Текст книги "Агентство «Томпсон и Kо»"

Глава восьмая
«Симью» гаснет как лампа

То было серьезное осложнение для пассажиров и моряков, которых уже можно было величать «потерпевшими крушение».

Что станется с ними, если переезд затянется? Не придется ли повторить историю плота с «Медузы» – питаться приносимыми в жертву товарищами?

Собственно, эта гипотеза не была недопустима. Хотя бы по жадным взглядам, следившим порой за огромным Пипербомом, было очевидно, что такая мысль уже зарождалась не в одном мозгу.

Злополучный голландец! Быть съеденным, конечно, очень неприятно! Но насколько еще неприятнее, если не знаешь за что!

Пипербом все-таки должен был отдавать себе кое-какой отчет в положении вещей. В маленьких глазах, выступавших из лунного диска его лица, пробегали вспышки беспокойства, когда ему приходилось оставлять стол, внезапно ставший менее обильным.

Товарищи его, более осведомленные, все-таки с не меньшей трудностью переносили новый режим воздержания.

Когда капитан Пип, извещенный Томпсоном о критическом положении, передал пассажирам неприятную новость, в ответ на его сообщение раздался хор восклицаний возмущения и отчаянья.

В немногих точных и спокойных словах капитан пытался успокоить испуганное общество. Положение было ясно. Припасов оставалось на один день. Но что же! Вместо одного сытного обеда приготовят четыре, которые будут менее обильны, вот и все, и так протянут до вечера 18 июня. До тех пор они, наверное, увидят землю и даже, вероятно, высадятся на берег.

Энергия командира сообщила некоторое мужество пассажирам. Решили вооружиться терпением. Но как грустны были все лица! Как угрюмы были все эти туристы, еще недавно отправлявшиеся в дорогу в таких блестящих условиях!

Один лишь Бекер испытывал полное удовлетворение. С бесконечным наслаждением видел он, как агентство Томпсона с каждым днем все больше запутывалось. Морить людей голодом! Это просто восхитительно! Если бы еще один или два пассажира умерли, счастье его было бы полное. Но если бы даже дело и не дошло до этого, то противник его был бы окончательно повален, и сухим жестом, прерывавшим частые и безмолвные монологи, он вычеркивал Томпсона из списка английских агентов экономических путешествий.

Что касается риска, которому он лично подвергался, то это, казалось, не беспокоило Бекера: он был слишком поглощен мыслями о несчастьях своего противника и о выгодах, которые доставит крах агентства Томпсона для компании Бекера.

День 17 июня прошел при новом режиме. Впрочем, режим этот не казался особенно жестоким. Но полуголодный желудок влияет на душевное состояние, и недовольство продолжало расти между пассажирами.

Следующий день начался плачевно. Не разговаривали, избегали друг друга, вся жизнь сосредоточивалась в глазах, направленных на юг, где не виднелось, однако, никакой земли.

За завтраком съеден был последний кусок хлеба. Если к вечеру земля не покажется, то положение станет действительно очень опасным.

В течение этого дня подвернулось развлечение, способное прервать общую тоску, и развлечение это, может быть несколько жестокое, устроил, как всегда, мистер Блокхед.

Несчастному бакалейщику положительно не везло. Когда последняя провизия уже была на исходе, он не мог даже воспользоваться ей. Необходимый для этого инструмент сломался в его руке или, вернее, во рту его.

Флюс, которым окончилась эта затея, не проходил у Блокхеда. Напротив, он увеличивался с каждым днем, пока не принял положительно феноменальных размеров.

Блокхед не выдержал страданий. Он отыскал Томпсона, и тоном, которому боль придавала раздражительность, потребовал у него помощи. Разве администратор не должен был иметь врача на пароходе?

Томпсон печально смотрел на нового врага своего покоя. И этот человек теперь против него! Какой еще удар готовит ему будущее?

Однако страдания Блокхеда были столь очевидны, что Томпсон по крайней мере захотел попытаться облегчить их. Ведь для того, чтобы вырвать зуб, нет надобности непременно быть доктором. Для этого дела годится всякий, умеющий владеть щипцами или даже, в случае надобности, клещами. А разве не имелась на пароходе целая категория людей, привычных к этим инструментам? И Томпсон по доброте душевной повел больного в помещение машинистов, ничего теперь не делавших.

Один из них, не колеблясь, тотчас же вызвался сделать операцию. Это был здоровенный парень, краснолицый, рыжеволосый, геркулесовой ширины в плечах. Не было сомнения, что у него хватит силы, чтобы освободить Блокхеда от больного зуба.

Но одно дело – гайка, другое – зуб. Импровизированный лекарь испытал это. Вооружившись громадными кузнечными клещами, он должен был дергать три раза среди оглушительного воя пациента, который сидел на палубе, на солнцепеке, и которого крепко держали два парня, потешавшиеся в душе.

Корчи и извивания несчастного бакалейщика при других обстоятельствах не преминули бы вызвать смех со стороны его немилосердных спутников. Так уж создан человек. Чувство смешного у него более острое, чем чувство жалости. Смех вырывается прежде, чем пробуждается сострадание. Но в данном случае мистер Блокхед мог быть потешным сколько угодно. Лишь несколько подавленных улыбок следовали за ним, когда, наконец избавившись от зуба, он побежал в каюту, держась за щеку обеими руками.

Несмотря на боль, его способность восхищаться всем необычайным не совсем пропала. Быть оперированным машинистом с помощью кузнечных клещей на пароходе с испортившейся машиной – это совсем не банальная вещь.

Теперь, когда приключение кончилось, мистер Блокхед совсем не сердился на лекаря, потому что чувствовал себя героем. У него хватило даже мужества потребовать назад свой зуб. Позже он должен был служить вещественным воспоминанием его необыкновенного путешествия. Зуб этот, большой коренной, тотчас был ему передан, и Блокхед, посмотрев на него с волнением, бережно сунул его в карман.

– Он его сохранит как вещественное доказательство против вас, – мягко заметил Бекер Томпсону, сопровождавшему на корму своего пассажира.

Отныне Блокхед мог уже жевать. К несчастью, было слишком поздно: на «Симью» нечего было есть.

В конце этого памятного дня, обшарив самые скрытые углы, с трудом удалось отыскать кое-какие остатки провизии, крохи, благодаря которым пассажиры могли немного подкрепиться. Но это было в последний раз. Пароход был осмотрен сверху донизу, обыскан, очищен, и если бы земля не показалась в непродолжительном времени, то ничто не могло бы спасти от ужасов голода туристов и экипаж.

Какие взгляды устремляли они поэтому на горизонт!

Однако тщетно обозревали они его! Солнце, садясь 18-го числа, продолжало перерезывать правильную окружность, не прерываемую никаким твердым профилем.

Однако «Симью», вероятно, находился уже недалеко от островов Зеленого Мыса. Нельзя было допустить, чтобы капитан Пип ошибся. Дело, значит, шло лишь об опоздании.

Но судьба решила иначе. К довершению несчастья ветер к вечеру смягчился и не переставал ослабевать с каждым часом. Около полуночи водворился полный штиль. Пароход, не будучи более в состоянии управляться, мог достигнуть земли, только отдавшись относившему его течению.

В области пассатов перемены в направлении ветра довольно редки. Между тем, продвигаясь на юг, «Симью» заметно приближался к пункту, где бриз перестает быть таким постоянным. Правду говоря, немного недоставало до этого предела; но у островов Зеленого Мыса близость континента меняет режим пассатных ветров. Немного к юго-востоку от архипелага они окончательно прекращаются, хотя продолжают дуть на той же широте посреди океана. В этой области они дуют с известной регулярностью только с октября по май. В декабре и в январе – восточные ветры, жгучее дыхание которых сушит и пожирает. Июнь, июль и август – сезон дождей, а надо было считать счастьем, что «Симью» до сих пор сохранил свою палубу сухой.

При этой новой неприятности, которую судьба ему посылала, Томпсон готов был рвать на себе волосы. Что касается капитана Пипа, то больно хитер был бы тот, кто узнал бы его мнение. Слегка нахмурив брови, он дал Артемону понять, что огорчен встретившейся помехой.

Хотя и скрытое, беспокойство капитана тем не менее было действительное. Всю ночь он оставался на палубе. Каким образом мог бы он достичь земли, если б она показалась, на этом пароходе, который даже не управлялся более?

Однако проблема эта еще не навязывалась. Заря 19-го числа осветила лишь обширную морскую равнину без единого признака суши на горизонте.

Этот день был мучителен. С самого утра желудки, плохо удовлетворенные накануне, начали вопить о голоде. Если тощие и слабые довольно хорошо переносили наступивший пост, то крепким пассажирам он причинял истинные муки. Между последними Пипербом выделялся своим осунувшимся лицом. Накануне он выразил сожаление лишь неизъяснимым взглядом, убедившись, что колокольчик онемел и что к обеду не делается никаких приготовлений. Но когда прошли часы и ни к первому, ни ко второму завтраку не позвонили, он не выдержал. Он отыскал Томпсона и с помощью энергичной пантомимы объяснил ему, что умирает с голоду. Тот знаками дал ему понять свое бессилие, и голландец впал в отчаяние.

Куда менее несчастен был губкоподобный Джонсон. В алкоголе не было недостатка на «Симью», и раз он мог пить вволю, то для него не имело значения, что нечего было есть. Пил же Джонсон удивительно, и его вечная обалделость делала его недоступным для страха.

Бекер не имел в своем распоряжении подобного средства, однако он тоже, казалось, был в таком прекрасном расположении духа, что Робер к полудню не мог не выразить ему своего удивления.

– Вы, стало быть, не голодны? – спросил он его.

– Позвольте! – отвечал Бекер. – Я «больше» не голоден. Тут есть маленькая разница.

– Конечно! – согласился Робер. – И вы были бы действительно добры, если бы указали мне ваше средство.

– Самое простое, – сказал Бекер. – Есть по обыкновению.

– Есть? Но что?

– Я покажу вам, – ответил Бекер, уводя Робера в свою каюту. – К тому же там хватит и на двоих.

Тут было не на двоих, а на десятерых. Два громадных чемодана, полных различной провизии, – вот что увидел Робер, после того как поклялся хранить безусловное молчание.

– Как! – воскликнул он, удивляясь такой предусмотрительности. – Вы подумали и об этом?

– Когда путешествуешь под флагом агентства Томпсона, надо обо всем думать, – ответил Бекер с глубокомысленным видом, великодушно предложив Роберу черпать из его богатств.

Тот согласился только с условием отнести добычу пассажиркам-американкам, которые с аппетитом принялись за нее, после того как получили заверение от своего ниспосланного Провидением поставщика, что он уже взял свою часть.

Другие пассажиры, лишенные такой поддержки, находили, что время тянется очень долго. Зато какой вздох облегчения вырвался у них, когда около часа пополудни крик: «Земля!» – донесся с рей бизань-мачты!

Все считали себя спасенными, и взоры всех обратились к мостику. Капитана, однако, не было на своем посту.

Надо было поскорее известить его. Один из пассажиров поспешил постучать в дверь его каюты, но его там не было, как и нигде на палубе.

Это начинало беспокоить пассажиров. Многие из них кинулись в разные углы парохода, громко зовя капитана. Однако не находили его. Тем временем, неизвестно как, среди пассажиров распространилась весть, что один из матросов, посланный в трюм, нашел там воды на три фута.

Тогда наступила сумятица. Кинулись к лодкам, не могшим, впрочем, вместить всех. Но капитан, удаляясь, оставил необходимые распоряжения. Пассажиры наткнулись на матросов, оберегавших лодки, и толпа была оттиснута на спардек, где могла сколько угодно ругать и Томпсона, и капитана Пипа.

Томпсона тоже не было. Видя, какой оборот принимают дела, он забрался в какой-то угол и спокойно ждал конца бури.

Капитан же, пока его поносили, исполнял, как всегда, свой долг: лишь только узнав о новом осложнении, он спустился в трюм и принялся за тщательный осмотр, результат которого был далеко не ободряющего характера.

Тщательно осматривая везде, он не мог найти, однако, повреждений в подводной части судна. Там, собственно говоря, не было течи, которую можно было бы заткнуть. Вода нигде не проникала внутрь судна обильной струей, а просачивалась по каплям в тысяче мест. Очевидно, под частыми ударами волн заклепки корпуса расшатались, швы открылись и «Симью» просто умирал от старости.

С этим ничего нельзя было поделать, и капитан, приложив ухо к внутренней обшивке и прислушиваясь к журчанию убийственной воды, должен был признать серьезность положения.

Однако, поднимаясь на спардек через несколько минут, он имел свой обычный вид и спокойным голосом приказал экипажу приняться за насосы.

Частые промеры скоро показали, однако, что вода, несмотря на все усилия матросов, поднимается приблизительно на пять сантиметров в час. С другой стороны, земля оставалась все такой же далекой.

Никто не спал в эту ночь. Лихорадочно ждали восхода солнца, которое, к великому счастью, показывается в июне очень рано.

Около четырех часов утра заметили низкую полосу земли с небольшой возвышенностью в десяти милях к юго-востоку. Этот остров, который капитан назвал Соляным, находился накануне самое большее в двадцати пяти милях. Стало быть, течение, увлекавшее «Симью», сильно уменьшилось.

Во всяком случае, как бы ни было слабо течение, оно несло судно прямо к берегу, и, делая около узла в час, к полудню приблизились на милю от мыса, который капитан определил как мыс Марпамес. В это время течение, переменив вдруг направление, пошло с севера на юг с удвоенною скоростью.

Пора уже было приблизиться к земле. Вода в этот час достигала в трюме двух метров двадцати сантиметров. Но, несомненно под влиянием тех же причин, что привели его сюда, пароход должен был застрять на каком-нибудь береговом выступе. Посадка на мель будет безопасна в такую хорошую погоду при штиле, при этой зеркальной поверхности моря.

Однако «Симью», инертный, как щепка, шел параллельно берегу, не приближаясь к нему. Повинуясь гнавшему его течению, он огибал все его извилины, все оконечности, держась на расстоянии мили от берега.

Каждую минуту бросали лот. Он показывал все время одно и то же – нет дна-значит, немыслимо было бросить якорь. Капитан кусал усы, одержимый глухой яростью бессилия.

Вид острова был не очень заманчивый. Па нем не было видно ни одного дерева, ни одного куста. Во всех пунктах, куда только мог проникнуть глаз, виден был лишь один песок. По мере того как продвигались к югу, берег понижался и становился крайне бесплодной равниной, с немногими возвышенностями.

Около половины четвертого проходили у Педра-де-Луме, довольно хорошей якорной стоянки, где покачивалось несколько рыбачьих лодок. Тщетно подавали с «Симью» тревожные сигналы. Никто не отвечал.

Два часа спустя огибали восточный мыс, и тут на пассажиров «Симью» пахнуло было надеждой: под влиянием водоворота пароход сделал сильное движение к берегу. Теперь уже самое большее пятьсот метров отделяли его от земли. К несчастью, движение это скоро остановилось и «Симью» продолжал идти вдоль Соляного острова, малейшие очертания которого были ясно видны.

Однако перед глазами открывалась настоящая пустыня без малейших признаков жизни, широко оправдывавшая мнение английского путешественника, что Соляной остров – просто песчаная могила. Низкий, серый, мрачный, он простирается почти до уровня моря, защищенный от прибоя поясом рифов.

Продолжая одинаковым ходом свой неумолимый путь, «Симью» обогнул западную оконечность острова. Через час он пройдет мимо мыса Кораблекрушения и затем опять потянется море, глубокое море, в которое пароход будет медленно погружаться.

Вдруг матрос, промерявший у кронбалков глубину моря, вздрогнул от радости. Морской профиль явно поднимался. Если это продолжится еще немного, то можно будет бросить якорь.

– Приготовьте якорь, мистер Флайшип, – спокойно обратился капитан к помощнику.

Лот, однако, не переставал показывать все меньшую глубину.

– Десять саженей!.. Песчаное дно!.. – крикнул наконец матрос.

– Отдать якорь! – скомандовал капитан.

Цепь шумно побежала по клюзу, затем «Симью» повернулся носом к северу и остановился неподвижно…

Но туристам агентства Томпсона грозила другая опасность. Пароход, на котором они находились, погружался под их ногами, вода, наполнявшая теперь трюм до половины, понемногу поднималась, и скоро палуба «Симью» должна была сровняться с океаном.

Надо было поспешить найти убежище на земле.

Однако, так как пароход был в состоянии, благодаря насосам, продержаться еще несколько часов, то приступили к методической высадке, без толкотни и суматохи. Имелось достаточно времени, чтобы очистить каюты. Ничего не забыли, не исключая самых мелких вещей. Прежде чем спасать людей, позволили себе роскошь спасти вещи.

Около половины восьмого все пассажиры, здравые и невредимые, высадились на берег. Выровнявшись в линию перед набросанным багажом, слегка взбудораженные приключением, они посматривали на море, не находя, что сказать друг другу.

Покинув судно последним, как того требуют морские правила, капитан Пип с Артемоном позади себя стоял со своими матросами, сделавшимися ему равными вследствие оставления судна. Он тоже смотрел на море, хотя поверхностный наблюдатель мог легко ошибиться на этот счет. Никогда, в самом деле, капитан еще не косился так и никогда еще не доставалось так его носу, который он по привычке мял.

Однако с тех пор, как остановили насосы, пароход все быстрее погружался. В полчаса вода заполнила полу портики кают, потом все поднималась… поднималась…

Ровно в восемь часов двадцать минут, в момент, когда солнце достигло горизонта на западе, «Симью» пошел ко дну. Без всякой драмы, без атонии, он тихо исчез в воде, которая мягко сомкнулась над ним.

Туристы смотрели на все это в оцепенении. Радостно отправиться на Канарские острова и попасть на песчаную мель на архипелаге Зеленого Мыса – нечем в самом деле было похвастать. Если бы еще им пришлось бороться с бурями, если бы даже судно их наскочило на рифы!.. Но нет, ничего этого не произошло. Природа не переставала казаться благосклонной: лазоревое небо, легкий бриз, милостивое море…

А между тем они торчали тут, на пустынном берегу.

Слыханное ли дело подобное кораблекрушение! Можно ли вообразить себе что-нибудь более нелепое?

Глава девятая
Томпсон превращается в адмирала

Ночь прошла довольно хорошо для бывших пассажиров «Симью». За неимением коек мягкий песок послужил им ложем для сна.

Первые лучи рассвета разбудили самых ленивых. В один миг все встали, спеша узнать, на что им надеяться или чего опасаться.

Суровая правда предстала перед ними с первого взгляда: со всех сторон их окружала пустыня. Впереди лежало море без единого паруса. Над водой торчали верхушки мачт «Симью», корпус которого покоился на двадцатиметровой глубине.

С другой стороны, пустыня тоскливостью своей сжимала сердце. В месте, где они пристали, она выступала узкой оконечностью. Примыкая на севере к бесплодной земле, окруженная морем с трех других сторон, это была лишь песчаная коса шириной всего в милю, пораженная зловещим бесплодием вследствие присутствия в ней соли и усеянная ее проказными налетами.

«Какой помощи ждать в такой местности?» – спрашивали они себя тоскливо, не находя удовлетворительного ответа. К счастью, капитан Пип бодрствовал за всех. Как только пассажиры встали, он собрал их вокруг себя и вкратце объяснил им положение вещей.

Оно было просто.

В силу обстоятельств, которые всем известны, туристы выброшены на юго-восточный берег Соляного острова, почти у оконечности мыса Кораблекрушений. Так как остров этот не имеет культурных поселений, то надо подумать о способах как можно скорее покинуть его.

Пока же, согласно его указаниям, господин Морган в сопровождении боцмана с час тому назад уехал на маяк, поднимающийся на оконечности Южного мыса на небольшом расстоянии от места катастрофы. Там посланные соберут необходимые сведения и постараются раздобыть съестные припасы. Остается только ждать их возвращения.

Сообщение капитана заставило его слушателей вспомнить о том, что они умирают с голоду. Среди нравственной сумятицы, в которую повергло их приключение, они немного забыли о нем. Одного слова достаточно было, чтобы возбудить аппетит, который вот уже пятьдесят часов ничем не утолялся.

Однако оставалось лишь терпеть, потому что не имелось никакого средства, чтобы унять голод. Туристы бесцельно ходили взад и вперед по берегу в томительном ожидании.

Только около восьми часов Робер и боцман вернулись из своей экспедиции, сопровождаемые повозкой, которую тащил мул и которой правил кучер-негр. Груз этой повозки, состоявший из самых различных съестных припасов, на минуту привлек общее внимание.

Поднялась толкотня, и Томпсон должен был вмешаться, чтобы раздача пищи происходила в полном порядке. Наконец каждый унес свою долю и в продолжение долгого времени царило молчание, нарушавшееся лишь стуком челюстей.

Пипербом был в особенности превосходен с четырехфунтовым хлебом в одной руке и с целым бараньим филе – в другой; он поднимал и опускал свои руки с правильностью паровой машины. Несмотря на голод, остальные туристы оцепенели от изумления при виде такого механического поглощения пищи.

Но Пипербом очень мало интересовался эффектом, который производил. Руки его продолжали невозмутимо работать. Постепенно хлеб и филе уменьшались.

Они исчезли одновременно. Тогда Пипербом потер руки и закурил трубку как ни в чем не бывало.

Пока пассажиры и экипаж утоляли голод, капитан при посредстве Робера совещался с туземцем, хозяином повозки. Добытые сведения были далеко не утешительного характера.

Соляной остров представляет собой своего рода степь в двести тридцать три квадратных километра, на которой еще меньше столетия тому назад не было ни одного живого существа. К великому счастью для потерпевших кораблекрушение, один португалец лет пятьдесят тому назад возымел мысль эксплуатировать соляные копи, которым остров обязан своим названием, и эта промышленность привлекла туда около тысячи поселенцев. Рыбаки или большей частью рабочие не составили нигде настолько значительного населения, чтобы оно заслуживало названия города или даже местечка. Тем не менее на берегу залива Мордейра, превосходной якорной стоянки на западном берегу острова, несколько домов образовали уже подобие поселка у конечного пункта рельсовой колеи, по которой вагонетки под парусами доставляли до морского берега соль. В этой-то деревушке, лежащей всего в пятнадцати километрах, только и можно было найти кое-какую помощь.

Получив эти сведения, Томпсон тотчас же уехал с туземцем с целью подрядить несколько повозок, чтобы забрать людей и багаж. Тем временем пассажирам ничего не оставалось делать, как возобновить утреннюю прогулку. Но теперь состояние желудков развязывало языки, и каждый дал волю своему настроению. Одни были спокойны, другие – грустны, третьи – взбешены.

Исключительное явление – лицо мистера Абсиртуса Блокхеда не выражало, по обыкновению своему, безграничного довольства. Да, почтенный бакалейщик был меланхоличен или по крайней мере озабочен. Он, казалось, был не в своей тарелке и бросал взгляды во все стороны, как если бы потерял что-нибудь. Наконец он не выдержал и, обратившись к Рожеру де Соргу, который внушал ему особенное доверие, спросил:

– Мы ведь, сударь, у архипелага Зеленого Мыса? Не так ли?

– Да, сударь, – отвечал Рожер, не зная, куда тот клонит.

– Тогда где же самый мыс-то? – вскрикнул вдруг Блокхед.

– Мыс? – повторил изумленный Рожер. – Какой мыс?

– Как же, Зеленый Мыс! Не каждый день приходится видеть Зеленый Мыс, а мне хотелось бы показать его Эбелю.

Рожер подавил сильное желание рассмеяться.

– Увы, сударь, должен вас огорчить, – сказал он, приняв унылую мину. – Эбель не увидит Зеленого Мыса.

– Почему? – спросил Блокхед разочарованно.

– Он в починке, – хладнокровно заявил Рожер.

– В починке?

– Да, его краска начинала сходить. Вот его и отправили в Англию, чтобы перекрасить.

Блокхед посмотрел на Рожера с изумлением. Но тот геройски выдержал серьезность, и бакалейщик был убежден.

– Ах! – воскликнул он лишь с тоном сожаления, – нам, право, не везет!

– В самом деле! – согласился Рожер, задыхаясь от смеха, пока его потешный собеседник возвращался к своим.

Среди взбешенных, естественно, выделялись Бекер и Хамильтон. Им действительно все это было на руку. Откуда исходили все эти несчастья, если не от жадности и легкомыслия Томпсона? Это было неопровержимо, и поэтому к партии Бекера примыкало большинство пассажиров.

Даже в Джонсоне он открыл неожиданного союзника. До сих пор непритязательный, Джонсон, казалось, взбеленился. Он кричал еще громче, чем Бекер, распространялся в ругательствах против Томпсона и его агентства, без счету повторял клятву таскать его по всем английским судебным инстанциям.

– Этот пьяница, «гидрофил» и «геофоб», злится за то, что он поневоле должен был сойти на сушу, – сказал, смеясь, Рожер, наблюдавший группу возмущавшихся.

Рожером не могли овладеть ни грусть, ни гнев. Хорошее настроение и тут не покинуло молодого офицера, и он продолжал шутить.

– Джонсон – единственный человек, который имеет право жаловаться, – серьезно заявил Рожер. – С его стороны это по крайней мере понятно. Другие же!.. Что сделалось им от этого? Я лично нахожу это путешествие просто восхитительным. Вон наш пароход, ставший парусным судном, потом подводным, и я с нетерпением жду момента, когда он превратится в воздушный шар…

– Да здравствует воздушный шар! – вскрикнула Долли, захлопав в ладоши.

– Это мне кажется слишком невероятным, – меланхолически заметил Робер. – Конец «Симью» отмечает и конец нашего путешествия. Мы рассеемся сообразно средствам сообщения, которые предложены будут нам, чтобы добраться до Англии.

– Зачем нам рассеиваться? – отвечала Алиса. – Мистер Томпсон, я полагаю, отправит на родину своих пассажиров, посадив их на первый отходящий почтовый пароход.

– Пассажиров – конечно, – возразил Робер, – но экипаж и ваш покорный Слуга – другое дело.

– Ба! – заключил весело Рожер. – Придется подождать немного, пока подвернется отходящий почтовый пароход. Во что я мало верю. Это было бы слишком просто. Я держусь воздушного шара, который кажется мне бесконечно вероятней.

Около часа пополудни Томпсон возвратился, приведя с собой штук двадцать экипажей всевозможных образцов, запряженных мулами и управляемых кучераминеграми. Тотчас же начали погрузку багажа.

Главный администратор как будто был менее угнетен, чем можно было бы ожидать в подобных обстоятельствах.

Это объяснялось следующим. Если необходимость платить за проезд ста человек составляла чувствительную неприятность, то полная потеря «Симью», напротив, являлась настоящим выигрышем, так как пароход был хорошо застрахован в солидных обществах. Крушение становилось, таким образом, выгодной операцией, и администратор не сомневался, что счет в конце концов завершится значительным барышом.

Этот барыш агентство положит в карман без всяких угрызений совести. Томпсон увеличит уже довольно кругленькую сумму, которую неутомимая бережливость позволила ему накопить в сумке, висевшей у него через плечо с момента высадки. В эту сумку канули при отъезде шестьдесят две тысячи пятьсот франков, внесенных пассажирами, вместе с платой за полместа маленького Эбеля. С тех пор, правда, несколько банковых билетов – в общем, очень мало – ушли оттуда на уголь, экскурсии и продовольствие для пассажиров. Теперь оставалось заплатить экипажу и служащим, в том числе и Роберу Моргану. Томпсон имел в виду избавиться от этой формальности, как только они прибудут в поселение, где, как оно ни убого, можно будет все-таки найти чернила и перья. Сумма, которая останется после того, составит чистую прибыль, а позже к ней присоединится страховая премия. Томпсону доставлял развлечение подсчет цифры, которой не мог не достигнуть итог.

После двух часов пополудни туристы пустились в дорогу, одни в повозках, другие пешком. Чтобы добраться до бухты Мордейра, потребовалось три часа. Несколько домов, в общем едва заслуживавших названия деревни, действительно приютились на северном побережье.

В этой части острова природа имела менее зловещий и бесплодный характер. Почва была слегка волнистая, и несколько скал показывали свои черноватые головы через тонкий слой песка, который оживляла тощая растительность.

Устроившись в жалком постоялом дворе, тотчас по прибытии Томпсон приступил к расчету экипажа, заранее им решенному. Каждый получил что ему следовало, ни больше, ни меньше, и Робер также получил сполна свое жалованье.

Тем временем туристы, слоняясь по песку, с беспокойством смотрели на море. Уж не прав ли был Рожер, когда позволил себе высказать сомнение насчет отходящего почтового парохода? Ни одного парохода не было на якоре в бухте Мордейра, а покачивались лишь несколько рыбачьих лодок. Что станется с несчастными путешественниками в этом жалком поселке, если им придется застрять среди негритянского населения, где они пока еще не видели ни одного представителя белой расы?

Когда Томпсон снова появился, его тотчас же окружили, с нетерпением справляясь у него, что он решил делать.

Но Томпсон еще ничего не решил, в чем он наивно и признался. К счастью, Робер, хорошо осведомленный по своим путеводителям, мог дать ему несколько общих указаний, которые Томпсон с удовольствием принял к сведению, тем более что все эти сведения не стоили ему уже ни гроша.

Архипелаг Зеленого Мыса, как сообщил Робер, состоит из довольно большого числа островов или островков, разделенных на две различные группы. Острова Сан-Антонио, Сан-Винсенте, островки Санта-Лусиа, Бранко, Раса, расположенные почти по прямой линии с северо-запада на юго-восток, составляют первую группу, под названием Барловенто (Против Ветра) с двумя островами – Соляным и Боависта. Два последних вместе со второй группой, называемой Сотавенто (Под Ветром), образуют дугу, выпуклость которой обращена к африканскому берегу и в которой находятся, южнее от Боависты, острова Майо, Сантьяго, Фого, Брава и островки Ромбосы.

Так как более или менее продолжительное пребывание на Соляном острове было невозможно, то следовало сперва узнать, не зайдет ли сюда в ближайшее время какой-нибудь пакетбот. Если же этого бы не случилось, то единственное, что можно было бы сделать, это добраться на нескольких рыбачьих лодках, стоящих в бухте, до другого острова, чаще посещаемого пароходами.

– Мы отправимся тогда на остров Сан-Винсенте, – заявил Робер.