Текст книги "Мельник из Анжибо"

– Следовательно, у моего сына ничего нет? – сказала Марсель, пораженная этим новым открытием.

– Пожалуй, что так. С тем, что имеется у вас, он все-таки получит когда-нибудь триста тысяч франков. Это будет не так уж плохо, если вы решите все привести в порядок, распродав, что следует. Земля может давать шесть или семь тысяч ливров ренты. Если же вы решите все промотать, будет еще проще.

– Я не имею намерения губить будущность сына. Мой долг – найти по возможности выход из того затруднительного положения, в котором я нахожусь.

– В таком случае выслушайте меня. Его и ваша земля приносит два процента дохода. Вы платите по долговым обязательствам пятнадцать или двадцать процентов; при накоплении процентов вы будете без конца увеличивать долг. Что же вы думаете делать?

– Придется продать, не правда ли?

– Это как вам угодно. Я считаю, что это будет к вашей выгоде, если только вы, имея в течение долгого времени в своем распоряжении имущество сына, не предпочтете воспользоваться этой неразберихой в своих интересах.

– Нет, господин Бриколен, я не намерена поступить так.

– Но вы могли бы еще извлечь кое-какой доход из этого имущества; и так как у ребенка пока живы еще дед и бабка, от которых он получит наследство, то ко времени своего совершеннолетия он может и не оказаться банкротом.

– Все это вполне резонно, – сказала Марсель холодно, – но я хочу поступить совершенно иначе. Я продам все, чтобы долги по наследству не превысили капитала, а что касается моей доли, то я должна рассчитаться с долгами, чтобы иметь возможность дать сыну хорошее воспитание.

– Стало быть, вы хотите продать Бланшемон?

– Да, господин Бриколен, и притом немедленно.

– Немедленно? Ну еще бы: когда находишься в вашем положении и хочешь выйти из него чистым, без долгов, нельзя терять ни одного дня, потому что с каждым днем дыра в мошне становится все больше. Но вы думаете, что так легко будет продать такие обширные земельные угодья немедленно, будь то целиком или по частям? Это все равно, как если бы я сказал, что можно за сутки построить замок вроде этого, да еще крепкий, чтобы он простоял пятьсот – шестьсот лет. Знайте же, что в нынешние дни капитал делает большие обороты только в промышленности, на железных дорогах и в других крупных предприятиях, где можно получить или потерять сто на сто. Что же касается земельного имущества, то тут уж черта с два! У нас тут все хотят продать, и никто не хочет покупать, – всем надоело зарывать в землю большие деньги, чтобы получать грошовые доходы. Хорошо иметь землю тем, кто на ней живет, как я к примеру, кто на ней работает и копит денежки, рассчитывая каждую копейку. Но для вас, горожан, это доход ничтожный. Вот почему на имение стоимостью тысяч в пятьдесят, самое большое сто, сразу найдутся охотники, тогда как поместье, за которое надо заплатить восемьсот тысяч, превышает наши возможности, и вам придется поискать через контору вашего нотариуса в Париже какого-нибудь капиталиста, который не знает, куда девать деньги. Вы думаете, много таких найдется в нынешние дни, когда можно играть на бирже, в рулетку, вложить свой капитал в копи, железные дороги, городские участки и в тысячу всяких других крупных предприятий? Значит, вам надо найти какого-нибудь напуганного старого дворянина, который в страхе перед революцией предпочитает получать на свой капитал два процента, чем пускаться в рискованные спекуляции, которые нынче так прельщают всех. Кроме того, надо, чтобы при усадьбе был хороший жилой дом, где бы старый рантье мог поселиться и доживать свой век. А вы видите, каков ваш замок? Я бы не взял его и на снос, потому что труд, потраченный на это дело, не окупился бы ни трухой, в которую превратились балки, ни рассыпающимся в порошок щебнем. Итак, если вы дадите объявление о продаже земли, возможно, что вам посчастливится сбыть ее целиком в ближайшие дни, но может статься, что вы прождете лет десять, ибо, пусть ваш нотариус сколько угодно говорит и печатает в своих объявлениях, как это принято, что земля приносит три – три с половиной процента, стоит только заглянуть в мой арендный договор, и станет ясно, что, за вычетом налогов, она не даст и двух.

– Ваш договор был, по-видимому, заключен в соответствии с теми суммами, которые вы давали господину де Бланшемон вперед? – спросила Марсель с улыбкой.

– Само собой разумеется, – ответил Бриколен, не смущаясь. – И договор подписан на двадцать лет; один год уже прошел, остается девятнадцать. Вам это хорошо известно, вы его подписали, хотя возможно, что вы его и не прочли… Что ж, я тут ни при чем.

– Да я никого и не виню. Следовательно, я не могу продать имение целиком, а только по частям?

– По частям вы продадите легко, по хорошей цене; но дело в том, что вам не заплатят.

– Это почему же?

– Потому что вам придется продавать сразу большому количеству людей, из которых многие будут неплатежеспособны; скажем, крестьянам, которые в лучшем случае станут расплачиваться небольшими суммами в течение долгого времени, а от самых бедных, которые соблазнятся иметь собственный клочок земли, как это у них водится в нынешние дни, вам придется лет через десять взять ее обратно, не получив никакой пользы. Ведь вам надоест их теребить!

– Да я никогда и не стану этого делать. Итак, по-вашему выходит, что я не могу ни продать, ни сохранить имение?

– Если хотите поступить благоразумно – продать недорого, но получить наличными, у меня есть покупатель.

– Кто же это?

– Я сам.

– Вы, господин Бриколен?

– Да, я, Никола-Этьен Бриколен.

– В самом деле, – сказала Марсель, вспомнив в эту минуту слова, случайно вырвавшиеся у мельника из Анжибо, – я слыхала об этом. А что вы предлагаете?

– Я договорюсь с вашими заимодавцами, раздроблю землю на участки, одним продам, у других куплю, возьму себе то, что мне подходит, и выплачу вам – что останется.

– А кредиторам вы тоже уплатите наличными? Вы ужасно богаты, господин Бриколен!

– Да нет, они у меня подождут, но вас я так или иначе от них избавлю.

– Мне показалось, что они все хотят немедленно получить деньги; ведь вы мне так говорили?

– С вас бы они требовали, а мне окажут кредит.

– Они правы, я, очевидно, числюсь у них неплатежеспособной.

– Возможно. В нынешние дни люди очень недоверчивы. Так вот, госпожа де Бланшемон, вы мне должны сто тысяч франков, я вам даю двести пятьдесят – и мы в расчете.

– Иначе говоря, вы хотите заплатить двести пятьдесят тысяч за то, что стоит триста?

– Этот маленький лишек вы, по справедливости, должны бы мне предоставить: ведь я плачу наличными. Вы можете возразить, что, раз у меня есть деньги, мне не придется платить процентов. Но это и к вашей выгоде – получить готовые денежки, тогда как, еще немного помешкав, вы можете остаться на бобах.

– Значит, вы хотите воспользоваться моим затруднительным положением, чтобы оттягать шестую часть той ничтожной суммы, которая у меня осталась?

– Это мое право, и всякий другой на моем месте взял бы больше. Будьте уверены, что я по возможности соблюдаю ваши интересы. Так вот вам мое первое и последнее слово! Подумайте об этом.

– Да, господин Бриколен, мне кажется, что об этом надо подумать.

– Еще бы, черт возьми! Прежде всего вы должны убедиться в том, что я вас не обманываю и что я сам не ошибаюсь ни насчет вашего положения, ни насчет стоимости вашего имущества. Вы сейчас здесь, на месте, можете обо всем разузнать, все сами увидеть, вам даже не мешает посмотреть земли вашего мужа под Ле-Бланом, – и, когда вы будете обо всем осведомлены, то есть примерно через месяц, вы дадите мне ответ. Но только вы можете спокойно принять сделанное мною предложение, произведя подсчет на основании представленных мною данных; проверки я не боюсь. Во-первых, вы можете продать то, что у вас останется, вдвое дороже, чем я вам предлагаю, – но вам не получить наличными и половины или надо будет ждать десять лет, в течение которых вам придется уплатить такие проценты, что у вас ничего не останется; во-вторых, вы можете продать мне, потеряв одну шестую, – и получить ровно через три месяца двести пятьдесят тысяч франков золотом, серебром или же банковыми билетами, по вашему выбору. Ну, я все сказал! А теперь, через часок, приходите отобедать с нами. Не стесняйтесь, будьте как дома. Слышите, госпожа баронесса? Мы с вами люди деловые, и если вы не потребуете другой надбавки, то это недорого обойдется.

Отношения, которые установились между госпожой де Бланшемон и Бриколенами, заставили ее отбросить щепетильность и принять приглашение. Она выразила согласие, но, в ожидании обеда, пожелала остаться в замке, чтобы написать письмо. Бриколен ушел, обещая прислать ее слуг и вещи.

IX
Неожиданный друг

Оставшись одна, Марсель задумалась над создавшимся положением и вдруг поняла, что любовь вдохнула в нее такую энергию, на которую она без этого всесильного чувства не была бы, вероятно, способна. С первого взгляда этот мрачный замок – единственное жилище, каким она еще владела, – немного испугал ее. Но, узнав, что и эта развалина вскоре перестанет ей принадлежать, она, разглядывая его с равнодушным любопытством, невольно улыбнулась. Щиты с ее фамильными гербами по-прежнему украшали выступы огромных каминов.

«Итак, – подумала она, – я скоро окончательно порву с моим прошлым. В нынешние дни, как говорит этот Бриколен, дворянство разоряется и сходит на нет. Но ты, Господи, по великой милости Твоей сотворил любовь – вечную и бессмертную, как Ты сам!»

Вошла Сюзетта с дорожным несессером, который понадобился ее госпоже, чтобы написать письма. Открывая его, Марсель случайно взглянула на горничную. Девушка смотрела на голые стены старого замка с таким испуганным видом, что Марсель не могла удержаться от смеха. Сюзетта еще больше нахмурилась.

– Значит, вы, сударыня, – сказала она, и в голосе ее зазвучало настоящее возмущение, – решили ночевать здесь?

– Как видите! – ответила Марсель. – А вот и ваша комната, оттуда прекрасный вид и там много воздуха.

– Я зам очень признательна, сударыня, но напрасно вы думаете, что я стану здесь спать. Мне тут и среди бела дня страшно, что же будет ночью? Говорят, здесь ходят привидения, и я вполне этому верю.

– Вы с ума сошли, Сюзетта! Я защищу вас от привидений.

– Будьте так добры, сударыня, и позовите сюда на ночь какую-нибудь служанку с фермы, а я готова хоть пешком уйти из этого ужасного места…

– Вы слишком пугливы. Я не хочу принуждать вас, можете ночевать, где хотите. Однако имейте в виду, что, если вы будете постоянно отказываться от своих обязанностей, мне придется расстаться с вами.

– Если вы, сударыня, рассчитываете долго пробыть в этих местах и жить в такой развалине…

– Я вынуждена провести здесь месяц, а может быть и больше; что вы на это скажете?

– Я попрошу вас, сударыня, отправить меня обратно в Париж или в какое-либо другое ваше поместье, не то, ей-богу, не пройдет и трех дней, как я умру здесь.

– Милая Сюзетта, – сказала Марсель очень ласково, – у меня нет других поместий, и я, вероятно, больше не буду жить в Париже. Я потеряла все свое состояние, и мне, возможно, придется вскоре расстаться с вами. Если вам так не нравится здесь, то нет смысла удерживать вас. Я уплачу вам жалованье и проезд. Повозка, в которой мы приехали сюда, еще тут. Я дам вам хорошую рекомендацию, и мои родственники помогут вам найти место.

– Но неужели, сударыня, вы думаете, что я соглашусь пуститься в такой путь одна? Надо же было, в самом деле, везти меня в эту глушь!

– Я не знала, что я разорена, мне только сейчас сказали об этом, – спокойно ответила Марсель, – и вы напрасно упрекаете меня, я не хотела причинять вам эту неприятность… А поедете вы не одна: вместе с вами вернется в Париж и Лапьер.

– Вы увольняете и Лапьера, сударыня? – вскричала в ужасе Сюзетта.

– Я его не увольняю, а возвращаю своей свекрови, которая уступила мне его, и теперь она с удовольствием возьмет обратно этого доброго старого слугу. Ступайте обедать, Сюзетта, и готовьтесь к отъезду.

Смущенная хладнокровием и кротким спокойствием своей госпожи, Сюзетта разразилась слезами. В невольном порыве теплых чувств она стала умолять Марсель простить ее и оставить у себя.

– Нет, моя милая, – ответила Марсель, – мне теперь не по средствам платить вам жалованье. Я жалею о вас, несмотря на ваш нрав, может быть, и вы пожалеете обо мне, несмотря на мои недостатки. Но это неизбежная жертва, и сейчас не время предаваться слабости.

– Но как же вы-то будете, сударыня? Без средств, без прислуги, с маленьким ребенком на руках, в таком захолустье! А бедняжка Эдуард?

– Не огорчайтесь, Сюзетта; вы, наверно, найдете место у кого-нибудь из моих знакомых. Мы еще встретимся, и вы еще увидите Эдуарда. Только не плачьте при нем, умоляю вас!

Сюзетта вышла. Но не успела Марсель обмакнуть перо, как перед ней появился Большой Луи, неся на одной руке Эдуарда, а на другой – спальный мешок.

– Ах, – сказала Марсель, когда он посадил ребенка к ней на колени, – вы все думаете, как бы мне услужить, господин Луи? Я очень рада, что вы еще не уехали. Я не успела как следует поблагодарить вас, и мне было бы жаль не попрощаться с вами.

– Нет, я все еще здесь, – отвечал мельник, – и, сказать по правде, не очень-то тороплюсь уехать. Но вот что, сударыня, если вам все равно, не величайте меня господином. Никакой я не господин, и такие церемонии с вашей стороны меня смущают! Называйте меня просто Луи, или Большой Луи, как все меня зовут.

– Но позвольте вам заметить, что это противоречит идеям равенства и, судя по тому, как вы рассуждали сегодня утром…

– Сегодня утром я вел себя, как скотина, как лошадь, как лошадь мельника, что еще хуже. У меня было какое-то предубеждение… виною тому ваша знатность… или ваш муж… что ли? И если бы вы называли меня Луи, я бы, пожалуй, стал звать вас… Как ваше имя?

– Марсель.

– Хорошее имя, госпожа Марсель! Ну, что ж! Я так и буду вас называть; по крайней мере мне не придется вспоминать господина барона.

– Но если я не буду называть вас господином, то вам надо называть меня просто Марсель, – сказала госпожа де Бланшемон смеясь.

– Нет, нет, вы женщина… и женщина, каких немного, черт побери!.. Послушайте, я не стану скрывать, вы запали мне в душу, особенно с тех пор…

– С каких же это пор, Большой Луи? – Она уже начала письмо и невнимательно слушала мельника.

– С тех пор, как вы разговаривали с вашей горничной, вот только что. Я был здесь, на лестнице, с вашим сынишкой, – он разыгрался и не пускал меня, шалун этакий, – тут я волей-неволей и слышал все, что вы говорили. Вы уж меня простите!

– Что ж в этом дурного? – сказала Марсель. – Мое положение не секрет, раз я посвятила в него Сюзетту, а кроме того, я убеждена, что вам можно доверить любую тайну.

– Ваша тайна хранилась бы у меня в сердце, – ответил мельник, тронутый словами Марсели. – Так, значит, вы узнали о своем разорении, только приехав сюда?

– Да, я раньше ничего не знала. Мне только сейчас сообщил об этом господин Бриколен. Я надеялась, что мне придется только покрыть убытки, вот и все.

– И это вас так мало огорчает?

Марсель продолжала писать и не ответила мельнику, но немного погодя, взглянув на него, увидела, что он стоит, скрестив руки, и смотрит на нее с каким-то наивным восторгом и глубоким изумлением.

– Вас удивляет, что, потеряв состояние, можно не потерять голову? Но ведь мне на жизнь хватит.

– Сколько у вас осталось, мне приблизительно известно. Я знаю ваши дела не хуже, чем вы: папаша Бриколен, заправившись, любит поболтать и мне об них все уши прожужжал, еще когда меня это нисколько не трогало. Но я, видите ли, не об этом, я о том, что женщина смотрит, как у нее ухнул с одной стороны миллион, с другой – полмиллиона… вот так… в мгновенье ока… и даже бровью не поведет! Этого мне еще не случалось видеть, и это мне непонятно!

– Вас еще больше удивит, если я вам скажу, что лично я даже рада…

– Да, но вы забываете о сыне! – сказал мельник, понизив голос, чтобы ребенок, игравший рядом, его не услышал.

– В первую минуту это меня немного испугало, – призналась Марсель, – но я тут же утешилась. Я уже давно думаю о том, какое несчастье родиться богатой и быть обреченной на праздность; замкнувшись в своем эгоизме, возбуждать ненависть в бедняках, – и все это безнаказанно, потому что вы богаты. Я часто жалела, что я не дочь и не мать рабочего. Теперь, Луи, я буду с народом, и такие люди, как вы, перестанут чуждаться меня.

– Ну, положим, вы еще не будете с народом, – сказал мельник, – у вас остается такое состояние, какое человеку из народа и не снилось, тогда как для вас это безделица. Притом у вашего ребенка богатые родственники, и они не позволят воспитывать его в бедности. Так что все это, госпожа Марсель, пустые фантазии. Но, бог мой, откуда у вас такие идеи? Не иначе как вы святая, черт меня побери! Я диву даюсь, слыша от вас такие речи, тогда как все другие богачи спят и видят, чтобы еще больше разбогатеть. Я впервые вижу человека, подобного вам. И много еще у вас в Париже знати и богачей, которые думают так же, как вы?

– Надо признаться, что таких нет совсем. Но не превозносите меня свыше меры, Большой Луи. Когда-нибудь, быть может, я объясню вам, откуда это у меня.

– Прошу прощения, но я и так догадываюсь.

– Сомневаюсь.

– Уж поверьте. Только сказать вам не могу. Это очень деликатное дело, и вы бы мне ответили, что с моей стороны дерзость выспрашивать вас. Но если бы вы знали, как я в этих делах незадачлив и как я хорошо понимаю других! Я вам расскажу, что меня гложет! Провались я на этом месте, если не расскажу. Только два человека и будут знать – вы да матушка. И вы поддержите меня добрым словом.

– А если теперь я в свою очередь скажу, что догадываюсь обо всем?

– Вам и полагается догадываться, ведь денежные и любовные дела всегда переплетаются между собой.

– Вы спокойно можете довериться мне, Большой Луи. Но вот старик Лапьер поднимается по лестнице. Мы еще увидимся с вами, да?

– Непременно, – сказал мельник, понизив голос. – Мне о многом надо порасспросить вас касательно ваших дел с Бри-коленом. Я боюсь, как бы этот плут не обошелся с вами слишком круто; и, как знать, может быть, я, простой крестьянин, буду вам чем-нибудь полезен. Согласны вы положиться на меня, как на друга?

– Конечно!

– И не будете ничего предпринимать без моего ведома?

– Обещаю вам, друг мой. А вот и Лапьер.

– Мне уйти?

– Ступайте в соседнюю комнату, к Эдуарду. Может быть, мне понадобится ваш совет. У вас еще будет несколько свободных минут?

– Да ведь сегодня воскресенье… Впрочем, я в любой день к вашим услугам.

X
Переписка

Вошел Лапьер. Сюзетта успела все ему рассказать. Он был бледен и дрожал. Старик уже был неспособен к тяжелому труду, и Марсель взяла его с собой лишь для представительства. Он был искренне привязан к ней, хотя никогда ей этого не высказывал. Валле-Нуар и старый замок внушали ему не меньшее отвращение, чем Сюзетте, но он отказался покинуть свою госпожу и заявил, что готов служить ей за такую ничтожную плату, которая совсем не будет для нее обременительна.

Марсель, тронутая его благородством и преданностью, сердечно пожала ему руку, но настояла на своем, доказав, что он будет ей более полезен в Париже, нежели в Бланшемоне. Она хотела распродать свою богатую обстановку, Лапьер мог с успехом руководить этим делом и, собрав деньги, расплатиться с теми мелкими текущими долгами, которые, возможно, остались за госпожой де Бланшемон в Париже. Честному и сметливому Лапьеру эта роль доверенного лица показалась, без сомнения, лестной, и он очень рад был услужить своей госпоже, с которой ему так не хотелось расставаться. Итак, все было готово к его отъезду. Марсель, очутившись в новом для нее положении, с удивительным хладнокровием обдумывала каждую мелочь и, позвав Большого Луи, спросила, как он считает: нельзя ли продать в здешних местах оставленную ею в *** карету.

– Итак, вы сжигаете свои корабли? – заметил мельник. – Тем лучше для нас! Быть может, вы останетесь здесь, а я бы ничего другого не желал. Я часто бываю в *** по своим делам и, кстати, навещаю сестру. Мне известно приблизительно, что там делается, и я вижу, что с некоторых пор все наши богатеи гонятся за красивыми экипажами и всякой роскошью. Один такой как раз хочет выписать себе экипаж из Парижа; ваша карета тут, на месте, и это избавит его от расходов по перевозке, а в наших местах, хотя и не жалеют денег на дорогие прихоти, но рассчитывают каждый грош. Мне ваша карета показалась красивой и прочной. Сколько может стоить такая штука?

– Две тысячи франков.

– Не съездить ли мне с Лапьером в ***? Я его сведу с покупателями, и он получит деньги, – у нас ведь платят наличными только чужим.

– Если я не слишком злоупотреблю вашим временем и любезностью, то попрошу вас, сделайте это сами.

– Я поеду с удовольствием; только ничего не говорите господину Бриколену, не то он будет способен сам купить карету.

– Ну и что ж? Почему бы ему не купить?

– Нет уж! Только этого не хватает, чтобы окончательно вскружить голову… некоторым особам из его семейства! Кроме того, Бриколен постарается сторговать ее у вас за полцены. Не беспокойтесь, лучше уж я возьму это на себя.

– В таком случае вы привезете мне деньги, если возможно. Я ведь думала получить здесь какую-то сумму, а мне, очевидно, придется еще доплачивать.

– Ладно! Значит, мы поедем сегодня вечером; а так как нынче воскресенье, то эта поездка моим делам не помешает; и если я не вернусь завтра вечером или послезавтра утром с двумя тысячами франков, можете считать меня пустым самохвалом!

– Какой вы добрый, Луи! – сказала Марсель, вспомнив о жадности своего богатого арендатора.

– Не привезти ли заодно и ваши сундуки, которые там остались? – спросил Луи.

– Если вам нетрудно будет нанять повозку и прислать их мне…

– Ну уж нет! К чему нанимать еще человека и повозку? Я запрягу в тележку свою Софи; а что касается мамзель Сюзетты, то готов побиться об заклад, что она охотнее поедет с таким опытным кучером, как я, в открытой повозке и сидя на снопе соломы, нежели с этим оголтелым возницей в его плетенке для салата. Ах да! Не забыть бы! Вам нужна служанка, у Бриколена они слишком заняты, чтобы развлекать вашего мальчугана. Будь бы у меня время, вот бы мы весело зажили! Ведь я обожаю детей, а ваш, пожалуй, смышленее меня. Пока что я вам пришлю Фаншон, служанку моей матери. Мы прекрасно обойдемся некоторое время без нее. Эта девочка будет беречь малыша как зеницу ока и исполнять все, что вы ей прикажете. У нее один недостаток – что ей ни скажи, она по три раза повторяет: «Что прикажете?» Ничего не поделаешь, бедняжка вообразила, что этого требует вежливость и что ее будут бранить, если она не притворится глухой.

– Вы мне посланы судьбой, – сказала Марсель, – и я счастлива, что в том положении, которое грозит множеством неприятностей и хлопот, нашелся сердечный человек и пришел мне на помощь.

– Полноте! Все это только мелкие дружеские одолжения, за которые вы отплатите чем-нибудь другим. Вы и так уже оказали мне, сами того не подозревая, огромную услугу!

– Каким образом?..

– Ну, ладно, поговорим об этом после, – загадочно ответил мельник с беспечной улыбкой, за которой скрывалось серьезное чувство, волновавшее его.

С общего согласия решено было, что мельник и слуги уедут в тот же вечер, «не откладывая в долгий ящик», как сказал Большой Луи. В последнюю минуту Марсель быстро набросала следующие два письма:

Письмо первое

Марсель, баронесса де Бланшемон, графине де Бланшемон, своей свекрови:

«Дорогая мама,

я обращаюсь к Вам, как к самой мужественной из женщин и самой благоразумной из всей семьи, чтобы сообщить Вам и просить передать уважаемому графу и другим нашим милым родственникам новость, которая, без сомнения, поразит всех сильнее, чем меня. Вы очень часто делились со мною своими опасениями, и мы так много говорили с Вами о том предмете, который заботит меня сейчас, что Вы поймете меня с первых же слов. От состояния Эдуарда не осталось ничего (буквально ничего). Из моего сохранилось еще двести пятьдесят – триста тысяч франков. Я знаю о своем положении пока только от человека, который заинтересован в том, чтобы преувеличить катастрофу, если бы это было возможно, но он слишком умен, чтобы меня обманывать. Ведь не сегодня завтра я могу сама разобраться во всем. Посылаю Вам обратно верного Лапьера и надеюсь, что Вы оставите его у себя, даже без моей просьбы. Вы дали мне его с тем, чтобы он навел у нас порядок в расходах по дому. Он сделал все, что мог; но какое значение может иметь бережливость в домашнем хозяйстве, если мотовство вне дома было безудержным, безграничным, бесконтрольным? Кое-какие соображения, о которых он сам сообщит Вам, заставляют меня ускорить его отъезд; вот почему я пишу Вам второпях и не входя в подробности, которые мне самой еще не известны и которые я узнаю позже. Мне бы хотелось, чтобы Лапьер передал Вам это письмо с глазу на глаз, дабы Вы могли в течение нескольких часов или даже дней подготовить графа к случившемуся. Вы можете смягчить удар, внушив отцу, как я равнодушна к тем благам, которые дает богатство, и насколько я не способна проклинать кого бы то ни было или что бы то ни было из своего прошлого. Неужели я затаю злобу на того, кто, к сожалению, умер слишком рано и не успел исправить свои ошибки! Дорогая мама, простим покойному от всего сердца.

А теперь два слова об Эдуарде и обо мне, – ведь испытание судьбы обрушилось одинаково на нас обоих. Надеюсь, у меня останется достаточно средств, чтобы он не терпел лишений и получил должное воспитание. Он в таком возрасте, что еще не может понять, чего он лишился, и пусть остается в неведении возможно дольше, даже когда будет способен разобраться во всем. По счастью, эта перемена в его жизни произошла прежде, чем у него могла сложиться привычка к роскоши. Если необходимость ограничивать свои потребности есть несчастье (чего я не думаю), то он этого не испытает и, привыкнув отныне жить скромно, будет считать себя достаточно богатым. Раз ему суждено очутиться в положении человека среднего достатка, то надо благодарить провидение, что это случилось с ним в таком возрасте, когда жизненные уроки отнюдь не кажутся горькими и только идут на пользу. Вы мне возразите, что он наследует другие состояния. Это будущее меня не касается, и я никоим образом не желаю пользоваться им вперед. Я отвергну как оскорбление те жертвы, на какие сочтет нужным пойти семья его отца, чтобы доставить мне так называемое «приличное положение». Предвидя то, о чем я только что узнала, я уже заранее составила свой план действий, и ничто в мире не заставит меня от него отказаться. Я решила поселиться в провинции, в деревенской глуши, где с детских лет приучу сына к простой трудовой жизни, где у него не будет возможности видеть чужое богатство и соприкасаться с ним, что могло бы нарушить благотворное влияние моего примера и моих наставлений. Я рассчитываю изредка привозить его в Париж и доставлять Вам радость видеть здорового, крепкого и жизнерадостного ребенка вместо того хрупкого и мечтательного создания, за жизнь которого мы всегда так опасались. Я знаю, какие права Вы на него имеете, я уважаю Вашу волю и ценю Ваши советы, но надеюсь, что Вы не станете порицать мои намерения и доверите мне воспитание моего ребенка в том возрасте, когда постоянные заботы матери и целительный деревенский воздух принесут ему больше пользы, чем поверхностное воспитание щедро оплачиваемого наставника, упражнения в верховой езде и прогулки в Булонском лесу. Обо мне самой не беспокойтесь, я ничуть не сожалею о прежней беспечной жизни и о той праздной среде, в которой я вращалась. Я страстно люблю деревню, и те долгие часы, которые мне уже не надо будет отдавать светской жизни, я употреблю на собственное образование, которое поможет мне лучше воспитывать сына. До сих пор я как будто пользовалась Вашим доверием; наступило время, когда Вы должны доверять мне безусловно. Зная Вас как женщину с сильной волей и отзывчивым материнским сердцем, я могу надеяться, что Вы поймете мои намерения и решения.

Все это встретит, конечно, некоторые возражения со стороны родственников, но если Вы скажете, что я права, все согласятся с Вашим мнением. Итак, я вручаю Вам наше настоящее и наше будущее и остаюсь до конца моих дней глубоко преданной, любящей и уважающей Вас

Марсель».

Затем следовал постскриптум относительно Сюзетты, просьба прислать в Блан поверенного семьи, который установит размеры понесенных потерь и энергично займется их ликвидацией. Что касается ее личных дел, то Марсель хочет и может уладить их сама с помощью местных людей, сведущих в этих делах.

Второе письмо было адресовано Анри Лемору:

«Анри, какая радость! Какое счастье! Я разорена! Вы не будете больше корить меня моим богатством, ненавидеть мои золотые цепи. Теперь я та женщина, которую Вы можете любить без угрызений совести и которая ничего не должна приносить Вам в жертву. Мой сын не получит богатого наследства, по крайней мере в настоящее время. Отныне я имею право воспитывать его согласно Вашим взглядам, сделать из него настоящего человека, поручить Вам его воспитание и всецело вверить Вам его душу. Я не хочу обманывать Вас: нам, наверно, придется выдержать некоторую борьбу с семьей его отца; слепая любовь и аристократическое чванство внушат им желание вернуть его в светское общество, предоставив ему средства вопреки моей воле. Но мы восторжествуем, действуя мягко, искусно и решительно.

Чтобы парализовать их влияние, я буду держаться от них как можно дальше; мы окружим расцвет этой юной души нежной тайной. Он будет, подобно Юпитеру, проводить детство в священных гротах{9}9
  …подобно Юпитеру, проводить детство в священных гротах. – Согласно древнегреческому мифу, отец Юпитера Крон, боясь, что дети отнимут у него власть, проглатывал их одного за другим, как только они рождались. Чтобы спасти младшего сына, его мать Рея скрыла Юпитера в пещере на острове Крит, где его растили и охраняли две нимфы.


[Закрыть]. И когда он покинет это таинственное убежище, чтобы испытать свою силу против соблазнов богатства, его душа будет закалена, и он устоит перед всеми искушениями света и соблазнами золота. Анри, я тешу себя сладчайшими надеждами; не пытайтесь разрушить их жестокими сомнениями и нерешительностью, которые я назову малодушием… Вы должны оказать мне поддержку и покровительство, ибо я покидаю семью, которая так была добра ко мне и так заботлива, и готовлюсь вступить с ней в борьбу лишь потому, что она не разделяет Ваших убеждений. Итак, все, что я писала Вам два дня тому назад, уезжая из Парижа, окончательно подтверждается этой запиской. Я не зову Вас сейчас к себе, мне нельзя этого делать, и, кроме того, благоразумие требует продлить нашу разлуку, чтобы эта добровольная ссылка не была приписана чувству любви к Вам. Я не сообщаю Вам, где именно я найду убежище, так как еще сама этого не знаю. Но, Анри, мой милый, через год, считая с пятнадцатого августа, Вы приедете туда, где я поселюсь и куда я призову Вас. А покамест, если Вы не верите в меня так, как я сама в себя верю, лучше не переписываться. Но хватит ли у меня сил не знать о Вас ничего целый год? Нет! И у Вас также! Тогда пишите лишь несколько слов: Я жив и люблю вас! Пишите на имя моего верного старого Лапьера, по моему парижскому адресу. Прощайте, Анри! О, если бы Вы могли заглянуть в мою душу и увидеть, что я лучше, чем Вы обо мне думаете! Эдуард здоров и помнит Вас. И теперь я только от него буду слышать Ваше имя.