Текст книги "Ницше и философия"

Жиль Делёз
Ницше и философия

Gilles Deleuze

Nietzsche et la philosophie

Presses Universitaires de France

1962

Второе издание, исправленное и дополненное

Перевод: Олег Хома,

под редакцией Бориса Скуратова

Научная редакция и предисловие:

Евгений Блинов

Подготовка текста к переизданию:

Саид Джафаров

Делёз, Жиль (1925–1995).

Ницше и философия / Жиль Делёз: пер. с франц.: Олег Хома; предисл.: Евгений Блинов. – 2-е изд., испр. и доп. – Москва: Ад Маргинем Пресс, 2024

I. Ницше, Фридрих Вильгельм (1844–1900)

© Presses Universitaires de France /Humensis, 1962–2023 Published by arrangement with Lester Literary Agency & Associates

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2024

Делёз о прекрасных и благородных тайнах Ницше

Ницше и философия Жиля Делёза завораживает своим стилем и интонацией с самых первых строк. Стиль этот – лаконичный, утвердительный и не допускающий сомнений – больше подошел бы для дерзкого манифеста какого-нибудь авангардного течения, чем для работы по истории мысли. Но перед нами не просто еще одна книга о Ницше, а одна из самых «ницшеанских» книг XX века. И в этом смысле она, безусловно, является манифестом французской философии второй половины прошлого столетия, которая вдохновлялась Ницше и авангардным искусством. Философии, не только провозгласившей «конец» западной метафизики, но и объяснявшей, как выжить после этого апокалипсиса. Это еще не нарочитая «пощечина общественному вкусу», которой станет опубликованный десятью годами позже первый том Капитализма и шизофрении под провокационным названием Анти-Эдип. С жанровой точки зрения книга Делёза о Ницше – типичная монография по истории западной философии, напечатанная университетским издательством Presses Universitaires de France и, выражаясь академическим канцеляритом, соответствующая всем формальным требованиям для подобных работ. При этом ее автор вкладывает в уста Ницше слова о том, что вся западная наука, а не только высмеянная им немецкая классическая филология является порождением ресентимента, а потому ее основания должны быть пересмотрены.

Подобные амбиции могут показаться удивительными для мало кому известного университетского преподавателя, который к моменту публикации Ницше и философии в 1962 году еще не успел защитить диссертацию и занять сколько-нибудь заметное место в академической иерархии. Университетская карьера Делёза развивалась вполне стандартно, но ее сложно назвать блестящей: он провалил экзамены в главную кузницу французской академической элиты – Высшую нормальную школу (École normale supérieure) и, в отличие от многих сверстников, не предпринял попыток сдать их снова (Мишель Фуко поступит в ENS со второго раза, Жак Деррида – с третьего). В пятидесятые годы Делёз преподает в лицеях Амьена, Орлеана и, наконец, в престижнейшем парижском Лицее Людовика Великого. С 1957 по 1960 год Делёз временно заменяет своего научного руководителя – знаменитого гегельянца Жана Ипполита, назначенного директором Высшей нормальной школы, – и читает курсы по истории философии в Сорбонне. Уже тогда, по словам его биографа Франсуа Досса, студенты буквально осаждают аудитории, где читает свои лекции Делёз[1]1
  Досс, в свойственной ему публицистической и несколько пространной манере, приводит многочисленные свидетельства очевидцев о лекциях в Сорбонне: Досс Ф. Жиль Делёз. Феликс Гваттари. Перекрестная биография. Москва: ИД «Дело», 2021. С. 151–153.


[Закрыть]. Формально они посвящены стандартным академическим текстам Юма, Бергсона и Руссо. Именно на интерпретацию историко-философских сюжетов студентов пятидесятых годов, по позднему признанию Делёза, «натаскивали, как щенков»[2]2
  Deleuze G., Parnet C. Dialogues. Paris: Flammarion, 1977. P. 18.


[Закрыть]. Причем, как указывают современные исследователи[3]3
  Bianco G. Trous et mouvement: sur le dandysme deleuzien. Les cours en Sorbonne 1957–1960 // Concepts. 2004. no 8. P. 95.


[Закрыть], в пятидесятые годы в своем выборе авторов Делёз не был полностью самостоятелен, получая их в «наследство» от своих учителей в Сорбонне. Не был исключением в этом смысле и выбор Ницще: один из любимых преподавателей Делёза, Жан Валь, читает в Сорбонне курс лекций об авторе Заратустры в 1958/59 и 1959/60 учебных годах. Делёз был активным членом образованного в 1946 году Французского общества изучения Ницше и вместе с мэтром историко-философского цеха и однокашником Сартра Морисом де Гандийяком отвечал за новое, «денацифицированное» издание собрания сочинений Ницше, основанного на исследованиях Колли и Монтинари. Более того, единственной научной конференцией, соорганизатором которой за всю карьеру числился сторонившийся подобных мероприятий Делёз, стал представительный конгресс в Ройомоне с участием того же Валя, Карла Лёвита, Габриэля Марселя, Колли и Монтинари, Пьера Клоссовски, Джанни Ваттимо, Жана Бофре и Мишеля Фуко[4]4
  Nietzsche. Cahiers de Royaumont. Paris: Editions de Minuit, 1967. При этом Делёз предлагал в качестве представителей от Германии пригласить Финка и Хайдеггера. См.: Досс Ф. Жиль Делёз. Феликс Гваттари. Перекрестная биография. С. 170.


[Закрыть]. Одним словом, Делёз, как начинающий историк философии, был институционально встроен во французское ницшеведение и в шестидесятые годы стал в каком-то смысле его олицетворением. Чего нельзя сказать о его прочих историко-философских работах, никак не относившихся к мейнстриму исследований Юма, Бергсона, не говоря уже о текстах, посвященных Канту и Спинозе. Помимо написанного совместно с Фуко предисловия к пятому тому собрания сочинений Ницше [5]5
  Deleuze G., Foucault M. Introduction générale // Nietzsche F. Œuvres philosophies complètes de Nietzsche. Vol. 5. Paris: Gallimard, 1967. P. I–IV.


[Закрыть], выпущенному издательством Gallimard, Делёз подготовит небольшую антологию текстов с самым общим историческим введением, известную как Ницше [6]6
  Делёз Ж. Ницше / Пер. С. Фокина. СПб.: Ахioma, 1997.


[Закрыть]. Последнюю книгу русскоязычный читатель нередко путает с Ницше и философией, которая является главным вкладом Делёза в мировое ницшеведение.

Однако нет ничего более обманчивого, чем мнимый академизм этой новаторской работы. В каком-то смысле «академизм» и даже системность являются ницшеанскими масками или «уловками» Делёза, который на протяжении всей книги не перестает вновь и вновь «выбрасывать кости», играя с парными концептами. В самых первых строчках Делёз не оставляющим сомнений тоном заявляет, что главной целью Ницше было ввести в западную философию концепты «смысла» и «ценностей». Для этого ему потребуется сформулировать новый концепт генеалогии, исследующей одновременно источник ценностей и ценность источника. Философ – не судья на кантовском трибунале чистого разума и не инженер по части утилитаристской машинерии на конвейере англо-американской «фабрики мысли». В идеале он должен стать кем-то вроде Гесиода, но не в качестве продолжателя эпической традиции, а в качестве составителя генеалогических таблиц, определяющих «происхождение», а также «дистанцию» в этом происхождении. Конечная цель генеалогии – определение высокого и низкого, восхождения и упадка. Но философ, в отличие от ревнителей традиции, не располагает готовыми таблицами и показаниями надежных свидетелей, он должен «критически» оценивать феномены. Ницшеанская критика, по утверждению Делёза, переосмысляет критический канон модерна: она основана на «действии», а не «реакции». Так Делёз вводит еще один парный термин, который он использует в качестве terminus technicus на протяжении всей работы. Если выражаться близким Делёзу киноведческим языком, логлайн его интерпретации Ницше мог бы состоять из одной фразы: «Это история о том, как один немного сумасшедший немецкий мыслитель попытался создать нового человека, экспериментируя с активным и реактивным».

Активное и реактивное становятся ключевым парным концептом после того, как Делёз объясняет, что мы имеем дело с характеристикой определенных «сил». Именно «силы», а не пресловутая «воля к власти» становятся центральным аналитическим понятием всей интерпретации Делёза. Воля к власти является всего лишь «дифференцирующим элементом» определенных сил. Силы, в отличие от воли в прочтении Шопенгауэра, не могут быть помыслены в единственном числе: силы всегда находятся во взаимодействии друг с другом, они проявляются одновременно как господство и как «объект, на котором осуществляется господство». Так одним изящным жестом Делёз избавляется и от кантовского психологизма, и от шопенгауэровского монизма воли. В новой генеалогической оптике воля является лишь производным от соотношения активных и реактивных сил. Именно их оценка и составляет содержание тех «феноменов», которые являются предметом анализа философа-генеалога. Философия должна стать «симптомологией и семиотикой», определяющей характер воздействия одной воли на другую, те смыслы и ценности, которые порождает их столкновение. Воля «воздействует не на мышцы и нервы», а всегда на другую волю. Силовое взаимодействие воль порождает ценности, которые генеалог должен оценить как ценности восходящей или нисходящей жизни. Высокое, благородное, господствующее соответствует активной утверждающей воле, низкое, подлое, рабское – воле негативной и отрицающей жизнь.

Если первая глава книги задает проблемное поле и выделяет ключевые термины, то вторая становится своеобразным рассуждением о методе. Его основной вопрос: как соотносится концепт воли с парным концептом активного и реактивного? Из многообразия этих отношений Делёз выстраивает то, что можно было бы назвать онтологией Ницше. Первое определение выглядит намеренным упрощением: сила – это то, что может, а воля – то, что хочет. Воля к власти – «принцип синтеза для различных сил». Воля может хотеть как утверждения, так и отрицания жизни. Опытный генеалог сразу распознает, что у сил есть не только количественные, но и качественные характеристики. Если формулировать метод Ницше по Делёзу в картезианской манере, у него есть четыре главных принципа, изложенные в седьмом параграфе второй главы под названием Терминология Ницше.

Во-первых, воля к власти является генеалогическим элементом силы; принципом, сталкивающим силы друг с другом, является случай; только воля к власти является утверждением случая. Во-вторых, из характера воли к власти вытекает качественное определение сил: активные силы являются доминирующими, реактивные – подчиненными. Но и те и другие оказываются результатом синтеза, то есть определенной воли к власти. В-третьих, качество сил не просто связано с характером воли к власти, но и влияет на саму интерпретацию этих сил. Активное и реактивное – характеристики сил, утвердительное и отрицающее – воли к власти. Утверждение – это становление-активным (devenir-actif), отрицание – становление-реактивным (devenir-réactif). В-четвертых, воля к власти не только интерпретирует, но и оценивает. Интерпретировать – значит определить силу, придающую вещам смысл; оценить – значит определить волю к власти, придающую им ценность.

Воля к власти сама по себе не является синонимом утверждения жизни и господства, как часто утверждали поверхностные интерпретаторы Ницше. Воля к власти может быть волей к отрицанию, волей к ничто, волей к смерти. Это и есть первая и самая печальная тайна Ницше по Делёзу. Ницше-симптомолог – утонченный знаток декаданса, недаром единственным современным психологом, у которого он чему-то научился, был Достоевский. Воля к ничто, культура и религия, отрицающие жизнь, превосходят трагического героя-одиночку. О качестве сил, преобладающих в том или ином синтезе, ни в коем случае нельзя судить по исходу столкновения различных воль. Рассказанная Ницше-Гесиодом история западной цивилизации дает печальную картину триумфа реактивных сил над активными: «победа» Сократа над софистами становится симптомом упадка классической Греции; победа христианства и иудаизма над язычеством – симптомом упадка плюралистической античной цивилизации; победа буржуазных революций с их диалектическим террором – симптомом упадка аристократической культуры Нового времени. Задача генеалога в качестве «клинициста цивилизации» состоит в том, чтобы объяснить, в чем состоит секрет триумфа реактивных сил или, если спрашивать на кантовский манер, как возможна победа реактивных сил над активными. А если вспомнить знаменитые рассуждения Руссо о естественном и искусственном неравенстве, то философский вопрос будет состоять не в том, почему слабый подчиняется сильному, а в том, почему сильный подчиняется слабому. Тогда уместен вопрос, почему в исторической перспективе активные силы уступают реактивным?

В рамках энергетической онтологии Ницше, как описывает ее Делёз, ответ заключен в самой характеристике активных и реактивных сил, которая содержится в десятом параграфе второй главы под названием Иерархия. Реактивная сила, во-первых, является утилитарной силой адаптации и частичного ограничения; во-вторых, отделяющей активную силу от ее возможностей; в-третьих, силой разделенной, то есть отрицающей саму себя и в итоге неизменно обращающейся против себя самой. В противоположность ей активная сила – это прежде всего сила пластическая, господствующая и подчиняющая. Она всегда стремится к пределу своих возможностей. И наконец, активная сила всегда утверждает свое отличие, превращая его в главный источник собственного наслаждения.

Итак, реактивные силы являются силами адаптации, и именно поэтому эволюционное преимущество, по Дарвину, получают наиболее приспособленные к изменениям окружающей среды виды. Но выжить, по Ницше, вовсе не означает «утвердить жизнь». Напротив, утверждение жизни и отличия в эволюционном процессе представляет собой «счастливое исключение». Именно поэтому, замечает Делёз, в искусстве оценки «нет фактов, есть только интерпретации». Сам по себе «физический факт» вытеснения одного вида другим не означает победу активных сил над реактивными. Искусство интерпретации состоит в том, чтобы отделить «положение дел» (état de fait) от возможности утвердить различие. Полнота жизни заключается не в слиянии с «окружающей средой», а в возможности выделиться на ее фоне.

Если перевести эту эволюционистскую метафизику на язык социальных конфликтов, то мы должны понять не то, почему сильные господствуют над слабыми (Руссо уже объяснил нам, что это вопрос не философский), а то, почему слабые в итоге побеждают сильных. В качестве иллюстрации Делёз берет знаменитый спор Сократа с Калликлом из платоновского Горгия, где позиция Ницше, разумеется, отождествляется с Калликлом, которого он «дополняет». Сократ утверждает, что если слабые совместно побеждают сильных, то это означает, что совместно они представляют собой бо́льшую силу. На что следует возражение Калликла – Ницше, состоящее в том, что победивший раб не перестает быть рабом, а если слабые и побеждают, то не за счет формирования превосходящей силы, а за счет лишения активной силы ее возможностей. В этом столкновении софиста Калликла и диалектика Сократа и раскрывается механизм победы реактивных сил над активными.

Так Дёлез обозначает главного врага в методологическом, аксиологическом и онтологическом плане. Этим врагом становится Сократ-диалектик, «дедушка христианства» и далекий предок гегельянства, война с которым будет занимать Делёза на протяжении шестидесятых. Стоит заметить, что в целом Делёз довольно равнодушен к антихристианскому пафосу Ницше: для него христианство является исторически важным, но далеко не исключительным примером «диалектического ресентимента». Реактивные силы побеждают задолго до наступления христианской эры и не исчезают в тот момент, когда она начинает клониться к своему закату. Ведь именно Гегель, возведший негативную диалектику в ранг искусства, заявил о «смерти Бога» вскоре после Великой французской революции. Ницше и философия – это в куда большей степени Анти-Платон и Анти-Гегель, чем Анти-Христ. Пожалуй, на делёзовской интерпретации Ницше можно было бы даже построить что-то вроде христианской апологетики, отделяя христианское ядро (ведь исторический Христос, по Ницше, был против ресентимента) от языческих или диалектических наслоений.

Но критика Делёза обратилась бы против самой себя, если бы за ней не следовала позитивная программа. И связана она с тем, что он называет «формулой вопроса» у Ницше. В диалогах Платона, которые похожи на игру в поддавки, Сократ неизменно побеждает своих оппонентов, задавая им вопрос «Что такое …?» («Qu’est-ce que …?»): что такое красота? что такое справедливость? и т. д. Тогда как все его оппоненты отвечают на другой вопрос: кто является красивым и справедливым? Сократ возражает, что такая постановка вопроса отсылает к конкретным предметам, а не к их сущности. Но «сущность» в платоновской модели, как мы помним, отсылает к миру идей или идеальных геометрических фигур, что – как в методологическом, так и в онтологическом плане – создает гораздо больше проблем, чем решает. Если отказаться от гипотезы трансцендентного мира идей, то сам вопрос «Что такое …?» повисает в воздухе. Диалектика оказывается чем-то вроде игры в наперстки, когда наивным участникам предлагается выбрать одну из двух одинаково ложных альтернатив, в то время как «правильный» ответ надежно скрыт от них ведущим игру мошенником. Как замечает Делёз, вопрос «Что такое …?» в каком-то смысле звучит глупо, и сложно поверить, что столь опытные мастера словесных прений, как софисты, легко отступали под напором далеко не самых изощренных аргументов Сократа. Ведь именно вопрос «Кто?» в устах Гиппия является куда более подходящим для определения сущностей, действующих в реальном мире, который состоит из постоянного противодействия сил и коррелирующих с ними воль. Это куда более продуманный метод, «так как он отсылает не к отдельным примерам, как считал Сократ, а к непрерывности конкретных объектов, взятых в становлении, к становлению-прекрасными всех предметов, которые приводятся или могут быть приведены в качестве примера»[7]7
  Наст. изд. С. 132.


[Закрыть]. Диалектика – этот триумф нигилизма – постоянно уводит вопрос в сторону от описания реального мира, тогда как противостоящее ей искусство софистов – искусство воистину «эмпирическое и плюралистическое».

Преодолеть диалектический нигилизм можно при помощи перехода от вопроса «Что это?» к вопросу «Как это работает?», от «есть» (est) к «и» (et). Отсюда важность вопроса «Кто говорит?» при любом вопрошании. Это вопрос одновременно методологический, аксиологический и политический. С точки зрения методологии это вопрос эмпирика и плюралиста, анализирующего взаимодействия акторов в реальном мире. С точки зрения ницшеанской аксиологии по Делёзу, это вопрос о том, какая именно воля говорит – воля к утверждению жизни или к ее отрицанию. С политической точки зрения это вопрос декларации или сокрытия реальных интересов противоборствующих сил. Что за воля проявляет себя в данном вопросе, от чьего имени она говорит и с какими акторами ассоциируется?

На этом основании, объясняет Делёз, можно выстроить новую методологию наук, примером которой является «активная филология» по Ницше. Привычная нам «реактивная филология» строится на том, что смысл конструируется с точки зрения слушающего, тогда как активная, аффирмативная филология будущего будет выстраиваться с точки зрения говорящего. Того, кто утверждает ценности, оценивает и расставляет приоритеты, как в знаменитом примере Ницше с семантической симметрией между «хорошим и плохим», с одной стороны, и «храбрым и трусливым» – с другой. Аристократическая культура, утверждавшая свои ценности, была в первую очередь культурой воинской, для которой было естественно отождествлять добродетель с храбростью (рус. хороший – «хоробрый»), а ее противоположность – с трусостью (рус. плохой – «полох», то есть страх).

Сам критерий оценки и ви́дения мира определяется волей. Воля как синтез определенных сил становится «точкой зрения». Именно на этом построен эпистемологический проект, который Делёз называет «перспективизмом» Ницше. Различные перспективы представляют собой точки зрения различных воль, синтезирующих противоборствующие активные и реактивные силы. Именно они производят свои ценности и определяют «ценность ценностей» и «значения смыслов», что и позволяет Ницше встать «по ту сторону добра и зла», заглянув за кулисы драмы мировой истории. В определенной перспективе, во всех смыслах этого слова, реализуется гибридный принцип сочетания различных акторов и силовой принцип формирования самой перспективы. Из перспективизма Ницще в интерпретации Делёза и новой теории действия, словно из гоголевской Шинели, выходят и амазонский перспективизм Эдуарду Вивейруша де Кастру с его «метафизикой хищничества»[8]8
  Вивейруш де Кастру Э. Каннибальские метафизики / Пер. Д. Кралечкина под ред. Е. Блинова. М.: Ад Маргинем, 2017.


[Закрыть], и акторно-сетевая теория в ее латурианском изводе.

Точка зрения воли, отрицающей жизнь, берет верх, повсюду мы видим «триумф реактивных сил». Но Ницше, как подчеркивает Делёз, отвергает пессимизм Шопенгауэра. Он постоянно напоминает, что герой «радостен» и даже своей гибелью утверждает жизнь. Но если мы понимаем «вечное возвращение» вместе с Хайдеггером как «вечное возвращение того же самого», то где же повод для оптимизма? Герой будет снова и снова погибать по воле злого рока, а реактивные силы – нигилизм и диалектика – будут снова сильнее сил активных, воли к жизни и эмпирического плюрализма. И здесь Делёз делает свой главный и достаточно неоднозначный ход, предлагая новую интерпретацию вечного возвращения. Главное в этом ницшевском концепте – не просто повторение определенных исторических циклов, а различие, которое возникает на каждом новом этапе. В этом, по мысли Делёза, и заключается одна из прекрасных тайн Ницше: реактивные силы не возвращаются, в то время как активные будут возвращаться снова и снова. Так вечное возвращение становится в интерпретации Делёза основой «этической и избирательной» мысли. Правильный выбор при переоценке ценностей должен быть сделан в пользу активных сил и воли, утверждающей жизнь. Отсюда формулировка нового императива: «Воли́ того, чего ты волишь, так, чтобы при этом ты волил также и его вечного возвращения»[9]9
  Наст. изд. С. 120.


[Закрыть].

Таким образом, своеобразный космологический аргумент замыкает круг, сводя воедино эпистемологические, аксиологические, онтологические и этические аспекты учения Ницше. Этот круговой танец, своего рода философский ритурнель, превращает делёзовскую интерпретацию в один из самых впечатляющих примеров систематической реконструкции философии Ницше, построенной парадоксальным образом на радикальной критике самого «духа системы». Ницше и философия – самая насыщенная и всеобъемлющая из всех историко-философских книг Делёза. После ее прочтения другие работы могут вызвать определенное разочарование: полная блестящих интуиций, но всё же ученическая работа о Юме, слишком лаконичные и явно полемические исследования о Канте и Бергсоне, непривычно академичная для Делёза диссертация о Спинозе… Но, как уже было сказано, систематичность делёзовской интерпретации Ницше – всего лишь уловка, при этом, однако, крайне полезная для понимания вреда и пользы истории философии для жизни.

Через два года после публикации Ницше и философии Делёз в небольшой статье под названием Он был моим учителем прокомментирует удививший многих современников отказ Сартра от Нобелевской премии. Мыслителям «публичным», или штатным университетским преподавателям, он противопоставляет мыслителей частных, к которым причисляет Сартра. «В каком-то смысле „частные мыслители“ являются антагонистами „штатных преподавателей“. Даже Сорбонна нуждается в анти-Сорбонне, а студенты внимательно слушают своих преподавателей только тогда, когда у них есть другие учителя. В свое время Ницще перестал быть профессором, чтобы стать частным мыслителем»[10]10
  Делёз Ж. Мая 68-го не было / Пер. Е. Блинова. М.: Ад Маргинем, 2015. С. 25.


[Закрыть]. Впрочем, как видно из приведенного фрагмента, два эти типа не исключают, а скорее дополняют друг друга. Школа мысли и техника, которой учат в Сорбонне, раскрывает свой потенциал, когда ее дополняют «проклятые вопросы» о жизни, задаваемые частными мыслителями, такими как Сартр, а до него Кьеркегор, Ницше и Шестов, имя которого не раз встречается на страницах книг Делёза, когда речь заходит о вопрошании[11]11
  Шестов, помимо прочего, стал важным посредником для усвоения Ницше во Франции. Фуко и Делёз заинтересовались Ницше после чтения Батая, а тот, в свою очередь, открыл его во время работы над французским переводом книги Шестова Добро в учении графа Толстого и Ницше. См.: Le Rider J. Nietzsche en France. De la fin du XIX siècle au temps présent. P.: P.U.F. 1999. P. 134.


[Закрыть]. Ницше и философия обозначает момент, когда историко-философская интерпретация задевает нерв времени, когда «штатный преподаватель» и «частный мыслитель» сливаются воедино, одновременно обучая техникам мысли и отвечая на вызовы жизни. Кажется, к чему-то подобному стремились софисты. Эта книга – по-своему не менее новаторская и вызывающая, чем Анти-Эдип и Тысяча плато. За академической маской в ней скрываются разгадки тайн одного из самых загадочных мыслителей Запада.

Какой же из всех секретов Ницще Делёз считал самым прекрасным? Мы поймем это, наблюдая за «старыми холодными лягушками», лицемерно осуждающими любые проявления воли. За новыми викторианцами, которые навязывают свой аскетический идеал. За новой инквизицией и полицией речи, карающими за мысле– и словопреступления против глобального порядка. Они твердят, что все, проявляющие волю, виновны и находятся в неоплатном долгу. И тогда наступает время вспомнить о том, что «безответственность – самая благородная и самая прекрасная тайна Ницше»[12]12
  Наст. изд. С. 53.


[Закрыть].

* * *

Для публикации в настоящем издании перевод Ницше и философии был заново сверен с оригиналом и подвергнут существенной переработке, как с литературной, так и с терминологической точки зрения. В определенном смысле читатель будет иметь дело с новым вариантом русского текста.

Внесенные стилистические изменения имеют принципиальное значение для понимания эстетических и методологических принципов Делёза. Переводчик, по-видимому, вдохновлялся цитатами из Ницше и намеренно стилизовал язык Делёза под русские переводы, многие из которых были выполнены в начале XX века. Однако лаконичный и утвердительный стиль Делёза гораздо ближе к сухой авангардистской прозе, чем к архаичному наукообразному стилю рубежа XIX и XX веков. Поэтому по мере возможности все архаичные выражения и обороты заменены в новом издании на более современные. Еще более важную роль в этом смысле играет замена многочисленных синтаксических конструкций с глаголом «est» (есть), которые переводились как «есть» и «суть». Помимо умышленного или неумышленного эффекта архаизации, который создают подобные выражения, данный перевод не принимает в расчет дисквалификацию суждений о существовании, которые Делёз предлагал заменить на прагматическое «et» (и). В романских и германских языках, в отличие от славянских, опустить копулы с глаголом «есть» в принципе нельзя, но если бы Делёз имел такую возможность, то опускал бы глагол «есть» практически везде. По этой же причине бóльшая часть причастных оборотов заменена на обычные глагольные выражения с целью избежать столь критикуемой Делезом субстантивации («зеленеющее дерево» куда ближе к платоновскому «дерево есть зеленое», чем к стоическому «дерево зеленеет»).

Отметим также важные терминологические изменения, которые призваны более точно передать мысль Делёза. Прежде всего речь идет о принципиальном для него различии между концептом (concept) и понятием (notion). Изобретение концептов как автономных смысловых единиц – основная задача философии, тогда как понятия скорее относятся к «точным наукам» и полностью зависят от заранее заданной таксономии. Восстановлены важные для Ницще терминологические различения «боль/страдание» (douleur/souffrance) и «страсти/аффекты» («passion» как «Страсти Христовы» в традиционном христианском смысле и «печальные аффекты» Спинозы для «passions tristes»). Для Ницше, как и для Делёза, принципиальное значение имел материальный или физиологический аспект испытываемой боли и реакции на нее организма, зависящей от той или иной воли (утверждающей или отрицающей). Этот аспект той или иной воли проявляется в терминах «становление-активным» / «становление-реактивным», которые в прошлом издании были переведены как «становление активностью» / «становление реактивностью» (еще одна антиделёзианская субстантивация).

Пожалуй, наиболее важным изменением является восстановление ключевого термина «ресентимент», который был переведен как «злопамятность», что полностью искажало замысел как Ницше, так и Делёза. Во-первых, в тексте Ницше «ressentiment» является галлицизмом, что уже исключает прямой перевод. Во-вторых, этот термин не переводится ни на один язык. В-третьих, для Делёза важна приставка ре-, так как ресентимент связан с реактивностью. И наконец, значительная часть Генеалогии морали, как и делёзовского комментария к ней, посвящена объяснению, почему ресентимент не является злопамятностью. Ницше постоянно подчеркивал, сколь изощренный ум требуется для переоценки ценностей, что делает ресентимент несравненно более сложным феноменом по сравнению с «rancune» черни.

Наиболее сложным для перевода был термин «puissance», который Делёз употребляет сразу в нескольких значениях: власть, мощь и сила. В этом случае было принято решение в пользу контекстуального перевода: «puissance» может означать и власть в самом широком смысле (как волю к власти или «власти ложного»), и силу (в старом локковском смысле «способности», не пересекающемся с силой-force), и мощь.

Из более очевидных изменений стоит отметить восстановление в правах «néant» как «ничто», которое не стоит путать с «небытием» (non-être). Во-первых, Делёз проводит это различие в самом начале пятой главы Ницше и философии, а во-вторых, «ничто» отсылает к концепту Сартра, вынесенному в заголовок одной из самых знаменитых философских книг, написанных в XX веке на французском языке. К этой же категории «восстановления» можно отнести и термин «муштра» (dressage), который затем будет творчески развит Фуко в Надзирать и наказывать.

Редактор выражает надежду, что новая русская версия книги Делёза заново раскроет читателю все его скрытые силы и созидательный потенциал. Иногда подобная работа требует полного изменения синтаксиса, грамматических форм и словаря. А иногда просто поставленной в нужный момент точки. Ведь, как заметил Исаак Бабель, один из самых тонких русских стилистов всех времен, не брезговавший редакторской правкой переводов с французского: «Никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя».

Евгений Блинов

Токио – Москва. Март-апрель 2024; 8 июня 2024

Принятые сокращения (работы Ницше, цитируемые в книге)

А Антихрист

ВВ Воля к власти[13]13
  Ссылки автора даны по изданию: Nietzsche F. La Volonté de Puissance / trad. G. Bianquis (d’après l'édition de F. Würzbach). Paris: Nouvelle Revue Française, 1935 et 1937. – Здесь и далее астерисками обозначены примечания редактора русского перевода, а цифрами – примечания автора.


[Закрыть]

ВН Веселая наука

ГМ К генеалогии морали

ДД Дионисийские дифирамбы

ДЗ По ту сторону добра и зла

ЕН Ecce Homo

З Так говорил Заратустра

НВ Ницше contra Вагнер

НР Несвоевременные размышления

РТ Рождение трагедии

СИ Сумерки идолов

СТ Странник и его тень

Ч Человеческое, слишком человеческое

ЭГ Философия в трагическую эпоху греков