Текст книги "Клуб неисправимых оптимистов"

2

Я ненавидел спорт. И терпеть не мог спортсменов. Все они, поголовно, были вонючими придурками. Я бежал за Сесиль, боясь потерять сознание и рухнуть на землю, а она была резва как козочка, хотя выкуривала две пачки сигарет в день. Сердце у меня колотилось как бешеное, кровь стучала в висках, ноги подгибались – а ведь я не курил! Время от времени Сесиль оглядывалась через плечо и снижала темп, поджидая меня, а когда я оказывался рядом, спрашивала на ходу:

– Все в порядке?

Я был весь красный и потный, от меня только что пар не валил, из носа текло, как из крана. Сесиль не стала ждать ответа и побежала дальше. Я постоял минуты две, то и дело поддергивая падающие шорты.

– Мы когда-нибудь передохнем? – крикнул я, но она даже не оглянулась.

Мне пришла в голову мысль, что за неожиданно возникшей у Сесиль идиотской тягой к спорту кроется что-то еще. Что, если она не ангел, а завзятая лицемерка и хочет отыграться на мне за Франка? Нужно перечитать «Ифигению»…[102]102
  «Ифигения в Авлиде» – трагедия Еврипида (405 год до н. э.).


[Закрыть] Я без сил сидел на скамейке и смотрел в спину удалявшейся Сесиль. Ничего, заметит, что меня нет, и вернется. Мне надоело глотать пыль, наматывая круги по дорожкам Люксембургского сада. Это не беговой стадион, а место для прогулок. В этом парке следует предаваться мечтам и читать романы у фонтана Медичи, а не изображать клоуна в дурацком наряде.

* * *

Утром мне пришлось минут десять звонить в дверь, чтобы разбудить Сесиль. Выпив крепкого кофе с молоком, она отправилась переодеваться и вышла ко мне в лимонно-желтом джерсовом комбинезоне:

– Как тебе?

– Оригинально.

– Он американский и жутко дорогой. Где твои тряпки?

– Я думал, мы пойдем на прогулку.

– Нужно подобрать тебе форму.

Сесиль повела меня в комнату Пьера. Со дня его отъезда прошел год и два месяца, но все осталось, как было при нем: неубранная кровать, сбитое в комок одеяло, две продавленные подушки, стопки книг на полу, а на столе – початая бутылка коньяка и два бокала. Беспорядок и толстый слой пыли придавали комнате нежилой вид. Сесиль открыла шкаф, вывалила на пол несколько свитеров и рубашек, выудила из этой груды белые шорты с сиреневыми галунами и победным жестом протянула их мне.

– Ты же не думаешь, что я это надену?

– Это шорты Пьера. Прекрати шмыгать, не раздражай меня.

– Постараюсь. Шорты велики на два размера.

– Ничего, вденешь ремешок.

Я надел белые шорты и белую, с сиреневым воротником футболку регбиста Парижского университетского клуба. Она была гигантского размера, вся в пятнах и с номером «14» на спине. Видок получился клоунский.

– Ты похож на настоящего регбиста, – одобрила Сесиль.

– Может, займемся уборкой? Я приведу в порядок комнату Пьера, он будет рад, когда вернется.

– Позже, сначала нужно закончить с книгами.

В дверь позвонили – консьерж принес почту, там оказалось письмо от Пьера. Сесиль нетерпеливо вскрыла конверт и начала читать. Улыбка исчезла с ее лица, она нахмурила брови, побагровела от злости и разорвала листки в клочья прежде, чем я успел вмешаться.

– Да что он себе позволяет? Чертов зануда! Разве я лезу в его дела?

Она так разозлилась, что выбежала из комнаты, шваркнув дверью. Я собрал обрывки письма и разложил их на журнальном столике, как пазл.

Дорогая Сесиль,

у меня все по-прежнему, мы мерзнем, как и парижане. Все время слушаем радио, следим за тем, что происходит в Алжире. Тебе наверняка известно не больше моего. Я не ответил ни на один из вопросов, которые ставил перед собой. Время здесь не имеет значения. Я становлюсь фаталистом, – возможно, влияет страна или окружающая обстановка. Я подробно изложил свою теорию трем партнерам по белоту, они решили, что я законченный псих. Между партиями мы ведем жаркие споры. Я прочел им несколько глав из книги, надеясь, что они придут в восторг и поддержат меня, но они не поняли ни слова и удивились, зачем я ломаю голову над революционной теорией. Им до революции нет никакого дела, и это тем более странно, что все они – рабочие, крестьяне или вообще безработные. Прежде чем редактировать последнюю часть, я проведу углубленное исследование. Думаю, получится – мои люди считают меня потрясающим парнем и отличным сержантом, потому что я их не оскорбляю и не ору как резаный с утра до ночи. Я многого жду от этого опроса в «полевых условиях», надеюсь, он поможет мне определить дальнейшее направление работы.

Как у тебя дела с диссертацией? Напиши, мне интересно, как ты решила подойти к проблеме Арагона, сюрреализма и его разрыва с Бретоном. Возможно, следует задаться вопросом об исторической основе сюрреализма и о предательстве – кто предал, кого предал, что предал. Пришли мне несколько страниц. Ты должна проявить упорство. Я знаю твою натуру – тебе захочется перемен. Не поддавайся. Главное сейчас – защититься, потом можешь делать что хочешь, даже учиться на психолога. Ты не должна жертвовать годами учебы из-за глупой блажи. Психологу найти работу ой как непросто, а профессия преподавателя, что бы там ни говорили, настоящее дело. Ты создана для этого…

Рассуждения Пьера показались мне, скорее, скучными, но я все-таки решил дочитать до конца – и дочитал бы, не вернись разъяренная Сесиль.

– Ты ему донес?

– Нет!

– Ты один знал, я больше никому не говорила!

– Я не писал Пьеру.

– А откуда он узнал, что я хочу бросить диссертацию?

– Понятия не имею.

– Это невозможно, Мишель. Ты врешь!

– Он всего лишь делает предположение. Ты ведь пока не приняла решение, ты в раздумьях. Нет ничего странного в том, что старший брат дает тебе совет.

– Плевать я хотела на него и его дурацкие советы, надоело!

– Сядь и напиши Пьеру письмо, ему будет приятно.

– Ты-то что лезешь? Я вроде бы не интересовалась твоим мнением. Уверена, это ты настучал Пьеру. Действуешь исподтишка, маленький хитрюга.

– Да не мог я ничего рассказать, у меня даже адреса его нет.

– Поклянись, что не писал ему.

– Клянусь!

– Даешь честное слово? Посмотри мне в глаза.

– Даю слово, Сесиль. Лично мне все равно, будешь ты заниматься филологией или психологией.

– Твой брат слишком сообразительный.

– Просто Пьер хорошо тебя знает.

– Ну, мою диссертацию он прочтет не скоро – если вообще прочтет. Ладно, нам пора бежать.

* * *

Я плюхнулся на скамейку, чтобы отдышаться, и Сесиль пришлось вернуться.

– Так и будешь тормозить каждые пять минут?

– Я выдохся. И шорты падают.

– Мне надоело твое нытье!

– Думаешь, с тобой легко? Ты злюка, ведьма! Хочешь бегать – вперед, наслаждайся! Но без меня!

– Пьер прав, ты – маленький придурок!

Я разозлился и пошел к выходу из сада. Мы с Сесиль часто спорили по разным поводам, но до такого никогда не доходило. Я был уже у ограды, но Сесиль так меня и не окликнула. Я обернулся и увидел, что она исчезла. Вернуться домой в таком виде было невозможно, а одежда осталась в доме на набережной Августинцев. Пришлось отправиться туда и прождать целый час на лестнице.

– Что ты тут делаешь? – удивилась Сесиль.

– Пришел переодеться.

– Давай выпьем кофе.

– Не хочу.

– Как насчет шоколада?

– Брось, Сесиль, я переоденусь и пойду.

– Ты больше не мой маленький братец?

Я не мог устоять перед таким обращением, и она это знала.

– Ты стала ужасно вредная.

– Я бросила курить.

– Не может быть! Давно?

– За неделю не выкурила ни одной сигареты. А отыграться могу только на тебе.

Она собрала со стола обрывки письма Пьера, нажала на педаль и бросила их в мусорное ведро. Шоколада не оказалось, пришлось пить кофе с молоком.

– Почему ты мне не сказала?

– Думаешь, я занялась спортом от нечего делать? Мне пришлось, я набрала два кило.

– Ты просто отекла.

– Если бы! Началось с двух килограммов, а кончится семью. Одна моя подруга поправилась аж на десять! Тебе понравится, если у меня все тело будет в жировых складках?

– Ты не преувеличиваешь?

– Нисколько!

Сесиль вышла и вернулась с альбомом фотографий:

– Вот, смотри. Это моя мать – до свадьбы. Она весила сорок восемь килограммов.

Сесиль начала лихорадочно листать страницы, дошла почти до конца и ткнула пальцем в черно-белый снимок, на котором ее мать позировала на фоне Акрополя.

– На пятнадцать лет старше и на тридцать кило толще. Не хочу стать такой же.

– А с чего ты взяла, что тебе это грозит?

– Дочери всегда становятся похожими на матерей, а сыновья – на отцов. Отсюда все проблемы.

– У меня с отцом никаких проблем нет.

– Значит, будут. Пьер пытался разорвать порочный круг. Мало кто так усердствовал, надеясь разочаровать семью. Судьба похожа на магнит, от нее не уйдешь. Пьер и папа никогда ни в чем друг с другом не соглашались, но мыслили одинаково. А теперь Пьер стал таким же тяжелым человеком, каким был отец.

– Раньше ты никогда не рассказывала о родителях.

– Их уже нет в живых. Что о них говорить.

– Можно посмотреть альбом?

– Ни в коем случае. Я бы давно выбросила все фотографии, но Пьер не разрешил. Понимаешь, о чем я? Люди вечно поддаются чувствам.

* * *

Чувства взяли верх не только над Пьером. Два раза в неделю я, как последний слабовольный идиот, отправлялся бегать в Люксембургский сад. Сесиль подарила мне форму по размеру. Поначалу это была адская каторга. Через месяц я уже пробегал полный круг без остановки и сам себе удивлялся. Мы бегали по часу в четверг и субботу, а по воскресеньям я занимался хозяйством. Я бегал исключительно ради Сесиль, чтобы поддержать ее, не дать снова закурить. Она то и дело срывалась, причины всегда находились: работа идет трудно, Пьер в каждом письме напоминает, что жаждет прочесть сочинение об Арагоне, подругу бросил парень… Кроме того, Сесиль просто нравилось курить… Перед моим приходом она обязательно проветривала квартиру, но я всегда чувствовал застоявшийся запах табачного дыма.

Однажды все круто изменилось. Это случилось в конце марта, в четверг, во второй половине дня. Было холодно, моросил мелкий дождь, в пустом Люксембургском саду гулял северный ветер, обжигая нам щеки. Сесиль, как обычно, бежала впереди. Я догнал ее. Она ускорилась. Я не сдавался. Я слышал дыхание Сесиль. Несколько минут мы бежали ноздря в ноздрю, потом я почувствовал необыкновенную легкость, оторвался, и она не смогла меня догнать. Отбежав метров на двадцать, я сжалился над Сесиль.

– Остановись, Мишель, я больше не могу, – жалобно попросила она и согнулась пополам, пытаясь восстановить дыхание.

Я снисходительно улыбнулся:

– Хорошо выглядишь.

– Правда? – задыхаясь, спросила она.

– Жалко, фотоаппарата нет, могла бы сама убедиться.

– Я чувствую себя так, как будто во мне тонна веса.

– А с чего ты взяла, что бег помогает худеть? Может, на тебя он оказывает обратное действие.

Сесиль побагровела от возмущения, и я рванул с места, не дожидаясь ответа.

– Ах ты, маленький придурок!

3

В Париже Тибора ждало разочарование. Театральный мир столицы Франции делился на две равновелико-влиятельные группы, страстно ненавидевшие друг друга. В первую входили «мерзавцы», ставившие интересные пьесы, во вторую – «продажные подонки», работавшие на бульварах. Некоторые совмещали одно с другим. Почти все режиссеры были членами компартии, аплодировавшей советскому вторжению в Венгрию. Как-то раз во время прослушивания один знаменитый мэтр обозвал Тибора фашистом и приказал помощникам вывести его из зала. Другой заявил, что ненавидит подобных Тибору мелких буржуа, живущих за счет рабочего класса. Ему демонстрировали ненависть, его оскорбляли и обзывали. НЕ-коммунисты не знали Тибора и ничего не могли предложить незнакомому артисту со странным и, скорее, неприятным акцентом. Прошлая репутация вредила Тибору. Два режиссера, решившие дать ему работу, чтобы поддержать собрата по цеху, не поняли отказа и записали его в категорию заносчивых зануд. Тибор и впрямь не отличался скромностью.

Они с Имре подали документы на получение статуса политических беженцев. Лицемер Руссо искусно и усердно вставлял палки в колеса всем венгерским эмигрантам, которым удавалось добраться до Парижа. Как доказать, что вы беженец, что ваша жизнь под угрозой, что вы покинули родину в страхе и безумии?

– Мне нужны доказательства, понимаете? Сказать, что вы подвергались гонениям спецслужб, очень легко. Советские войска вошли на территорию Венгрии по просьбе правительства, чтобы спасти страну от мелкобуржуазной контрреволюции. Подавляющее большинство населения одобрило эту меру. Возможно, вы покинули Венгрию из-за того, что совершили преступление или не платили налогов. Доказательства должны предоставить вы – не я. На данный момент папка с вашим делом пуста. Постарайтесь, чтобы к моменту рассмотрения на комиссии прошения о предоставлении статуса политического беженца в ней появились все необходимые документы. Иначе получите отказ. Франция – не санитарная зона для приема сомнительных иностранцев! Нам хватает собственных мерзавцев.

* * *

Добравшись в начале 1957 года до Парижа, Имре и Тибор ужаснулись дороговизне гостиниц и остановились в маленьком отельчике на улице Сен-Дени, откуда их на следующее утро выставил консьерж:

– Мне тут педики не нужны!

– А шлюхам, значит, можно тут жить? – съязвил Имре.

– Это не одно и то же. Я не хочу неприятностей с полицией.

Работу Тибор найти не мог, как ни старался. Они продали часы и запонки, сидели на хлебе и воде, жили в убогих гостиницах, из которых сбегали рано утром, потому что не могли заплатить. Имре нанялся разнорабочим к оптовику, торговавшему на Центральном рынке маслом, яйцами и сыром. Он платил Имре вдвое меньше положенного по тарифу, но относился к нему вполне прилично и даже отдавал некондиционные продукты. Тибор тоже мог получить работу на рынке, но ему нужно было беречь силы для прослушиваний, и он бездельничал, пока Имре надрывался по ночам. Все владельцы гостиниц вокруг Центрального рынка знали их как облупленных, поэтому они поселились на улице де ла Юшетт.

* * *

Как-то раз, в понедельник вечером, они пили кофе на террасе пивной на улице дез Эколь. Оба пребывали в упадническом настроении. У Имре болело плечо, руки растрескались от постоянной возни с грязной посудой. Тибор был в отчаянии. Он целый день ждал прослушивания на роль в пьесе Фейдо[103]103
  Жорж Фейдо (1862–1921) – французский драматург. Развил и углубил жанр водевиля.


[Закрыть], провел четыре часа на пронизывающем ветру, а потом вышел ассистент режиссера и сообщил, что состав полностью укомплектован.

– Я никогда не получу роль в этой стране придурков. Может, переедем в Англию? Там лучше относятся к иностранцам.

– Но я не говорю по-английски! – запротестовал Имре.

– Ты только о себе и думаешь! – возмутился Тибор – он не умел быть благодарным. – Я здесь погибаю.

– Я выбиваюсь из сил, а ты меня упрекаешь? Думаешь, мне очень нравится дни напролет возиться с сыром? От меня пахнет сыром, так ведь?

– Воняет! Мог бы работать в цветочном магазине. Давай побыстрее уедем в Лондон, там у меня будут интересные роли.

– Ну да, как же! Чертовы англичане – те еще снобы, тебе нечего ждать от них, кроме высокомерного презрения.

– Я играл в «Макбете» и «Отелло».

– Ты мог играть Шекспира в Венгрии, но твое участие в спектаклях на родине великого драматурга будет воспринято как оскорбление величества или шутка дурного тона. Они начнут хохотать, как только ты раскроешь рот. Акцент будет тебе помехой и в Лондоне.

– Неправда, я говорю по-английски.

– Но не так, как выпускники Оксфорда! Для них ты – венгр, то есть дикарь.

– Кроме театра, есть кино, я могу сниматься, а ты вечно меня недооцениваешь.

– Так почему бы нам не отправиться в Америку, раз уж ты так жаждешь покинуть Париж?

– Верно, Бела Лугоши[104]104
  Бела Лугоши (Бела Ференц Дежё Блашко; 1882–1956) – американский актер венгерского происхождения.


[Закрыть] добился успеха в Голливуде. Венгерский акцент не помешал ему сняться в добром десятке фильмов.

– Ну еще бы! Чтобы играть Дракулу в фильмах о вампирах, такой акцент просто необходим. Этого ты хочешь? Ты?! Желаешь поучаствовать в съемках третьесортных фильмов?

– Я хочу играть. Я артист! Лицедей, а не слуга!

Разговор перешел на повышенные тона. Посетители начали оглядываться на двух иностранцев, яростно ругавшихся на чуждом французам языке. К их столику подошел мужчина и спросил, глядя на Тибора:

– Простите, мсье, вы, случайно, не Тибор Балаж?

– Что вам угодно? – хором рявкнули друзья, привыкшие держаться настороже.

– Я один из ваших поклонников, много раз видел «Возвращение ярмарочных торговцев». Выдающийся фильм.

За четыре месяца, которые Имре и Тибор прожили во Франции, Тибора впервые узнали в лицо. Жажда признания отличает любого артиста от всех остальных смертных. Судьба улыбнулась Тибору – он встретил единственного парижского кинолюбителя, помнившего заурядный венгерский фильм четырехлетней давности. Незнакомец смотрел на Тибора с восторгом, как смотрели когда-то зрители на его родине.

– Неужели вы и правда видели «Возвращение ярмарочных торговцев» десятки раз?

– Я работаю киномехаником в Латинском квартале. Ваша картина продержалась в репертуаре шесть недель, по пять сеансов в день…

– Вы смотрите фильмы, которые крутите?

– Если лента хороша, смотрю.

Вернер Толлер радовался встрече с Тибором, потому что обожал артистов и, несмотря на замкнутый характер, был в душе восторженно-наивен, как юная девица.

– У вас есть небольшой акцент. Вы не француз?

– Я немец, но в Германию не вернусь.

– А мы – венгры, тоже изгнанники.

– Разрешите пригласить вас поужинать со мной, господа, мы сможем поговорить о кино.

Кто бы стал отказываться от подобного приглашения? Переступив порог «Бальто», Тибор и Имре ощутили давно забытый изумительный аромат еды. Игорь ждал их, сидя на банкетке, и читал «Экспресс». Вернер представил своих гостей, и Игорь на слово поверил, что Тибор – величайший венгерский актер современности. Он не видел ни одного венгерского фильма, но Вернер был знатоком и никогда не ошибался. Слушая Тибора и Имре, Игорь вспоминал, как четыре года назад приехал в Париж и его одолевали те же сомнения и страхи. У многих эмигрантов схожая история. Не прошло и пяти минут, как они почувствовали себя старинными знакомыми. Чета Маркюзо присоединилась к ним за ужином. Мадлен обожала кино, но из-за Альбера выбиралась в кинотеатр раз в год. Первого мая. Это был единственный день в году, когда двери «Бальто» были закрыты для посетителей. Мадлен отстояла свое право труженицы на отдых в этот день и всегда тщательно выбирала фильм романтического плана. Ей так понравился фильм «Унесенные ветром», что она ходила на него два года подряд. Вернер настоятельно советовал Мадлен посмотреть «Возвращение ярмарочных торговцев», и она пришла в восторг от возможности посидеть за одним столом с кинозвездой, пусть и венгерской, да к тому же таким красавцем.

– Сам Господь привел вас в наше заведение, мсье Тибор, – благоговейным тоном произнесла она.

– Прошу вас, Мадлен, оставьте Бога в покое, – перебил ее Игорь. – Благодарить за встречу с Тибором и Имре следует Никиту Хрущева, который вряд ли советуется со Всевышним, принимая те или иные решения.

Жаки принес тарелки, и ужин начался. Ели молча.

– Потрясающе вкусно. Изумительно. Как называется это блюдо? – поинтересовался Имре.

Хорошие поварихи очень напоминают кинозвезд – они обожают комплименты. Клиенты ценили ее кухню, но хвалили редко, поэтому Имре сразу покорил сердце Мадлен Маркюзо.

– Тушеное мясо по-провансальски, по моему особому рецепту.

– Как вы добиваетесь такого необыкновенного вкуса?

Мадлен оглянулась вокруг и понизила голос – никто не должен был узнать ее фирменный секрет:

– Кладу гвоздику и… тмин.

– Неужели все дело в специях?

– Вы никому не расскажете?

– За кого вы меня принимаете, мадам?

– Все используют «Гаме» или «Кот-дю-рон», я же беру вино с фруктовыми нотками. Мариную говядину в «Сомюр-шампиньи», а в конце добавляю на палец вишневой водки.

– Божественно! Вы умеете готовить гуляш? Настоящий, по-венгерски.

– У вас есть хороший рецепт?

– Да, он…

Имре взглянул на Тибора, тот понял с полуслова и продолжил:

– Это рецепт Марты, моей мамы. Она обожает Париж и будет счастлива, если вы узнаете ее секрет.

– Настоящий гуляш готовят из говядины. Свинину едят только бедняки да австрияки. Итак, берется рулька или лопатка, полкило лука, сладкий перец, свежий кервель и орегано, кайенский перец, два жгучих перчика, полкило помидоров. К гуляшу делают галушки, для этого необходимы мука, соль и вода. Пассеруете лук, очищаете помидоры от кожицы и режете мясо мелкими кубиками.

– Имре, – прервала «вкусный» рассказ Мадлен, – приглашаю вас к себе в кухню, приготовьте нам этот чудный гуляш, а то у меня уже слюнки текут.

– Хотите, чтобы я хозяйничал на вашей кухне?

– Будете моим дорогим гостем.

Имре, как известно, был холостяком и умел делать омлет с ветчиной и варить спагетти, поэтому к плите на кухне «Бальто» он шел с некоторой опаской. Мадлен готовила, а он шептал ей на ухо секрет гуляша Марты:

– Перец кладут за десять минут до конца готовки. Он не должен ни свариться, ни пригореть – так получается вкуснее, никто не знает почему.

Вернер, Игорь, Альбер, Жаки и Мадлен пробовали приготовленное блюдо, а Тибор и Имре с тревогой ожидали вердикта.

– Великолепно! – объявила Мадлен. – Вам нравится?

– Чистое наслаждение! – согласился Вернер.

– Нет слов! – подтвердил Альбер.

Оценка такого знатока, как Альбер, дорогого стоила. Альбер посмотрел на жену, она поняла и повернулась к Имре:

– Вы позволите нам внести это блюдо в меню? Клиенты подустали от рагу под белым соусом.

– Вы сделаете честь моей стране, – поклонился Имре.

– Отныне, – торжественно провозгласил Альбер, – по четвергам вы будете ужинать в «Бальто» бесплатно! Нужно класть меньше перца, чтобы не было так остро, и слегка загустить соус мукой.

Через неделю, в четверг, гуляш подавали как блюдо дня, и без двадцати час посетители уже съели все, что приготовила Мадлен. Имре и Тибор стали завсегдатаями «Бальто», а в клубе прибавилось членов. В следующие недели у бистро появилась новая клиентура. Все «парижские венгры» изустно передавали друг другу хорошую новость: на Данфер есть бистро, где подают гуляш, совсем такой, как в Будапеште. Порции большие, цена умеренная. Недостаток один – не хватает остроты, но тут уж ничего не поделаешь, французы – не венгры. Пообедав, бывшие граждане социалистической Венгрии оставались в ресторане: они любили шахматы, а свободного времени было предостаточно. Молва – двигатель мелкой торговли.