Текст книги "Век моды"

Глава 3
Влияние императрицы Евгении

В 1859 году императрица Евгения в своей обычной быстрой и властной манере решила, что она должна купить себе что-нибудь из пресловутого магазина на рю де ла Пэ, и послала за Вортом.

Придворный этикет требовал наличия вечернего туалета для официального визита в Тюильри, независимо от времени дня. Но отец заявил, что для него удобно в середине дня прийти с деловым визитом в рабочей одежде, тем самым нарушив установившиеся традиции. Подобный прецедент стал для него чем-то вроде привычки. Еще до того случая он бросил вызов условностям и отрастил усы. В середине девятнадцатого века судья или нотариус могли украшать свою верхнюю губу, но простой глава коммерческого учреждения – никогда! Дата его смелости проблематична. Но, должно быть, это произошло вскоре после открытия его магазина на рю де ла Пэ, потому что висячие усы, которые носили китайские мандарины, и любимое мною лицо отца неразделимы в моей памяти. И все же появиться перед императрицей в чем либо, кроме фрака, предписываемого королевским эдиктом, требовало несколько больше чем смелость.

Приехав в Тюильри в рабочей одежде, Ворт нашел императрицу Евгению в высшей степени очаровательной, но тем не менее что-то в ее красоте слегка поблекло, опаленное солнечными лучами жизни. Но что касается моды, она оказалась убежденной реакционеркой. Евгения последней принимала новую моду или советы, и всегда против своей воли. Ко всем новшествам она была воинственно невосприимчива. Когда, в конце концов, они становились неотъемлемой частью современной моды и их нельзя было больше игнорировать, императрица только улыбалась. Некоторые дипломаты отмечали, что это было ее политикой. Отец столкнулся с этой чертой в наиболее упрямом проявлении, когда попросил у нее спонсорство Лиону и его шелкам.

Императрица Евгения в платье, отделанном кружевом. Фрагмент работы Ф. К. Винтерхальтера (1852)

Чарльз Фредерик Ворт в 1858 году, когда он начал свое дело, Париж

Задолго до того, как у отца появился собственный магазин, Лион славился тканями и прекрасными расцветками, на чем, собственно, и основывалась его слава как города тонких тканей. Но, по всей видимости, на тот момент забыл все, что когда-то знал. Первое, что Ворт сделал, это попытался убедить производителей Лиона оживить прежнюю славу. Со временем клиенты, покоренные изяществом его фасонов и редкими старинными рисунками прекрасных лионских материалов, начали щедро покупать модели отца, а Лион получил новую жизнь. Вот один пример того, до какой степени промышленное возрождение обязано героическим усилиям Ворта. В 1853-м он мог найти во всей Франции только две оборки алансонского кружева, необходимые для отделки свадебного платья, длиной три метра пятьдесят сантиметров, и они были разного рисунка. Когда императрица распределяла призы на выставке 1855 года, юбка ее восхитительного вишневого бархатного платья была полностью покрыта алансонским кружевом и оценена приблизительно в 25 000 франков.

Образец «алансонского» подвенечного платья от Ворта, узкого вверху и расширяющегося снизу. Этого никогда раньше не делали. Изготовление кружева заняло четырнадцать лет, ок. 1878 года

Именно на этой выставке, кстати, отец представил свое «придворное пальто». Эта короткая мантилья свисала с плеч, а не с талии (главное отступление) и была изготовлена из шелкового муара с крупными разводами, вышитого золотом. Оно немедленно стало королевской модой, и его можно было видеть на любом портрете королевы в мантии, сделанном в последующие семьдесят лет.

Тем не менее произвести сенсацию, создав новую «придворную мантию» или платье стоимостью в пятнадцать тысяч долларов из вышитого алансонского кружева, – это одно. А увеличить спрос на шелк, который отец чрезвычайно любил, в особенности для праздничной одежды, – это совсем другое. Подобное требовало покровительства императрицы. Добиться от Евгении финансовой поддержки лионских изготовителей шелка казалось невозможным. Она не отличалась терпимостью к новому, как я уже упоминал, и к тому же Лион осуждал политику императора и императрицы. Но Ворт был полон решимости спасти французских промышленников и, будучи искусным дипломатом и политиком, сшил для Ее Величества очень красивое платье из лионской парчи. Оно было бежевого цвета, а цветочный узор, вытканный на ткани, был скопирован с редкой китайской шали.

Но когда он показал платье Евгении, она бросила на него всего один взгляд и категорически заявила:

– Я не буду этого носить. Я в нем буду выглядеть как занавеска.

– Но, Ваше Величество, – возразил мой отец, – наденьте его хотя бы ради того, чтобы ваше покровительство имело значение для лионских производителей!

Евгения иронически улыбнулась:

– С какой стати? Потому что они так добры по отношению к нам? – язвительно намекнула она на оппозицию Лиона.

– Их оппозиция – еще одна причина, чтобы вы носили их шелка, – возразил отец, – чтобы показать, что вы…

Но прежде чем он успел выдвинуть старый довод о пользе обезоруживающего великодушия, вошел император, и мой отец обратился к нему:

– О, сир, пожалуйста, убедите Ее Величество надеть это платье. Возможно, десять или двенадцать самых модных дам ожидают меня в моем магазине, и когда я вернусь, не успею снять пальто, как они бросятся на меня с криками «Покажите нам, что выбрала Императрица. Покажите нам, что выбрала Императрица». И как только я покажу, они немедленно закажут платья из такого же материала. Если Ее Величество выберет лионскую ткань, через пять минут в городе Лионе узнают, что Императрица оказала им честь, надев платье из их новейшего материала.

Император кивком одобрил красноречие моего отца и, обернувшись к Евгении, сказал:

– Господин Ворт прав. Наденьте это платье всего один раз, если оно вам так не нравится. Это новый материал, выработанный нашими отечественными производителями, и это было бы разумным поступком.

Таким образом, императрица Евгения согласилась носить платье из бежевой парчи, которое «выглядит как занавеска», и лионский шелк прочно вошел в обиход. Год спустя его носили даже на улицах.

Общепринятым дневным платьем 1860-х годов было шелковое, с длинной юбкой, которую дамы поддерживали при ходьбе. Эта мода просуществовала до выставки 1868 года. А затем было решено, что длинные платья на улицах нарушали санитарные требования, и вместо этого стали носить короткие юбки. По крайней мере, тогда их называли короткими! В это же время начали носить длинные платья из шелка, «полонезы», со складками в стиле Ватто[34]34
  Ватто, Жан Антуан (1684–1721) – французский живописец и рисовальщик, основоположник и крупнейший мастер стиля рококо.


[Закрыть]. В 1872-м статистика показала, что, когда мой отец убедил Евгению носить платье «как занавеска», он увеличил число работавших в Лионе ткацких станков с 57 000 до 120 000.

Парижская мода, 1867. Фонд Александра Васильева

Другой пример, в котором Ворт одержал победу над «непрогрессивной» императрицей, относится к прическе. Он убедил мать состричь волосы спереди и завить их в маленькие кудряшки надо лбом. Как он только смог преодолеть ее страх показаться смешной, удивительно. Видимо, у него была особая сила убеждения. Но ему это удалось, и у мадам Ворт была такая прическа, когда она впервые услышала Аделину Патти[35]35
  Патти, Аделина (1843–1919) – итальянская певица, колоратурное сопрано. Пела во многих странах, прославилась исполнением партий Розины («Севильский цирюльник» Дж. Россини), Виолетты («Травиата» Дж. Верди), Маргариты («Фауст» Ш. Гуно) и др. – Прим. пер.


[Закрыть]. Мы были в дружеских отношениях с Патти, и она часто посылала нам приглашение в ложу на свои выступления. На следующее утро де Жирарден, журналист, в своей колонке комментировал это так: «Прошлым вечером симпатичная мадам Ворт появилась на концерте Патти с прической, которая сделала ее похожей на мадам Рекамье[36]36
  Рекамье, Жюли (1777–1849) – выдающаяся женщина своего времени, ее красота в сочетании с искренностью и умом покоряла художников (Давид, Жерар, Шинар). Создала свой салон, который превратился в интеллектуальный и артистический центр Франции, куда были вхожи самые знаменитые личности.


[Закрыть] и вызвала огромное восхищение». Такая реклама вызвала настоящий переполох. Решительный отказ от простых лент для волос, принятых тогда, дошел до императрицы, и она спросила имя парикмахера, ответственного за это. Но когда Евгения узнала, что ее императорские волосы будут острижены ножницами, она вздрогнула и закричала: «О, но я никогда не соглашусь остричь свои волосы!» Тогда парикмахер соорудил маленькую искусственную челку, чтобы она могла носить ее под лентой. Однако позже, когда императрица привыкла и все остальные уже остригли свои волосы, она покорно согласилась на стрижку. Нет необходимости добавлять, что новая мода была к лицу императрице. Что за роскошный контраст представляли собой две эти женщины – моя мать и императрица Евгения! Тициановская императрица и темноголовая, симпатичная мама с ее тонким носом и приятным лицом! Классическая холодность Евгении и простота и очарование мадам Ворт! Фотографии не всегда верно передают ее шарм. Без улыбки пропадала добрая половина ее очарования, и поскольку она улыбалась весьма часто, мама всегда была обворожительной. Некий Виктор Жиро, большой друг принцессы Матильды[37]37
  Матильда (1820–1904) – принцесса, дочь Жерома Бонапарта, ставшего королем Вестфалии (1807–1813), а затем, в 1850 году, маршалом Франции, вторым браком был женат на принцессе Катерине Вюртембергской. При Второй империи была хозяйкой блестящего парижского салона. – Прим. пер.


[Закрыть], написал портрет моей матери в том же году (1858-м или 1859-м), что и портрет графини ди Кастильоне[38]38
  Кастильоне, Вирджиния ди (урожд. Ольдоини) – итальянская куртизанка, фотомодель. В шестнадцать лет вышла замуж за графа Франческо ди Кастильоне. Возлюбленная Наполеона III. С 1856 года постоянная модель фотографа императорского двора Пьера-Луи Пьерсона. По общему признанию современников, красивейшая женщина своего времени.


[Закрыть]. Эти два портрета были выставлены вместе, и красота матери-брюнетки и миловидность блондинки, прекрасной итальянки, в контрасте вызвали множество одобрительных комментариев. Нет нужды говорить, что для меня ни одна женщина, графиня или императрица, не была столь же прекрасна, как мама.

Костюм Прозерпины, изготовленный Ч. Ф. Вортом для императрицы Евгении в стиле барокко

Разумеется, отец часто видел императрицу Евгению, но мне довелось находиться в ее присутствии дважды. Первый раз я был еще пяти– или шестилетним ребенком. Королевская чета устраивала праздник в саду для всех детей, родившихся в один день с императорским принцем, которому они были крестными отцом и матерью. Столы были накрыты в саду Тюильри, и Ее Величество подавала детям еду. Поскольку сад был открыт и для других, кроме ее крестных детей, одному из молодых людей, работавших у моего отца, представился случай встретиться с императрицей. Он взял моего брата и меня на этот детский праздник. Этот смелый молодой человек, оказавшись на празднике, быстро подошел к императрице и сказал: «Ваше Величество, – и твердо продвинул нас вперед, – это сыновья господина Ворта». Она повернулась к нам и ласково заговорила. Я был очень смущен. Если бы мне вдруг улыбнулась Святая Дева, я не испытал бы большего трепета. В самом деле, если принять во внимание ее внешность, в ней была какая-то божественность. Когда Евгения внезапно улыбнулась мне, ее выражение было нежным и обворожительным, губы ярко-красного цвета оттеняли великолепные белые зубы, волосы были темно-красными с золотым отливом – впоследствии она сделала их светлее – и поддерживались мягкой лентой. Одета императрица была в длинное лиловое платье и шляпку из белого тюля.

Графиня Вирджиния ди Кастильоне, Париж, 1858. Фото Майера

Мой второй разговор с ней состоялся, когда мне было около тринадцати лет. Я сопровождал все того же веселого молодого человека в Сен-Клу с посланием к Ее Величеству. Мы жили в то время в Сюрене и отправились пешком в Сен-Клу, который находился примерно в часе ходьбы от нашего дома. Не имея даже представления о том, что нам предстоит встреча с императрицей, я отправился в эту увеселительную прогулку в прочной одежде, тяжелых школьных башмаках. Когда мы пришли, они так запылились, да и лицо было не слишком чистым. Без сомнения, если бы моя утонченная мама узнала, что я предстал перед императрицей в таком виде, она бы не смогла удержаться от слез.

Но на мадам Поле, горничную Евгении, казалось, бо́льшее впечатление произвел мой рост, а не невзрачный костюм. «О, это юный сын господина Ворта! Какой он высокий! Ее Высочество обязательно должна его видеть», – воскликнула она. И она взяла меня за руку и повела грязного мальчишку, каким я тогда выглядел, к императрице.

Теперь я смог увидеть Ее Величество. Ее платье со строгим корсажем было из белого кашемира, с туникой из того же материала, отделанной бархатом цвета волос. Единственным украшением были серьги, и она могла бы позировать как образец элегантной простоты.

Евгения воскликнула при виде контраста моего роста с ростом ее сына, который был того же возраста, что и я, очаровательно поздоровалась со мной и, обратившись к мадам Поле, сказала: «Вот так разница! – и с сожалением: – Вот если бы принц был таким высоким!» Естественно, на этом разговор со мной, таким маленьким мальчиком, иссяк за пять минут, но тем не менее все эти пять минут она была восхитительна.

Эти два разговора с императрицей были для меня единственными, но я видел ее много раз на скачках, в Булонском лесу, в театре и во многих общественных местах, где Ее Величество хотела или должна была появляться. Около четырех часов после полудня она часто выходила на прогулку, иногда с принцем, иногда с императором, и всегда с охраной. Евгения очень любила ездить легким галопом вокруг озера. Однажды я видел ее катающейся на коньках с княгиней Меттерних и двумя придворными дамами, вся четверка держалась за обтянутый бархатом стержень. Тогда модно было носить длинные платья на улицах, но за городом и для катания на коньках допускалась более короткая юбка. Во второй половине дня я увидел императрицу и ее придворных дам, развлекавшихся на льду, на них были широкие бархатные брюки до колена и высокие гетры. Поверх брюк были раздувающиеся кринолины до колена. Некоторые из костюмов были отделаны соболиным мехом, а другие мехом шиншиллы. С этим нарядом надо было носить маленькую шляпку-ток из подходящего бархата, отделанную мехом.

В те дни все элементы костюма должны были сочетаться друг с другом. Шляпы, плащи, гетры, брюки до колена, платья. Некоторые в своем страстном стремлении к абсолютной гармонии доводили моду до крайности. Я вспоминаю одну женщину, некрасивую и не слишком молодую, для которой отец сделал платье из черного бархата в оранжевый горошек. Однажды, когда он уже забыл этот пятнистый оптический садизм, дама вошла в магазин в этом платье, в туфлях, шляпе, с перчатками и зонтиком – и все было в горошек.

Без сомнения, фотографии этого королевского катания на коньках, частично из-за их бравых кринолинов и брюк, вызовут у конькобежцев двадцатого века нечестивые насмешки. Конечно, кринолины тех времен пугают нас своими размерами. Но всегда надо помнить, что, независимо от моды, некоторые женщины часто переусердствуют. Не многие знают, как носить одежду, подобно мадам де Меттерних, мадам де Морни[39]39
  Супруга герцога де Морни (1811–1865), урожденная княжна Трубецкая, французского политического деятеля и финансиста, единоутробного брата Наполеона III.


[Закрыть] и в особенности императрице, обладавших грациозностью и элегантностью.

Между прочим, кринолины заменили огромные подъюбники. Число нижних юбок – верхние две всегда накрахмаленные, жесткие, как картонные – требовало постоянное их поддерживание, принимая во внимание их ужасающие пропорции и вес. Врачи критиковали эту моду со всей суровостью, потому что из-за веса беременные женщины падали в обморок под давлением собственных юбок.

Я полагаю, что около 1860 года английский изобретатель принес Чарльзу Фредерику Ворту кашемировую нижнюю юбку, натянутую на три обруча, стальных или из китового уса. Поскольку эта выдумка придала платью модный размах без огромного числа нижних юбок, отец сразу же увидел перспективы и начал ее вводить. За это новшество с восторгом ухватились женщины, и вскоре нижние юбки были заброшены, за исключением одной или двух из муслина, прекрасно сшитых и выглядевших при ходьбе как изысканная кружевная пена. С обручами юбки могли теперь иметь неограниченную ширину, и вскоре стало ясно: чем объемистее кринолин, тем сильнее эффект. Наконец, высшим шиком стало платье со столь огромным кринолином, что это мешало пройти в дверь. Однако не все женщины считали кринолин неудобным, например, королева Мадагаскара. Однажды императрица Евгения послала за отцом и сказала: «Господин Ворт, мы собираем некоторые подарки для королевы Мадагаскара. Ее Величество подобрала ей несколько разных вещей и хотела включить в их число два платья по европейской моде». Отец сделал бархатное платье ярко-красного цвета, вышитое серебром, а другое – зеленое с белым жемчугом и золотом, оба сильно декольтированные. Естественно, он сделал для них кринолины из красного и зеленого кашемира, потому что без стальных обручей для поддержки платья оказались бы по меньшей мере на двадцать пять сантиметров длиннее, чем надо.

Прогулочные платья на кринолине, Париж, 1858. Фонд Александра Васильева

Королева Мадагаскара получила платья и немедленно послала за французским послом, чтобы поблагодарить его. Когда он приехал, то нашел Ее Величество, ожидающую под деревом, босую, но одетую в великолепный красный бархат, а над ней на дереве висел кринолин, как красный кашемировый тент! Ох уж эти юбки с обручем 1860-х годов! Мое первое настоящее чувство проснулось благодаря красивому голосу и огромному кринолину, который совершенно не давал возможности пролезть в дверь кареты. Это случилось, когда мне было пять лет и я впервые услышал и увидел Аделину Патти в «Марте»[40]40
  Опера немецкого композитора Фридриха фон Флотова. – Прим. пер.


[Закрыть]. Я был околдован. Позднее она сняла кринолин и появилась в строгом костюме из красного бархата, отделанном мехом кролика под горностай, а ее горничная – в таком же костюме, но другого цвета. Все эти наряды оставались в моей памяти на долгие годы как наивысшее достижение портновского искусства. Увы, в наши дни они вызвали бы только насмешки.

Когда я стал старше, возможно восьми или девяти лет, я увидел замечательно поставленное ревю в Шатле под названием «Танцы от Адама и Евы до наших дней». В этом легком развлекательном представлении комический контраст усиливался парочкой ампирных платьев: дама была одета в узкое платье и шляпку с козырьком и тесемками, завязывающимися под подбородком, слегка напоминавшую те, которые носят в наши дни. Ни один клоун не имел бы такого бешеного успеха, как эти танцоры. Их облегающие костюмы составляли такой чудовищный контраст с привычным, похожим на шатер кринолином, что зрители дружно вздохнули и закатились в безумном смехе. Ни один современный силуэт не напоминает мне костюм этой танцовщицы в облегающем платье и со смешным зонтиком, скачущей по сцене. Зрители просто умирали со смеха. Этот смех показывал, что такая мода скоро уйдет. Но мода 1770-х годов была столь же странной, как и кринолин в его крайностях.

Поэтому я всегда старался создавать платья, которые нельзя было бы «датировать». Когда я выполнял модели Даньяну-Бувре[41]41
  Даньян-Бувре, Паскаль Адольф Жан (1862–1929) – французский живописец реалистического направления.


[Закрыть] для их использования при писании портретов, эти костюмы и в наши дни не кажутся «несовременными».

Мой отец одним из первых осознал эту опасность и избегал ее, используя для портретов исторические костюмы. В наши дни, например, портрет матери Жоржа Фендо в платье от Ворта из жемчужно-серого атласа, собранного в складки поверх синей атласной юбки, до сих пор выглядит модным и элегантным. В то же время портрет «Дамы с перчаткой» того же художника, ныне висящий в Люксембургском дворце, вне моды и выражает исторический период лучше, но в отношении портновского дела считается курьезом.

Мария Ворт, 1890. Фонд Александра Васильева

Дочь Жана Филиппа Ворта в день шестнадцатилетия, Париж, ок. 1898 года

Когда моей дочери было всего семнадцать лет и с нее был написан портрет в черном (он тогда много обсуждался), художник пожертвовал модным силуэтом ее фигуры и красивой шеи и рук, чтобы написать портрет «без возраста» и получить тонкий, темный мазок, которого добивался. Я сказал ей, что артист имеет право выбирать костюм или дополнительные тона для своего фона, и модель не должна говорить: «Но мне не идет фиолетовый. Вы не должны его использовать». Именно художник видит все в целом. Этот портрет принес живописцу двадцать четыре заказа на подобные портреты. Все внезапно захотели, чтобы портреты передали их образ для потомков в покрытом дымкой черном платье.

Глава 4
Выработка новой концепции

Приблизительно в 1866–1867 годах отец решил отказаться от кринолина. Во-первых, огромное количество материала, собранного сзади, деформировало фигуру, а, во-вторых, двенадцать больших складок, шесть спереди и шесть сзади, с помощью которых юбка прикреплялась к корсажу, сдавливали женский силуэт и лишали его всякого очарования. Поэтому он решил убрать часть материала на талии и сделать юбку у́же, по крайней мере сверху. Для этого он изобрел расклешенную юбку с клиньями, раскроенную так, что на талии она была пригнана по фигуре, а внизу широкая, как огромный абажур. Ворт был очень доволен таким эффектом и придумал его специально для очаровательной английской дамы, которой это особенно шло. Императрица вскоре услышала об этой модели и попросила ее показать. Как я уже говорил, Ее Величество не только никогда не вводила моду, но крайне неохотно принимала новые идеи, даже если они становились популярными. Кроме того, она упорно придерживалась своих предпочтений и антипатий. Когда Евгения полюбила всякого рода отделки, то желала иметь их на всех своих платьях. Когда ей нравился какой-нибудь цвет или фасон, она отказывалась заменять их чем-нибудь новым. В ней не было ничего от тех женщин, которые кричат: «О, я не могу носить бант на платье в этом году, у меня был такой бант прошлой весной». Однако, вопреки своей верности установившемуся порядку, когда императрица увидела знаменитое «плоское» платье на девушке из магазина, она невольно издала возглас одобрения. Но едва Ее Величество это произнесла, сразу же подумала, как она будет первой носить платье с «плоским» передом, это может показаться неприличным. А ведь отец позаботился, чтобы спрятать линию живота под драпировкой с двумя длинными, свободно висящими концами.

Графиня *** в платье периода Второй империи для бала, устроенного принцессой Мюрат, Париж

Графиня Мелани де Пурталес в бальном платье от Ворта, Париж, 1872

Наконец императрица приоткрыла глаза и сказала: «Это платье великолепно. Я не могла бы вообразить что-либо более прекрасное, – и даже добавила: – Оно похоже на статуэтку. Но я не смогу его носить. Попросите мадам Меттерних или мадам де Пурталес[42]42
  Пурталес, Эдмон де (урожд. Мелани де Бюсьер) (1832–1914) – графиня, фрейлина императрицы Евгении.


[Закрыть], чтобы они начали носить такие платья. Как только это перестанет быть “экстравагантной моделью”, я сама попытаюсь, и вы сделаете похожее для меня». Конечно, это было сделано. Насколько отличались фасоны 1860-х от теперешних, да и женщины, которые их носили! Наверное, самое красивое платье, созданное отцом для Евгении, предназначалось для открытия выставки 1867 года, и… она его никогда не носила. Материал, великолепный матовый фай лимонного цвета с рисунком «помпадуровских»[43]43
  Яркий узор в виде цветов по белому фону. – Прим. пер.


[Закрыть] цветов, напоминающим испанские шали, был специально выткан в Лионе. Оно было отделано алансонским кружевом, разумеется настоящим, и бантами из пастельного атласа цвета лаванды. Когда оно было закончено, отец взял меня с собой в Тюильри, чтобы доставить его императрице. И когда он разложил эту шелковистую красоту, она издала негромкий восторженный возглас. Но той же ночью Евгения получила известие, что Максимилиан, император Мексики, взят в плен, и ей показалось, что при подобных обстоятельствах она не может появиться в столь блестящем платье. И оно было отвергнуто.

В этом же году император и императрица давали большой бал. Отец приехал в Тюильри в последний момент, чтобы доставить императрице платье и самому позаботиться о всех важных «последних штрихах». Мы с братом сопровождали его.

Русский император Александр II в военной форме, СПб., ок. 1860 года

Когда императрица узнала, что мы с Гастоном во дворце, она разрешила нам остаться и посмотреть на большой выход в Зал маршалов, а мадам Поле проведет нас на галерею. Конечно, ничто не могло заставить нас отказаться от такого предложения. Эта процессия была величайшим зрелищем в моей жизни. Во главе шла императрица в белом тюле с серебром и бриллиантами, ее вел император России[44]44
  Александр II.


[Закрыть]. Затем шла великая княгиня Мария Николаевна в белом с золотом тюле с красной туникой, в сопровождении императора. И третья пара – принцесса Матильда в сопровождении короля Пруссии. Это дефиле Величеств прошло под большой шатер, достаточно просторный, чтобы вместить несколько тронов в одном конце зала. Мне показалось, что все коронованные особы мира находились в королевском шатре в тот вечер. Даже Тай Кун, брат императора Японии, был там в своем официальном наряде – костюме самурая.

Японский принц 1860-х годов – это персонаж, сильно отличавшийся от европеизированных восточных людей наших дней и в тысячу раз живописнее. На королевском балу 1867 года Тай Кун был одет в восточные шаровары из какого-то блестящего материала, а поверх них был надет кафтан с широкими японскими рукавами. Спереди и сзади вышит императорский герб, кафтан опоясан широким поясом, за который были заткнуты пять или шесть маленьких мечей или кинжалов. Один конец пояса служил ножнами для кинжалов, проходил между ногами и заканчивался шлейфом в пять футов длиною. На принце были традиционные сандалии и носки, в которых большой палец был отделен от остальных. А на его голове надета маленькая плоская шапочка – ее можно видеть на многих японских гравюрах – с подбородочным ремнем. На верхушке этого головного убора была похожая на стебель штуковина высотой в полтора фута[45]45
  Английский фут составляет примерно 30 см.


[Закрыть], откуда спадала длинная черная лента до самого конца шлейфа.

После первой кадрили королевское окружение покинуло Зал маршалов и спустилось в сад по широкой лестнице, украшенной гирляндами. (Этот сад и ныне существует вдоль улицы Тюильри, но в те времена он был закрыт.) Когда появились Их Величества, вспыхнули красные и зеленые бенгальские огни, и весь сад осветился разными красками. Огни, бриллианты, яркие платья с объемными хрупкими юбками, прекрасные дамы, среди них некоторые, как императрица, были величественными, и их грация соперничала с лебединой. Эту сцену можно представить, но невозможно описать.

Герцогиня де Морни жила в уединении после смерти своего мужа в 1865 году и впервые официально появилась на публике тем вечером после длительного траура. Ворт создал для нее очень простое, но восхитительное «полутраурное» платье, разумеется из тюля. Корсаж был украшен несколькими бриллиантами, а вокруг выреза располагались жемчужины в форме диадемы. Герцогиня была очень элегантна в этом тюле с бриллиантами, как фея. А что касается всего остального, я был так увлечен императрицей и двумя или тремя другими дамами, что все забыл. Мне ведь было всего одиннадцать лет.

Внешне императрица Евгения была красивейшей из женщин, по своим манерам могла показаться самой очаровательной, если ей хотелось такой казаться. На самом деле она была холодной, высокомерной и предпочитала общаться с людьми с высоты своего трона. В результате все к ней обращались с настороженной почтительностью и подобострастным уважением. Однако Ворту довелось заметить с ее стороны некоторое смягчение, хотя и мимолетное, происшедшее, видимо, от задумчивости. Он пригласил господина Алленби, его первого лондонского нанимателя, пожить у него в доме на время выставки. И однажды в Тюильри, когда Ворт закончил мелкие доделки в нескольких платьях, подготовленных для торжественных случаев, он решил доставить удовольствие своему бывшему шефу. Евгения, как обычно, к поясу своего платья прикрепляла букетик фиалок – любимых ее цветов, которые всегда стояли в большом количестве в ее комнате. Отец выступил вперед и спросил: «Можно мне взять такие же цветы, Ваше Величество? – указывая на разложенные букеты с фиалками. – Я бы хотел подарить их господину Алленби, моему прежнему начальнику в Лондоне. Я даже не могу подобрать слов, насколько этот подарок будет для него драгоценным сувениром в память о визите в Париж».

Евгения улыбнулась и, сняв букетик с пояса, сказала: «Пожалуйста, господин Ворт, передайте это вашему гостю, раз это так ему понравится». В память об этом благородном жесте Ворт посылал Императрице большой букет фиалок каждый год, последний – в год ее смерти, как писала в своих мемуарах княгиня Меттерних.

Я не смог увидеть Ее Величество во время большого праздника 1867 года, но был свидетелем приема султана. На улицах выстроилось ограждение из солдат в полном вооружении, от Лионского вокзала до Тюильри. Султан был встречен на перроне императором и торжественно препровожден на площадь Карусель, где они вышли из экипажа и торжественно поднялись по лестнице, наверху которой их встречала императрица. Евгения казалась в тот день особенно элегантной и, как я припоминаю, была одета в сиреневое. Я даже сейчас могу вспомнить с точностью тот оттенок, потому что Евгения ненавидела любые неопределенные оттенки цветов. Сиреневый должен быть именно сиреневым, серый – серым, голубой – голубым. Одним из ее любимых цветов был бледно-зеленый. А отцу нравились обманчивые цвета, вызывающие у зрителя недоумение, то ли это розовато-лиловый, то ли багровый, и он испытывал значительные трудности на этот счет со своими королевскими клиентами. Ворт понимал, что днем господствуют яркие тона, а не современные темно-синие или черные, и лишь немного оттенков кажутся такими, как они есть на самом деле. Яркие оттенки тогда носились даже на скачках. Например, Императрица могла появиться на скачках, одетая в сиреневый креп[46]46
  Ткань, шелковая или шерстяная, которая вырабатывается из нитей с очень большой круткой, в некоторых случаях со специальными (креповыми) переплетениями.


[Закрыть], отделанный валансьенским кружевом, или в жемчужно-серой органди[47]47
  Очень тонкая жесткая прозрачная матовая шелковая ткань, типа органзы, вытканная мелкоузорчатым переплетением.


[Закрыть] – особенно изысканно с ее тициановским цветом волос и кружевом. Я вспоминаю также мою мать, одетую в лиловое платье и шляпку из итальянской соломки, украшенную райской птицей. Это был день яркой роскоши.

Через несколько дней после торжественного прибытия султана[48]48
  Имеется в виду турецкий султан Абдул Месид, влюбленный в Императрицу Евгению, построил для ее приемов дворец Беллербей в Константинополе, на берегу Босфора. – Прим. А. Васильева.


[Закрыть] состоялся большой прием во Дворце промышленности, где вручались призы. Их Величества, султан и несколько придворных дам стояли посреди зала под навесом из красного бархата. На императрице красовалась большая диадема, к которой была приставлена специальная охрана. Именно охрана приносила ее из казначейства и относила обратно в особые дни, когда требовалось надевать диадему. Императрица редко носила такие драгоценности, поскольку считала это слишком большой ответственностью, и выходила в них, только когда этого требовал этикет. Платье, которое она считала подходящим дополнением к этим роскошным бриллиантам, было из белого тюля, по всему полю вышитое серебряными «ушами». Оно было очень длинное и широкое, и низ туники оканчивался серебряными фестонами[49]49
  Декоративный элемент, орнаментальная полоса с обращенным вниз узором в форме листьев, цветов, ступенчатых зубцов, равнобедренных треугольников и т. п.


[Закрыть]. В каждом из них была вышита гроздь «ушей». В те времена еще не было блесток, но вышивка была выполнена тонкими металлическими пластинками, очень сильно блестевшими на свету.

Гранд-опера́, Париж, 1870

Чарльз Фредерик Ворт приготовил еще более искусно выполненное и восхитительное платье для Ее Величества к официальному обеду в русском посольстве. Но в тот самый день какой-то поляк выстрелил в царя во время смотра войск на Лоншанском поле, выкрикнув при этом: «Да здравствует Польша!»[50]50
  Имеется в виду второе покушение на Александра II, совершенное в 1867 году польским эмигрантом Антоном Березовским.


[Закрыть] Императрица, глубоко потрясенная, как, впрочем, и весь Париж, поняла, что менее сверкающий костюм подошел бы больше к ее настроению. Вернувшись в Тюильри, она попросила мадам Поле вызвать моего отца. Извещенный о желании Ее Величества, он послал за белым тюлем с рисунком из маленьких серебряных стежков и покрыл одно из ее более простых платьев тремя юбками. Поверх платья Евгения надела ленту Почетного легиона, вместо большой диадемы с длинными связками жемчужин – алмаз «Регент»[51]51
  Знаменитый алмаз около ста сорока карат, принадлежавший французской короне. – Прим. пер.


[Закрыть], прикрепив его к маленькой греческой диадеме. Когда вошел Император и посмотрел на нее, он поздравил моего отца с находчивостью и талантом создавать платья за два часа, соответствующие общему настроению. Это была непростая задача, но Ворт был необычным кутюрье и не мог отступить перед королевским и дипломатическим заданием.