Текст книги "Присягнувшие Тьме"

16

Я зашел еще к двум хозяевам баров и одному хозяину пивной, который был в дружбе с Ларфауи, но больше ничего не узнал. Ни об убийстве кабила, ни о его предполагаемой подружке. Пора было в китайскую закусочную за своей порцией риса, а затем – в Институт судебной медицины, где я отдал Свендсену пленки, которые забрал у Люка, – я хотел знать, какие конкретно мозговые нарушения на них отображены. И наконец, я поехал в Контору.

Только я сел за стол, как зазвонил служебный телефон. Звонил Фуко, взвинченный до крайности:

– Ты что, принципиально не отвечаешь на звонки по мобильному?

– Я прослушиваю голосовую почту.

– Ну ладно. У меня новости по убийству Ларфауи.

– Слушаю.

– Я поговорил с парнем из Отдела баллистики. Он говорит, что там было три пули. Подтверждается версия о заказном убийстве.

– Почему?

– По его словам, стреляли из MPKS.

MPKS – автоматический пистолет, который был на вооружении французских спецназовцев. Я уже видел такое оружие во время стажировки по баллистике. Бо́льшая часть моделей изготовлена из полимеров, чтобы их нельзя было засечь радарами. Применение такого оружия указывало на то, что убийца Ларфауи принадлежал к военной элите.

– Что он тебе еще сказал?

– Убийца пользовался глушителем. Все три пули имеют характерные следы. Но есть кое-что поинтереснее. Технический эксперт, с которым я разговаривал, рассчитал скорость пуль по проникновению в тело. Не спрашивай, как он это сделал, я сам ничего не понял. По его словам, их скорость была ниже скорости звука: пули летят медленнее, чем распространяется звук. А вообще-то MPKS – сверхзвуковое оружие. Пуля достигает цели раньше, чем раздается выстрел.

– Я тоже ничего не понимаю.

– Это значит, что убийца сам покопался в оружии, чтобы уменьшить скорость пули.

– Но зачем?

– Трюк профессионала. Чтобы не причинять вреда своему оружию. Сверхзвуковая волна со временем разрушает ствол и особенно глушитель. Наш приятель бережно обращается со своей пушкой. Похоже, это распространенный прием среди солдат, десантников и наемников. Как говорит мой специалист, так делают только военные или эксперты.

Зачем надо было привлекать «эксперта», чтобы убить поставщика спиртного? Слушая рассказ Фуко, я заметил, что он уже положил мне на стол досье на Ларфауи из префектуры. Я раскрыл папку и посмотрел на его последнюю фотографию – здоровенный небритый кабил с прилизанными волосами выглядел хмурым и насупленным. Далее шли другие сведения. Обычная биография парня, который нередко заигрывал с Судебной полицией.

Я сосредоточился на Фуко:

– Нашел что-нибудь о Безансоне?

– Люк ездил туда пять раз. Даты я тебе передам.

– Куда он ездил еще?

– На Сицилию, в Катанию, семнадцатого августа этого года. В Краков, двадцать второго сентября. Не могу сказать наверняка, но возникает мысль о бабе. Может, Люк завел роман на стороне?

В это я не верил. Любовницы у Люка быть не могло.

– А другие источники? Банковские счета, телефон?

– Работаем. Результаты будут сегодня вечером. Самое позднее – завтра утром.

– А что с медицинским отчетом о состоянии здоровья?

– Я поговорил с врачом. Люк был в полном порядке.

– А его психологический профиль?

– Нет возможности достать информацию.

Я перешел к следующему пункту:

– Что там с Unital6?

– Все вполне законно. Они организуют паломничества в Лурд для инвалидов, устраивают стариков в монастыри в Италии, иногда во Франции. Кроме того, проводят конференции.

– Одна из которых посвящена дьяволу.

– Ну да, в ноябре.

– Можешь составить список участников, тем докладов и так далее?

– Без проблем.

– А кто их финансирует?

– Паломники вносят пожертвования. Похоже, этого хватает.

– А что с электронной почтой?

– Я разговаривал с секретарем. Он клянется, что ничего не получал.

– Он лжет. Люк послал три сообщения 18 и 20 октября.

– И тем не менее парень не в курсе.

– Поищи еще.

Я поблагодарил Фуко за работу.

– Мат, у меня могут возникнуть проблемы с «быками».

– Знаю. Они с тобой связались?

– Спасибо, что не связали. Кондансо и еще один тип.

– Что ты им сказал?

– Напустил туману. Мол, Люк плотно с нами работал, но у него просто не было времени передать нам все данные.

– И как они на это прореагировали?

– Поржали. Они не сойдут со следа – это ясно.

– Дюмайе прикроет нас на сорок восемь часов, начиная с сегодняшнего дня.

– Этого слишком мало.

– Значит, придется пошевеливаться.

Я принялся за дело Ларфауи. С первых же строк его история всплыла в моей памяти. Я уже как-то имел с ним дело.

Ларфауи, Массин Мохаммед. Родился 24 февраля 1944 года в Оране. Был еще слишком молодым, чтобы служить в армии во время французских «операций по поддержанию порядка» в Алжире, но достаточно взрослым, чтобы потихоньку примкнуть к Фронту национального освобождения. Подозревался в соучастии в организации терактов в Алжире. Десять лет спустя на деньги, полученные по наследству от родителей-бакалейщиков, открыл бар в Таманрассете у «Ворот Сахары». В 1977 году пересек пустыню и построил отель-ресторан в Агадесе в Нигере. Много лет его дела процветали. Во владении кабила было около восьми кафе и отелей в Африке, и зона его влияния распространялась до Браззавиля и Киншасы…

Я все это знал и раньше, но теперь появились некоторые подробности. В Париже Ларфауи стал одним из самых крупных поставщиков, снабжавших пивные, и получил прозвище Африканец. Он был известен особым пристрастием к африканкам. Массина Ларфауи распаляли черные задницы.

Вот на что намекал Саид. Не просто шлюха, а черная шлюха. «У вас есть возможности ее отыскать», – сказал этот ловкач. Прямой намек на мое знание африканской криминальной среды, и особенно сети проституции и сутенерства. 18 часов. В этих джунглях ничего не узнаешь по телефону, да и идти туда сейчас не имеет смысла. Надо было дождаться ночи, вернее – глубокой ночи.

Я позвонил Маласпе:

– Как продвигается дело в Ле-Пере?

– Нюх тебя не подвел. Цыгане развязали языки. Одно и то же имя всплывало в таборах в Гриньи и Шампиньи. Румынский цыган, из рода Калдераш. Говорят, он не в себе. Буйный, параноик, мистик. Ребята из Кретея проверяют его алиби.

– Замечательно. Позвони-ка Мейеру и все это ему передай. Пусть он нам составит подробный рапорт, чтобы завтра утром положить его на стол Дюмайе.

– Между прочим, он вообще-то человек семейный, ты в курсе?

– Дело не терпит отлагательств. А что там с образком?

– Стандартная копия. Работа кустарная. Их штампует заводик в Веркоре и…

– Завтра мне нужна подробная справка.

– Мат…

– Что? У тебя тоже семья?

– Нет, но…

– Тогда за дело!

Я отключил мобильный, выключил служебный телефон и запер дверь. Откинувшись в кресле и накрывшись плащом вместо пледа, я погасил свет.

Будильник на часах был поставлен на полночь. Самое время для высадки на «Черный континент».

17

Африканская ночь.

Совсем иная ночь лежала на другом берегу парижского мрака. Зыбкая земля, откуда доносился приглушенный гул и тепло от жаровен. Таинственный берег музыкальных ритмов и запахов рома, вырывавшихся из приотворенных дверей кабаков, из бакалейных лавок, где скрываются подпольные бары, лестницы, ведущие в обжитые подвалы.

Как мне были знакомы эти огни, от самых ярких до тусклых керосиновых ламп, у парижских ворот или на северной окраине города. Работая в Отделе по борьбе с проституцией, я постоянно наведывался в эти места, где кроме музыки и выпивки всегда предлагалась и продажная любовь.

Я начал обход с левого берега. Лучшие заведения с африканскими проститутками были здесь, в Сен-Жермен-де-Пре: на улице Дофин – кабак «У Руби», который я любил за его неспешный, беспечный уют, за само место, где он располагался, – посреди литературного района, за темно-красной лаковой дверью в китайском стиле, в глубине двора, мощеного, как в XVII веке.

Там я нашел старых знакомых – швейцаров и завсегдатаев. Несколько минут постоял в вестибюле: это территория чернокожих самцов, а вот бар, подиум и диваны – для женщин и белых клиентов. Затем я направился к гардеробу в поисках Кокотки.

Кокотка родом из Заира, и сколько я ее помню, всегда стояла за стойкой. Это была настоящая достопримечательность «Ночной Африки».

– Рада тебя видеть, Щепка! Как у тебя на любовном фронте?

Щепка – мое прозвище среди чернокожих.

– Мертвый штиль. А у тебя, Пышка?

– И не напоминай. Уж теперь-то я его брошу! Точно – брошу! Вместе с его жалкой тютелькой!

Взрыв хохота. Кокотка жила с культуристом, злоупотреблявшим андрогенами, разрушавшими репродуктивную систему и делавшими его бесплодным. Кокотка выходила из себя, видя, как эта гора мышц ест с ложечки тестостероны, ведь детишки были ее заветной мечтой…

– Что привело тебя к нам, дорогуша?

– Я ищу Клода.

– Здесь ты его не найдешь. Он поругался с патроном. Сходи в «Кер Самба».

Клод был одним из моих бывших информаторов. Уроженец Берега Слоновой Кости, он не стал сутенером в прямом смысле этого слова, а скорее консультантом, посредником между этническими группами, поставщиками и денежными клиентами. Очень нужный человек в африканской диаспоре.

Четыре поцелуя, и я уже было двинулся к выходу, но внезапно передумал. «Только взгляну», – решил я, вернулся и прошел в зал. Из полутьмы мне в лицо ударила музыка – африканские мотивы в стиле «зук». Я застыл, ошеломленный. Они были там, на подиуме, – длинноногие, чернокожие, почти неподвижные, плавно изгибавшиеся под музыку. Сосредоточенные и в то же время отстраненно-раскованные. Казалось, они видят то, что недоступно другим: переменчивость, текучесть и особую томность этих ритмов. У каждой – своя манера самовыражения: колдовские вращения бедер, поднятые руки, как бы в знак прощания с сушей, волнообразно изгибающееся тело, преодолевающее невидимую преграду, внезапные резкие движения поясницей – и все это с потрясающей сдержанностью…

Я ощутил прилив крови в низу живота. Как мог я забыть это? Как удавалось мне с тех пор, как я работал в уголовке, противостоять влечению и отказываться от своих приключений? Я незаметно выскользнул, не оборачиваясь, избегая даже тени собственных желаний.

Я сел в машину и поехал по набережной. Рядом текла Сена, черная и медлительная, ночные огни плясали на ее водах, казалось, это какая-то другая река, ведомая только мне, на берегах которой была Африка. Я пересек Сену у Гран-Пале и поехал к Восьмому округу.

«Кер Самба». Более фешенебельный, чем «У Руби», но не такой уютный. Больше всего мне здесь нравился интерьер. Стеклянные стены с подсветкой в стиле ретро расписаны под стилизованные джунгли – львы, пальмовые листья, газели… То ли будуар, то ли аквариум коньячных тонов. Я прошел вдоль бара рядом с созданиями одного со мной роста и с черной шелковистой кожей и заглянул в туалет, где у меня была еще одна знакомая.

Мерлин сидела за столиком, уставленным пачками сигарет и упаковками презервативов. Длинное тонкое лицо под копной черных, будто лакированных волос, прядями спадающих на виски. Увидев меня, она пронзительно рассмеялась, приветствуя меня на свой манер:

– Рада тебя видеть, красавчик тубаб!

– Привет, Мерлин.

Она называла меня «тубаб» – так в странах Запада черные называют белых. Пять лет назад я спас Мерлин от панели, когда она приехала из Бамако. Уже тогда ее заставляли голодать, чтобы не рвало от минета.

– Иди к нам, не бойся моих подружек.

Я приветствовал окружавших ее женщин: пять или шесть сладострастных угольно-черных бутонов стояли у затянутых фиолетовым бархатом стен. Их большие черные глаза напоминали «Заклинательницу змей» Руссо Таможенника.

– Ты по мне скучал?

– Прямо не знаю, как вынес разлуку.

У нее в груди что-то заклокотало. При каждом взрыве хохота она выставляла напоказ все свои зубы. Я разглядывал «подружек». Одежда из переливчатой ткани и пирсинг везде, где только можно, – в губах, в ноздрях, в пупке. Особенно меня заинтересовали их парики – косички, выбеленные прядки. Секс-бомбы в духе шестидесятых, на манер Дайаны Росс…

– Оставь. Они тебе не по карману.

– Я пришел не за этим.

– А тебе бы не помешало расслабиться. Тогда зачем ты здесь?

– Ищу Клода. Мне с ним надо поговорить.

– Загляни в «Атлантис». Его сейчас больше интересует антильская музыка.

Я попрощался с Мерлин и ее свитой. Выходя из «Кер Самба», я отметил, что не встретил там ни одной местной знаменитости – ни музыканта, ни сына посла, ни футболиста. Куда они все запропастились сегодня?

«Атлантис» располагался в ангаре в двух шагах от склада ковровых покрытий «Сен-Маклу», на набережной Аустерлиц. Перед широким крытым входом были установлены железные барьеры, между которыми проходили посетители. Им полагалось преодолеть рамку металлоискателя и подвергнуться ручному досмотру. Увидев меня, один из охранников, здоровенный конголезец по прозвищу Медвежонок проревел: «22, легавые пожаловали!» Раздался взрыв смеха. В качестве извинения он поставил мне на руку синюю печать, дававшую право на бесплатную выпивку. Поблагодарив его, я нырнул в полумрак. Качество здесь сменялось количеством.

«Атлантис» – это страна, которую «зук» омывает, как океан. Волны музыки, казалось, приподняли меня над землей. Передо мной расстилались тысячи квадратных метров, тонущих в полутьме, где на скорую руку были расставлены столы и скамейки. Я напряг зрение, полагаясь скорее на свое чутье. Так пловец отдается на волю волн.

Перешагивая через скамейки, я добрался до уставленной бутылками стойки. Как оказалось, один из барменов знавал меня в прежние времена. Я прокричал:

– Клод здесь?

– Кто?

– КЛОД!

– Должен быть у Пата. Там нынче праздник.

Вот почему я не встретил ни одной знакомой физиономии. Все на вечеринке.

– Пат? Какой Пат?

– Бакалейщик.

– В Сен-Дени?

Он кивнул и нагнулся, чтобы зачерпнуть пригоршню льдинок. Его жест привлек мое внимание к зеркалу напротив: в нем отражался тип, который никак не вязался с обстановкой, – белый, с мертвенно-бледным лицом, одетый в черное. Я обернулся, но никого не увидел. Неужели померещилось? Сунув бармену купюру, я пошел прочь, с трудом превозмогая усталость.

18

Я выехал на кольцевые бульвары через ворота Берси, а сразу за воротами Шапель свернул на автостраду А1. Вскоре чуть ниже уровня шоссе я увидел поблескивающие редкими огнями просторы парижского предместья.

3 часа утра

На четырех уровнях шоссе не было ни одной машины. Я миновал указатель «Сен-Дени-Центр – Стадион» и поехал по боковой дороге на «Сен-Дени-Университет – Пейрефитт». И в этот момент я увидел – или мне почудилось – в зеркале заднего вида то самое бледное лицо, которое заметил в «Атлантисе». Я крутанул руль так, что мою «ауди» занесло, потом выровнял машину, сбросил скорость и поискал глазами моего преследователя: никого. Ни одной машины позади меня.

Я нырнул под автодорожный мост и поехал налево. Вскоре коттеджи и поселки уступили место массивным стенам складов и заводов: «Леруа Мерлен», «Газ де Франс»…

Я повернул направо и снова направо. Переулок, тусклые огни, у подъездов толпятся люди. Я выключил фары и медленно покатил по разбитой дороге. Облупленные стены, забитые досками дыры, остовы «разутых» машин и никаких признаков парковки – настоящая окраина, как она есть.

Я миновал первые группки людей, сплошь чернокожих. Тень от автострады нависала над жилыми домами, как угрожающе поднятая рука. Воздух был напитан влагой. Я припарковался, стараясь не привлекать к себе внимания, и пошел, всей кожей ощущая, что отныне я в самом центре черной территории: сто процентов африканцев, и все сто не признают французских законов.

Обойдя полуночников, я прошел мимо бакалейной лавки, закрытой железным занавесом, и вошел в следующее здание. Места были мне знакомы, и я держался уверенно. Я попал во двор, где звучали громкие голоса и слышались взрывы хохота. Охранник на левом крыльце узнал меня и впустил в дом. За эту краткую передышку я дал ему двадцать евро.

Пройдя коридор, я очутился в задних помещениях бакалейной лавки, отгороженных занавесом из ракушек. Нигде в Париже не было такого выбора африканских товаров, как здесь: маниока, сорго, мясо обезьян, антилоп… Тут продавались даже растения, имеющие гарантированную магическую силу. В соседней комнате Пат открыл подпольный ресторан, где гигиена и вентиляция, честно говоря, оставляли желать лучшего.

Я прошел через торговый зал. Чернокожие болтали, сидя на ящиках африканского пива «Флаг» и на связках отборных бананов. Я едва протолкался в ресторан, набитый до отказа. Судя по взглядам, мое присутствие здесь никого не обрадовало. Граница туристской зоны осталась далеко позади.

Я дошел до лестницы. Из подвала доносилась такая ритмичная музыка, что пол дрожал. Я спустился вниз, чувствуя, как музыка и жара поднимаются ко мне навстречу, обволакивая дурманящим облаком. Затененные решетками лампы освещали ступени. Внизу, перед железной дверью, мне преградил дорогу охранник в комбинезоне. Я показал ему удостоверение. Он неохотно отодвинул в сторону дверь, и передо мной открылось настоящее наваждение. Ночной кабак в миниатюре, темный, вибрирующий от музыки и мерцающих огоньков, похожих на мурашки, пробегающие по черной коже.

Стены были выкрашены в сине-лиловый цвет и усеяны светящимися звездами; колонны подпирали потолок, который, казалось, провисал под каким-то грузом. Прищурившись, я разглядел, что под потолком натянута рыболовная сеть. У самого въезда в Париж глубоко под землей был устроен морской бар. На столах, покрытых клетчатыми скатертями, стояли ветрозащитные фонари. Впрочем, разглядеть что-нибудь было трудно – все пространство было заполнено людьми, танцующими под сетью. Мне пришло в голову, что все это похоже на фантастическую рыбную ловлю: черные головы, пестрые длинные одеяния и обтягивающие атласные платья…

Я стал пробираться сквозь толпу в поисках Клода.

В глубине, на сцене, освещенной розовыми и зелеными лучами, извивалась группа людей, скандируя навязчивые аккорды. Настоящая африканская музыка – веселая, необычная, наивная. При вспышке света я различил гитариста, который крутил головой так, будто она закреплена на шарнире; рядом с ним какой-то негр, откинувшись назад, извлекал завывания из саксофона. Здесь и речи не было ни о ритм-энд-блюзе, ни об антильском зуке. Эта музыка действовала на нервы, сотрясала внутренности и ударяла в голову, словно колдовство вуду.

Пары двигались медленно и томно. Обливаясь потом, я еще немного продвинулся вглубь, отмечая по дороге знакомые лица, которые я тщетно искал в других заведениях. Менеджер из «Феми Кюти», сын президента Бельгийского Конго, дипломаты, футболисты, ведущие радиоканалов… Все собрались здесь, забыв об этнических различиях и гражданстве.

Наконец я нашел Клода. Он сидел с другими парнями за столиком в стенной нише. Я подошел поближе, вглядываясь в непроницаемую физиономию моего информатора. Приплюснутый широкий нос занимал половину лица, сдвинутые брови образовывали глубокие морщины на хмуром челе, а в крупных удивленных глазах застыло выражение «Я не виновен!». Он поднял руку:

– Мат! Мой друг тубаб! Садись с нами!

Я кивнул остальным и сел за их столик. Ну и сборище: здоровенные заирцы, а эти силачи поприземистее – наверняка из Французского Конго. Меня приветствовали без особого энтузиазма. Все сразу почуяли легавого. В знак мира я запахнул плащ так, чтобы не было видно оружия.

– Выпьешь с нами?

Я кивнул, не сводя взгляда с сидящих за столом – косяк переходил из рук в руки, над головами плыло голубоватое облако дыма. У меня в руке оказался стакан скотча.

– Знаешь анекдот про Мамаду?

Не дожидаясь ответа, Клод затянулся и стал рассказывать:

– Белая девушка собралась замуж. Она знакомит жениха с отцом. Жених, Мамаду, – черный, ростом метр девяносто. Отец воротит нос, расспрашивает жениха о работе, об учебе, о доходах. У черного все в ажуре. В конце концов, отец говорит: «Я хочу, чтобы моя дочь была счастлива в постели! Я отдам ее только за того, у кого член длиной 30 сантиметров!» Негр широко улыбается и отвечает: «Нет проблем, патрон. Если Мамаду любит, Мамаду отрежет».

Клод залился радостным смехом, передавая косяк соседу. Я изобразил улыбку и отпил глоток виски. Этот анекдот я уже слышал раз десять. На радостях Клод хлопнул меня по спине и открыл свой мобильный: свет от экрана отразился на его лице, окрасив белки глаз. Затем он закрыл телефон и спросил:

– Что тебя привело сюда, тубаб?

– Ларфауи.

От его веселости не осталось и следа:

– Шеф, не порти нам праздник.

– Когда кабила прикончили, он был не один. Я ищу девушку.

Клод не ответил. Он снова раскрыл мобильный: похоже, читал сообщение. Клиент, конечно. На его обеспокоенном лице ничего не отразилось. Невозможно понять, насколько важным было послание. Он закрыл телефон.

– Где она? – спросил я, допивая виски. – Где эта девка?

– Понятия не имею, тубаб. Клянусь. Но об этом молчок.

– А разве не ты снабжал Ларфауи?

– У меня не тот товар, который был ему нужен.

Опасаясь самого худшего, я спросил:

– Что его заводило?

– Малолетки. Для Ларфауи все, кто старше четырнадцати, – старухи.

У меня отлегло от сердца. Я уже приготовился услышать о животных или о дерьме с ложечки. Тем не менее новость была нерадостной. Придется иметь дело с другим миром, миром англоговорящих. Малолеток экспортируют только из этого региона. Оттуда, где идет война, как в Либерии, или из перенаселенных стран, таких, как Нигерия; все сгодится, чтобы заработать хоть немного валюты. С этой средой я почти не знаком. Она полностью закрыта для посторонних. Проститутки там живут в полной изоляции от мира, зачастую они не говорят ни по-французски, ни по-английски.

– Кто был его поставщиком?

– Вот этого я не знаю.

Я вертел стакан в руках, разглядывая своих черных собутыльников. Плащ на мне приоткрылся, обнажив пистолет 9-миллиметрового калибра. Косяк все еще переходил из рук в руки.

– Бедняга Клод, похоже, я все же испорчу тебе вечеринку.

Негр истекал потом. Установленные на сцене прожектора отбрасывали на его лицо разноцветные блики. Он придержал меня за руку:

– Поговори-ка с Фокси. Может, она даст тебе зацепку.

У африканской проституции есть одна особенность: сутенеры здесь не мужчины, а женщины – «маммы». Чаще всего это бывшие проститутки, сделавшие карьеру. Крупные женщины с жесткой кожей и покрытыми насечкой лицами, они почти никогда не выходят из дома. С Фокси я встречался один или два раза. Она родом из Ганы. Самая влиятельная сводня во всем Париже.

– Где она сейчас обретается?

– Улица Мирра, пятьдесят шесть. Подъезд А. Четвертый этаж.

Я уже собирался встать, но Клод меня остановил:

– Будь осторожен. Фокси – колдунья. Пожирательница душ. Очень опасная!

Африканские содержательницы публичных домов держат своих девушек не силой, а магией. В случае неповиновения хозяйка грозит наслать порчу на их семью, оставшуюся на родине, или на них самих. У мамм всегда хранятся срезанные ногти, лобковые волосы или грязное белье, принадлежащие их девушкам, которые верят, что такие угрозы страшнее любых физических страданий.

Внезапно в памяти всплыли ужасные гримасы африканских масок с глазами, обведенными красным. Музыка, жара, дым от травки – все смешалось у меня в голове. Пронзительные звуки саксофона походили на скрежет мачете по мостовой под свист кровожадных хуту…

Я едва не потерял сознание, но танцующие вдруг отступили в нишу в стене, прижав меня к столу. Из стакана выплеснулся скотч. Клод обжегся косяком.

– Черт побери!

Облитый скотчем, я повернулся к подиуму: танцующие расступились, будто из сети под потолком выпала змея. Поднявшись на цыпочки, я увидел, что посреди толпы на полу какой-то негр бьется в конвульсиях. Глаза закатились, на губах выступила пена. Надо было вызывать «скорую», но никто и не думал приближаться к нему.

По-прежнему гремела музыка. В ней слышался бой тамтамов и пронзительные литавры. Танцоры снова принялись кружиться, стараясь не касаться впавшего в транс бедняги. Кое-кто хлопал в ладоши, как будто хотел изгнать из одержимого недуг. Я попытался протиснуться сквозь толпу, спеша ему на помощь, но Клод остановил меня:

– Оставь его, тубаб. Сейчас он успокоится. Он из Габона. Эти парни не умеют себя вести.

– Из Габона?

Выходцы из Габона основали в Париже свою мирную общину. Страна Омара Бонго была богата нефтью, а ее представители, все как один студенты, – приличные и скромные. Ничего похожего на выходцев из Конго или Кот-д’Ивуар.

– Он выпил что-то свое. Какое-то местное зелье.

– Наркотик?

Клод улыбнулся, прикрыв глаза. Бедолагу, вытянувшегося как бревно, уже уносили. Я заметил:

– Похоже, что-то сногсшибательное.

Клод засмеялся, откинув голову:

– Вышибать дух – это мы, черные, умеем!