Текст книги "Завоевать сердце гения"

Глава 5. Приглашение

Опубликованное в пятничном номере интервью Клио произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Телефон редакции разрывался. Феминистки, защитницы прав женщин, ассоциации вольных художников и еще десятки личностей, считавших себя обязанных высказаться, обрывали телефонные линии.

Самой Элеоноре звонили другие видные деятели в мире акул пера, чтобы поздравить «Белую Акулу» с выходом такого, безусловно, эксклюзивного материала.

Правда, следом за поздравления прямым текстом они умоляли, вымогали или угрожали Элеоноре, всеми силами желая заполучить контакты Клио. Разумеется, им всем было отказано.

Поэтому к полудню некоторые издания решили опубликовать обличающие «Fever» статьи, что, мол, нельзя брать интервью у воображаемых людей и лучше бы Элеоноре начать писать беллетристику, раз у нее такое хорошее воображение.

Другие принялись муссировали тему унижения прав женщины и то, доколе богачам будет позволено делать, что угодно ради собственного удовольствия. Третьи размышляли, на что гении всех времен могут пойти ради искусства и стоят ли произведения искусств таких жертв.

Сам Маккамон, как и его агент, комментировать ситуацию отказались.

Тем не менее, это не остановило прессу. К вечеру пятницы сексуальные предпочтения гения и миллионера стали темой номер один. Знатоки искусствоведения разбирали лучшие картины Маккамона, а телеведущие своими саркастическими замечаниями не давали заскучать зрителям. Высмеивать хаотические мазки на полотне было проще простого. Если критик видел в абстракции достоверно переданную художником эмоцию, то несведущие в искусстве зрители – лишь несколько перекрещенных линий разных цветов.

Серьезно, мой младший братец Дэвид также рисовал на обоях, но никто не платил ему за это миллионы. Только бабуля отвешивала подзатыльники.

В эту пятницу Маккамон стал темой номер один.

Разумеется, я просматривала издания конкурентов только из чисто профессионального интереса. Кое-что о прошлом Маккамона я знала по той выборке, которую для меня подготовила Элеонора. Но читая газеты в эту пятницу, я узнала больше.

Роберт подавал надежды с раннего детства, его родители тоже были художниками. Они сразу разглядели талант сына и ни в чем ему не отказывали, позволяя творить, когда хочет и где хочет. Это до добра не довело, и очень скоро вдохновение внезапно иссякло, и юный гений прибег сначала к легким наркотикам, потом к тем, что тяжелее. Потом была клиника, первая на его пути. Долго он не продержался. Заменил героин водкой. И все началось по новой.

При всем при этом, его разрушительный период был самым плодотворным. Все свои самые талантливые работы он написал именно тогда. Между клиниками, запоями и даже реанимацией, куда попал с передозировкой. И как только выжил.

Потом было затишье. И связывали его с женщиной по имени Шарлотта ДеБорн.

Все редакции перепечатывали одну и ту же фотографию Шарлотты. И при виде нее у меня глаза стали квадратными.

В своем материале, который так и не был опубликован, я не упомянула фразу Маккамона: «Я не принимаю рыжих». Но это не значит, что я ее забыла.

И вот у Шарлотты ДеБорн волосы были как раз таки цвета расплавленной меди.

Мои волосы были на пару тонов светлее, будто выгоревшие на солнце, но они без сомнения тоже были рыжими.

Даже имя Шарлоты стало пророческим. Именно она подарила Маккамону возрождение и открыла новую сторону его таланта.

Но спустя год, Маккамон снова попал в центр внимания прессы. На него градом посыпались обвинения в домогательствах и изнасилованиях. Ну как без этого. Уверена, что и сейчас найдутся те, кому будет что вспомнить. Просто на их поиски уйдет чуть больше времени.

Возможно, именно Шарлотта стала первой, кто предложила нелегальные средства заменить вполне легальными, если не спать с несовершеннолетними и по обоюдному желанию, оргазмами. Чем руководствовалась эта женщина, понять не могу. Как такое вообще могло прийти в голову, тоже.

От всех обвинений Маккамон открестился. Разумеется, иначе сейчас сидел бы в тюрьме. И в ответ на обвинения поступил так экстравагантно, как только привык поступать эпатажный гений. Он стал в открытую устраивать оргии. От участников требовались только соответствующие медицинские сертификаты. По свидетельствам участников, Маккамон иногда отвлекался от холста и присоединялся к остальным за новой порцией вдохновения.

Из этого текста не было понятно, спал ли он с женщинами на оргиях или просто срывал их оргазмы. А жаль.

Когда точно и как исчезла из его жизни Шарлотта, выяснить не удалось. Но как журналист, я отлично понимала, что истинные факты, мотив и значимые события из жизни звезды очень любят скрывать, выставляя напоказ скандалы, которые перетягивают на себя все внимание публики.

Оргии Маккамона очень напоминали попытку добиться именно этого. А после имя Шарлотты уже не упоминалось. Может быть, ее задели оргии, может быть, они устраивались ради нее и ее оргазмов. Правды из газет не узнать. Одно было точно – после этого она исчезла из его жизни.

Со временем на смену оргиям снова пришло затишье. Для всего мира Маккамон ушел в тень и почти перестал радовать публику новыми шедеврами. Ходили слухи, что он только начинает, но не может завершить ни одной картины.

Во время этого затишья многие решили, что он, наконец-то, стал примерным гражданином, но как бы не так. Просто Маккамон нанял хороших адвокатов, которые, видимо, и составили для него образец того контракта, который я читала. Ну и посоветовали искать муз в специализированных элитных эскорт агентствах, чтобы с их готовностью трахаться за деньги было меньше проблем.

В эту пятницу только детские издания не написали ни слова о Роберте Маккамоне и его «темной страсти». А еще Маккамон не ошибся в своих предположениях – за этот день цены на его законченные картины взлетели до небес. Хотя, казалось бы, куда еще? Но теперь люди знали, что за каждым мазком кисти стоял чей-нибудь оргазм и это, конечно, здорово меняло дело.

Наверное, женщина не смогла бы жить с такой биографией с такой же честью, как это удалось мужчине. Хотя, может быть, дело было не только в половой принадлежности участника скандала, а в том, что на деяния талантливых, одаренных людей привыкли смотреть сквозь пальцы.

Даже мне перепала часть минуты славы, которая досталась Маккамону и Элеоноре в большей мере. Ведь мое имя значилось под тем интервью. Мне звонили коллеги и поздравляли с шумихой, которую поднял мой материал. Никому из них я, конечно, не говорила, что мой настоящий материал благополучно сгинул в почтовом ящике Элеоноры.

Впереди меня ждали выходные, и я собиралась подчистить запасы шоколадного мороженого во всех магазинах в окрестностях моего дома.

Так бы все и случилось, если бы с вечерней почтой в редакцию не доставили приглашение на выставку в художественной галерее.

На мое имя.

Она называлась «Роберт Р. Маккамон и его женщины».

⁂

– Я не пойду.

– Пойдешь, – отрезала Элеонора. – Никого другого я отправить не могу. Приглашение именное. А пропустить выставку нельзя.

– Я не разбираюсь в искусстве.

– А кто разбирается? Всем интересно, с кем сейчас спит Маккамон, а не то, над чем он сейчас работает. Эта выставка – уже сенсация. Он чертовски давно не демонстрировал картины широкой публике. Момент выбран очень удачно, его агент Эйзенхауэр явно не зря получает зарплату. Этой твой последний шанс удивить меня, Денни. Первый ты провалила. Надеюсь, не забыла?

Как будто я могла забыть, когда мне постоянно об этом напоминали.

– Если мне не изменяет чутье, а оно меня никогда не подводило, то сейчас многие журналистки начнут свою собственную охоту за Маккамоном. Мы стали зачинщиками этого скандала, но мы же и должны снять все сливки.

– Разве тебе мало было интервью, Элеонора?

«Белая акула» хмыкнула.

– Конечно, мало. Многие все еще сомневаются, что Клио существует. А если показать им материал, добытый собственноручно, они заткнутся. И нельзя допустить, чтобы какая-нибудь другая журналистка почивала на наших лаврах, правда?

– И что ты хочешь от меня, Элеонора?

Она развернулась на тонких черных каблуках.

– Ты должна проникнуть в мастерскую Маккамона и рассказать, как на самом деле творит мастер.

– Но для этого я должна стать его музой!

Элеонора пожала плечами.

– Мне плевать, как ты это сделаешь. Мне нужен этот материал. И я даю тебе шанс его заполучить. Если ты не готова, то я отправлю кого-нибудь еще. Но тогда, Денни, можешь распрощаться с должностью. В «Fever» никогда не будут работать посредственные журналистки, которые упускают шанс сделать головокружительную карьеру. Поразмысли над этим, Денни. К тому же скоро у нас освободится место помощника главного редактора и, разумеется, я буду выбирать из самых достойных. Но останешься ли ты в штате к тому времени?

– Останусь, – процедила я.

– Отлично, – сверкнула белоснежной улыбкой Элеонора. – Я понимаю, что работа у Маккамона будет требовать от тебя полной отдачи, а значит, можешь не появляться в редакции, пока не соберешь нужный материал. Считай, это бессрочным отпуском за мой счет. А теперь иди, вечером пробки. Только, дорогая, забеги к стилистам. Пусть сделают из твоих рыжих кудрей что-то приличное. И подберут одежду спокойных цветов. Право слово, твоя лимонная юбка аж глаза режет.

Все повторялось. С точностью до последнего штриха визажистов из отделов стилистов.

На автопилоте, я спустилась на этаж ниже. Несмотря на вечер, работа кипела. На выходных отдел отправлялся на съемку и некоторые комплекты все еще не были окончательно готовы. На белых столах под яркими заводскими лампами лежали вещи, бижутерия, аксессуары и обувь. Стилисты перебегали от одного стола к другому, спорили, приносили новые детали и меняли местами остальные.

– Денни! – донеслось до меня. – Тебя к нам небеса послали, не иначе!

– Белая акула меня к вам послала, – проворчала я.

Йениффер, главный стилист журнала, окинула меня с ног до головы внимательным взглядом.

– Опять одета слишком ярко для важного задания? – хмыкнула она. – Одежды для серой мыши у нас хватает.

Йенниффер подвела меня к столу, заваленному фотографиями яркой одежды. Даже для меня яркой. От восторга у меня глаза на лоб полезли, все как я люблю. Питер Кларк станет моим фаворитом этим летом, это точно.

Я заметила ярко зеленый костюм с узкой юбкой и приталенный пиджаком с воланами. Он был само совершенство. С моими рыжими волосами, да если добавить красную сумочку и такие же ярко-красные туфли….

– Денни, ты меня слышишь?

Я тряхнула головой и посмотрела на Йеннифер.

– Что, прости? О чем ты говорила?

– Есть пять минут, чтобы помочь нам? У нас будет фотосессия Питера Кларка, у него новая коллекция весна-лето просто как с тебя списана. Говорят, в этом сезоне будут модными ультра-яркие цвета. Мои уже с ног сбились, чтобы гармонично подобрать аксессуары.

Я не верила своим ушам.

– Ты просишь меня, помочь вам?

– Да. Ты согласна?

– Еще бы!

Желтые колготы и бирюзовые туфли, малиновые сумочки поверх платьев в желтый горошек. Широкополые шляпы под цвет туфель. Я составляла ансамбли так, как сама бы с радостью носила эти вещи. Сложив фотографии в дюжину стопок, я поняла, что стилисты окружили меня, а сама Йеннифер качает головой.

– Невероятно, Денни! Мы провозились бы до завтра. Не думала перевестись к нам? Ты оказала неоценимую помощь! Знаешь, что? Плевать на костюмы серых мышек, какие Элеонора всегда выбирает для тебя. За то, что ты только что сделала, выбирай сегодня все, что захочешь!

Глава 6. Выставка

Хотя на само открытие я опоздала, до закрытия галереи оставался еще где-то час с небольшим, когда я вошла через стеклянные двери внутрь.

Полумрак, белый пол и серые бетонные стены. Знакомая обстановка.

Народу тьма-тьмущая. К картинам близко не подпускают. Сколько, оказывается, у Маккамона почитателей его творчества! А потом я пробилась к ближайшему полотну и поняла, что именно так влекло зрителей.

Сами картины не знаю, меня не впечатлили. Черные мазки и капли поверх белой бумаги. Так вот ты какой, абстракционизм. Пройдя по залам, убедилась, картины были монохромными.

Перед каждой же из картин оцепленные от остальных зрителей, как жертвы преступления, лежали голые девушки. Эпатажный гений и тут решил всех удивить. Белье на них было тончайшее и телесного цвета, так что и не сразу его удавалось различить. Хотя, могу поспорить, Маккамону ничего не стоило выставить совершенно голых моделей перед публикой.

Модели перед картинами вряд ли были те самыми музами. Просто Маккамон или его агент пытались выжать максимальную пользу из разразившегося скандала о сексуальной жизни гении.

Самого Маккамона нигде видно не было. Не явился на собственную выставку? С него станется.

Галерея была большой, с множеством ответвлений. Толпы сновали в обе стороны. То тут, то там покупатели договаривались со смотрителями галереи, и те, в свою очередь, снимали идентификационный номер картины со стены и передавали будущим владельцам.

Когда я дошла до темной ниши в другом конце галереи, ноги уже гудели. Маккамона нигде видно не было. На стене передо мной тоже висела картина, но перед ней не было голой модели. Вероятно, поэтому не было и зрителей. А еще не было таблички с номером, по которому каждый желающий мог ее приобрести.

– Отойдите немного, вблизи непонятно. Нужно смотреть издали. Не смотрите на детали, смотрите в целом. Почувствуйте эмоции, которые он старался передать.

Я покосилась на мужчину в темном. Эмоции? Да вы, должно быть, шутите.

Однажды я недоглядела за Дэвидом, и он изрисовал новенькие обои сверху донизу несмываемым черным маркером. Последнее, что я могла бы сказать бабуле, было: «Не смотри на детали, Ба, почувствуй его эмоции».

Спорить не стала. Сделала несколько шагов назад, наклонила голову вбок, как все ценители искусства. Ладно… Итак.

Черно-серая волна напоминала очертания тела. Несомненно, женского тела в движении. Как появилось ощущение движения, не знаю. При взгляде на полотно чувствовался некий ритм, страсть… Слияние. И все это в чертовых линиях и точках!

– Ни хрена себе, – выдохнула я.

Картина отличалась от тех первых, прямо у входа. Она была гармоничней, а мазки кисти мягче, изящней.

Мужчина усмехнулся. Несмотря на полумрак, он был в темных солнечных очках.

– Вижу, вы действительно кое-что разглядели. Он давно не создавал ничего подобного. Только здесь чувствуется большее.

Голос я узнала. Обернулась к нему всем телом и спросила:

– Мистер Эйзенхауэр, я полагаю?

– Совершенно верно, – кивнул мужчина и подошел ближе. – Рад, что вы ответили на мое приглашение, мисс Стоун.

Сердце оборвалось и рухнуло вниз.

– Хм. Так это вы отправили мне приглашение?

Эйзенхауэр кивнул.

– Я. Роберт слишком горд для этого.

Очки скрывали не только его глаза, но и почти половину лица. Огромные черные линзы, напоминающие мушиные глаза. Эйзенхауэр глядел куда-то поверх моего плеча, не меняя позы, как застывшая статуя. В его руке была трость, которую я поначалу приняла лишь за экстравагантную деталь костюма.

Да не может быть?…

Прикусив губу и практически не дыша, я подошла к нему вплотную и помахала прямо перед лицом Эйзенхауэра растопыренной ладонью.

– Да, я слепой, мисс Стоун, – совершенно спокойно согласился он. – Вам не показалось.

– Прошу прощения, – пролепетала я, отскочив назад.

– Не стоит. Вы даже можете пошутить о том, что если бы я видел творения Роберта воочию, то никогда не стал бы его агентом.

Я нервно рассмеялась.

– Вам, наверное, изрядно надоели шутки подобного рода. Так зачем же вы пригласили меня на эту выставку, мистер Эйзенхауэр?

– Чтобы отдать вам вашу картину.

– Мою картину?

– Ту, что Роберт создал после встречи с вами.

Я вспыхнула от корней волос до кончиков ногтей. Снова посмотрела на мазки, в которых угадывалась женщина в движении.

– Это что, она?!

– Я слепой, мисс, а не глухой. Не надо так кричать. Да, это она.

Я все еще глядела на картину, не в силах отвести взгляд.

– Невероятно. Тут же всего несколько движений кистью, но я каждый раз подмечаю какие-то новые детали.

– Тем и хороша абстракция. С виду это очень просто – мазнул кистью и готов шедевр, но это не так.

– Почему она не продается?

Эйзенхауэр раскрыл ладонь. На ней лежала пластина с длинным рядом цифр.

– Потому что она ваша, мисс Стоун. Хотя Роберт мог выручить за нее куда больше, чем за остальные. Это его первая за несколько лет законченная работа. Все те, в залах, прошлые работы. Пылились в его мастерской, пока он не согласился продать их сегодня.

– Вы бывали в его мастерской?

Эйзенхауэр покачал головой.

– Никогда.

– А что происходит в мастерской, мистер Эйзенхауэр? Какие тайные все-таки скрывает Маккамон?

Эйзенхауэр лучезарно улыбнулся и ответил:

– Я не даю интервью, мисс Стоун.

– Почему же вы так милы и дружелюбны со мной, мистер Эйзенхауэр? Это ведь после моей статьи разразился скандал, которых вы, как агент мистера Маккамона, избегали столько времени.

– Не думал, что придется объяснять вам дважды. Посмотрите еще раз на картину, мисс Стоун. Разве она не совершенна?

– Это так, – согласилась я.

– Она здесь только благодаря вам. Без вас Роберт не создал бы ее. И за это я вам благодарен. Что касается вашей статьи, то она ведь так и не была опубликована. А интервью с какой-то Клио не ваших рук дело, а вашего редактора. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять это. Так что у меня нет причин относиться к вам враждебно. По крайней мере, пока.

Конечно, Маккамон рассказал ему о том, что произошло между нами после прослушивания. И что я могла бы упомянуть в статье. Не было необходимости выдумывать какую-то Клио и брать у нее интервью, если я сама многое видела и слышала от гения. Все-таки «Fever» занимался журналистикой, а не беллетристикой.

– Вы станете искать Клио? – спросила я Эйзенхауэра.

– Посмотрите, сколько картин в тех залах, через которые вы прошли. За каждой из них скрывается женщина. Обиженная женщина. Я предупреждал Роберта и был готов к тому, что однажды одна из них нарушит молчание и заговорит с журналистами. Так что искать ее я не буду.

– Она сказала правду?

– Я ведь уже сказал вам, мисс Стоун, что не бываю в мастерской Роберта. А Клио, как она сама назвалась, описывала то, что произошло с ней именно там.

– Вы не можете не знать, что творит Роберт со своими музами, мистер Эйзенхауэр!

– А вы, мисс Стоун? – тихо спросил агент художника. – Разве вы сами не знаете этого?

Я заставила себя прикусить язык. Вот оно, вещественное доказательство того, что я прекрасно знаю, каково это быть музой гения современности. Висит на стене прямо передо мной.

– Значит, картина моя?

– Ваша. Так распорядился Роберт.

Посчитал необходимым убрать картину с глаз долой. Ладно, подумаю об этом позже. Желательно дома за ведерком с шоколадным мороженым.

– И если она моя, я могу забрать ее?

– Можете, но с одним условием.

Ну, началось.

Спрятав пластину в руке, без которой мне картину не получить, Эйзенхауэр сказал:

– Вы, должно быть, догадываетесь, что это невероятный ценный подарок. Если нет, мы можем позвать оценщика. Он назовет вам цену.

– Не нужно. Я догадываюсь, что стоит она прилично, но что с этого?

– Выставка пробудет две недели на Манхэттене, а потом картины отправятся в турне по стране. Вы сможете забрать свое полотно сразу после того, как картины вернутся обратно в Нью-Йорк.

– Хорошо. Это все?

– Еще не все.

– Да не тяните рязину! Выкладывайте как есть.

Эйзенхауэр усмехнулся. С ним, наверное, никто так не разговаривал.

– Этот щедрый подарок должен окупиться, мисс Стоун. Я долго ждал дня, когда Маккамон создаст нечто подобное. Как его агент, я не желаю, чтобы такой достойный экземпляр, вышедший из-под кисти Маккамона, канул в Лету. Эта картина станет вашей только, если вы вдохновите его на создание еще одной или нескольких подобных.

– То есть вы отдадите мне картину, только если я отработаю эти миллионы, так? Не люблю, когда ходят вокруг да около.

Эйзенхауэр холодно улыбнулся.

– Зачем же так грубо? Подумайте вот о чем, мисс Стоун. Эта женщина, у которой вы брали интервью, так называемая, Клио. Она не пойдет в суд, чтобы доказать, что все сказанное ею является правдой. Я же, как агент Роберта Маккамона, в полной мере волен подать на ваше издательство в суд за клевету. «Белая акула» не могла не знать этого.

– Но вы сказали, что понятия не имеете, чем Маккамон занимается в мастерской с музами.

– Мне и не нужно это знать. У меня есть адвокаты и контракт, в котором каждый пункт тщательно выверен для того, чтобы обезопасить моего клиента. Вам стоило убедить своего редактора, что лучше выпустить вашу статью, а не идти на поводу у громких сенсаций. Такой опытный журналист, как Элеонора не могла не знать, чем это чревато, когда выпускала интервью с вашим именем под ним. Мой иск в суде будет равен стоимости этой картины. И я уверен, что дело мы выиграем. А на кого после спустит всех собак ваш редактор, сами догадаетесь?

Я молчала.

– И когда после вашего поражения, я снова предложу вам стать музой в обмен на то, что я откажусь от своих претензий, как думаете, каким станет ваше решение, мисс Стоун?

– Эта картина моя, вы сказали? Тогда я продам ее какому-нибудь частному коллекционеру и выплачу вам каждый цент.

– Сейчас картина, как и вся коллекция, – временная в собственности художественной галереи. Вашей она станет только после завершения тура по Штатам. А мои адвокаты работают быстро, и повестка в суд может прийти уже завтра. Решайте, мисс Стоун. И давайте сэкономим время, которое мы потратим на судебные издержки.

Стать безработной или заполучить многомиллионный штраф – все такое вкусное, что же выбрать?

В то, что Элеонора подключит адвокатов издательства, не верю. Эйзенхауэр прав, она обезопасила себя, опубликовав то интервью под моим именем, а не своим или другого журналиста. Может быть, она нашла Клио даже раньше, чем отослала меня к Маккамону. Ей нужно было, чтобы я провалилась, а после она бы выручила меня, сделав одолжение.

Теперь я всюду была должна. И Элеоноре, и Эйзенхауэру. Одной эксклюзивный репортаж из мастерской за семью печатями, а второму несколько картин оптом за несколько миллионов долларов.

Хм. Чтобы сохранить работу и получить повышение, мне нужно попасть в мастерскую. А если я соглашусь с условиями Эйзенхауэра, то попаду в мастерскую без каких-либо ухищрений. Продамся гению. Стану его музой. Позволю ему вытворять со своим телом, что угодно, лишь бы он создавал бессмертные шедевры на радость ценителям искусства.

Я посмотрела на этого слепого человека, лишенного сердца. Почувствовав мой взгляд, он указал кончиком трости в конец галереи и сказал:

– Решились? Тогда следуйте за мной, мисс Стоун. Много времени у нас это не займет, вы ведь уже изучили пункты контракта, не так ли?

Прежде, чем отправилась следом за ним, я в последний раз покосилась на полотно на стене. Хорошая же картина, но почему такой ценой? Разве стоят шедевры того, чтобы вытирать ноги об других?