Текст книги "Эпопея «Нормандии – Неман»"

7
Прораб на стройке в Камеруне

На борту «Пеннланда», направляющегося к Фритауну, царит уныние. Теплоход приспустил флаг в память о моряках, погибших на сторожевом корабле «Майор Дюбок». Облокотившись на леерное ограждение, мы с печалью наблюдаем, как экипаж «Дюбока», подошедшего совсем близко к «Пеннланду», воздает последние почести своим мертвым товарищам. Останки, завернутые в белую парусину, утяжеленную чугунными брусками, погружают в море. С борта «Дюбока» гремит прощальный салют. Одному из погибших под обстрелом вишистской артиллерии, старшему матросу Луи Рудену, было всего восемнадцать. Он участвовал в Норвежской кампании на сторожевом корабле «Аннамит». И в восемнадцать лет был расстрелян французскими орудиями.

Нам слишком грустно в этот день, 24 сентября 1940 года, об игре в карты не идет и речи. Мы задаемся вопросом, чем закончится наша одиссея после поражения в Дакаре. Меланхолия, смешанная с ностальгией, порождает самые безумные прожекты. Один из нас, Жан де Тюизи, даже предлагает высадиться на каком-нибудь островке в Тихом океане и объявить его Новой Францией. Он уже в красках представляет себе идиллическую картину: прекрасные туземки ждут нас на берегу под кокосовыми пальмами, пока мы в лазурных бухтах ловим лангуст и омаров. «А что? Есть же ведь Новая Шотландия, Новая Зеландия, Новая Каледония…»

Вместо туземок и лазурных бухт у нас мутная акватория Фритауна, куда мы входим 26 сентября в удушающей жаре. Под конец дня де Голль снова поднимается на борт «Пеннланда», на сей раз чтобы сообщить о присоединении к «Свободной Франции» трех колоний – Чада, Камеруна и Убанги. Камерун для нас особенно важен, поясняет генерал, потому что мы получим доступ к маленькому порту Дуала, сможем выгрузить там самолеты, собрать их и перебазироваться в Чад, чтобы оттуда атаковать итальянские оазисы на юге Ливии.

Это первая хорошая новость после перемирия, и она приходит не одна: через двадцать восемь часов, проведенных на борту, все военные на «Пеннланде» получают увольнительную на берег на целых три дня. И хотя Фритаун с его обветшалыми домишками и грязными улочками кажется не слишком привлекательным местечком, я радуюсь свободному времени на суше. Мы с товарищами пользуемся увольнительной, чтобы посидеть за бутылкой виски в каких-нибудь нешумных заведениях.

С началом октября экспедиционный корпус покидает Фритаун и направляется к Камеруну, стараясь держаться подальше от Кот-д’Ивуара, Дагомеи и Того – колоний, остающихся под контролем правительства Виши.

Утром 7 октября с теплохода уже видна гора Камерун, чья вершина возносится на четыре с лишним тысячи метров. На следующий день мы пересаживаемся в десантные баржи и плывем по нескончаемому эстуарию реки Вури до Дуалы, камерунского порта. Высадка происходит на закате.

Впервые с тех пор, как мы покинули Сен-Жан-де-Люз три месяца назад, моя нога снова ступает на французскую землю.

Дуала, в отличие от Фритауна, сразу вызывает у нас симпатию – это чистенький, ухоженный городок, дома здесь тонут в зелени кокосовых пальм, да и местное население встречает нас куда теплее, чем жители британской колонии.

Энгольда, Стэнхоупа и меня разместили в бунгало на территории религиозной миссии. А на следующий день после нашего прибытия в тихом порту закипела бурная деятельность, какой здесь, наверное, давно уже не видывали. Неподалеку от пришвартованных борт к борту трех сторожевых кораблей началась выгрузка оборудования. Огромные контейнеры весом по две тонны с деталями наших самолетов при помощи лебедок переправили с грузовых судов на берег, поместили на прицепы грузовых машин и отвезли на небольшое, заросшее травой летное поле без ангаров.

Там, на нестерпимой экваториальной жаре, наш техперсонал взялся за сборку двадцати аппаратов, которые должны были составить костяк Свободных французских военно-воздушных сил. Монтаж производился по системе «Д»[15]15
  Система «Д» у французов – решение задачи на основе импровизации и мозгового штурма.


[Закрыть], милой сердцу каждого француза. У механиков не было ни технических инструкций, ни подходящих инструментов, и они являли чудеса смекалки, придавая надлежащую форму 6-тонным средним бомбардировщикам марки «Бленхейм» и легким «лизандерам» – одномоторным самолетам, которые могли нести небольшой груз авиабомб малого калибра.

Тем временем мы при содействии местных стрелков разгружаем контейнеры, помогаем механикам монтировать аппараты, подкрашиваем трехцветные кокарды и лотарингские кресты на крыльях и фюзеляжах. И так с утра до вечера под неусыпным надзором майора Лионеля де Мармье – он, как опытный дирижер, задает темп и добивается стройного звучания всей этой симфонии, которая без него превратилась бы в жуткую какофонию по причине разнородного состава оркестра и причудливой партитуры.

Коренастый майор в колониальном шлеме, белой рубашке и бермудах цвета хаки мечется между портом и летным полем, орет на одних, хвалит других, и при этом всем и каждому внушает огромное уважение своей неуемной энергией и лидерскими качествами.

Вдохновленные таким командиром, мы удваиваем усилия – и первый из собранных самолетов, «лизандер», поднимается в воздух, вызывая у нас бурю эмоций. Мы все бросаем работу, глядя, как аппарат постепенно набирает скорость и отрывается от заросшей травой взлетной полосы. Всех переполняет радость – мы присутствуем при возрождении французской воздушной армии.

К 20 октября авиаподразделение уже было готово к боевым действиям. Поскольку первой целью командование избрало Габон, нам требовалась авиабаза, расположенная южнее Дуалы, чтобы расширить область полетов.

Однажды майор де Мармье вызвал к себе молодого сержанта – меня.

– Ла Пуап, как вы относитесь к тому, чтобы отправиться в Криби по соседству с Пуэнт-Нуаром и обустроить там аэродром?

Я давно уже маялся бездельем, поэтому согласился без колебаний.

И вот я в Криби, единственный белый среди двух сотен африканцев, принадлежащих к двум разным этническим группам. Им очень мало платят, к тому же раскаленный солнцем воздух всех делает раздражительными, и они проводят время в перебранках и потасовках, вместо того чтобы работать землекопами для армии голлистов.

Но мне довольно быстро удается завоевать их доверие, и проект взлетно-посадочной полосы у нас воплощается в жизнь гораздо раньше намеченного майором де Мармье срока. В итоге я вызываю его по рации и с удовольствием оповещаю:

– Можете прилететь на «лизандере» и зайти на посадку прямо на…

Не дослушав, майор де Мармье запрыгивает в самолет и взмывает в небо над Дуалой, а приземлившись на моем аэродроме, не может скрыть изумления.

– Как вам удалось?! – бросается он ко мне с вопросом, едва выскочив из кабины.

Я, счастливый, как мальчишка, у которого получилась какая-нибудь шалость, отвечаю с улыбкой от уха до уха:

– Эти парни умеют работать. Главное – найти к ним подход. Они все сделали за неделю.

Донельзя довольный майор де Мармье, от души поздравив меня с выполненным поручением, отправился проводить генеральную проверку, потому что эта авиабаза была чрезвычайно важна для продолжения кампании. Узкая 600-метровая травяная полоса, проложенная между высоченными деревьями, являла собой самый примитивный в мире аэродром, состряпанный на скорую руку, но он давал нам возможность начать воздушные операции над Габоном. Эта колония, еще не присоединившаяся к «Свободной Франции», представляла угрозу для голлистов, продвигавшихся к Чаду в погоне за итальянцами. Де Голль не мог позволить флоту Виши оккупировать обширный рейд Либревиля, поскольку оттуда морские силы, верные маршалу Петену, легко могли блокировать порт Дуала, жизненно важный для снабжения наших войск.

Вишистская пропаганда против «свободных французов» по-прежнему не знала удержу. Однажды вечером Альбер Литольф услышал по радио Дакара о вынесенном ему заочно смертном приговоре. Но разумеется, его это не обескуражило. В свои двадцать девять этот вогезец, член группы высшего пилотажа в Этампе, уже был признанным асом. В дальнейшем он отличился во время Французской кампании, сбив шесть вражеских самолетов. 25 июня 1940 года, когда вступило в силу перемирие, он ранним утром вылетел с авиабазы Тулуза-Франказаль вместе с двумя сослуживцами – младшим лейтенантом Фейра и старшим сержантом Муленом, и в тот же день три истребителя «Девуатин-520» приземлились в окрестностях Портсмута.

В один прекрасный день, озверев от оскорблений, непрерывно звучавших по радио коллаборационистов, Жан де Панж вышел в сад, где стояла антенна, и прицельным выстрелом из револьвера вдребезги разнес радиоприемник, так что лампы разлетелись на тысячу осколков.

Два года спустя мы снова встретимся с Литольфом и де Панжем в СССР.

Помимо обязанностей пулеметчика, мне поручено вести журнал наблюдений разведывательной авиагруппы. На борту «лизандера» я участвую в многочисленных военных миссиях над Либревилем и Порт-Жантилем в Габоне, а также над Браззавилем в Конго.

Либревиль капитулирует перед голлистскими войсками под командованием полковника Леклерка в ночь с 9-го на 10 ноября после очередных братоубийственных боев, которые стоили голлистам первых потерь среди летчиков. Но габонская операция еще не закончена, остается Порт-Жантиль в 170 километрах к югу от Либревиля. Войска вишистов могут высадиться там и ударить нам в тыл.

Порт-Жантиль присоединится к нам без единого выстрела благодаря лейтенанту Эзанно, чья храбрость войдет в легенды.

Тринадцатого ноября он вдвоем с наблюдателем Марселем Сандре самовольно вылетел на разведку в окрестности города, чтобы оценить его обороноспособность. Посадку они совершили в нескольких километрах от Порт-Жантиля на территории партизан «Свободной Франции», и Эзанно попросил проводить их с Сандре в резиденцию мэра. Когда стрелковый взвод вишистов попытался преградить им дорогу, Эзанно заявил, что город уже в руках голлистов и стрелки теперь под его командованием. Оказавшись в ратуше, он запер мэра в кабинете, а Марсель Сандре тем временем поднял знамя с лотарингским крестом рядом с французским флагом. На обратном пути к самолету им навстречу попалась военная машина. Выхватив пистолеты, Эзанно и Сандре потребовали, чтобы один из пассажиров вышел из кабины.

На этот ультиматум откликнулся капитан колониальной пехоты и, выскочив на дорогу, набросился на «свободных французов» с обвинениями:

– Банда мерзавцев! Вы разбомбили Либревиль, а у меня там жена с двумя детьми! Я даже не знаю, живы ли они!

– Среди гражданских в Либревиле не было ни одной жертвы, – сказал Эзанно.

Его слова тотчас разрядили обстановку, и двое летчиков в сопровождении капитана колониального корпуса спокойно добрались до дикого поля, на котором оставили свой «лизандер». По пути Эзанно предложил вишисту написать весточку жене и обязался передать ему ответ на следующий день, ранним утром. Он дал слово офицера, что выполнит обещание, но взамен попросил капитана, хранившего верность маршалу Петену, не открывать огонь по войскам голлистов. Капитан согласился.

В Либревилле «лизандер» приземлился поздней ночью – на посадку пришлось заходить при свете фар двух грузовиков. Обоим летчикам было приказано явиться в губернаторскую резиденцию, где Леклерк устроил им выволочку. Нимало не смутившись, Эзанно доложил полковнику о своих приключениях и добавил, что теперь можно не сомневаться: никакой стрельбы завтра в Порт-Жантиле не будет.

Леклерк результаты проделанной работы оценил, однако это не помешало ему назначить обоим летчикам по пятнадцать суток строгого ареста за самоуправство, и он уже собирался немедленно привести приговор в исполнение, но Эзанно принялся возражать, объяснил, что должен сдержать данное капитану колониального корпуса обещание, и в конце концов ему удалось убедить полковника отложить наказание. Тот даже предоставил в распоряжение летчиков собственный автомобиль, чтобы они смогли побыстрее добраться к жене вишистского офицера.

На следующее утро Эзанно вернулся в Либревиль с письмом, доказавшим вишисту, что его семья жива и здорова.

У Ива Эзанно и Марселя Сандре все получилось. Благодаря им Порт-Жантиль примкнул к «Свободной Франции», и при этом не было пролито ни единой капли крови. Отныне все французские колонии в Экваториальной Африке принадлежали к стану голлистов.

И в качестве примера тому, что вовремя проявленное самоуправство не мешает блестящей военной карьере, добавим, что лейтенант Эзанно после войны дослужился до генерала.

8
Памяти моего отца

В середине ноября летчиков-истребителей из экспедиционного корпуса отозвали в Англию. Мы прощаемся с нашими товарищами из бомбардировочного авиаполка, в том числе с Жаном де Панжем. В ближайшие недели им в Африке предстоит участвовать в победоносной кампании Леклерка, которая ознаменуется взятием итальянского оазиса и форта Куфра.

Почти через три месяца после отплытия из Ливерпуля «Пеннланд» берет курс на Великобританию с заходом в порты Лагос в Нигерии, Аккру и Такоради в Гане и Фритаун в Сьерра-Леоне. Долгое плавание становится еще более утомительным из-за разбушевавшихся штормов и угрозы со стороны немецких подлодок – чтобы разминуться с ними, теплоход вынужден идти зигзагом.

Несмотря на приступы морской болезни, мы наравне со всем экипажем несем вахту. Закутавшись в duffle-coat[16]16
  Короткий плащ с капюшоном (англ.).


[Закрыть], который худо-бедно спасает от соленых брызг, я часами стою на крыле мостика, высматривая что-нибудь подозрительное в расходившихся волнах.

В Бискайском заливе мы становимся очевидцами печального зрелища: среди обломков снастей и пятен мазута на воде покачиваются раздутые трупы моряков в черных непромокаемых плащах – команда уничтоженного немецкой торпедой корабля.

В конце 1940 года, снова ступив на британскую землю, мы уже не готовы и дальше взращивать в себе главную, по мнению англичан, добродетель – терпение. Выясняется, что в военных летных училищах для нас нет места. Это приводит нас в бешенство, тем более что сейчас Королевские ВВС как никогда нуждаются в пилотах, чтобы противостоять люфтваффе. Гитлер, не сумевший их одолеть и отказавшийся от изначального плана вторжения в Великобританию, мстит, посылая сюда почти каждую ночь бомбардировщики с тысячами тонн авиабомб, которые сыплются на Лондон и другие крупные английские города. Самой жестокой бомбардировке подвергается Ковентри в ночь с 14-го на 15 ноября. Вопреки этим беспрестанным налетам моральный дух населения остается на высоте, людей вдохновляют выступления Черчилля и пример гражданской отваги, поданный королевской семьей, которая отказалась покидать Букингемский дворец в то время, когда немцы бомбили Лондон пятьдесят три ночи подряд.

Мы снова живем в британской столице. Нас поселили на Гауэр-стрит, в клубе, где раньше проводили время канадские военнослужащие. Там я и познакомился с младшим лейтенантом Ксавье де Монброном, который принес «свободным французам» первую официально засвидетельствованную победу: 1 ноября 1940 года он сбил «Мессершмитт-109» на высоте около 19 000 футов над устьем Темзы, а неделю спустя в команде с двумя летчиками из своего звена, тоже на «харрикейнах», уничтожил «Юнкерс-88».

Ксавье де Монброн окончил училище летчиков-истребителей в Аворе. Он немного старше нас, и мы зачарованно слушаем за кружкой доброго эля рассказы о его доблестных битвах в небе Англии. От этого нам еще больше нетерпится стать военными пилотами в британских эскадрильях. Из газет мы знаем, что наши соотечественники ни в чем не уступают чехам, полякам, австралийцам, новозеландцам и американцам, воюющим в Королевских ВВС. Среди этих французов – Морис Шорон, Анри Лафон, Марсель Перрен, Анри Букийар, Пьер Блэз, Шарль Герен, Рене Мушотт, Франсуа Фейоль, Франсуа де Лабушер…

В ожидании зачисления на курсы подготовки мы с ненасытностью двадцатилетних предаемся удовольствиям, которые предлагает британская столица. Несмотря на постоянные бомбежки, в Лондоне по-прежнему кипит жизнь, а уж военные летчики, будь они англичанами или иностранцами, у всех вызывают симпатию и восхищение. Здесь множество пабов и клубов, где пилоты могут забыть о воздушных тревогах, опасных боях и расслабиться в обществе прекрасных дам из WAAF (это вспомогательное женское подразделение Королевских ВВС), которые взирают на них глазами Химены[17]17
  Химена – жена дона Родриго Диаса де Бивара, полководца и национального героя Испании, прозванного Сидом Кампеадором (XI в.).


[Закрыть].

Free French, «свободные французы», генерала де Голля – завсегдатаи «У Ивонны», в «Веллингтоне» и в «Пиккадилли-Хотел». Не обходят они своим вниманием и ресторан «Ла Кокий» – его владелец, француз по фамилии Паж, демонстрирует свой патриотизм и дух сопротивления, предлагая всем военным пилотам, одержавшим хотя бы одну победу, ужин на две персоны за счет заведения. Нас это, увы, пока не касается.

В таких вот местечках, где в воздухе плавают облака табачного дыма, звучит веселый гул голосов и звенят бокалы, мы узнаём о подвигах английских и чужестранных пилотов, чьи имена уже вошли в легенду. С бокалом пива или апельсинового джина в руке открываем для себя героические имена: Питер Таунсенд 18 августа 1940 года во главе эскадрильи из двенадцати «харрикейнов» дал бой двум с половиной сотням вражеских самолетов над Темзой. Слушаем рассказы о южноафриканце Малане по прозвищу Sailor (Моряк), одержавшем тридцать воздушных побед, и совсем уж невероятные истории о Дугласе Бейдере, который стал одним из величайших асов британской истребительной авиации после ампутации обеих ног в 1931 году – он получил травмы из-за несчастного случая, когда исполнял фигуры высшего пилотажа.

В генеральный штаб Свободных французских сил (СФС) мы тоже довольно часто наведываемся. Он расположен в Карлтон-Гардене.

Именно там в декабрьский день 1940 года я услышал от одного приятеля, служившего на флоте, новость, которая меня ошеломила:

– Твой отец погиб в мае, в первые дни Французской кампании.

Я лишился дара речи. Мой отец мертв уже полгода, а мне об этом стало известно только сейчас, здесь, по другую сторону Ла-Манша…

Разом навалился тяжкий груз пребывания на чужбине, одиночества и страшной потери. Остро захотелось обнять маму, прижать к себе брата и сестру, убедиться, что они еще живы. И невозможно было поверить, что я больше никогда не услышу голос отца.

Отца я очень любил и всегда им восхищался. Он много работал, не щадя ни сил, ни времени ради благополучия семьи, был инженером-агрономом и питал истинную страсть к земле. Эту страсть он передал и мне. Его волновала судьба крестьян, и в 1920-е годы он основал в Руайа один из первых во Франции сельскохозяйственных кооперативов.

Я вижу отца как живого. Усы придавали ему суровый вид, но в его характере не было на это и намека. Наши земельные владения в овернской коммуне Прадо требовали неустанных забот, и он трудился не покладая рук. Я вспоминаю о маме, доброй и ласковой. Она всегда была такой хрупкой и неизменно элегантной, однако умела водить трактор и без колебаний садилась в кабину, если нужно было помочь отцу.

Мы жили в замке Гранж-Фор – он в давние времена получил такое название, потому что был построен для защиты урожаев с полей Иссуара в десятке километров от него[18]18
  Название замка Grange-Fort буквально означает «укрепленная рига».


[Закрыть]. В этом замке я родился и провел первые десять лет своей жизни.

Когда немного подрос, я каждый день ходил на уроки к приходскому священнику в местную деревню. Это был обаятельнейший человек с сильным овернским акцентом. Он преподавал мне школьную программу, и благодаря ему у меня было настоящее детство, проведенное с родителями и на природе. Если бы меня отправили учиться в город и жить в пансионе, я стал бы обычным ребенком, таким, как все. И был бы несчастен, потому что уже привык к вольным сельским просторам и собственной свободе. После уроков я днями напролет играл с друзьями в парке и ловил лосося в реке Алье.

У замка Гранж-Фор было все для того, чтобы дать пищу воображению неугомонного мальчишки: квадратный донжон, сторожевые башни, зубчатые стены с бойницами. Едва научившись ходить, я принялся исследовать закоулки и просторные залы этой старинной крепости под присмотром няни. Мне нравилось бегать по нескончаемым коридорам, где по сторонам стояли рыцарские доспехи. Меня завораживала великолепная коллекция оружия, собранная одним из моих предков, который служил французским послом в Москве. Его фамилия была Монгольфье, он принадлежал к семейству изобретателей управляемого воздушного шара.

В начале 1930-х мы переехали в Шампинье, к северу от Анже. Отец хотел заняться обработкой сельскохозяйственных угодий в Мозе – он знал, что земли там плодороднее, чем в Прадо. Таким образом я оказался в другом регионе и в другом замке.

Замок в Мозе достался нашей семье от графа Фаллу, автора закона, носящего его имя[19]19
  Граф Альфред Пьер Фаллу (1811–1886) недолгое время был министром народного просвещения и культов в правительстве Луи Наполеона. Уже после отставки графа были приняты разработанная им реформа и «закон Фаллу», учреждавший при министерстве совет духовных лиц для надзора за всеми учебными заведениями.


[Закрыть], и это сооружение не имело ничего общего со средневековой крепостью. Ни донжона, ни бойниц – лишь изящество классического стиля. Огромное буржуазное жилище стояло в обширном парке, где я по-прежнему мог наслаждаться своей свободой и любовью к природе.

Если б не война, я, наверное, тоже стал бы инженером-агрономом, как отец. Но судьба рассудила иначе.

Об обстоятельствах папиной смерти я узнал гораздо позднее. Его, полковника запаса, мобилизовали в штаб 9-й французской армии, и вместе с некоторыми другими офицерами он предпочел погибнуть, но не сдаваться в плен. Ему было пятьдесят два года, когда он пал под немецкими пулями в Катле, к северу от Эна. Это случилось 18 мая 1940 года.

Еще мне не сразу стало известно о том, что 4 ноября того же года, пока я был в Камеруне с войском де Голля, по графу Ксавье де ла Пуапу справили заупокойную мессу в церкви Шампинье.

В тот печальный осенний день вся деревня пришла выразить соболезнования и поддержку моей матери, брату и сестре. «Слова прощания, звучавшие в церкви, не могли передать во всей полноте то, что каждый из выступавших чувствовал – искреннюю скорбь, постигшую нас при известии о гибели господина графа де ла Пуапа. Но нельзя не сказать, что к этой скорби примешивалось чувство истинной гордости. Ибо человек, отдавший жизнь за родину и ныне примкнувший к плеяде героев, которым Франция обязана своей честью, этот человек был нашим земляком. И отблески славы, которой он себя покрыл, падают на Шампинье», – написал кюре в приходском бюллетене 15 ноября 1940-го. Я прочитал это лишь четыре года спустя, когда вернулся из России.

Ни горе, ни разлука с родными не поколебали моей решимости. Наоборот, пример отваги и воинской чести, поданный отцом, лишь укрепил меня в намерении продолжить борьбу.

А между тем, по прибытии из Африки я мог бы вернуться к семье в Анжу[20]20
  Анжу – историческая область во Франции, где находятся город Анже и деревня Шампинье.


[Закрыть], будь на то моя воля. Тем более что родной дядя, служивший дипломатом в Португалии, снова прислал мне письмо, в котором предлагал денег на эту поездку.

Я ему ничего не ответил, потому что не забыл клич генерала де Голля. У меня не было ни права, ни желания бросить товарищей, разделявших со мной одни идеалы.

Потому, невзирая на душевную боль и беспокойство за семью, я решил сохранить верность клятвам, произнесенным во времена выпуска Z. А к причинам, побуждавшим меня сражаться, отныне добавилась еще одна: я должен был стать достойным сыном своего отца, которого уже никогда не увижу и которого не смог проводить в последний путь.