Текст книги "Последние дни наших отцов"
Автор книги: Жоэль Диккер
Жанр: Книги о войне, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Может, это и есть мужество, – перебил его Пэл.
– Это не мужество, это отчаяние! Отчаяние! Вот потому-то я, если захочу, могу сказать, что меня зовут Адольф Гитлер, могу зигануть в Лондоне на собрании в Управлении просто забавы ради. Просто потому, что, наверно, Гитлер меня убьет, а когда я смеюсь над собой, мне не так страшно, ведь я никогда, никогда бы не подумал, что именно мне придется брать в руки оружие. Я ждал людей, а они так и не пришли!
Два агента долго смотрели друг на друга в темноте. Все, что сказал Дофф, Пэл знал и так. Главная опасность для людей – это люди. И немцы заражены не больше остальных, просто болезнь у них развилась быстрее.
– Обещай все-таки верить мне, несмотря ни на что, – заключил Дофф. – Обещай.
– Обещаю.
Но в обещании этом сквозило сомнение.
Трое агентов провели в Берне около двух недель, отслеживая отправку швейцарских станков в Великобританию. Риар за это время постарался получше подготовить Пэла: тот был хорошим агентом, теперь ему оставалось лишь набираться опыта. А Пэл во многом подражал Риару – тот всегда будет для него примером. Ему нравилось, что Риар всегда выдерживал глубокую паузу, прежде чем ответить на вопрос, словно давал себе время хорошенько подумать, словно каждое его слово имело особую ценность. Даже в самых заурядных бытовых случаях, даже в ресторане в центре города, где они порой обедали вместе, Риар пристально глядел на Пэла, долго молчал, а потом говорил, чеканя каждое слово, будто от этого зависел исход войны: “Передай мне соль”. Пэл, трепеща, послушно передавал. Снова молчание. Наконец Риар царственно произносил: “Спасибо”. Сын ни секунды не сомневался, что эти паузы перед каждым словом были лишь уловкой, чтобы машинально не заговорить по-английски. А Риар, подметив, какое впечатление он производит на юного товарища, иногда шутки ради сбивал его с толку: когда они встречались в его гостиничном номере, возился с разложенной на кровати техникой УСО – ручкой-пистолетом, какой-нибудь ловушкой или главным передатчиком S-Phone, который был при нем, – а Пэл изо всех сил пытался сосредоточиться и слушать его объяснения.
Миссия в Берне завершилась раньше предусмотренного срока. Поступил приказ из Лондона: Риара с Доффом ждали на западе Франции на важную встречу. Рассудив, что Пэл вполне сумеет в одиночку наладить канал, Риар дал ему пятьдесят тысяч французских франков и коротко объяснил, что делать дальше: добраться до Свободной зоны и оценить безопасность канала, которым он вернется в Великобританию, в Лондон. Не слишком вдаваясь в детали задания, он тем не менее особо подчеркнул один пункт:
– Главное, сохраняй все чеки, ничего не теряй.
– Чеки? – в недоумении переспросил Пэл.
– Все, на что ты будешь расходовать деньги, которые я тебе дал. С этим не шутят…
Пэл сперва решил, что его разыгрывают, но Дофф, державшийся поодаль, замахал на него руками: Риар был совершенно зациклен на этом вопросе. И Пэл ответил с самым серьезным видом:
– Очень постараюсь. Что я должен хранить?
– Все. Все! Билет на метро, на автобус, чек из гостиницы. Дал десять сантимов уборщице в туалете – запиши! Можно даже расписку с нее взять, если получится! Ты вот боишься бошей, но поверь, это ты еще не видел отчетности УСО.
И еще раз отчеканил, словно одержимый, воздев указательный палец:
– Сохраняй все чеки. Это о-чень-важ-но!
На следующую ночь Риар с Доффом покинули Берн. Утром они будут во Франции. Собираясь в номере, Дофф сильно нервничал; укладывал последние вещи и напевал: Heil Hitler, mein Lieber… И вдруг, словно в приступе безумия, схватил короткий кинжал и, приставив себе к горлу, провозгласил:
– Да здравствует жизнь! Жить – дело важное.
Пэл, наблюдавший за ним, кивнул.
– У тебя краля есть? – Дофф положил свой нож.
– Краля?
– Ну девушка, чего там.
– Есть.
– А звать как?
– Лора.
– Красивая?
– Очень.
– Тогда обещай мне две вещи: во-первых, никогда не отчаиваться. А во-вторых и в-главных, если я сдохну во Франции, трахни за меня свою Лору.
Пэл засмеялся.
– Обещаешь, а?
– Заметано.
– До встречи, брат. Физию свою не попорть.
Они поцеловались. И Дофф уехал.
Пэл смотрел в окно на узкую улочку. Маленькую мощеную улочку. Несмотря на поздний час, было тепло. Прекрасная летняя ночь. Он видел Риара, невозмутимо стоящего под фонарем с двумя чемоданами в руках. Вскоре появился Дофф. Мужчины кивнули друг другу и ушли в темноту. Дофф в последний раз обернулся на окно, у которого стоял Пэл, улыбнулся и весело послал ему нацистское приветствие. Heil Hitler, mein Lieber, – прошептал Сын.
Дальше Пэл действовал один. Спустя два дня после отъезда Риара и Доффа он двинулся из Берна в Лион, заехав для начала в Женеву. Она была одним из возможных звеньев его канала: консульство Великобритании могло оказать поддержку агентам-англичанам из Секции F, выдающим себя за отставших от части сбитых летчиков. Но была и другая причина, по которой он направился к берегам Лемана: о них часто упоминал отец. “Женева – потрясающий город”, – твердил он. Они никогда не ездили туда вместе. На самом деле Пэл не был уверен, что и отец там бывал, но тот всегда говорил с таким воодушевлением, что он, боясь выставить отца в смешном свете, ни разу не осмелился задать ему этот вопрос. Если кто-то из друзей рассказывал об экзотических странах, то отец, почти никуда не выезжавший и боявшийся, что с ним перестанут считаться, говорил о Женеве, всегда о Женеве. Убеждал, что нечего, в конце концов, ездить в Египет, когда на свете существует Женева – шикарный город с роскошными парками, отелями, Дворцом наций и прочее и прочее. И когда отец, мечтательный мелкий чиновник, заговаривал об отелях, Пэл понимал, что он привирает.
В Женеве Пэл провел всего несколько дней: установил контакты, немного посмотрел достопримечательности, поздоровался с городом от имени отца, а главное, купил в киоске на берегу озера набор открыток. Потом через Лион добрался до юга Франции, побывал в Ницце, в Ниме, доехал до Пиренеев. Связался с будущими посредниками канала, убедился в надежности их самих и явок. Обошел все убежища и конспиративные квартиры, проверил, везде ли есть черный ход и телефон. Раздал дополнительные карточки на продовольствие, записал опознавательные коды для передачи в Лондон и, следуя полученным инструкциям, установил связь с местными ячейками, по большей части пребывавшими еще в зачаточном состоянии: порой в них насчитывалось всего два-три человека. Он составлял перечень необходимого, консультировал ответственных и чувствовал себя важной персоной. В манере говорить подражал Риару, а в поступках – Доффу. Курил как Дофф, так же медленно и раздумчиво зажигая сигарету. Чувствовал себя мужчиной как никогда прежде. Он даже позволил себе прихоть – купил красивый костюм, которым весьма гордился. Ему нравилось, что бойцы Сопротивления – иногда сверстники, иногда люди вдвое старше – испытывают к нему почтение.
В Великобританию он вернулся в конце июля, проведя в ожидании обратного рейса десять дней в Испании, в гостинице, служившей тыловой базой УСО. Гулял на террасе, в тени пальм, провел несколько приятных вечеров в тихих гостиных в компании других агентов. Транзиты через Испанию или Португалию, длившиеся, в зависимости от частоты полетов, иногда по несколько недель, были для агентов излюбленным отдыхом.
В Лондон Пэл вернулся, как ему показалось, даже слишком быстро; он подтвердил надежность канала и составил отчет для Секции F. С квартиры УСО в южной части города, куда его подселили к незнакомым агентам, он съехать не успел: его тут же стали готовить к новому заданию. Не прошло и двух недель с момента возвращения в Англию, как ему дали радиста и направили в Свободную зону.
На юге Франции он провел две недели. Объезжал ячейки, которые посещал до этого, учил бойцов, принимал запрошенные в Лондоне грузы, помогал разобраться с оружием. Выброска груза проходила в три этапа и регулировалась пересылочным центром ВВС “Массингем”, который базировался в Алжире и работал особенно скверно: много ошибок в доставке, часть плохо упакованного груза была повреждена при приземлении. Пэл, преисполненный ярости и сознания собственной значительности, велел радисту послать в адрес лондонского командования Секции F суровое сообщение: “Центр «Массингем» – сборище портачей, половина груза доставлена по ошибке, половина вышла из строя”. Из Лондона ответили: “Сожалеем. Подтверждаем, что центр «Массингем» – сборище портачей”.
Ближе к концу октября, за несколько дней до вторжения в Свободную зону, Пэл с пианистом отправились в окрестности Дижона и Лиона, потом в западную часть Центральной Франции откорректировать канал, вернулись на оккупированный Юг, и тут Лондон наконец объявил, что задание выполнено.
Самолет, летевший над Англией, пошел на снижение, и Пэл оторвался от своих воспоминаний. Погода была скверная, только в этой стране мог моросить такой холодный декабрьский дождь. Пэл улыбнулся – вот и Лондон. Ему надо было отдохнуть. Его пианист вернулся через Испанию, но сам он настоял, чтобы его забрали в центре Франции. В Лондоне потребуют объяснений: возвращаться по собственному каналу было куда безопаснее. И в последние минуты полета Пэл стал подыскивать благовидный предлог. Разумеется, никто не должен был узнать правду.
20
Отец держал в руках открытки, бережно, как самые ценные бумаги. Он перечитывал их каждый день.
Открыток было две, пришли они с промежутком в два месяца. Он обнаружил их в почтовом ящике. Первую в октябре, в полдень. Как всегда, он специально заехал домой с работы, хотя уже почти потерял надежду. И нашел в глубине железного ящика маленький белый конверт, без адреса, без марки, без ничего. Сразу понял, что это от сына. Скорей разорвал бумагу: внутри был изумительный вид Лемана, с фонтаном Же-До и холмами Колоньи на заднем плане. Он читал и перечитывал:
Милый папочка,
надеюсь, с тобой все отлично.
Здесь все хорошо. Скоро расскажу.
Обнимаю,
твой сын
Перечитал снова, про себя и вслух, очень быстро и очень медленно, единым духом и по слогам, чтобы не упустить ни единого слова. В квартире он кричал, прыгал от радости, помчался в комнату сына, улегся в его кровать, обнимал одеяла, прижимал к себе подушки. Наконец-то весточка от обожаемого сына! Кинулся к фотографии Поля-Эмиля в рамке, с десяток раз поцеловал стекло. Значит, сын отказался воевать, уехал в безопасное место, в Женеву. Какое счастье, какое облегчение! Отец был на седьмом небе от счастья и почувствовал, что ему нужно с кем-то поделиться. Но поговорить было не с кем. Тогда он решил спуститься к консьержке и заколотил в дверь ее каморки, чтобы сообщить добрую весть. Вытащил ее из ванной и, стоя на пороге, прочел открытку вслух – ведь сама она не прочтет с нужным выражением, испортит прекрасные слова сына; к тому же пускай смотрит, но не трогает, мало ли в какую грязь она лазила руками.
– Он в безопасности, в Швейцарии! – воскликнул отец, дочитав. – Как вы думаете, что он там делает?
– Понятия не имею, – рассеянно ответила консьержка.
У нее было только одно желание – избавиться от непрошеного гостя.
– Скажите же что-нибудь! Ну! Что он может делать в Женеве?
– У меня есть один знакомый, у него был знакомый, так тот жил в Швейцарии и работал в банке, – отозвалась женщина.
– В банке! – завопил отец, хлопнув себя по лбу. – Ну ра-зу-ме-ет-ся! Наверняка у него высокий пост в каком-нибудь банке! Вот видите, какие швейцарцы достойные люди: не теряют времени на войну.
И в следующие месяцы он представлял себе, как сын производит фурор в тихой конторе крупного банка.
Вторая открытка пришла недавно. С видом на площадь Нёв.
Милый папочка,
Я все время думаю о тебе. Все хорошо.
Крепко обнимаю.
Твой сын
Она была в таком же конверте, как и предыдущая, без адреса, без марки. В первый раз он не обратил на это внимания, но теперь пытался понять, как попали к нему эти письма. Может, Поль-Эмиль в Париже? Нет, он бы сам зашел его проведать. Ведь отец ни разу не забыл оставить дверь незапертой, значит, разминуться они не могли. Нет, сын точно был не в Париже, он был в Женеве. Но кто же тогда положил эти две открытки в почтовый ящик, если не сын? Он терялся в догадках.
Он перечитывал их каждый день. Разработал целый ритуал. Это был лучший момент дня, и ему хотелось все делать не спеша, смаковать каждую секунду чтения; надо было сосредоточиться как можно лучше. Читал он по вечерам, после ужина. Включал все лампы в гостиной, давал свисток электрическому поезду, который так и не убирал, наливал себе чашку цикория. Удобно устраивался в кресле, раскрывал толстую книгу, в которой прятал оба сокровища, потом долго смотрел на них. Любовался ими. Целовал. Как они ему нравились! И с каждым разом казались все красивее. Какие великолепные виды Женевы. О площадь Нёв! О озеро Леман! О город, который он совсем не знал, ведь он в нем ни разу не был. Ему казалось, что сам он почти что там, вместе с сыном, они слоняются по бульварам, вдыхают запах воды. Каждую открытку он читал дважды, потом изучал текст. Сначала Поль-Эмиль написал: “Скоро расскажу”. А потом совсем коротко – “все хорошо”. Может, в промежутке между письмами случилось что-то серьезное? И кто же положил конверты ему в почтовый ящик? Может, надо ехать к сыну в Женеву? Но как его там найти? А если за это время Поль-Эмиль приедет в Париж? Они разминутся, даже если он оставит дверь открытой. Нет, он должен ждать еще вестей, не проявлять нетерпения. Сын жив и здоров. И больше не воюет. Это самое главное. Только не отчаиваться!
21
Клод вышел из метро на станции “Гайд-Парк-Корнер”. Глядя на оживленную улицу, с наслаждением вдохнул холодный лондонский воздух, подставил руки под моросящий дождь. Он скучал даже по дождю. Обернувшись, убедился, что Толстяк по-прежнему идет следом: тот, груженый ворохом подарков, с трудом поднимался по лестницам, ведущим наверх.
– Ты знаешь, где это, Попик? – спросил Толстяк.
Клод осмотрелся, сверился с номерами и повернул в нужную сторону. Они шли по Найтсбридж-роуд вдоль красных кирпичных домов. Красивый квартал. Голые ветви деревьев не заслоняли светящиеся в сумерках окна, и они любовались удобной мебелью, высокими книжными шкафами, блюдами, приготовленными на праздник. Клод заглянул в бумажку с адресом и вскоре нашел нужное здание – длинное, в викторианском стиле, поделенное на три узких, но высоких дома. Здесь. Сердце у него дрогнуло. Поджидая отставшего Толстяка, он посмотрелся в зеркало какой-то машины, сделал глубокий вдох и поправил жилет. Он изменился: волосы отросли, на щеках пробился темный пушок. Как давно они не виделись. Почти целый год.
Наконец подоспел Толстяк.
– Все будут? – поинтересовался он.
Клод еле слышно вздохнул:
– Ты ведь уже спрашивал. Станислас сказал, что Фарон и Дени еще не вернулись.
– А остальные будут, точно?
– Да.
– С ними все в порядке?
– Все в порядке.
– И бошики им не подгадили?
– С ними все хорошо.
Толстяк шумно, с облечением выдохнул. В точности та же сцена трижды повторялась в метро.
Они вошли в черные кованые ворота, перед дверью Клод еще раз привел себя в порядок. И нажал на звонок.
Прошло без малого десять месяцев с тех пор, как завершилась их учеба в УСО. Было Рождество, через несколько дней наступит 1943 год. Из одиннадцати курсантов, что дошли до последнего центра в Бьюли, агентами Секции F стали девятеро: Станислас, Эме, Дени, Кей, Фарон, Толстяк, Лора, Клод и Пэл. Фрэнк и Жос не прошли последнее испытание.
Дверь открыл Эме в полном восторге от встречи с товарищами – возмужавшим кюре и его огромным спутником, ни капли не изменившимся.
– Елки-моталки! Попик и Толстяк!
Он чмокнул Клода и изо всех сил хлопнул по плечу Толстяка: подарки мешали мужчинам обняться.
Группе со времен Бьюли так ни разу и не удалось собраться. Кто-то пересекался в лондонском офисе Секции F между двумя заданиями, но сейчас они впервые почти все были вместе – отмечали в квартире Станисласа Рождество, то самое Рождество, что не смогли отпраздновать год назад, в самый разгар тренировок в шотландском уединении.
В коридор выбежал Кей, в руках у него были высокие бокалы с шампанским.
– Счастливого Рождества! – крикнул он вновь прибывшим.
– И тебе счастливого Рождества, малыш Кики! – радостно отозвался Толстяк.
За ним появился Станислас, неся поднос с птифурами. Он похудел. Толстяк сбросил подарки на пол, и все обнялись. Они смеялись. Они были все те же, но совсем другие. И пока Клод с Толстяком стаскивали длинные зимние пальто, они разглядывали друг друга. Они расстались курсантами, а теперь они – агенты УСО в звании лейтенантов, члены Секции F. Некоторые после Бьюли отправились прямо на задание, кто-то прошел еще одну школу специализации, но сегодня на счету каждого из них была по крайней мере одна операция во Франции. Успешная или не очень: уходящий год выдался для УСО неудачным, было много провалов. Их, как и многих агентов Секции F, вернули в Лондон на время, пока командование УСО оценит ситуацию. Германия одерживала верх в войне.
В квартире снова раздался звонок. Толстяк захотел непременно открыть сам и в спешке опрокинул журнальный столик. Пришли ослепительные Лора и Пэл. Теперь, после нескольких месяцев войны, они собрались почти все. Кей планировал так и не состоявшиеся диверсии в районе Нанта, куда стекалось множество солдат вермахта. Клод после контактов с ячейками Сопротивления пережил ту самую утрату иллюзий и веры в людей, о какой Пэлу говорил Дофф. Эме столкнулся с враждебностью со стороны сил “Свободной Франции”, не доверявших англичанам и особенно неголлистской Секции F. Лору, которую направили в Нормандию, после ареста одного из главных ее контактов едва не схватило гестапо: немцы частично раскрыли ячейку. Но кто мог упрекнуть человека, заговорившего под пыткой? Станислас поранился во время первого парашютирования в мае и после возвращения в Лондон был прикомандирован к Генеральному штабу УСО. А Фарон и Дени были еще на местности: Дени в роли пианиста в окрестностях Тура, а Фарон на задании в Париже.
* * *
В квартире слышались приветственные возгласы, все щипали друг друга за щеки, словно не верили, что целы и невредимы. Потом все принялись за готовку на необъятной кухне. То был мужской обычай, которому Станислас неукоснительно следовал до войны: поехать с друзьями на выходные за город, пить, стрелять голубей и вместе готовить еду – так укреплялись дружеские узы. Но его боевые товарищи никогда не учились в Итоне и оказались весьма жалкими подручными. Клода и Пэла, учинивших битву на сковородках и сломавших кухонный комбайн, отправили накрывать на стол, расставлять серебро и хрустальные бокалы. У Кея подгорел соус, и ему велено было сидеть и смотреть. А пока редкие трудяги – Эме при птице, а Лора при вине – под руководством Станисласа старательно пыхтели над меню посреди ребяческой возни, Толстяк, спрятавшись за дверцу шкафа и сунув голову в холодильник, слизывал крем с пирожных, доставленных от знаменитого кондитера; дырку он заделывал, размазывая оставшиеся взбитые сливки чайной ложкой, и начинал ковырять следующее.
Они ужинали в столовой – красивой устланной коврами комнате с окнами на внутренний двор.
Они ужинали, элегантные, счастливые, вспоминали Уонборо, Локейлорт, Рингвэй, Бьюли. Снова болтали о своем бегстве, про то, как пьяные Толстяк с Клодом наводили самолет. Приукрашивали рассказы: ностальгия заставляла преувеличивать любую деталь.
Они ужинали несколько часов напролет. Ели так, словно голодали долгие месяцы, если не годы. Слопали всю птицу, зеленые овощи, картошку, передержанный чеддер, попорченные пирожные; а поскольку некоторые все равно не наелись, разграбили кладовую – к восторгу Станисласа. Умяли все: кровяную колбасу, сосиски, фрукты, консервы, овощи и сладости. В три часа ночи соорудили себе яичницу-глазунью и съели ее с солеными крекерами. Выходили из-за стола черного дерева передохнуть на диване в гостиной, тайком расстегнув пуговицу на брюках, со стаканом крепкого спиртного, дабы помочь пищеварению, а потом снова шли на призывы Эме, который колдовал у плиты.
На рассвете Толстяк раздал подарки – кошмарные, как и в Бьюли, – но полные любви. Например, Кею, получившему пару носков, Толстяк заявил: “Это носки из Бордо! Не какая-нибудь дрянь!” Кей, уроженец Бордо, в душе благословил Алена-Толстяка, самого славного человека на свете. Лора получила золоченую подвеску – безвкусную, зато выбранную с величайшим тщанием. Растроганная, пристыженная, ведь сама она пришла с пустыми руками, Лора в знак благодарности обняла Толстяка.
– Не так сильно, – улыбнулся славный гигант, – я обожрался.
Она посмотрела ему в глаза, положила изящные руки на его громадные плечи.
– По-моему, ты похудел.
– Правда? Ах, если б ты знала, как я жалею, что сегодня вечером так обожрался. Ведь во Франции я сидел на диете как миленький. Чтобы стать не таким… в общем, поменьше, чем я есть. Быть тем, кто ты есть – дело нелегкое, милая моя Лора, знаешь, да?
– Знаю.
– Ну и вот, я себе сказал: какая разница, болит у тебя брюхо со страху перед бошами или оттого, что недоел? Ну и стал чуток потоньше… Ради Мелинды.
– Ты еще вспоминаешь ее?
– Все время. Когда любишь по-настоящему, так и бывает, все время об этом думаешь. Ну и хочется быть красавчиком, когда пойду к ней.
Лора приложила палец к его груди, у сердца.
– Ты уже красавец. Внутри, – шепнула она. – Ты лучший из людей, это точно.
Он покраснел. А она улыбнулась.
– Лучше б я был самый красивый из мужчин.
Она с невыразимой нежностью поцеловала его в щеку. Крепко, чтобы тучный гигант почувствовал, как она его любит. Толстяк сидел на диете. Бог знает, что он пережил за последние месяцы, – тревогу, трудности, холод, усталость, страх. Страх. И сидел на диете. На диете!
Рассвет застал их в гостиной: они лежали вповалку, сонные, одурелые. Заговорили даже о своих заданиях, но чуть-чуть, рассказывали только смешное. Эме сумел заболтать едва не задержавшего его полицейского; Лора с Толстяком по невероятной случайности встретились на вилле УСО, готовясь отплыть в Великобританию; Станислас в темноте чуть не съел кусок пластита – Толстяк возразил, что пластит вовсе не так плох, как кажется; Кей натолкнулся в своей гостинице на другого агента, с которым долго и безуспешно пытался связаться. Они не говорили ни о чем другом, словно защищаясь от неотступных воспоминаний о том, что пережили во Франции. Операции шли трудно, среди агентов были потери. Станислас, работавший теперь в Генеральном штабе Секции F, знал это лучше, чем кто-либо. На днях двух агентов при высадке во Франции приняло не Сопротивление, а гестапо. В этом году было мало диверсий, мало успехов. Война не предвещала ничего хорошего, и Станислас, более осведомленный, чем остальные, тревожился. Тревожился за будущее Европы, тревожился за товарищей, которые, он знал, скоро снова отправятся во Францию. Он знал, что случилось во Франции с некоторыми членами группы. И только ему было известно, что случилось с Толстяком.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?