Текст книги "Пурпурные реки"

10

Настоящий сыщик обязан знать своего врага вдоль и поперек. Знать все его сильные и слабые стороны, все его личины. Карим знал скинов как самого себя. Еще во времена Нантера он часто сталкивался с ними в беспощадных уличных разборках. А во время учебы в полицейской школе написал о них подробный доклад. И теперь, мчась на полной скорости в Кейлюс, он мысленно перебирал свои воспоминания. Не вредно было заранее прикинуть шансы на удачу в разговоре с этими подонками.

Главное – определить, с какой из двух группировок ему придется иметь дело. Не все скины были крайне правыми – кроме них имелись еще «красные скины», примыкавшие к левым экстремистам. Молодые люди разных национальностей, тренированные, накачанные, приверженные своему особому кодексу чести, они были так же опасны, как неонацисты, – если не более. Но с этими Кариму еще удалось бы как-то справиться. Он бегло припомнил атрибуты каждой группировки. «Фаты»[14]14
  «Фаты» – фашисты, крайне правые.


[Закрыть] носили свои «бомберы» – куртки английских военных летчиков – лицевой стороной, блестящей и зеленой. «Красные», напротив, выворачивали их наизнанку, фосфоресцирующей оранжевой подкладкой наружу. «Фаты» шнуровали бутсы белыми или красными шнурками, «левые» – желтыми.

Около одиннадцати утра Карим остановился возле заброшенного ангара с вывеской «Воды долины». Высокие стены из волнистого пластика сливались с голубизной неба. У дверей стояла черная «DS». Несколько секунд на подготовку, и Карим выскочил из машины. Эти ублюдки наверняка там, внутри, лакают свое любимое пиво.

Он подошел к ангару, стараясь дышать глубоко, размеренно и твердя про себя самое важное: зеленые куртки, белые или красные шнурки – «фаты», оранжевые куртки и желтые шнурки – «красные».

Если он это запомнит, у него будет шанс выпутаться без потерь.

Сделав глубокий вдох, он толкнул в сторону раздвижную дверь. Ему даже не понадобилось смотреть на шнурки, чтобы определить, к кому он попал. Стены были сплошь размалеваны красными свастиками. Нацистские символы соседствовали с увеличенными фотографиями узников концлагерей и замученных пытками алжирцев. Под ними расположилась орда бритоголовых в зеленых куртках; все они смотрели на него. Значит, крайне правые, из самых оголтелых. Карим знал, что у каждого из них на нижней губе, с внутренней стороны, вытатуировано слово «skin».

Полицейский напрягся, как рысь, готовая к прыжку, ища взглядом оружие. Ему был знаком арсенал этих психов – американские кастеты, бейсбольные биты и пистолеты для самозащиты с двойным зарядом дроби. И уж наверняка эти сволочи прятали где-нибудь помповые ружья, заряженные каучуковыми пулями-«вышибалами».

Но то, что он увидел, оказалось много хуже.

Birds. Женщины-скины, тоже обритые, если не считать хохолка надо лбом и двух длинных, спадающих на щеки прядей. Дородные мускулистые девки, пропахшие спиртным и наверняка еще более свирепые, чем их парни. У Карима пересохло в горле. Он надеялся застать здесь компанию изнывающих от безделья бродяг, а столкнулся с настоящей бандой, которая оттягивалась в ожидании очередного заказа на погром. Его шансы на благополучный исход таяли с каждой секундой.

Одна из девиц хлебнула из кружки, разинула рот и звучно рыгнула. Специальный номер для Карима. Остальные загоготали. Все они были ростом не ниже полицейского. Карим сказал, стараясь, чтобы его голос звучал громко и уверенно:

– О’кей, парни. Я из полиции. Хочу задать вам несколько вопросов.

Скины встали и пошли на него стеной. Этот тип, из полиции или еще откуда, был для них прежде всего «мавром»[15]15
  «Мавр» – презрительная кличка североафриканцев, живущих во Франции.


[Закрыть]. А чего стоила шкура какого-то «мавра» в ангаре, среди банды таких подонков?! Или даже в глазах Крозье и других полицейских. Молодой араб вздрогнул. На какую-то долю секунды почва ушла у него из-под ног. Ему чудилось, будто на него ополчился весь город, вся страна, а может, и целый мир.

Он выхватил автоматический пистолет и вскинул его к потолку. Этот жест на миг остановил нападавших.

– Повторяю: я из полиции и пришел играть с вами в открытую.

Он медленно положил пистолет на ржавую бочку. Бритоголовые молча смотрели на него.

– Вот, глядите, я оставляю оружие здесь. Но чтобы никто не трогал его, пока мы будем говорить.

Пистолет Карима «глок-21» был суперновой моделью, на семьдесят процентов из сверхлегкого полимера. Пятнадцать пуль в обойме, одна в стволе и фосфоресцирующий прицел. Он знал, что скины такого никогда не видели. Одно очко он уже выиграл.

– Кто вожак?

В ответ – молчание. Карим шагнул вперед и повторил:

– Кто вожак, черт подери? Не будем терять время.

Самый рослый из парней подошел ближе; его напряженная поза выдавала готовность к звериному прыжку. Он спросил с местным гортанным акцентом:

– Чего тут надо этой крысе?

– Я забуду, что ты назвал меня крысой, приятель. Давай потолкуем?

Скин надвигался на Карима, мотая головой. Он был выше и шире полицейского. Молодой араб вспомнил о своих косах: в случае драки они давали противнику идеальную возможность для захвата. А скин был уже совсем рядом. Его растопыренные пальцы напоминали железные клещи. Но Карим не отступал ни на миллиметр. Краем глаза он заметил, что остальные, справа, подбираются к его оружию.

– Ну, ты, арабская свинья, чего тебе…

Молниеносный выпад головой – и полицейский раздробил главарю нос. Парень схватился за лицо. Карим сделал полный разворот и ударом каблука в горло отшвырнул от себя хулигана метра на два; тот взлетел в воздух и шлепнулся на пол, вопя от боли.

Один из скинов схватил пистолет Карима и нажал на курок. Но выстрела не последовало. Только легкий щелчок. Он попытался вогнать пулю в ствол, но обойма была пуста. Карим выхватил из-за спины «беретту» и направил ее на бритоголовых. Припечатав поверженного вожака ногой к полу, он взревел:

– Вы что думали, я оставлю заряженную пушку гребаным психам вроде вас?

Скины окаменели. Вожак на полу с трудом прохрипел:

– Ладно, твоя взяла… Давай в открытую…

Карим пнул его в пах. Парень завопил не своим голосом. Сыщик нагнулся и скрутил ему ухо так, что треснули хрящи.

– В открытую, значит? С такими вонючими гнидами? – И он разразился нервным хохотом. – Ну, насмешил… Эй, вы, сучьи дети, к стенке! Руки за головы! Девки тоже!

И он выстрелил в неоновые трубки на потолке. Яркая голубоватая вспышка озарила помещение, лампы рухнули наземь и с грохотом взорвались. Скины в панике заметались по ангару, жалкие, теперь совсем не страшные. Карим заорал, не жалея голосовых связок:

– Всем вывернуть карманы! Кто дернется, разнесу колени к чертовой матери!

Он видел происходящее сквозь багровые волны тумана, застлавшего глаза. Ткнув пистолетом в ребра вожака, он спросил чуть тише:

– Чем ширяетесь?

Тот все еще плевался кровью:

– Че… чего?

Карим прижал пистолет посильнее.

– Я спрашиваю, какие у вас дурики?

– Амфет… таблетки… и еще клей…

– Какой клей?

– «Ди… Диссопластин».

– Где он?

– В мешке для мусора… там, возле холодильника.

Карим попятился, не сводя глаз ни с раненого вожака, ни с остальных, стоявших к нему спиной, и держа их на мушке. Левой рукой он опрокинул мешок, и оттуда высыпались тысячи ампул, таблетки и тюбики с «Диссопластином». Подобрав тюбики, он пересек ангар и выдавил весь клей на пол рядом со скинами. Попутно он пинал их в икры, в спины и отшвыривал подальше брошенные ножи.

– А теперь повернитесь и слушайте меня, парни! Сейчас вы сделаете легкую зарядку: будете отжиматься на руках – за мое драгоценное здоровье! И девки тоже. А ну, все живо, руки – в клей!

Ладони скинов дружно зашлепали по «Диссопластину», который брызгал между пальцами. На третьем шлепке их руки намертво прикипели к битуму. Скины корчились на полу, выворачивая запястья, но встать никто не мог.

Карим подошел к вожаку, сел рядом, скрестив ноги в позе «лотос», и глубоко вдохнул, чтобы успокоиться. Теперь его голос звучал почти нормально:

– Где вы были вчера ночью?

– Это… это не мы!

Карим насторожился. Он усмирил скинов из чистой бравады и задал свой вопрос лишь для проформы, в полной уверенности, что они не имеют никакого отношения к осквернению могилы. И вот, нате-ка, оказывается, этот что-то знает. Араб нагнулся к парню.

– Ты о чем?

Бритый с трудом приподнялся на локте.

– О кладбище… Это не мы.

– Откуда же тебе известно?

– Мы… мы там ошивались…

У Карима мелькнула мысль: значит, Крозье раздобыл свидетеля. Наверно, кто-то еще утром сообщил ему, что скинов видели около кладбища. И комиссар послал его, Карима, к этим бандитам, не обмолвившись ни единым словом! Ладно, с ним он разберется позже.

– Давай говори!

– Ну… мы туда наладились…

– В котором часу?

– А хрен его знает… Часам к двум, что ли…

– Зачем?

– Да так… коней валить. Мы искали строительные бытовки… Хотели отмудохать черножопых…

Карима передернуло.

– Ну и?..

– Ну, значит, топаем мимо кладбища… Глядим, а решетка-то открыта… И какие-то тени… выходят из склепа…

– Сколько их было?

– Вроде… вроде двое.

– Описать сможешь?

Парень хихикнул:

– Ты что, трехнулся? Мы ж были бухие!

Карим врезал ему по вывернутому уху. Скин подавил крик и только приглушенно зашипел от боли.

– Итак, их приметы?

– Да темно ж было, как у негра в жопе!

Карим призадумался. Теперь он был абсолютно уверен, что в склепе орудовали спецы.

– Ну а дальше?

– А хрен его знает, что там было дальше. Мы сразу усекли, что надо делать ноги, а то навесят на нас и это дельце… из-за Карпантра.

– Это все? Больше ничего не видели? Какие-нибудь мелочи?

– Какие еще мелочи – посреди ночи! Все как вымерло…

Кариму представилась глухая тишина кладбищенских аллей, единственный фонарь – робкое белое пятнышко в полумраке, приманивающее ночных бабочек. И банда бритоголовых наширявшихся ублюдков, горланящих нацистские марши. Он повторил:

– И все-таки?

– Ну… Чуть позже… мы вроде засекли тачку восточной марки, «Ладу» или типа того… Она шла со стороны кладбища. По Сто сорок третьему шоссе…

– Цвет?

– Бе… белый…

– Особые приметы?

– Она… она была вся в грязи…

– Номер запомнил?

– Мать твою, мы ж не легаши какие-нибудь!..

Карим двинул его каблуком в район селезенки. Парень скорчился, извергая кровавую рвоту. Полицейский встал и отряхнул джинсы. Все, больше ему здесь делать нечего. Он слышал за спиной жалобные завывания других скинов. Это действовал клей. Наверняка ожог третьей или четвертой степени. Карим приказал главарю:

– Будь любезен явиться в комиссариат Сарзака. Сегодня же. Дашь письменные показания. Скажи, что ты от меня, и тебя примут как дорогого гостя.

Скин послушно кивал трясущейся головой. В глазах его застыл испуг, точно у загнанного зверя.

– Зачем… зачем ты так, парень?

– Затем, чтоб ты покрепче запомнил, – тихо сказал Карим. – Сыщик – это всегда проблема для таких, как ты. Но сыщик-араб – это самая хреновая из всех проблем. Попробуй еще раз тронуть араба, и я тебя познакомлю с проблемой под названием «сыщик-араб». – Карим последний раз двинул его ногой. – Усек?

И лейтенант пятясь вышел из ангара. По пути он прихватил свой «глок».

Сев в машину, он рванул с места и остановился, лишь проехав несколько километров, в какой-то роще, чтобы прийти в себя и подвести итоги услышанному. Значит, склеп вскрыли до двух часов ночи. Злоумышленников было двое, и они, вполне вероятно, уехали в машине восточноевропейской модели. Карим взглянул на часы: он едва успеет составить рапорт. А расследование придется вести самым серьезным образом: объявить розыск преступников, проверить все водительские права, опросить людей, живущих вдоль шоссе № 143…

Но мыслями Карим был уже далеко. Он выполнил поручение Крозье. Теперь комиссар должен предоставить ему свободу действий. И он сможет вести расследование сам, как сочтет нужным – например, выяснить, кем же был мальчик, умерший в 1982 году.

III

11

«…Осмотр передней части грудной клетки выявил длинные продольные раны, нанесенные, вероятнее всего, каким-то режущим орудием. Зафиксированы также аналогичные разрезы тканей, сделанные тем же орудием, на плечах, предплечьях…»

Патологоанатом носил мятую непромокаемую куртку и маленькие очочки. Звали его Марк Кост. Это был молодой человек с острыми чертами лица и туманным взором. Он сразу понравился Ньеману, который признал в нем страстно увлеченного своим делом специалиста; может, ему еще не хватало опыта, но в нем горел исследовательский азарт. Он размеренно читал свое заключение:

«…Множественные ожоги на туловище, плечах, боках, руках. Мы насчитали примерно двадцать пять следов данного типа; большинство из них совпадает с вышеописанными разрезами тканей…»

Ньеман прервал его:

– Что это означает?

Врач робко глянул на него поверх своих смешных очков.

– Я думаю, убийца прижигал раны. Вполне вероятно, он брызгал на них каким-то легковоспламеняющимся веществом, чтобы лучше горело. Я бы сказал, что здесь применялся иностранный аэрозоль типа «Кarcher».

Ньеман снова прошелся по аудитории, где он устроил свой штаб; она находилась на втором этаже факультета психологии и социологии. Именно здесь, вдали от любопытных глаз, он решил побеседовать с судебным врачом. Тут же, в позах прилежных студентов, сидели капитан Барн и лейтенант Жуано.

– Продолжайте! – отрывисто приказал Ньеман.

«…Мы констатировали также множественные гематомы, отеки и переломы. В частности, на торсе выявлено восемнадцать гематом. Сломано четыре ребра. Раздроблены обе ключицы. Раздавлены три пальца на левой руке и два на правой. Гениталии под воздействием ударов приобрели синюшный цвет.

В качестве орудия использовался, скорее всего, железный или свинцовый стержень толщиной не менее семи сантиметров. Из общего количества повреждений следует, разумеется, выделить те, что появились в результате последующей транспортировки тела и его «размещения» в скале, однако это не относится к отекам, так как они обычно не появляются post mortem…[16]16
  После смерти (лат.).


[Закрыть]»

Ньеман бросил взгляд на своих коллег: по их лицам струился пот, в глазах был ужас.

«…Обследование верхней части тела. Лицо осталось невредимым. Синяков на затылке не наблюдается…»

Полицейский переспросил:

– На лице нет следов ударов?

– Нет. Очевидно, убийца старался к нему не прикасаться.

Кост опустил глаза и собрался было читать дальше, но Ньеман остановил его:

– Погодите. У вас там, наверное, еще много всего?

Врач нервно замигал и начал листать свой рапорт.

– Да, довольно много…

– О’кей. Мы все это прочтем после. А вы сейчас назовите нам причину смерти. Жертва скончалась от нанесенных ран?

– Нет. Этот человек был задушен. Вне всякого сомнения. Металлической проволокой диаметром около двух миллиметров. Я бы сказал, что это тросик велосипедного тормоза или рояльная струна, что-то в этом роде. Проволока рассекла ткани на отрезке длиной пятнадцать сантиметров, перерезала горло, разорвала мускулы гортани и сонную артерию, вызвав обильное кровотечение…

– Время наступления смерти?

– Трудно сказать точно. Из-за скрюченного положения тела процесс трупного окоченения был нарушен и…

– Назовите хотя бы приблизительно.

– Я бы сказал… примерно в субботу к вечеру, между двадцатью и двадцатью четырьмя часами.

– Убийца настиг Кайлуа, когда тот возвращался из своего похода?

– Не обязательно. Я думаю, истязания длились значительное время. Вероятнее всего, его схватили где-то утром и мучили в продолжение всего дня.

– Как вы думаете, жертва оказывала сопротивление?

– Не могу сказать ввиду многочисленности ран. Но ясно одно: Кайлуа не был оглушен. Его связали, и во время пыток он находился в полном сознании; об этом свидетельствуют следы веревок на запястьях и предплечьях. С другой стороны, все говорит о том, что во рту у него не было кляпа, и, следовательно, палач не боялся, что кто-нибудь услышит крики жертвы.

Ньеман присел на подоконник.

– А что вы скажете о самих пытках? Они профессиональны?

– Простите, не понял?

– Ну, это могут быть, скажем, методы воздействия, применяемые спецслужбами?

– Я в этом не разбираюсь, но, по-моему, нет. Скорее здесь действовали в приступе ярости. Безумец, стремившийся получить правдивые ответы на свои вопросы.

– Откуда такой вывод?

– Убийца хотел заставить Кайлуа говорить. И Кайлуа заговорил.

– Почем вы знаете?

Кост робко пожал плечами. Несмотря на жару, он так и не снял своей робы.

– Если бы убийца мучил Кайлуа только ради удовольствия, он бы довел пытки до конца. А его, как я уже сказал, убили иным способом. Задушили проволокой.

– Сексуальных посягательств не было?

– Нет, ничего похожего. Убийца не сексуальный маньяк, это явно иной тип преступника.

Ньеман встал и прошелся вдоль лабораторных столов, пытаясь представить себе чудовище, способное на такую нечеловеческую жестокость. Но, сколько он ни силился, перед его внутренним взором не возникали ни лицо, ни фигура, ровно ничего.

Тогда он начал думать о жертве, о том, что мог видеть этот несчастный между пытками и смертью. И ему почудилось, будто перед ним маячат страшные руки палача, мелькают багровые, алые, желтые пятна. Град ударов, невыносимая боль, огонь и кровь. О чем думал Кайлуа в последние мгновения своей жизни? И Ньеман произнес, громко и раздельно:

– Расскажите нам о глазах.

– О глазах?

Вопрос исходил от Барна. От удивления его голос прозвучал неестественно визгливо.

Ньеман соблаговолил ответить капитану:

– Да, о глазах. Я сразу заметил это там, в морге. Убийца вырезал жертве глаза. Более того, он, видимо, заполнил пустые глазницы водой.

– Да, именно так, – подтвердил Кост.

– Читайте этот раздел! – приказал Ньеман.

Кост уткнулся в свои записи.

– Убийца поднял веки жертвы, ввел под них острое лезвие, рассек двигательные мускулы и зрительный нерв, а затем извлек глазные яблоки. Потом он выскреб пустые глазницы до самой кости.

– Во время этой операции жертва была уже мертва?

– Неизвестно. Но, судя по скопившимся каплям крови в данной области, Кайлуа был, скорее всего, еще жив.

Наступила мертвая тишина. Барн позеленел. Жуано застыл от ужаса.

– Дальше? – спросил Ньеман, чтобы хоть как-то разрядить сгущавшуюся с каждой минутой атмосферу страха.

– Затем, когда жертва уже скончалась, убийца заполнил глазницы водой. Речной, я полагаю. И осторожно прикрыл веки. Вот почему они не запали и выглядели так, словно к ним не прикасались.

– Вернемся к самой операции. Как по-вашему, убийца обладал какими-то хирургическими навыками?

– Нет. Или почти нет. Я бы сказал, что в этом случае, как и при остальных пытках, он просто действовал очень… старательно.

– Какой инструмент он использовал? Тот же, что и для нанесения ран?

– Во всяком случае, из той же категории.

– Из какой?

– Из категории промышленных изделий. Бритву, например.

Ньеман подошел к врачу.

– Это все, что вы могли нам сообщить? Больше никаких особенностей? Вскрытие не навело вас на мысли о месте преступления?

– К сожалению, нет. Перед тем как поднять труп на скалу, его тщательно обмыли в воде. Следовательно, по нему невозможно установить место убийства. И уж тем более личность убийцы. Могу только сказать, что он должен быть очень сильным и ловким. Вот и все.

– Этого мало, – буркнул Ньеман.

Кост немного помолчал и вновь заглянул в свой рапорт.

– Есть одна деталь, о которой я еще не упомянул… Впрочем, сама по себе она не имеет отношения к убийству.

Комиссар насторожился:

– Какая?

– У убитого не было отпечатков пальцев.

– То есть?

– У Реми Кайлуа была настолько истончена кожа на пальцах, что они практически не оставляли никаких следов и отпечатков. Может, это результат сильного ожога. Но очень давнего.

Ньеман вопросительно взглянул на Барна, но тот только пожал плечами.

– Ладно, постараемся выяснить, – пробурчал комиссар. И он подошел к патологоанатому так близко, что коснулся его куртки.

– Что вы думаете об этом убийстве, вы лично? Как вы его ощущаете? Насчет этих пыток… что вам подсказывают ваш опыт и интуиция врача?

Кост снял очки и начал массировать веки. Когда он вновь надел очки, его глаза смотрели чуть яснее, словно он промыл их. Да и голос зазвучал увереннее:

– Убийца следовал некоему ритуалу. Обряду, который должен был завершиться именно так – тело в позе эмбриона в углублении скалы. Я не сомневаюсь, что он добивался определенной цели и тщательно обдумал свои действия. Скорее всего, главное в этой церемонии – извлечение глаз. И еще вода, эта вода под веками – вместо глаз. Как будто убийца хотел вымыть орбиты, очистить их. Мы сейчас проводим анализ этой воды. На всякий случай. Может, найдем в ее составе что-нибудь достойное внимания… Какую-нибудь интересную химическую составляющую…

Ньеман вяло отмахнулся от этих последних слов. Интереснее было то, что Кост говорил об очистительной роли воды. Комиссар еще со времени посещения маленького озера тоже думал о катарсисе, умиротворении. И вот они с доктором сошлись на этой мысли. Там, над тихой запрудой, убийца стремился омыть водой нечто грязное – быть может, просто собственное преступление?

Шло время. Никто не осмеливался шелохнуться. Наконец Ньеман тихо сказал, открывая дверь аудитории:

– Вернемся к работе. Ждать нельзя. Я не знаю, в чем должен был сознаться Реми Кайлуа. Я только надеюсь, что его смерть не повлечет за собой другие убийства.