Текст книги "Месье, сделайте мне больно"
Автор книги: Жан-Пьер Гаттеньо
Жанр: Современные детективы, Детективы
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
Был час ночи, когда я припарковался перед входом Пер-Лашез на улице Упокоения. Здесь царил глубокий покой, только фонарь освещал надгробия, возвышавшиеся над стенами кладбища. Некоторые напоминали миниатюрные резиденции или кукольные домики, выстроенные по размеру тел, которые приютили.
Я подошел к маленькой металлической двери слева от входа, предназначенного для проезда машин, сунул отмычку Ювелира в засов и не без труда открыл его. Затем вернулся к «Вольво», вытащил Ольгу из покореженного багажника и положил на заснеженное шоссе. Я с трудом ее узнавал. За четыре дня ее черты приобрели новое выражение, на которое я не смог смотреть без ужаса, как если бы, погрузившись в себя, она позволила проявиться на своем лице страху смерти, с которой она так безуспешно боролась. Ее широко открытые глаза были устремлены на меня, кончик черного языка лежал на губах и напоминал кусок гнилого дерева, вбитого ей в рот. Было слишком поздно, чтобы придать ее лицу ту безмятежность, которая придает усопшим некоторое благородство. Я удовлетворился тем, что немного привел в порядок ее волосы и застегнул пиджак костюма. Но жестокость, которой она подверглась, подобно бесчестью, оставила на ней свой след. Я испытывал от этого неловкость. Смерть была частным делом личности. Оставляя ее такой, какой она настигла эту женщину, не исправив уродливую маску, которую она ей навязала, я чувствовал, что видел что-то меня не касающееся, что я проник, хоть и был психоаналитиком, на запрещенную территорию. И глядя на этот труп, который выставлял напоказ стигматы своей бесчестной смерти, я одновременно ощущал жалость и отвращение.
Однако я не задержался на этом зрелище, взял чехол и положил в него тело Ольги вместе с ее трофеями из Бернштейна – пудреницами от «Ван Клиф и Арпель» и часами «Картье», «Бом» и «Мерсье» и двумя «Ролексами». Как бы она их ни получила, это было данью уважения, единственным, что я еще мог для нее сделать – похоронить ее вместе с ними. Я вспомнил о двадцати тысячах франков, которые убрал в ящик письменного стола. Может, стоило положить и их, но об этом надо было подумать раньше. Оставались меховое пальто и сумочка, которые не поместились в чехол. Я сложил их за оградой кладбища вместе с ломом. Потом вернулся за Ольгой, пристроил ее на плече, как накануне, чтобы отнести в машину, вернулся на кладбище и закрыл за собой дверцу.
Эта часть кладбища была мне знакома. Я уже приходил сюда, чтобы показать иностранным коллегам, большей частью американцам, могилу Джима Моррисона, как воспоминание о безвозвратно ушедшей молодости. Ворота на улице Упокоения были ближайшим входом. От Консервации дорога шла вверх по авеню Казимир-Перье до аллеи Серре, потом сворачивала на аллею Мезон, которая выходила к шестому участку, где был погребен лидер группы Doors. Во время одной из таких экскурсий я заметил недалеко оттуда могилу какого-то Сергея Прево. Меня поразило противоречие между русским именем и французской фамилией, такой же банально французской, как и моя. «Мишель Дюран? – сыронизировала однажды Ольга, – фамилия, которая трудно запоминается и легко забывается». Такое же противоречие существовало между Ольгой и ее фамилией, что казалось странным совпадением.
Хотя могила находилась немного далеко от входа, я подумал, что она – идеальное место, где бы я мог спрятать свою пациентку. Могила, затерянная среди могил, кто ее заметит? Тем более что могила Сергея Прево относилась – это можно было прочесть на камне, источенном временем, – к 1957 году, и была в таком запустении, что становилось ясно: с тех пор в ней больше никого не хоронили. То ли не было места, то ли Сергей Прево был последним в своем поколении. Поскольку эта гипотеза меня устраивала, я склонялся к ней. В любом случае, скоро я это выясню.
Я положил Ольгу на плечо, зажег фонарь и пошел по авеню Казимир-Перье. За оставшимися вещами: пальто, сумочкой и ломом – я собирался вернуться позже. Я почти ничего не видел в темноте, казалось, что огромный город мертвых сомкнулся надо мной и молчаливые и мрачные стены сопровождают каждый мой шаг.
Электрический фонарь пробивал эту тьму, то тут, то там освещая невероятные развалины гробниц: от внушительных мавзолеев до могил поскромнее с надгробиями в виде бидонвилей или небольших пригородных домиков. Все общественные классы сосуществовали здесь в своего рода гробовом бесчинстве. Словно свалка посмертных неврозов. Чувствительность смешивалась с безумной манией величия, как в случае с гигантским мавзолеем, вздыбленным в самой респектабельной части кладбища и получившим прозвище «великий пенис». Готика соседствовала с рококо или с ампиром, любимом нуворишами, а то и с бесстилием, украшенным барельефами или какими-нибудь извращениями вроде бесчисленных «лежащих». Рядом с различного размера более или менее верными копиями обелисков с площади Согласия или Луксора, сооружениями со статуями и колоннадами, построенными по образцу Пантеона, часовнями, над которыми возвышались кресты разной формы, на большом расстоянии друг от друга стояли огромные бетонные кубы, подобия бункеров стран Восточной Европы или доходных домов с умеренной квартирной платой в пригороде Курневь.[22]22
Курневь (Coumeuve) – административный центр департамента Сен-Сен-Дени (Seine-Saint-Denis) на северо-востоке Парижа.
[Закрыть]
Несли ли они ответственность за то, как выглядели их могилы, или нет, мертвые отождествлялись с ними, с их застывшим нарциссизмом. Власть имущие подавляли остальных, простые люди молчали. В противоположность им, безумие, руководившее поступками Ювелиpa, было как глоток свежего воздуха. Он искал, как сам говорил, под зашитой какой-нибудь могилы или склепа быстрых слияний с мужчинами, которые часто появлялись на аллеях Шевр или Драгон, – головорезами ширинки, по его выражению. Странное пристрастие, неизбежно предрекающее позор, который привел его ко мне на кушетку. Вероятно, эти кладбищенские любовные связи привлекали равным образом и гетеросексуалов, тем, что бросали вызов смерти. Вызов, который постоянно возбуждал Ольгу, пока не привел к гибели. Я видел в нем также попытку захвата этих мест жизнью, в самом непосредственном ее проявлении – в сексе. Возможно, это был способ объявить, что не все еще утеряно безвозвратно.
Внезапно, при входе на аллею Мезон я услышал странный шум, однако не смог определить ни его природу, ни источник. Он был похож на тихое пение или молитву, которую шептал ангельский голос, что-то похожее на бесконечно повторяющуюся литанию. Потом пение прекратилось, тишина и темнота вновь окружили меня. Может, я бредил? Ходили самые нелепые слухи о ночных церемониях на Пер-Лашез. Однако они не имели отношения к беспутству Ювелира. Говорили также об оргиях, черных мессах, оккультных сеансах, проводившихся в некоторых склепах и гигантских мавзолеях, возвышавшихся над кладбищем, вроде того, что над могилой Алана Кардека – мага предыдущего столетия, мистицизм которого всегда привлекал последователей, или над могилой Джима Моррисона. Но в такой холод было бы уж слишком предаваться вакханалиям. Вероятно, у меня разыгралось воображение. Я немного подождал, все было спокойно, и я продолжил путь по аллее Мезон.
Я даже не предполагал, что подъем окажется настолько крутым. Если сравнить, то переход через авеню Трюден предыдущей ночью походил на «легкую прогулку». Уклон, который мешал снегу улечься, делал лед опасным. Взобраться на тобогган[23]23
Крутая горка (вид аттракциона).
[Закрыть] было бы и то проще. Если бы не надгробия, за которые я хватался в последний момент, я уже не раз скатился бы вниз. Однажды я ударился об одно из них с такой силой, что чуть было не выпустил их рук фонарь и Ольгу. Так что мне понадобилась целая вечность, чтобы добраться до вершины холма, над которым возвышался мавзолей герцога де Плезанс. Там я положил свою ношу на снег. Я был изнурен, острая боль жгла мое правое колено. Брюки, разорванные в этом месте, позволяли увидеть рану, которую я, должно быть, получил при падении. Я приложил к ней носовой платок и прислонился спиной к мавзолею, чтобы восстановить силы. Этот памятник был совершенной иллюстрацией вопроса: «Ты меня видел в моей прекрасной могиле?» Высшее должностное лицо Первой империи, Шарль Франсуа Лебран, герцог де Плезанс, чванливо выставлял напоказ свой успех Его гробница напомнила мне частный особняк Макса. На деньги своих кредиторов он мог бы построить себе такую же. Эта мысль вернула меня к Ольге, я взвалил ее на плечо и двинулся в путь.
Вскоре я достиг места погребения Сергея Прево. Оно находилось рядом с могилой, над которой возвышался барельеф, изображавший мужчину и женщину с собакой. Я оставил Ольгу и пошел обратно за вещами, оставленными у входа на кладбище. Среди них не было ничего громоздкого, и дорога показалась мне более легкой.
Я был уже на середине аллеи Мезон, когда неожиданно снова услышал литанию. На этот раз она доходила отчетливо и состояла из одного английского слова, которое медленно напевал тихий голос Waiting, waiting, waiting, waiting.[24]24
Жду, жду, жду, жду (англ).
[Закрыть] Затем следовало окончание в немного колеблющихся музыкальных фразах, прерываемых повторением одного и того же тона на бас-гитаре, ритм которого одновременно нарушал и продолжал молитву: Watting for you to come along – waiting for you to bear my song.[25]25
Жду, когда ты придешь – жду, когда ты услышишь мою песнь (англ.).
[Закрыть] Я узнал Джима Моррисона, поющего Waiting for the sun.[26]26
«В ожидании солнца», название одной из песен Джима Моррисона.
[Закрыть] Его голос доносился с шестого участка, находившегося совсем рядом с тем местом, где я собирался похоронить Ольгу. Я остановился, не слишком понимая, что делать. Громкость постепенно увеличивалась, оглушительные аккорды громыхали по всему кладбищу и тревожили его покой. По слухам, собрания вокруг могилы Джима Моррисона проходили достаточно часто. По утрам на его могиле и ближайших к ней находили остатки ночных праздников: граффити, пустые бутылки, использованные шприцы, окурки папирос с марихуаной, – но я не думал, что это будет происходить в такой холод. Сколько же их было, что зимняя суровость не охладила их пыл? Время от времени возникал похожий на блуждающие огоньки или мерцающее свечение, мелькающее по надгробиям, свет электрических ламп, освещавших тени, которые танцевали под музыку. Темнота, само место, этот свет, оглушающий звук басов, противоположный эфирным звукам оргии, – все способствовало тому, чтобы придать этим теням грандиозный и фантастический колорит. Мне казалось, я присутствую на каком-то гигантском шабаше.
Моим первым движением было повернуть назад, но мне удалось убедить себя в том, что даже если меня увидят, то не обратят внимание. Единственный риск состоял в том, чтобы эта шумиха не привлекла возможных сторожей. Вред, наносимый фанатами Джима Моррисона – один из них даже унес с собой скульптуру, изображавшую певца, – привел к тому, что за кладбищем стали строго надзирать. Если так было и этой ночью, мне следовало поторопиться.
Не теряя времени, я направился к месту погребения Сергея Прево. Тщательно осмотрел его и в конце концов обнаружил между бордюром, окружавшим могилу, и каменным надгробьем щель, в которую просунул лом. Я изо всех сил надавил. Камень удерживался в том же положении только благодаря своему весу, он сдвинулся сантиметров на тридцать, – это первое, чего я добился. Концерт Джима Моррисона на соседнем участке был в полном разгаре. Я слышал его голос так, словно он находился у меня за спиной. Надо полагать, Waiting for the sun была любимой песней его поклонников, так как без конца раздавались фразы, прерываемые звуками бас-гитары.
Эта музыка действовала на меня успокаивающе Она заставила меня забыть о мрачном характере моей работы, как если бы Джим Моррисон был там, чтобы помочь мне! Это напомнило мне соседку, которая пела церковный гимн, пока я пытался реанимировать Ольгу. У меня не получилось, однако ее пение придало моим жестам необходимую ритмичность.
Камень сдвинулся еще сантиметров на десять, потом замер на месте. Невозможно было сдвинуть его больше. Трудность заключалась в отсутствии опоры. Когда я толкал плиту в одном направлении, мои ноги скользили в другом, и я оказывался чуть ли не распластанным на снегу. Я уперся в могилу пары с собакой, но расстояние между двумя надгробиями заставило меня сильно отклониться в сторону, это отразилось на силе толчка, и я потерял в мощности то, что выиграл в опоре. Ценой многих усилий мне, однако, удалось еще немного сдвинуть камень. Внутри могилы оставалось достаточно места для Ольги. То, что нужно. Моя пациентка могла совершенно спокойно покоиться там – ее не побеспокоят, чтобы положить новый гроб. Следовало только еще немного расширить отверстие. Надавив слишком сильно, я рисковал опрокинуть камень в снег. Учитывая его вес, мне не удалось бы поставить его на место. Поэтому следовало двигать его сантиметр за сантиметром, следя за тем, чтобы он оставался в равновесии на бордюре, окружавшем могилу.
Внезапно плита поднялась почти вертикально и рухнула по другую сторону могилы. Некоторое время я бессмысленно смотрел на этот разгром. Снег смягчил удар, и камень не разбился. Он все еще опирался на свой цоколь. Я попытался приподнять его с помощью лома, одновременно надавливая на его переднюю часть, чтобы поставить его на место, но каждый раз он снова падал в снег. После нескольких неудачных попыток меня охватило отчаяние, как в тот вечер, когда я напрасно пытался воскресить Ольгу. Все это время продолжалось музыкальное представление. Джим Моррисон перешел к великолепной композиции. Я слышал, как он энергично пел между двумя аккордами гармоники:
Призыв, который мог быть обращен ко мне. Если так дело пойдет и дальше, я рисковал провести ночь на кладбище. В ожидании, пока не найду решения, я положил Ольгу в могилу поверх гроба Сергея Прево вместе с пальто и сумочкой. Оставалось только закрыть ее, что представляло собой самую главную трудность. Я собирался приняться за работу, когда внезапно кто-то спросил:
– Друг, у тебя все в порядке?
В изумлении я выронил лом из рук. Не Герострат же преследовал меня до этого места! Но это был не его голос. Обернувшись, я увидел перед собой высокого нескладного типа. Словно он вылезал из гроба или готовился туда вернуться. Он был ужасно худым. Густая борода, скрывавшая половину лица, и волосы длинной до плеч делали его похожим на Христа. Я был поражен тем, как он был одет. Температура была на несколько градусов ниже нуля, однако на нем были только джинсы и белая шелковая рубашка с воротником жабо. Он смотрел на меня с улыбкой, его глаза так сильно блестели, что казались флуоресцирующими.
– У тебя все в порядке? – повторил он.
Не дожидаясь ответа, он подошел к могиле и, прежде чем я смог ему помешать, открыл чехол, в котором лежала Ольга. Я подумал, что, увидев ее, он примется вопить. Вместо этого он взял ее голову в руки и посмотрел ей прямо в глаза. В свете моего фонаря сцена отдавала сюрреализмом. Создавалось ощущение, словно Ольга показывала ему язык.
В этот момент Джим Моррисон запел:
Мужчина еще ниже склонился над Ольгой.
– Ashen lady, – пробормотал он, – Джим прав, ты бледная дама, пепельного цвета. Добро пожаловать, ибо ждали именно тебя. С тех пор как ты здесь, кладбище наполнено вибрациями. Ты в центре их, они исходят от тебя, они кружатся вокруг других могил и возвращаются назад, чтобы объединиться с музыкой. Тогда пение Джима поднимается до звезд и растворяется в Великом Космосе, который уничтожает различия. Мужчина – это женщина, смерть – это жизнь, ненависть – это любовь, война – это мир, пустота – это заполненное пространство. И наоборот. Ashen lady, это для тебя Джим поет Waiting for the sun. В ожидании солнца. Солнце – это ты, с твоей кожей пепельного цвета и огненными волосами. Когда смерть отрастит твои волосы, пусть они испустят лучи в Великий Космос, и ты спасешь город, как того хочет Джим. Два ваших голоса станут одним. Они станут душой этой музыки, а я инструментом, который ее исполнит.
– Это вы транслируете музыку? – спросил я, оторопев от подобных речей.
– Хорошо слышно, правда? – ответил он с гордостью. – Для Джима я взял все самое лучшее: систему XBS для усиления баса, с четырьмя постоянными программами, настоящий класс. Что до усилителей, я использовал динамики в пятьдесят ватт. Слышно до самого Колумбариума. Это не считая, что я как угодно могу использовать двухкассетную стереомагнитолу с функцией двойного автореверса или CD с программированием произвольного воспроизведения 36 треков, с функцией монтажа и синхронизатором. Ты мне скажешь, что нужно еще все это запустить, но в другой жизни я был диск-жокеем, это позволило мне без проблем перейти от программирования на дискотеке к программированию на кладбище. Проблема только в том, что здесь у меня нет подключения к электросети и как источник питания мне приходится использовать батарейки R20, которые нужно менять достаточно часто. Это немного надоедает, а так придраться не к чему, хорошая техника с двухлетней гарантией и с рассрочкой платежа на десять месяцев с картой FNAC.[30]30
FNAC – сеть мегамагазинов в Париже, в которых можно купить практически любую книгу или пластинку. Все прекрасно систематизировано. Здесь же продается фото– и видеоаппаратура, компьютеры, разнообразный софт, проявляют и печатают фотографии.
[Закрыть]
В другой жизни он скорее должен был работать представителем по продаже аппаратуры Хай-Фай или диск-жокеем в психиатрической больнице. Но это было неважно. Я показал ему на могилу Сергея Прево.
– Не могли бы вы мне помочь вернуть все на место?
– Ты прав, – сказал он вдохновенным голосом, – нужно закрыть. Только Джиму решать, когда откроются могилы. Я пойду снова поставлю Waiting for the sun. Это необходимо. Подожди меня, я на минуту, моя кассетная магнитола осталась у Джима. Поскольку я здесь один, мне самому приходиться запускать весь этот балаган.
Он исчез в темноте, и вскоре раздался голос певца, следующий ритму низких басовых тонов. Я воспользовался этим, чтобы закрыть чехол. Когда он вернулся, мы принялись за работу. Я крепко закрепил лом под плитой и приподнял ее, чтобы дать ему возможность ее подхватить. Он обладал силой, о которой трудно было догадаться из-за его чрезмерной худобы. Объединив усилия, нам удалось подвинуть плиту так, чтобы она встала на прежнее место. Подгонка не была безупречной, но, без серьезных причин заинтересоваться этим памятником, никто ничего не заметит.
Диск-жокей положил руки на могилу и погрузился в состояние глубокой медитации. Происшедшее поразило меня. Я привез Ольгу на кладбище не только для того, чтобы спрятать, но также, чтобы ее похоронить. По правде говоря, это было странное погребение. Вне законов и институтов. Не отмеченное ни в одной ведомости. Сугубо между нами. Как контракт, который связывает психоаналитика с пациентом. Об этом ли шла речь? На этом контракт подходил к завершению. Никого, кроме нас двоих. И в некоторой степени тех, кто сблизился с Ольгой или разделил с ней кушетку: профессоров, Математички, Семяизвергателя, который обменивался с ней взглядами, Депрессивного, пропускающего сеансы, возможно, Герострата, который хотел поехать сюда с нами, Макса и теперь вот диск-жокея. Они сопровождали это странное погребение воровки в могиле, которая ей не принадлежала. Можно ли было мечтать о более прекрасном конце?
Джим Моррисон закончил свою песню словами:
Лучше и не скажешь…
Снег медленно падал.
Вскоре он сотрет все следы моего пребывания. Я остался еще ненадолго, затем покинул кладбище, а диск-жокей так и не вышел из своего отрешенного состояния.
8
Сон не шел ко мне. Я ворочался в кровати, мне без конца чудился голос Джима Моррисона, поющий Waiting for the sun. Наконец мне удалось забыться, но вскоре меня разбудил телефон. Сначала мне показалось, что это звуки бас-гитары, и я открыл глаза, ожидая увидеть перед собой диск-жокея. Не сразу я понял, что нахожусь в своей постели, а не на кладбище и что это звонит телефон.
Слегка дрожащей рукой я снял трубку.
– Месье Дюран? – спросил незнакомый голос.
– Да.
– Это месье Лами из Европейского торгового банка. Звоню по поводу состояния вашего счета. Вы должны были получить наше письмо, но я предпочел поговорить с вами лично.
Я вспомнил о письме из банка, сообщающем мне о задолженности на сумму в двести пятьдесят тысяч франков. Но, как говорил диск-жокей, это было, вероятно, в прежней жизни.
– Вы не могли бы перезвонить в другой день? Сегодня суббота.
– Для вашего удобства наше отделение работает по субботам, месье Дюран. Могу я поговорить с вами? Это ненадолго.
– Давайте, – ответил я, смирившись.
– Вы должны двести сорок семь тысяч двести восемьдесят восемь франков и шестьдесят три сантима, – объявил он с интонацией карманного калькулятора. – Это происходит не в первый раз. Вам следовало бы погасить задолженность в кратчайшие сроки, в противном случае мы будем вынуждены завести дело во Французском банке, а тогда нам придется изъять у вас чековую книжку и кредитные карточки.
У меня возникло безумное желание бросить трубку. Меня никогда не оставят в покое с этими денежными проблемами. Еще Макс полагал, что я лишил Ольгу жизни, чтобы ее обворовать, Шапиро подозревал мое соучастие в убийстве по той же самой причине, а теперь этот тип приставал ко мне из-за задолженности.
– А не мог бы я получить отсрочку? – спросил я, пытаясь сохранить спокойствие. – В прошлый раз вы на это согласились, и все обошлось.
– Пойдут проценты, месье Дюран.
– Идет, – ответил я, торопясь покончить с этим, – две недели, хорошо?
– Неделя. Напишите нам по этому поводу, вместе с первым взносом это будет свидетельствовать о вашей готовности покрыть долг.
– Ладно, – согласился я.
– Сколько вы можете внести?
Я подумал о деньгах Ольги, лежащих в моем письменном столе. Теперь она была передо мной в долгу, за похороны и неприятности, которые мне причинила.
– Скажем, двадцать тысяч.
Он помолчал. Вероятно, хотел, чтобы я поверил, будто он раздумывает над моим предложением. Наконец, как если бы речь шла о подарке к Новому году, сказал:
– Это немного, но как первым взносом мы этим удовлетворимся. А там видно будет. Итак, мы ждем от вас письма, месье Дюран.
На этом он повесил трубку, не забыв пожелать мне приятных выходных.
Было слишком поздно, чтобы снова пытаться заснуть. Я принял душ и приготовил себе кофе, который собирался выпить в гостиной. После обеда у меня были пациенты: для удобства невротиков моя контора также работала по субботам. Затем до завтрашнего вечера я принимаю у себя Мэтью. Обычно мне нисколько не мешали ни пациенты, ни сын, которого я всегда был рад видеть. Но сегодня мне было необходимо разобраться в своем положении, узнать, как обстоят дела с Ольгой. Конечно, у меня дома не осталось никаких следов ее, и я сильно сомневался, что Шапиро сможет раскрыть, что произошло. За исключением предположений, против меня у него было только свидетельство Май Ли. Как он мог его использовать? Доказать, что Ольга была моей любовницей? Это противно психоаналитической этике, но не преступление. К тому же не доказывало моего соучастия в убийстве Макса. Оставались Герострат и диск-жокей. Но я не думал, что они могут угрожать мне. Хотя первый и собирался меня шантажировать, в этом я был уверен. Что до второго, он был полностью во власти мистического безумия, и я плохо представлял себе, как он расскажет полиции, что помог мне похоронить Ольгу. Тем не менее дело не раскрыто. Загадка убийства моей пациентки оставалась. События последних дней показали мне, что ответ придет не от Шапиро. И не от Злибовика. Я должен был встретиться с ним в понедельник, но не был убежден, что этот сеанс поможет мне больше, чем предыдущие. Может, стоило смириться с мыслью, что правда недоступна? Возможно, и так, но я совершенно не чувствовал, что меня бы это устроило. В глубине души я не был уверен, что для меня все закончилось. Только я не знал, откуда будет нанесен следующий удар.
Вторая половина дня прошла почти нормально. Один за другими пациенты вытягивались на кушетке, и я слушал их, насколько мне позволяло мое состояние.
Ближе к вечеру я принял Математичку.
Прежде чем войти, она подчеркнуто остановилась. Может, боялась призраков предыдущего сеанса? Однако ее промедление длилось недолго. Она повесила пальто на вешалку и с решительным видом вытянулась на кушетке. Меня это удивило: обычно она брала вещи с собой, включая портфель, который она таскала, даже если у нее не было уроков.
Я ожидал, что, как только уляжется, она начнет упрекать меня за отсутствие в четверг. Вместо этого я услышал, как она пробормотала:
– Я не могу сопротивляться, меня влечет жестокость…
Я почувствовал, что волосы у меня на голове зашевелились.
– Что вы говорите?
Она повернулась ко мне, бросила на меня удивленный взгляд, потом вновь вернулась в свою обычную позу.
– Я совершила ужасную жестокость.
Она замолчала со значением, затем продолжила:
– Это случилось после контрольной работы. Один ученик забыл у себя на парте часы. Они часто снимают их во время опросов. Думают, что, положив часы перед собой, смогут лучше распорядиться временем. Он забыл их, когда уходил. Я хотела ему сказать, но он был уже далеко. Знаете, стоит закончить урок, и они не задерживаются. Короче говоря, прежде чем я увидела их на парте, класс уже был пуст. Никто, кроме меня, их не заметил. Конечно, следовало бы отнести часы в администрацию, чтобы их вернули ученику. Так обычно поступают в подобном случае. Но я оставила их себе. Стоимость часов не имела никакого значения. Такие можно купить где угодно за сто или двести франков. Дело было не в этом Шариковую ручку я бы вернула, но здесь был другой случай. Оставляя эти часы себе, я совершала кражу. Именно это меня привлекало. Учитель ворует у ученика – это необычный поступок, очень жестокий, прежде всего по отношению к ученику, но также и к коллегам, лицею и даже профессии. Я одновременно расправлялась со всем этим и с самой собой. Эта жестокость казалась мне восхитительной, я не смогла ей сопротивляться. Я поражена, что действовала подобным образом.
Я тоже. То, что она только что рассказала, меня ошеломило.
– Что на вас нашло?
– Это трудно объяснить… В прошлый понедельник у вас в кабинете была странная атмосфера, вы выглядели так, словно чувствовали себя не в своей тарелке. Когда я легла на кушетку, у меня возникло ощущение опасности, как если бы кто-то хотел заманить меня к себе, чтобы погубить. У меня было лишь одно желание – сбежать как можно скорее. Но тот, под кушеткой, продолжал меня преследовать. Я слышала голос, который говорил безумные вещи, пытался убедить меня, что жестокость – это лучшее из всего, что могло со мной произойти, и, чтобы проверить это, я должна уступить своим порывам. Невозможно было избавиться от него, он был повсюду, во время занятий с учениками, и в учительской с коллегами. Один раз я даже подумала, что это директор лицея дает мне советы. Понимаете, причиной всему тот ужасный сеанс. Я хотела поговорить с вами об этом в четверг, но вас не было. Никогда еще вы не отказывались меня принять. Но в тот день вы меня покинули, отдали во власть голоса, который не давал мне покоя. Вот почему я украла эти часы. Я тут же почувствовала себя лучше. Голос был прав: нужно делать то, что хочешь, даже если это нехорошо. Это было необычайное ощущение… высвобождения. Никогда раньше я не чувствовала себя подобным образом. Достаточно было украсть у ученика пустяковые часы. Странный поступок, правда? Я сказала себе, что наконец нашла свой путь, стала воровкой и не испытывала от этого никакого стыда.
Когда я слушал ее рассказ, у меня возникло ощущение, что я вновь встретился с Ольгой. Конечно, это пока был не «Жагер-ЛеКультр» из розового золота, но, возможно, мы были недалеки от этого.
– Вы еще можете вернуть часы, – предложил я.
– Но вы не поняли! – воскликнула она. – У меня нет никакого желания. Если бы вы знали, какое счастье я испытала, совершая этот поступок. И вы хотите, чтобы я себя его лишила? После того как я взяла их, у меня был урок у второкурсников, в особенно тяжелом классе. Вы, должно быть, слышали о таких учениках: они считают, что им все позволено, без конца вас перебивают, встают, чтобы пойти поговорить в другой конец класса, единственное удовольствие для них – заставить учителя потерять голову. Так вот, у меня, видимо, был такой счастливый и уверенный вид, что они даже не попытались поднять шум, на этот раз занятие прошло нормально. Вы понимаете, мне потребовалось обворовать ученика, чтобы я наконец смогла заставить класс меня уважать.
Неужели она планировала заняться карьерой педагогини-преступницы?
Я задал ей этот вопрос.
Она рассмеялась:
– Честно говоря, не знаю. Сегодня утром в лицее я облазала карманы коллег, чтобы посмотреть, что это даст. О, я немного украла, это не состоятельные люди, кроме одного – у него в портфеле была тысяча франков, у других были только шариковые ручки и немного мелочи. Но это многообещающее начала. До того, как стану профессионалкой, я собираюсь набить руку на учениках и коллегах. Это мне кажется более логичным. Еще кабинет директора лицея, в который я заберусь. Мне хорошо знакомо расположение помещений, сейф находится в шкафу, там он хранит наличные деньги для текущих расходов лицея. Ключи лежат в ящике его письменного стола. Я это давно заметила. Бессознательно, но я об этом уже думала. И это стоит того, чтобы рискнуть. Я размышляла об этом, когда вела урок у второкурсников. Говорила себе, что надо будет действовать в конце дня, после шести, когда секретарь уйдет, а директор будет на педсовете. Он только тем и занимается, поскольку сейчас конец года. Единственная трудность – это взломать дверь его кабинета.
«Возможно, с помощью лома», – подумал я.
– Мне не понадобится серьезное оборудование, – заметила она, как если бы прочитала мои мысли. – Это не бронированная дверь. Будет достаточно ножниц или металлической линейки. Я отберу их у какого-нибудь ученика. Как только окажусь в кабинете, все пойдет как по маслу. Если мне это удастся, я почувствую себя более уверенно и смогу попытать счастья в магазинах.
Настоящий план карьеры. Что меня удивляло, так это ее спокойствие. Она уверенно смотрела в будущее. Не знаю почему, я думал о Семяизвергателе. Герострат сообщил мне, что он постарался ее утешить, когда меня не было в прошлый четверг. Я находил любопытным, что она мне об этом не рассказала. Но не мне было затрагивать эту тему.
– Хорошо, мадам, – сказал я, вставая.
Она тоже встала. Быстрым жестом я отбросил волосы назад, пока она стаскивала пальто с вешалки. Она протянула мне триста франков.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
