Текст книги "Месье, сделайте мне больно"

6

– Вы думаете, что это решит ваши проблемы?

Вопрос попал в самую точку и застал меня врасплох. Я почувствовал, что мне нужно сигарету. Но было накладно тащиться искать их в моем пальто. В любом случае, курение не поможет найти ответ. Психоанализ не обязан удовлетворять потребности, он пытается понять их смысл. Кому как не мне знать это.

– Я ничего не понимаю в том, – ответил я, – что произошло с Ольгой. Это непостижимо. Вначале я поверил в неосознанный неконтролируемый импульс. Но потом была эта ночь с Ребеккой. Она лежала рядом со мной. Хотела заняться любовью. А мне снилось, что я ее душил, точно так же как Ольгу. Когда я проснулся, то увидел, что сжимаю в руках подушку. Я нечасто оказывался в настолько нелепой ситуации. Ребекка ушла в ярости. Не в том дело, она была рядом, а я не задушил ее, как приснилось… Может быть, я не убийца? Но Макс и Шапиро меня обвиняли. Первый был убежден, что я убил Ольгу, чтобы завладеть семью миллионами, второй – что я был соучастником убийства Монтиньяка по той же самой причине. Я не считаю себя виновным ни в чем. В убийстве Монтиньяка я был всего лишь косвенным свидетелем. Макс ждал меня у себя дома. Говорил, что может вытащить меня из этого дерьма. Когда я пришел в его особняк, то в одной из комнат услышал шум ссоры. Он дрался с каким-то типом. Вероятно, таким же аферистом, как и он сам. Войти я не осмелился. Раздались выстрелы, я подумал, что этот тип убит, и сбежал. По дороге, из телефона-автомата позвонил в полицию, выдав себя за соседа. Но когда Шапиро начал меня подозревать, стало ясно, что мне из этого не выпутаться. Что никто не поверит в то, что я понятия не имею об этих деньгах. Однако это правда… Я даже не помню, говорила ли мне Ольга про них. Я знаю полицию и судебные органы: когда они находят мотив, от него уже не откажутся. Решат, что я убил эту женщину, чтобы обворовать ее.

Я повернулся к Злибовику. Меня поразила его бледность. Впервые я заметил, каким он был старым. Дни его, вероятно, были сочтены.

– Как я мог предполагать, что события примут такой оборот? – снова заговорил я. – Теперь уже нет другого выхода, нужно избавиться от тела. Несколько лет назад у меня был пациент, которого я прозвал Ювелиром из-за его профессии. Он был любителем ночных встреч на Пер-Лашез.

Но испытывал из-за этого такое сильное чувство вины, что отдал мне отмычку, которая позволяла ему входить туда в любое время. Так азартный игрок запрещает себе появляться в казино. Отмычка до сих пор со мной, я могу в любой момент покончить с этой историей. Я хотел сделать это вчера, но моя машина не завелась. Странно, не так ли? У вас есть объяснение для этого явления?

У него его не было. У меня было право лишь на его молчание, и тогда мне на ум пришло давнее воспоминание.

– Эта история напомнила мне о голубом жирафе, которого мне купил отец, когда мне было три или четыре года. Такая плюшевая игрушка, которые приносят детям, когда не знают, что подарить. Я никогда ничего не получал от него до этого случая, и вот однажды вечером он пришел с этим жирафом. Я был настолько смущен, что даже не смог его поблагодарить. Мое молчание его ранило, и ужин закончился в ледяной атмосфере. Это был его единственный подарок. Очень странный. Этот жираф внушал мне противоречивые чувства, но ни за что на свете я не избавился бы от него. Его черные пластмассовые глаза – нечто вроде блестящих пуговиц, пришитых на ткань, – вызывали у меня чудовищный страх. Чтобы победить его, я без конца устраивал ему трепку. Бил его, бросал об стены, сворачивал шею. До того самого дня, пока не обнаружил его обезглавленным у себя на кровати. Голова с одной стороны, тело с другой. Разделенные или, скорее, разодранные с явным намерением причинить боль. Солома, вываливавшаяся из его «ран», производила странный эффект. Как если бы он терял кровь. Я почти испытывал удовольствие, видя его в этом состоянии. Однако это сделал не я, уверяю вас. Я заставил этого жирафа помучиться, но не я оторвал ему голову. Я обвинил Бенджамена, приятеля, который приходил ко мне играть. Он отрицал, но я ему не поверил. Мы подрались. Никто не имел права прикасаться к этой игрушке. Понимаете? Нас с трудом разняли, и я был наказан. Мне влетело вдвойне. За то, что ударил Бенджамена и испортил жирафа, которого мне подарил отец. Меня терзало чувство ужасной несправедливости. Однако Бенджамен был ни при чем, я в этом скоро убедился. Тогда кто? Мне так и не удалось это узнать. Я подумал, что отец захотел отомстить мне за то, как я обращался с его подарком. Но было непросто обвинить его. Прошло почти сорок лет, а я так и не знаю, кто это сделал… Что касается жирафа, я не мог видеть его в таком состоянии. Из него без конца сыпалась солома. Настоящее кровотечение. С каждым днем он все больше умирал. Я попытался подремонтировать его, набив соломой и лоскутами, но мне не удалось придать ему правильную форму. Когда я набивал его с одной стороны, он раздувался с другой. Со временем он стал выглядеть уродливо. Напоминал голубого верблюда с двумя или тремя горбами на боку. Голову и туловище мне тоже не удалось соединить как следует. Сначала я решил сшить их, но ткань рвалась, тогда я попытался склеить их лейкопластырем. Получилось еще хуже. Голова болталась, потом и вовсе отрывалась от тела, и солома опять начинала вываливаться. В конце концов мне это надоело. Тогда я в первый раз имел дело с трупом, это казалось мне отвратительным. Я положил его в коробку и закопал в сквере д'Анвер. Никто никогда не узнал об этом, даже моя мать, которая сопровождала меня. Вернувшись в тот квартал несколько лет назад, я не нашел это место. Может, коробка все еще там, но она окончательно потеряна. Вот что произойдет с Ольгой, если мне удастся осуществить свой план. Больше никто не будет ею заниматься… Вы так не думаете?

Если я и не рассчитывал получить ответ на свой вопрос, то еще меньше ожидал услышать ровное посапывание позади себя. Удивленный, я обернулся. Злибовик немного осел в своем кресле и покачивал головой. Я глазам своим не поверил. Я был не единственным психоаналитиком, засыпающим во время сеанса – даже если и был единственным, кто проснулся с трупом на кушетке, – но я никогда не думал, что Злибовик мог поступать так же. Я немного выпрямился, чтобы лучше его разглядеть. Он не двигался. Я и мой жираф прекратили существовать для него. Впрочем, шла уже вторая половина дня, темнело, словно вот-вот опустится ночь, и Злибовик исчезал в сумерках кабинета.

Не думая, что делаю, я поднялся. Было странно очутиться посреди этой комнаты перед спящим психоаналитиком. Это походило на святотатство. В то же время, осмелившись покинуть кушетку, я чувствовал себя здесь хозяином. Я приблизился к Злибовику. Он издал хрюканье и немного съежился, словно догадывался о моем присутствии, но, не желая – или не в силах? – вытерпеть его, искал убежище во сне. Он закутал ноги в плед. Я не заметил этого, когда устраивался на кушетке. Может, он подождал, пока я лягу, чтобы укрыться? С этим одеялом он напоминал больного. Он мог бы быть в халате или пижаме, никакой разницы. «Старый сумасшедший», – говорила Флоранс. Это мнение казалось мне несправедливым, но вышло так, что я его вспомнил при виде Злибовика, развалившегося в кресле, с закрытыми глазами и приоткрытым ртом, откуда вырывалось равномерное легкое похрапывание. Старик, который отдыхал, забыв о приличиях. Старец с морщинистым лицом, побежденный возрастом. Несколько рыжих и седых волос все еще прикрывали его череп, пучки волос, торчавшие у него из ноздрей и ушей, завершали этот трогательный образ. Конечно, годы его были сочтены. Не было ничего проще, чем покончить с ним. Мне надо было только положить руки ему на горло, немного повыше адамова яблока, и резко окать. Его взгляд остановится, кончик языка высунется меж сухих губ, и смерть оставит на его лице такую же безобразную маску, как у Ольги.

Возможно, стоило вернуться на кушетку и дождаться, пока он проснется? Но у меня не было никакого желания это делать. Я наклонился к нему и потряс его за плечо, сначала тихонько, потом все сильнее и сильнее. Добиться мне удалось только того, чтобы он снова хрюкнул и повернулся на бок.

Тогда я положил на комод шестьсот франков, снял с вешалки пальто и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Перед домом Злибовика я купил утреннюю газету. В ней снова говорилось об убийстве Макса, но новых сведений не сообщалось. Напоминалось, что он был застрелен в упор тремя выстрелами из пистолета «Веблей» калибра 6,35 миллиметра. Что касается Ольги, полиция ее еще не задержала. Однако считалось само собой разумеющимся – поди разберись, почему? – что ее скоро найдут. И ничего о деньгах, которые Макс собрал для своего бегства. И вопреки гипотезе Шапиро, давали понять, что Ольга убила своего мужа по личным мотивам. «ДРАМА НА ПОЧВЕ РЕВНОСТИ» – гласил заголовок «Фигаро». Эта версия, повторяющаяся в нескольких изданиях, отодвигала на второй план судебные неприятности Макса.

Все это не представляло интереса. Я сунул газеты в урну. Единственное, что меня волновало, – это как мне покончить с Ольгой. Едва я от нее избавлюсь, если все сложится, как я предполагаю, Шапиро нечего будет предъявить мне. Я буду настаивать на том, что уже сказал ему, он будет разыскивать Ольгу, где ему хочется, а когда надоест, он закроет дело. Что же касается убийства Макса, были все основания подозревать сведение счетов между аферистами. И ничего, что имело бы отношение ко мне. Оставалась еще смерть Ольги, там поглядим, что делать со Злибовиком. Это решение, следовало это признать, не очень меня устраивало, но других в моем распоряжении не было. Поэтому в нынешней ситуации я предпочел придерживаться этой линии поведения.

Добравшись до авеню Трюден, я решил начать с аккумулятора. Ближайший гараж находился на площади Бланш. Я пошел туда пешком и вернулся часом позже с новым аккумулятором. Он был тяжелым, усилия, что я потратил, пока нес его, вместе с усталостью предыдущей ночи, вызвали у меня жестокую мигрень. Добравшись до «Вольво», я подождал, пока прекратит ломить затылок и стучать в висках, и принялся за работу. Сейчас же выяснилось, что операция сложнее, чем я ожидал. Не знаю, был ли Герострат прав, когда говорил, что это работа не для интеллектуала, но точно не для меня. Сначала нужно было открыть капот. Обычно я оставлял эту заботу рабочему гаража. Среди множества кнопок и рычагов, окружавших приборную доску, я искал ту, что отвечала за желаемую функцию.

После нескольких попыток, я услышал щелчок, подтверждающий, что капот открыт. Однако это меня не спасло. С трудом в путанице поршней, стержней, трубок, цилиндров, моторов, турбин и прочих сверкающих смазкой деталей я нашел испорченный аккумулятор. Он был покрыт известняковым налетом и, естественно, располагался по другую сторону двигателя, значит, мне пришлось перенести новую батарею на шоссе. Но автомобили на стоянке стояли настолько тесно друг к другу, что не было возможности пройти между ними, и ничего не оставалось как сделать крюк до улицы Бошар-де-Сарон в самый конец тротуара Лучше и не придумаешь, чтобы вызвать новый приступ мигрени.

Когда я положил новый аккумулятор рядом с «Вольво» со стороны шоссе, в голове моей все мешалось. Беда никогда не приходит одна рука, которую мне вывихнул Макс, вновь болезненно заныла Я подождал еще немного, прежде чем вновь приняться за работу. Но то ли болты были слишком сильно затянуты, то ли их схватил холод, то ли я поворачивал не в ту сторону, мне не удалось открутить ни одного. После получаса усилий мне это надоело. Я закрыл капот и решил пригласить специалиста. Но все гаражи были закрыты до двух часов дня, а пока я почел за лучшее отнести аккумулятор домой, принять успокаивающее и сходить перекусить в «Жан Барт».

Когда я вошел, там было полно народу. Начиная с полудня зал был зарезервирован за клиентами, которые обедали. Последние прибывшие ждали у барной стойки, пока освободятся столики. Я хотел пробиться туда, но толпа народа была такой плотной, что это оказалось невозможным.

В отчаянии я уже собирался уйти, когда кто-то крикнул:

– Сюда, шеф, здесь есть место!

Удивленный, я повернулся и заметил сидящего на высоком табурете, как на насесте, со стаканом рома в руке, Герострата, он изо всех сил махал мне. Было невозможно не заметить его в широкой красной сутане Деда Мороза. Несколько человек подвинулись, чтобы пропустить меня, так что я почувствовал себя обязанным присоединиться к нему. Я оказался толпой почти прижат к нему. Как и накануне, от него разило спиртным. Он оказался моложе, чем я думал, но в нем не было ничего привлекательного. Достаточно грубые черты лица напоминали внешность Мишеля Симона[14]14
  Мишель Симон (1895–1975) – французский актер швейцарского происхождения. Дебютировал в театре («Жан с Луны» М. Ашара, 1929) и произвел фурор в кино, внушая симпатию насмешливым анархизмом и способностью перевоплощаться: «Будю, спасенный из воды» (Ж Ренуар, 1932), «Аталакте» (Ж. Виго, 1934), «Забавная драма» (М. Карне, 1937), «Жизнь порядочного человека» (С. Гитри, 1953).


[Закрыть] за тем лишь исключением, что у него не было ни юмора, ни дерзости, которые придавали очарование знаменитому комику, несмотря на его некрасивую внешность.

– Ну, все в порядке, новый аккумулятор – вы его купили, – сказал он. – Я видел вас на улице, не слишком-то вам удалось его установить. Работа не для интеллектуала, я же вам сказал.

– Если я правильно понимаю, вы за мной следили, – ответил я, перейдя к обороне.

– Не нужно преувеличивать. Вы были на улице, я вас видел, и все. Впрочем, не только я.

И он показал мне на толпу людей, ожидавших перед стойкой.

– Среди них есть даже те, кто держал на вас пари. Я бился об заклад, что вы не сможете его установить, и выиграл свое спиртное. Заметьте, в этом нет большой заслуги, я, должно быть, единственный из них знал, что вы интеллигент-психоаналитик.

– А откуда вы знаете?

Я никогда раньше не задавал ему этот вопрос, стараясь поскорее сбежать, как только встречал его. Он пожал плечами.

– Элементарно, мой дорогой Ватсон, достаточно увидеть людей, которые приходили к вам. Их выдает внешний вид. Я в курсе дела, сам годы провел в психиатрии. С первого взгляда угадываю пациентов: они выглядят так, словно прыгнули в пустоту или открыли газ, если вы понимаете, что я хочу сказать. Вы принимаете преимущественно после обеда не так ли? С точки зрения аккуратности, вы довольно-таки надежный доктор: одни и те же дни, те же часы. Только вчера вы их бросили. У них был совершенно потерянный вид. Я забыл сказать вам, когда видел вас сегодня ночью. Должно быть, они фанаты психоанализа! Несмотря на холод, ждали вас снаружи, передавая по цепочке, как пароль: «Доктора нет». Была маленькая расстроенная толстушка. «Мне нужно поговорить с доктором, это серьезно», – говорила она в слезах. К счастью, один высокий, немного худой мужчина, руководитель старшего звена, президент или генеральный директор, протянул ей платок. Не знаю, что он ей сказал, но ее это, видимо, утешило.

Он, вероятно, говорил о Математичке и Семяизвергатетеле. Пока они меня ждали, я был у Шапиро. Знал ли Герострат и это тоже? У него был талант всегда появляться, когда его не ждали и, особенно, когда ему не следовало. При мысли, что он может догадываться о судьбе, постигшей Ольгу, я почувствовал, как и каждый раз, когда встречал его, что меня охватывает тревога. Снова я спросил себя, не он ли оплатил штрафы за парковку «Ланчи». Но не знал, как задать ему этот вопрос без риска возбудить – или подтвердить? – его подозрения. Так что я предпочел не дергаться, спокойно выжидать и продолжать разговор.

Хозяин сообщил, что столики только что освободились. Все потянулись в зал, у стойки освободилось место, и я воспользовался этим, чтобы заказать сэндвич и кофе и одну порцию рома для моего соседа.

– Ваше здоровье, – сказал он, залпом опустошая свой стакан.

– Какое отношение вы имеете к психиатрии?

Он вытер рот отворотом рукава:

– Меня лечили как шизофреника из-за «Лото».

– «Лото»?

– Точно, я жертва «Лото». Вы, может быть, знаете, есть исследования, посвященные выигравшим в лотерею. Тем, кто получил крупные суммы, я имею в виду. И хотите верьте, хотите нет, но выигрыш не всегда приносит им счастье. Они дорого за это расплачиваются. Как в моем случае. Я выиграл двадцать миллионов франков – два миллиарда сантимов – по шести номерам, только и всего! Разом разбогател. Стал миллиардером, и пальцем не шевельнув. Тем более что нашел тот билет на улице. В то время я был далек от мысли, что стану денежным мешком. Работал в ректорате, в управлении педагогическими кадрами. В ОПС 12, в Отделе преподавательского состава различного рода или что-то подобное. Мы занимались их заработной платой и распределением почти по всему Парижу. Ничего утомительного: когда где-нибудь оказывалось свободное место, туда посылали первого встречного, предварительно дав ему заполнить тонны административных анкет, и вот ему уже идет мало-помалу его зарплата. Вы понимаете, не пыльная работенка, которую я мог бы сохранить, если бы не выиграл все эти деньги. Люди, с которыми я работал, были хорошие, немного чувствительные к холоду, но любезные, гордящиеся своей принадлежностью к отделу – лучшему в Париже! – с понятием об органах государственного аппарата и все такое. Их самой большой страстью были пенсия и здоровье. Особенно здоровье. Они болели уйму времени. Активные ипохондрики. Всегда что-нибудь лечили. Главным для них было очиститься от грязи. Они сморкались, плевали, чихали, мочились, испражнялись преимущественно в баночку из-за постоянных анализов мочи и кала. Называли это чисткой – воображали себя колымагами на техосмотре, верили, что это шло им на пользу, прочищало кишки и синусы,[15]15
  Синус – в анатомии полость, пазуха, длинный замкнутый канал.


[Закрыть] уменьшало простату. Мне нравилась эта атмосфера, они не выглядели молодо, но это было забавно. Но из-за «Лото» я там не остался.

– Вы подали в отставку?

– Как раз нет. Тем не менее, мне посоветовали это сделать, жить на ренту, но я не послушался. Изображать из себя толстосума, разъезжать по круизам, останавливаться в шикарных отелях, «Карлтон» в Каннах, «Негреско» в Ницце, посещать фешенебельные рестораны, например, «У Максима» с официантами в галстуках-бабочках, – все это было не в моем вкусе. Даже владея деньгами, я не был настоящим богачом. Если ты госслужащий, себя не переделаешь. В администрации я чувствовал себя в своей тарелке. Тем более что меня уважали из-за выигрыша в лотерею. Были и завистники, но они мне особо не докучали. В общем, я скорее был знаменитостью. До этого меня не замечали, но потом начальник службы – он знал, что за один вечер я могу потратить столько, сколько он зарабатывал за год, – изменил свое отношение ко мне. Знаете, деньги придают человеку значительности. В то время он меня очень любил, участливо ко мне относился. Рассказывал о себе, об обострении желчного пузыря, о своей жене, с которой он не очень ладил, о детях, которые ни черта не делали в школе, и кое-кто из них стоял на учете в полиции. По существу, он не был счастливым человеком. Я думаю, ему хотелось, чтобы я одолжил ему немного денег, но не решался у меня попросить, а я не отважился ему предложить. Он был моим начальником, и я не хотел, чтобы он подумал, что я его не уважаю. В любом случае, из-за него я плохо кончил. Он позволял мне делать все, что душе моей тогда было угодно. Я очень быстро решил, что мне все позволено. Как если бы деньги вскружили мне голову. Работал, когда хотел, а он закрывал на это глаза. Закрыл их настолько, что уже больше ничего не видел. Я швырял в корзину досье, с которыми у меня не было желания работать, а он делал вид, что ничего не замечает. Когда начальство не осмеливается вам перечить, это дает вам дьявольское ощущение власти. Затем я стал уносить досье домой, Я купил квартиру с огромным камином, и мне нужна была бумага, чтобы разжигать огонь. Досье учителей и преподавательского состава прекрасно для этого подходили. Я сжигал все больше и больше. Зрелище того, как они сворачиваются в огне, служило для меня доказательством, что я богат и мне прекрасно живется и без поездок в «Карлтон» или «Негреско». Очевидно, это вызвало чертовскую путаницу в службе. Тем более что коллеги захотели мне подражать. Они тоже избавились от дел, которые их обременяли.

На самом деле это делал я, они просто отдавали мне свои досье, чтобы я их сжег, потому что начальник мне симпатизировал, и им казалось, что так будет надежнее. Таким образом, благодаря мне они могли больше времени посвятить здоровью, анализам, заполнению бланков социального обеспечения, походам за лекарствами или еще чему-нибудь в этом роде. А я не умел говорить «нет», так что даже завистники меня полюбили. Очень быстро дело приняло широкий размах. С делами вообще больше не работали. Они все отправлялись прямиком в мой камин. Неприятность состояла в том, что преподаватели перестали получать зарплату. Они принялись выдвигать протесты, составлять петиции и устраивать демонстрации на улицах. Какой поднялся шум! Взялась за дело пресса. В «Монд», а это серьезная газета, даже дали заголовок «БЕДЛАМ НА УЛИЦЕ КЮРЬЯЛЬ».[16]16
  Газета «Монд» от 16 апреля 1992 года.


[Закрыть] Там в то время находился офис нашей службы, теперь его разместили в похожем на сейф здании в двадцатом округе. Ко мне пришла слава, я подумал о Герострате, человеке, который разрушил храм Эфеса Мне вспомнилось о нем только это. Один коллега рассказал мне его историю. Я понял, что поступал так же, и мне это понравилось. Он сжег одно из семи чудес света, а я предавал огню. Отдел преподавательского состава, обращал в пепел его внутренности и все, что было в его чреве. Когда я поразмыслил над этим, то сказал себе, что, в сущности, поступал так же, как и мои коллеги в отношении своего здоровья, я тоже очищал от внутренней грязи.

Я изумленно слушал его. Был ли он таким же сумасшедшим, как и Макс Монтиньяк? Страдающим другой манией, и тем не менее безумным. Я читал в «Монд» эту статью. Это было несколько лет назад. Может, он тоже ее прочитал и сочинял на заданную тему? А возможно, насмехался надо мной? Тем не менее, я ему не верил. Как и Макс, он, должно быть, занимая меня болтовней, пытался привести разговор туда, куда хотел.

Прежде чем продолжить рассказ, он заказал еще порцию рома.

– Конечно, в конце концов обнаружили, что я был всему причиной, и меня выгнали. Начальник ничего не смог для меня сделать. Впрочем, и не пытался. Его перевели в другую службу, а я предстал перед административным судом. Им было наплевать, что у меня больше денег, чем у них. Они с треском выбросили меня на улицу. Ни пособия, ни пенсии – ничего. Как с работой Деда Мороза вчера, только еще серьезнее. Этим могло бы все и закончиться, но удача от меня отвернулась.

Он посмотрел на стакан, который только что поставили перед ним:

– После увольнения я не знал, что делать. Я все носился с этой идеей Герострата, которая крутилась у меня в голове. Сознание того, что я был остановлен на таком благородном пути, не давало мне покоя. Нужно было воскресить Герострата, но я не знал, как. Однажды я смотрел телевизор и что же увидел? Типа, который сжег пятисотфранковую банкноту. Просто так! Он разговаривал с журналистом, затем внезапно вынул из кармана Паскаль[17]17
  Французы называли пятисотфранковую банкноту «паскаль», так как ее украшал портрет писателя, мыслителя и ученого Паскаля Блеза (Blaise Pascal, 1623–1662).


[Закрыть] и спалил его. Я был уязвлен. Пятьсот франков, нужно признать, что это производит эффект! И более сильный, чем досье учителя или всякого рода преподавательскою состава. Это было откровение Вот в чем заключалась великая миссия Герострата! Я тут же побежал в свой банк. После покупки квартиры с камином и различных расходов у меня на счету оставалось больше пятнадцати миллионов. Я захотел получить их. Сначала они противились. Пожелали узнать о причинах. У меня возникли проблемы? Мне больше не нравился мой банк? Я хотел его сменить? Подумали даже о похищении кого-нибудь из членов моей семьи или о шантаже. Вымогательство, можешь себе представить! Предложили обратиться в полицию и еще не знаю что. Но я не дал этим типам себя запугать – я был богаче, чем они, и потребовал свои деньги. Через неделю (срок, назначенный банком для их выдачи) я получил свои пятнадцать миллионов в новеньких паскалях. Набор для сжигания, если хотите. Я привез их домой и провел потрясающие вечера, согреваясь пятитысячными пачками, которые небрежно кидал в камин. Как богатый вельможа, чувствительный к холоду. Дойдя до этого места в рассказе, он остановился, чтобы снова посмотреть на свой стакан, к которому, в отличие от предыдущих, еще не притронулся. Он улыбался. Счастье мифомана или извращенного человека? Может, потому, что он только что говорил о вымогательстве, мне в голову пришла идея, что он готовит плацдарм. Какой бы безумной не была эта история о миллионах, выигранных в лотерею и сожженных в камине, она могла быть способом дать мне понять, что ему нужно, из чего разжигать свое яркое пламя.

Как будто для того, чтобы подтвердить эту гипотезу, он через стекло кафе показал мне на вновь начавший падать снег.

– Жалко, что у меня больше ничего нет, сейчас погода как раз располагает к тому, чтобы разжечь яркий и сильный огонь.

На этом он поднес стакан с ромом ко рту и залпом опрокинул его в себя, как и предыдущие.

– К несчастью, – снова заговорил он, – долго это не продлилось. Однажды вечером ко мне домой нагрянули два инспектора. Банк предупредил полицию. Оказывается, они обязаны это делать, когда выдают крупные суммы. При виде денег, рассыпанных по полу, и особенно тех, которые я кидал в огонь, инспекторов чуть удар не хватил. Они надели на меня наручники, как на преступника, и привели в комиссариат. Оттуда меня отправили в психиатрическую больницу, где признали, что я шизофреник. Учительские досье или бумаги педагогического персонала – еще куда ни шло, но сжигать миллионы – это уже было серьезно. Проиграй я их в казино, как богач, никто бы слова не сказал, но сжигать их в камине я не имел права. Даже если деньги принадлежат вам, они остаются собственностью государства. В больнице я провел четыре года. Но мне не на что было жаловаться, за мной очень хорошо ухаживали. Я подумал о своих коллегах из ОПС 12 и занялся своим здоровьем. В сущности, они не ошибались, заботиться о здоровье может быть занимательна. Я очень серьезно отнесся к своему лечению. У меня было право на коктейль из Транксена, Могадона и Халдола[18]18
  Транксен, Могадон и Халдол – лекарственные препараты, применяемый при различных клинических состояниях, действующие преимущественно на центральную нервную систему.


[Закрыть] утром и вечером и психотерапию один раз в неделю с очень гуманным интерном. Он понял, что я был реинкарнацией Герострата. Я решил оставить это имя… Герострат – оно мне очень подходит. Вот и все, что касается моего опыта в психиатрии. Я уже давно хотел поговорить с вами об этом, потому что вы, вы же специалист по моей болезни. Во всяком случае, в больнице мной были довольны. Они меня выпустили, недавно. Поставили под усиленное попечение, нашли мне двухкомнатную квартирку с кухней вблизи Сен-Уанских ворот, в ЗГР.

– Где?

– В ЗГР, зоне городской рединамизации. Сложный, требующий особого внимания квартал, там небезопасно жить. Но это неплохо. А вот усиленное попечительство – это жестоко. Мой куратор распоряжается деньгами, которые я не успел сжечь, только он не хочет отнестись ко мне с пониманием. Так боится, что я сожгу деньги, что дает мне только монеты, и то немного. Иногда на меня находит тоска оттого, что нечего положить в камин. Но неважно, мораль этой истории такова выиграть в лотерею еще не значит быть счастливым. Это подтверждено социологическим исследованием.

Он вздохнул, напустив на себя вид, который должен был свидетельствовать о его невзгодах. Какими бы бредовыми ни были его рассказы, я был убежден, что скоро начнется шантаж, связанный с гибелью Ольги. Возможно, разговор примет острый оборот, вот тогда он и предложит молчать в обмен на значительную сумму денег.

Он показал мне на стаканы с ромом на стойке.

– К счастью, есть спиртное, чтобы поднять моральный дух. И более благожелательные, чем мой куратор, люди. Ваша домработница, например. Когда я объяснил ей ситуацию, она согласилась обменять мне сорок монет по пять франков на две банкноты по сто, но что же, по-вашему, мне с ними делать?

Он об этом говорил с Май Ли в тот вечер, когда я видел их из окна? У меня возникло желание спросить его об этом, но в то же время он начинал вызывать у меня отвращение. Если хочет денег, пусть скажет об этом прямо вместо того, чтобы ходить вокруг да около. Осмотревшись, я заметил, что у стойки остались мы одни. Я нехорошо себя чувствовал. Мигрень, притаившаяся в висках, возобновлялась, а мне еще нужно было пригласить работника гаража, к тому же вскоре придут первые пациенты.

– Извините меня, – сказал я Герострату, слезая с табурета, – я должен идти.

Но он удержал меня за рукав.

– С аккумулятором, – сказал он, – вам одному не справиться. Не нужно быть психологом, чтобы понять, что вы не сильны в механике. «Вольво» – это солидная марка. В ней нужно разбираться. Я могу это сделать, знаю порядок действий. Вам только нужно оставить мне ключи от машины.

Я бросил на него подозрительный взгляд.

– Зачем вам ключи от моей машины?

– Нужно открыть капот, а потом, после того как поставлю аккумулятор, проверить, заведется ли она.

Это было очевидно. Однако вместо того, чтобы меня успокоить, этот довод только усилил мое недоверие. Чего он, собственно, хотел? Проверить, заведется ли машина, или находилось ли тело Ольги в багажнике? Странно, он ни слова не сказал о ней в течение всего разговора. Однако он наверняка видел ее фотографию в газетах. Следовало ли принять его молчание за угрозу или за отсутствие интереса? Я не знал, что думать.

– Не волнуйтесь, – добавил он, – я займусь только аккумулятором, все что находится в машине, меня не касается.

На этот раз у меня больше не осталось сомнений, у него была какая-то задняя мысль. Но эта манера говорить намеками начинала выводить меня из себя. С этим типом невозможно ни в чем быть уверенным. Действительно ли он подошел к Май Ли, чтобы обменять деньги? В самом ли деле хотел помочь мне поменять аккумулятор? В конце концов, чтобы узнать это, следовало принять его предложение. Во всяком случае, он справится с этим лучше, чем я. И потом, чем я рискую, если буду там, чтобы присмотреть за ним? Не собирался же он открывать багажник в моем присутствии или заставлять меня это сделать.

– Договорились, – ответил я, – встретимся рядом с машиной сегодня в восемь часов. Я принесу аккумулятор и все необходимые инструменты. Вы сможете спокойно этим заняться, а я вам помогу, если понадобится. Это вас устроит?

– Никаких проблем, шеф, – сказал он, поднося палец к своему колпаку Деда Мороза, – можете на меня рассчитывать.

На этом я распрощался с ним до вечера.

Вернувшись к себе, я обнаружил привычную почту: реклама, предложения подписаться на журналы, посвященные психоанализу, счета, письмо из Государственного казначейства и еще одно из Коллегии врачей, напоминающее, что я не оплатил свой членский взнос. На автоответчике было сообщение от Флоранс «Чикаго – чудесный город, – говорила она. – Люди очаровательные, а психоаналитики – такие же олухи, как и у нас. Короче говоря, все хорошо. Я возвращаюсь в следующий понедельник, и мы сможем поужинать в среду в «Гран-кафе Капуцинов», как обычно. А пока желаю тебе хорошо провести выходные с Мэтью».