмане не смогли исполнить сорок первого стиха из восьмой суры Корана: «Знайте, что из всего, что ни берете вы на добычу, пятая часть Богу, посланнику и родственникам его, сиротам, бедным, путешественникам».[182]182
  Цит. по Коран, перев. Г. С. Саблукова, 3-е изд., Казань, 1907, репринт 1990, глава VIII добыча, стих 41, стр. 333 – Примеч. пер.


[Закрыть] При отступлении арабская армия утратила четыре пятых своих военных трофеев, которые должны были достаться ей, а мирные люди «Дар-аль-Ислама» лишились «доли Аллаха», отводившейся им, чтобы сделать войну выгодной и для них. Судьи, моралисты, поэты, ученые были разочарованы поражением этой армии.

Однако в Житии св. Пардульфа мы читаем: «Одним из самых счастливых итогов этого дня было освобождение огромного количества пленников, которых гнали за собой сарацины и которых бросили».

И верно, пленники составляли часть добычи. Их можно было легко продать или оставить для своих собственных нужд. Они ценились в зависимости от своего возраста, силы, внешности и пола. Их нельзя путать с военнопленными нашей эпохи. Когда христианин оказывался в плену, ему связывали руки за спиной, и он превращался в ассира, связанного человека. Пленник становился рабом на службе у господина, который мог заставить его работать, продать, побить и даже убить. Его положение стоило того, чтобы называть его мамлюком, подвластным. Иногда, если он выказывал рвение, от него требовали перехода в ислам, что обеспечивало ему свободу, но с сохранением некоторых обязанностей по отношению к бывшему хозяину. Вольноотпущенник именовался маула, то есть тот, кто находится под чьим-то покровительством. Но если христианин отказывался принять ислам, на него надевали кандалы и использовали на сельскохозяйственных или каких-то других работах, которые могли приносить доход.

В завершение этих сцен грабежа, без сомнения, жестоких и сумбурных, позаимствуем у Форьеля эту горькую фразу: «Они [франки] разделили между собой имущество несчастных аквитанцев, которые от этого лишь сменили врага».

Неужели эта продолжительная и плодотворная операция отбила у Карла мысль о погоне? Тот факт, что франки не стали преследовать отступающих арабов, весьма примечателен. Некоторые немногочисленные авторы утверждают, что Карл шел за арабами по пятам; Александр де Сен-Фалль, Годефруа-Демомбин и Конд говорят, что франки гнались за арабами до самого Нарбонна. Некоторые историки присоединяются к мнению, что в погоню за ними бросился один герцог Аквитанский, это, например, хроника Сигеберта, хроника Сен-Дени и в числе прочих Марсель Бодо, который писал в 1955 г.: «Если следовать кордовскому Анониму, ночная эвакуация арабского лагеря вынудила Карла Мартелла отказаться от преследования, но все же есть основания полагать, что герцог Аквитании поступил иначе».

Действительно, мы следуем мнению Анонима, Франкских анналов, Форьеля, Диго, Рейно, Лота и многих других, которые отрицают всякую попытку франков в этом направлении. Их утверждение кажется нам справедливым, а вот те соображения, на которые они опираются, выглядят более ребяческими. Согласно Анониму: «Эти народы вовсе не заботились о погоне». Рейно, как и генерал Маргарон, предполагает, что Карл Мартелл опасался ловушки. Форьель и Людовик Дюфор де Лонгевю ограничиваются тем, что говорят, один – что франки не хотели гнаться за арабами, а другой – что они не могли.

Генерал Бремон упрекает европейцев за отсутствие воинственности; что же касается Диго, то он предлагает нам весьма любопытное объяснение. «Карл не хотел пускаться в погоню за беглецами, в то время уже стоял октябрь, погода, вероятно, была плохой, и майордом, без сомнения, боялся подорвать здоровье своих солдат, принудив их двигаться форсированным маршем, всегда опасным в это время года, но необходимым, чтобы нагнать стремительно отступающего врага».

Какие причины могли вынудить этих смелых и суровых воинов, жестоких и отважных, отказаться от преследования арабов? Безусловно, главным здесь было потерянное время. Грабеж, продолжавшийся ночью и утром, позволил беглецам отойти на такое расстояние, что теперь они были недосягаемы. С другой стороны, какой интерес вступать в истерзанную и обескровленную Аквитанию, неспособную дать даже самой незначительной добычи? Для Карла цель была достигнута, ему оставалось только вернуться домой, унося с собой добычу.

Оставил ли он позади себя поле битвы, усеянное трупами, как пишет Годефруа-Демомбин? Если следовать историкам, которые вслед за Павлом Дьяконом варьируют количество павших арабов от трехсот до трехсот восьмидесяти пяти тысяч человек, тогда как Карл потерял убитыми только пятнадцать сотен, то нам придется сделать такое предположение. В поддержку данного мнения можно процитировать хроники Сен-Дени и Сигеберта, хроники и анналы Франции, анналы Аквитании, аббатства Секле дю Фреснэ, президента Эно, Пертца и других. В том, что касается нелепости этих цифр, от критиков нет отбоя. Мы не видим необходимости их оспаривать: действительно, эти цифры, которые приводят все историки, продиктованы им автором Жития св. Григория из Liber Pontificalis; сам же он почерпнул их из письма, более раннего по отношению к битве при Пуатье, направленного герцогом Аквитанским Григорию II, занимавшему папский престол с 715 по 731 г., и надо полагать, что они относятся к событиям 721 г. и битве при Тулузе, что, впрочем, не делает эти подсчеты более обоснованными.

Хроника Фонтанеля, не менее решительная, хотя и не более точная, составленная анонимным автором, умершим в 834 г., объявляет об уничтожении сарацин: «Он уничтожил их до последнего, так же как и их короля».

Аноним, более сдержанный в своих суждениях: «…убивают арабов ударами своих мечей», не оставляет и намека на избиение, о котором говорит Ибн Идари: «Абд-ар-Рахман стал мучеником, как и большая часть его воинов». Конд: «Христиане устроили ужасную резню», или еще Диго, Форьель и Альфан: «Абд-ар-Рахман остался на поле битвы, и только бегство спасло его поредевшую армию от полного уничтожения».

Само собой разумеется, многие авторы категорически отрицают подобные заявления: «Хроники последующих веков, – пишет Зеллер, – могли безнаказанно приукрашивать все, что связано с этой темой, и на досуге приумножать число неверных, павших от карающего меча христиан». Так считают Рейно, Лот, Бремон и другие, не говоря о тех, кто сохранил благоразумное молчание. Всякие подсчеты представляются весьма затруднительными. Генерал Пинсар полагает, что битва, продолжающаяся несколько часов с применением исключительно холодного оружия, может завершиться гибелью только одной-двух тысяч воинов, включая раненых, которыми зачастую жертвуют. Очевидно, что нам следует отвергнуть мысль о великом побоище, иначе бы Карл ни единой минуты не сомневался в своей победе в виду поля битвы, заваленного телами врагов. Значит ли это, что битва представляла собой всего лишь малозначительную стычку, и нужно ли полагать, что эта армия, появившаяся некогда в Пуату, наутро исчезла, оставив не больше следов, чем фантастическое воинство, о котором повествует баллада Зедлица? Почти все историки, включая и нас, придают этому военному столкновению большое значение, однако и в наше время некоторые авторы с яростью атакуют эту идею.

Безусловно принимая мнение некоторых арабских историков, таких, как Ибн Хайан и Ибн эль-Аффиз, которые говорят о сражении, не имевшем большого военного значения, генерал Бремон настроен очень скептически – так же, впрочем, как Дом де Вик и Дом Весетт в XVIII в., которые утверждают, что битва не стала решающей. Жорж Ру, уже более современный историк, считает ее локальной стычкой. Неопределенность места, где она произошла, не может служить доводом в пользу этих авторов.

Что же касается нас, то мы полагаем, что столкновение было недолгим, интенсивным и очень серьезным. В доказательствах, подтверждающих это предположение, недостатка нет. Первыми нас поддерживают арабские авторы. Названное ими место битвы, «дорога мучеников за веру», несомненно, указывает не на мелкую стычку, а уже упоминавшийся Ибн Идари говорит о гибели большого числа правоверных. Аль-Маккари еще более категоричен: «Подобно разъяренным тиграм, они упивались кровью и грабежом, что обратило на них гнев Аллаха и стало причиной их несчастья». Никаких признаков того, что Аль-Маккари недооценивал божественную кару.

Примечательно одно совпадение. Анонимный автор одной из очень древних наших хроник, от которой осталось лишь несколько фрагментов, пишет: «Ангелы и святые взирали на эту ужасную битву с небес», в то время как один арабский прозаик объясняет – мы снова цитируем его: «Пересекая равнину, где оно произошло, можно было слышать шорох от крыльев ангелов, которые бдели и молились на месте, навеки освященном гибелью стольких истинно верующих…» Единство во мнениях, которые не подразумевают простой стычки. То же единодушие в рассказах Анонима и Хильдебранда, живших в одно и то же время, один – в Кордове или Толедо, другой – в Париже.

Но наши доводы были бы весьма шаткими, если бы исчерпывались на этом. Карл сам встал во главе своей армией и ради этого сначала остановил войну в Германии. Важный шаг, предпринятый перед лицом бесспорной угрозы, нависшей над его границами. Он бы не принял подобного решения, если бы покой страны нарушала лишь неопределенная банда грабителей. Фактически все заботы Карла и все его усилия были связаны с германскими землями. Начиная с Хлодвига меровингские короли, как в прошлом римские императоры, занимали по отношению к германцам оборонительную позицию. Карл, исполненный того же духа недоверия, постоянно воевал с этими беспокойными народами, которые хотел сдержать. Это соображение заставляет нас правильнее оценить значение внезапного прекращения уже начатой войны, сделанной им, чтобы встретить лицом к лицу опасность, которую он считал более серьезной. Более того, похоже, что одновременно он издал указ о созыве на воинскую службу (бан). Вести, принесенные ему Эдом Аквитанским, были настолько малоутешительными, что тот беспрекословно признал свою зависимость от Карла. С учетом известных нам обстоятельств, разве не был этот шаг продиктован нависшей опасностью? Совершая его, Эд вовсе не считал, что стал жертвой рядового набега, тем более никогда не возникало такого ощущения у Карла. Современники событий сильно расходятся во мнениях с историками будущего.

Нам остается лишь защититься от встречного аргумента, поддерживаемого г-ном Берлем; это отсутствие оссуария или могильника на месте битвы. «Тем не менее, Бог знает, раскапывали ли его археологи!» – пишет он. Однако, как мы уже говорили об этом выше, тщательных раскопок никто и никогда не предпринимал. Долгое время все исследования были предоставлены местным любителям. Но можно ли надеяться найти в большом количестве останков убитых воинов? Исследование, посвященное меровингским кладбищам в актах по истории Пуатье, вышедшее из-под пера Рене Луи 3 мая 1952 г., раскрывает тщетность этих изысканий.

«Действительно, как в Средние века происходило погребение павших солдат после битвы? Представляется, что имело место различие между военачальниками, князьями, хозяевами крупных земельных владений, тела которых их родственники, вассалы и слуги иногда переносили очень далеко, чтобы похоронить с почестями в церкви, часовне или монастыре, и рядовыми воинами, пехотинцами или низшими чинами, останки которых погребали в братских могилах или оссуариях, вплотную друг к другу с благословениями, молитвами и пением духовенства. Тела, закопанные в землю в подобном беспорядке, не могли сохраняться долго. Именно поэтому, несмотря на упорные и неоднократные раскопки, ни разу не было найдено кладбища, которое можно было бы связать с определенной средневековой битвой. По моему мнению, оно никогда и не будет найдено, потому что их никогда и не существовало. Никто и никогда в те далекие времена не обременял себя устройством отдельной могилы для каждого убитого воина, как это делалось с огромными затратами в современный период при сооружении фронтовых "военных кладбищ". Предположить существование подобных кладбищ в Средние века означает впасть в досадный анахронизм. С этой точки зрения, Песнь о Роланде, когда она описывает кладбище воинов, погибших в Ронсевальском ущелье, дает, как мне кажется, верное представление о том, что предпринималось в подобных случаях в XI в. и, без сомнения, задолго до того и еще немалое время спустя. Французы под командованием Карла собирают трупы своих товарищей по оружию, убитых в сражении, и устраивают для них общий могильник, над которым епископы, аббаты, монахи, каноники и священники торжественно совершают чин отпущения грехов».

Определенно, мы думаем, что многочисленные тексты, относящиеся к битве, оставляют общее впечатление ее значимости, и мы отказываемся верить, что самые выдающиеся историки в течение двенадцати веков давали себя одурачить.

Следуя хронике, предоставим Карлу Мартеллу вернуться в свои государства cum triumpho gloriae (с триумфальной славой). В работах некоторых историков, в числе которых г-да Левиллан и Самаран, Марсель Бодо и Сюзан Оноре, содержится намек на легенду, не использованную нами в очерке о месте битвы Однако, как мы полагаем, она достойна упоминания в нашем рассказе и именно здесь.

Возвращаясь в Австразию сразу же после битвы, Карл-де остановился в часовне св. Екатерины во Фьербуа, то есть по пути. Там он по обету оставил свой меч. Через семь веков Жанна д'Арк, направляясь в Шинон к Карлу VI, тоже сделала остановку в часовне св. Екатерины. С глубочайшим вниманием она прослушала три мессы и причастилась Святых Тайн. Позднее, встретившись с королем, она отказалась от предложенного ей меча и попросила послать за тем, который лежит в земле под алтарем капеллы во Фьербуа и на котором выгравировано пять крестов. Некий оружейник выполнил ее желание и нашел меч на указанном Жанной месте. Он взял меч в руки, и в тот же миг спала покрывавшая его ржавчина, и клинок сделался таким чистым, как будто его только что отполировали.

И вот, по фантастической эстафете Истории, меч Карла Мартелла в руке Жанны д'Арк освободил Орлеан. Вслед за тем меч исчез. Говорят, Дева спрятала его, когда внутренний голос подсказал ей, что она попадет в руки англичан.

Это народное предание слишком красиво, чтобы не рассказать о нем. Что же касается дорог, по которым отступали арабы, то у нас будет возможность поговорить и о других легендах.