Текст книги "Гектор Сервадак"

Проследить полет снаряда, на который сила притяжения теперь влияла гораздо меньше, чем на земной поверхности, оказалось невозможным. Даже через подзорную трубу нельзя было установить место падения снаряда. Значит, он явно перелетел линию горизонта.

– Свыше трех лье! – сказал бригадир.

– Свыше… м-да… конечно! – ответил майор.

И вдруг, или то был обман слуха? Едва смолк грохот английского орудия, с моря донесся гул ответного залпа.

Офицеры и солдаты насторожились, напряженно прислушиваясь.

С той же стороны раздались еще три выстрела кряду.

– Корабль! – воскликнул бригадир. – И если корабль, то только английский!

Через полчаса на горизонте показалось двухмачтовое судно.

– Англия идет к нам! – провозгласил бригадир Мэрфи с видом человека, предсказания которого сбылись.

– Она узнала голос родной пушки! – ответил майор Олифент.

– Надеюсь, ядро не угодило в корабль, – пробормотал про себя капрал Пим.

А еще через полчаса уже был отчетливо виден корпус корабля. По небу полосой стлался черный дым, из чего явствовало, что это идет паровое судно. Вскоре англичане увидели шкуну, которая приближалась на всех парах, явно собираясь пристать к берегу. На гафеле развевался флаг, но различить его цвета было еще трудно.

Мэрфи и Олифент не отрывали глаз от подзорных труб и жадно следили за шкуной, готовясь приветствовать британский флаг.

Вдруг обе подзорные трубы, как по команде, разом опустились, и оба офицера с недоумением уставились друг на друга.

– Русский флаг!

Действительно, на гафеле шкуны реял морской флаг Российской империи: белое полотнище, разделенное синим крестом на четыре поля.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,

свидетельствующая о наличии некоторой напряженности в международных отношениях и кончающаяся географическим открытием обескураживающего свойства

Шкуна быстро подошла к острову, и англичане прочли на корабле ее название: «Добрыня».

На южном берегу островка, за скалами, лежала маленькая бухта, в которой не уместились бы в ряд и четыре рыбачьи лодки, но шкуне она вполне могла служить надежной гаванью, пока не начнется южный или западный ветер. Итак, шкуна вошла в бухту, бросила якорь, и четырехвесельная шлюпка вскоре доставила на берег графа Тимашева и капитана Сервадака.

Бригадир Мэрфи и майор Олифент со спесивым и чопорным видом поджидали их, храня горделивое молчание.

Первым его нарушил пылкий француз Гектор Сервадак.

– Слава богу, господа, – воскликнул он, – кроме нас, уцелели еще люди, и мы счастливы, что можем пожать руку нашим ближним!

Английские офицеры не пошевелились и не сделали ни шагу навстречу.

– Скажите скорее, – продолжал Гектор Сервадак, не замечая величавой неприступности британцев, – есть ли у вас сведения о Франции, России, Англии, Европе? Знаете ли вы, каковы размеры бедствия? Установили ли связь с родиной? Есть ли у вас…

– С кем имеем честь? – произнес бригадир Мэрфи, повернувшись к капитану Сервадаку ровно настолько, насколько это позволяло его достоинство.

– Ах, да, – сказал Сервадак, чуть заметно пожав плечами, – мы ведь еще не представились друг другу.

И обратившись к своему русскому спутнику, чья сдержанность могла поспорить с британской холодностью, капитан Сервадак представил его:

– Граф Василий Тимашев.

– Майор сэр Джон Темпль Олифент, – ответил бригадир, представляя своего подчиненного.

Русский и англичанин обменялись поклонами.

– Капитан штаба французских войск Гектор Сервадак, – в свою очередь сказал граф.

– Бригадир Энейдж Финч Мэрфи, – торжественно провозгласил майор Олифент.

Снова поклоны с обеих сторон.

Правила этикета были соблюдены. Теперь обе стороны могли вступить в переговоры без ущерба для своего достоинства.

Разумеется, речь велась на французском языке, равно знакомом и англичанам и русским, к чему их вынудили соотечественники капитана Сервадака, упорствующие в своем нежелании изучить английский и русский языки.

Пригласив капитана Сервадака и графа следовать за ним, бригадир Мэрфи пошел вперед, майор Олифент замкнул шествие, и гостей ввели в офицерскую комнату. Она несколько напоминала крепостной каземат, но была обставлена не без комфорта. Все сели, и разговор завязался.

Гектор Сервадак, которому претили все условности, предоставил графу Тимашеву начать беседу. Граф, поняв, что англичане не принимают в расчет все сказанное до официального знакомства, повел рассказ «ab ovo», то есть с самого начала.

– Господа, – заговорил он, – как вам, конечно, известно, в ночь с тридцать первого декабря на первое января произошла катастрофа, причины и размеры которой нам еще не удалось установить. То, что осталось от вашей территории, – я разумею этот остров, – показывает, что тяжелые последствия стихийного бедствия весьма чувствительно отразились и на вас.

В знак согласия оба офицера одинаковым движением согнули стан в полупоклоне.

– Мой спутник капитан Сервадак, – продолжал граф, – также перенес тяжелые испытания. Он находился на своем посту в качестве штабного офицера на побережье Алжира…

– Французская колония, если не ошибаюсь? – прервал его, сощурив глаза, майор Олифент.

– Исконно французская, – сухо ответил капитан Сервадак.

– Капитан Сервадак находился подле устья Шелиффа, – невозмутимо продолжал граф Тимашев. – В ту злополучную ночь часть африканского материка внезапно превратилась в остров, а все остальное, по-видимому, исчезло с лица земли.

– Ага! – проворчал бригадир Мэрфи, ограничившись этим скупым изъявлением чувств по поводу сделанного ему сообщения.

– А вы, граф, – осведомился майор Олифент, – где, позволю себе спросить, находились вы в ту злополучную ночь?

– В море, сэр, на борту моей шкуны, и я считаю чудом, что экипаж и груз не пострадали.

– Нам остается только поздравить вас, граф, – сказал бригадир Мэрфи.

Граф Тимашев продолжал:

– Когда же судьба снова привела меня к Алжирскому побережью, я, к счастью для себя, встретил на новом острове капитана Сервадака и его денщика Бен-Зуфа.

– Бен? – переспросил майор Олифент.

– Зуф! – выкрикнул Сервадак, словно хотел сказать: «Уф, замучился!»

– Капитан Сервадак, – продолжал граф, – желая составить себе представление о последних событиях, отправился с нами на «Добрыне»; мы взяли курс на восток согласно старым картам и сделали попытку установить, что осталось от алжирской колонии… Но она исчезла бесследно.

Бригадир Мэрфи скривил губы, давая понять, что если колония французская, то в ее исчезновении нет ничего удивительного. Сервадак привскочил, чтобы должным образом ответить, но сдержался.

– Господа, – продолжал граф Тимашев, – размеры бедствия оказались огромными. Во всей восточной части Средиземного моря мы не нашли и следов населенных областей – Алжира, Туниса, за исключением одного пункта – скалы, выступающей из моря вблизи Карфагена; на ней находится гробница французского короля…

– Людовика Девятого, если не ошибаюсь? – заметил бригадир.

– Более известного под именем Людовика Святого, сэр! – поправил его капитан Сервадак, на что бригадир ответил снисходительной усмешкой.

Затем граф Тимашев рассказал, что шкуна прошла на юг до той параллели, на которой расположен залив Габес, что «Сахарское море» больше не существует (оба англичанина нашли это вполне естественным, поскольку «Сахарское море» было делом рук французов) и что близ триполитанского побережья возникла необычайная по своей геологической структуре новая береговая полоса, которая тянется на север, вдоль двенадцатого меридиана вплоть до острова Мальты.

– И этот британский остров, – поспешил добавить Сервадак, – вместе с его главным городом, гаванью, крепостью, солдатами, офицерами и губернатором провалился в бездну, как и Алжир.

Скорбь, омрачившая лица англичан, через минуту сменилась выражением глубокого недоверия к словам французского офицера.

– Едва ли возможно такое полное исчезновение, – заметил бригадир Мэрфи.

– Почему же? – спросил капитан Сервадак.

– Мальта – английский остров, – ответил майор Олифент, – а в качестве такового…

– Он сметен с лица земли совершенно так же, как если бы был китайским!

– возразил капитан Сервадак.

– Может быть, во время плавания вы допустили неточности в ваших расчетах?

– Нет, господа, – сказал граф, – мы не ошиблись, и надо примириться с очевидностью. Англия, конечно, понесла большие потери. Остров Мальта больше не существует, и мало того: новый материк закрыл доступ в Средиземное море. Не окажись в береговой полосе расщелины, мы бы никогда не попали к вам. А если ничего не осталось от Мальты, то, к сожалению, вряд ли что-либо осталось и от Ионических островов, которые с недавних пор находятся именно под английским протекторатом.

– И я думаю, – добавил Сервадак, – что лорд верховный комиссар, чья резиденция там находилась и которому вы подчинены, едва ли в восторге от последствий катастрофы.

– Верховный комиссар, которому мы подчинены? – в полном недоумении переспросил Мэрфи.

– Впрочем, вы тоже едва ли в восторге от того, что вам осталось от Корфу.

– Корфу? – переспросил майор Олифент.

– Да, да! Кор-фу! – повторил Сервадак.

Оба англичанина в неподдельном изумлении молчали, не понимая, что собственно хотел сказать французский офицер, но их недоумение еще усилилось, когда граф Тимашев спросил, каким образом они получали за последнее время известия из Англии, – с отечественными судами или по подводному кабелю.

– Нет, граф, кабель поврежден, – ответил бригадир Мэрфи.

– Позвольте, господа, разве вы не поддерживаете связь с материком по итальянскому телеграфу?

– Итальянскому? – сказал майор Олифент. – Вы, конечно, хотели сказать – по испанскому телеграфу?

– По итальянскому или испанскому, – не все ли равно, – вмешался капитан Сервадак, – главное, получали ли вы какие-нибудь известия из метрополии?

– Никаких, – ответил бригадир Мэрфи, – но мы не беспокоимся – известия будут непременно…

– Если только не погибла и метрополия, – сказал Сервадак, и лицо его стало серьезным.

– Погибла метрополия?!

– Я хочу сказать, – если не погибла Англия!

– Англия погибла?!

Бригадир Мэрфи и майор Олифент вскочили, как ужаленные.

– Мне кажется, – сказал бригадир Мэрфи, – что раньше Англии сама Франция…

– Местоположение Франции более надежно, она на континенте! – ответил Сервадак, начиная уже горячиться.

– Более надежно, чем Англии?

– Что ж, в конце концов Англия только остров и уже довольно ветхий, поэтому она вполне могла рассыпаться!

Ссора была неминуема. Англичане уже не владели собой, и Сервадак решил ни в чем им не уступать.

Граф попробовал было примирить противников, в которых говорила лишь национальная неприязнь, но ему это не удалось.

– Господа, – сухо сказал капитан Сервадак, – мне думается, наш спор удобнее вести под открытым небом. Здесь вы все-таки у себя дома. Может быть, вы соблаговолите выйти?

Гектор Сервадак вышел из комнаты; граф Тимашев и англичане тотчас же последовали за ним. Все собрались на площадке перед высоким валом; место это, как полагал капитан Сервадак, должно было служить чем-то вроде нейтральной почвы.

– Господа, – снова заговорил Сервадак, обращаясь к англичанам, – хоть Франция и стала беднее, утратив Алжир, но она не оскудела людьми настолько, чтобы уклониться от вызова, кто бы его ни бросил! И я, офицер французской армии, имею честь представлять здесь Францию с тем же правом, как и вы, представляете Англию!

– Прекрасно, – ответил бригадир Мэрфи.

– Я не потерплю…

– Я тоже, – сказал майор Олифент.

– И так как мы сейчас на нейтральной земле…

– Как на нейтральной? – вскричал бригадир Мэрфи.» – Милостивый государь, вы на английской земле!

– Английской?

– Да, на земле, которая находится под защитой британского флага!

И бригадир указал на флаг Соединенного королевства, развевавшийся на вершине острова.

– Еще бы! – насмешливо заметил капитан Сервадак. – Если вам угодно было водрузить этот флаг после катастрофы…

– Он был здесь и раньше.

– Флаг государства, осуществляющего протекторат, но не флаг, охраняющий британские владения!

– Протекторат? – одновременно воскликнули английские офицеры.

– Господа, – заявил Гектор Сервадак, топнув ногой, – этот островок представляет собой все, что осталось от территории республики, над которой Англия никогда не имела иных прав, кроме права протектората!

– Республики?! – повторил бригадир Мерфи, широко раскрыв глаза.

– Кроме того, – продолжал Сервадак, – весьма сомнительно, сохранили ли вы еще права, которые десятки раз теряли и присваивали снова, ваши права на Ионические острова!

– Ионические острова? – возопил майор Олифент.

– И здесь, на Корфу…

– На Корфу?

Англичане были так ошеломлены, что даже сдержанный граф Тимашев, при всем своем сочувствии к французскому офицеру, все же нашел нужным вмешаться. Он хотел было образумить бригадира Мэрфи, но тот сам заговорил уже более спокойно, обращаясь к Сервадаку:

– Сударь, я обязан рассеять ваше заблуждение, причину которого не могу разгадать. Вы находитесь на земле, принадлежащей Англии по праву завоевания и являющейся ее фактическим владением с тысяча семьсот четвертого года по праву, узаконенному Утрехтским договором. Эти права действительно не раз пытались оспаривать Франция и Испания, в тысяча семьсот двадцать седьмом, в тысяча семьсот семьдесят девятом и в тысяча семьсот восемьдесят втором году, но безуспешно. И как «и мал этот остров, вы здесь находитесь в Британии, совершенно так же, как на Трафальгарской площади в Лондоне.

– Разве мы не в Корфу, столице Ионических островов? – спросил изумленный граф.

– Нет, господа, нет, – отвечал бригадир Мэрфи. – Вы в Гибралтаре.

Гибралтар! Это слово как громом поразило графа Тимашева и французского офицера. Они думали, что прибыли на Корфу, на крайний восток Средиземноморья, а оказались в самой западной его точке – в Гибралтаре, хотя их шкуна не поворачивала назад.

Это совершенно по новому освещало события, и надо было обдумать их последствия. Едва граф собрался с мыслями, как услышал крики. Он обернулся и, к своему великому удивлению, увидел, что экипаж «Добрыми» затеял драку с английскими солдатами.

Что за причина вызвала это столкновение? Да просто матрос Пановко поспорил с капралом Пимом. А из-за чего возник спор? Из-за того, что пушечный выстрел, разбив в щепы рею шкуны, раздробил трубку Пановко и слегка повредил ему нос, который действительно был несколько длинноват для русского носа.

Итак, в то время как граф Тимашев и капитан Сервадак не без труда наладили отношения с английскими офицерами, экипаж «Добрыни» успел вступить в рукопашную с гарнизоном островка.

Разумеется, Сервадак вступился за Пановко, а майор Олифент возразил, что Англия не несет ответственности за свои снаряды, что виноват во всем русский матрос, раз он находился в неположенном месте во время полета снаряда, и что, кроме того, будь у Пановко нос покороче, несчастный случай не произошел бы, и т.д. и т.п.

Тут, при всей своей сдержанности, рассердился и граф и, обменявшись с англичанами несколькими резкими словами, отдал приказ немедленно отчаливать.

– Мы еще встретимся, господа, – сказал капитан Сервадак англичанам.

– Когда вам будет угодно! – ответил майор Олифент.

Но узнав удивительную новость, узнав, что Гибралтар оказался в том географическом пункте, где должен был находиться Корфу, граф Тимашев только и думал, как бы ему поскорей вернуться в Россию, а капитан Сервадак стремился во Францию.

Вот почему шкуна сразу же снялась с якоря и через два часа уже потеряла из виду то место, которое называлось Гибралтаром.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,

в которой спорят с целью установить истину, что, может быть, помогает спорщикам к ней приблизиться

Первые часы плавания прошли в спорах о том, какие выводы надо сделать из последнего, столь неожиданного открытия. Если путем споров и не удалось установить истину во всей ее полноте, это все же давало возможность графу, капитану и лейтенанту Прокофьеву хоть немного приблизиться к разгадке.

Что знали они теперь самым непреложным образом? Что «Добрыня», отчалив от острова Гурби, то есть отправившись от первого градуса западной долготы, только на тринадцатом градусе восточной долготы встретил препятствие в виде вновь образовавшейся береговой полосы. Следовательно, пройденный шкуной путь составлял пятнадцать градусов. Прибавив к этому длину пролива, открывшегося в неизвестном материке, то есть приблизительно три с половиной градуса, затем расстояние от пролива до Гибралтара, то есть около четырех градусов, и наконец расстояние между Гибралтаром и островом Гурби, а именно семь градусов, лейтенант Прокофьев получил в итоге около двадцати девяти градусов.

Таким образом, выйдя со стоянки на острове Гурби, шкуна, по-видимому, шла все время по одной и той же параллели и вернулась к своей исходной точке, иначе говоря, описала окружность, покрыв расстояние в двадцать девять градусов.

А если принять величину градуса за восемьдесят километров, то все пройденное расстояние равно двум тысячам тремстам двадцати километрам.

Из того обстоятельства, что экспедиция наткнулась на Гибралтар там, где прежде находились Ионические острова и Корфу, следовало, что вся остальная поверхность земного шара, а именно триста тридцать один градус, исчезла полностью. Прежде, до катастрофы, чтобы попасть из Мальты в Гибралтар, держа курс на восток, нужно было пересечь всю восточную часть Средиземного моря, пройти Суэцкий канал. Красное море, Индийский океан, Зондский пролив, Тихий и Атлантический океаны. Теперь же вместо этого огромного пути шкуна прошла только шестьдесят километров новым проливом и очутилась в восьмидесяти лье от Гибралтара.

Таковы были расчеты лейтенанта Прокофьева, и, при всей их приблизительности, они позволяли сделать ряд выводов.

– Ну вот «Добрыня» и вернулся к своей исходной точке, – сказал Сервадак, – отсюда можно заключить, что окружность земного шара теперь равна всего лишь двум тысячам тремстам двадцати километрам!

– Да, – ответил лейтенант Прокофьев, – а это означает, что диаметр Земли сократился до семисот сорока километров, то есть примерно в шестнадцать раз, так как до катастрофы он был равен двенадцати тысячам семистам девяноста двум километрам. Сомнений нет: мы совершили кругосветное плавание вокруг того, что осталось от земного шара!

– Пожалуй, это объясняет множество необычайных явлений, которые нам довелось наблюдать, – сказал граф Тимашев. – Так на сфероиде, сократившемся до столь малых размеров, должен был значительно уменьшиться вес предметов, и теперь мне ясно, почему Земля вращается вокруг своей оси гораздо быстрее; поэтому и промежуток между двумя восходами Солнца, то есть сутки, равняется только двенадцати часам. Что же до новой орбиты, по которой сфероид движется вокруг Солнца…

Граф остановился, так как он не совсем ясно понимал, в какой связи находится эта орбита с его новым представлением о вселенной.

– Дальше, граф, – сказал капитан Сервадак, – так что же с новой орбитой?

– А каково твое мнение? – обратился граф к Прокофьеву.

– Есть только один способ объяснить изменение орбиты, – отвечал Прокофьев, – других быть не может.

– Какой же? – с волнением спросил Сервадак, словно предчувствуя, что скажет лейтенант.

– Надо предположить, что от Земли отделился осколок, а вместе с ним и часть земной атмосферы, – сказал Прокофьев, – и что этот осколок движется в пределах солнечной системы по новой орбите, уже не совпадающей с орбитой Земли.

Приведя это объяснение, казавшееся таким правдоподобным, лейтенант Прокофьев умолк. Молчали и его собеседники. Глубоко подавленные, они задумались над тем, какие неисчислимые последствия повлечет за собой эта мировая катастрофа. Если действительно от земного шара отделился огромный осколок, куда он стремится? Какова величина эллиптической орбиты, по которой он сейчас движется? На какое расстояние от Солнца он отдалится? Какова будет продолжительность его обращения вокруг центра притяжения? Умчится ли он, подобно кометам, на сотни миллионов лье в межпланетное пространство или же вскоре будет притянут обратно к всемирному источнику тепла и света? И, наконец, совпадает ли плоскость его орбиты с земной орбитой, можно ли надеяться, что когда-нибудь он снова встретится и соединится с Землей, от которой был отторгнут?

Первым прервал молчание капитан Сервадак, громко воскликнув:

– Ну нет, черт побери! Ваше объяснение, лейтенант, многое помогает понять, но оно неприемлемо!

– Почему же, капитан? – удивился Прокофьев. – Напротив, оно, как мне кажется, отвечает на все вопросы.

– В том-то и дело, что нет! Есть по меньшей мера одно возражение, и ваша гипотеза его не опровергает.

– А именно? – спросил Прокофьев.

– Что ж, – сказал Сервадак, – постараемся друг друга понять. Вы утверждаете, что осколок земного шара, превратившийся в некий новый астероид, движется по околосолнечному миру, унося с собою нас вместе с частью средиземноморского бассейна от Гибралтара до Мальты?

– Утверждаю.

– А как тогда вы объясните появление странного материка, замкнувшего со всех сторон море? И чем объясняется строение его берегов? Если бы от земного шара отделилась какая-то часть и унесла нас в мировое пространство, на ней, конечно, сохранилась бы земная кора – граниты, известняки; между тем поверхность нашего астероида покрыта какими-то сростками минерала, состав которого нам совершенно неизвестен!

Замечание капитана Сервадака являлось серьезным возражением против теории Прокофьева. В самом деле, можно было вообразить, что от земного шара отделился осколок, захватив с собой часть земной атмосферы я бассейна Средиземного моря; можно было даже допустить, что его вращение вокруг собственной оси и обращение вокруг Солнца не совпадают с движением Земли; но почему вместо цветущих берегов, окаймлявших Средиземное море на юге, западе и востоке, возникла эта голая и отвесная стена без всякой растительности, эта неведомая горная порода?

Возражение Сервадака поставило Прокофьева в тупик, и он ограничился тем, что сослался на будущее, которое, конечно, разрешит все неразрешенные вопросы. Тем не менее он не считал нужным пренебречь теорией, которая объясняла столько необъяснимых до сих пор явлений. Что же до первопричины космического переворота, то она по-прежнему оставалась тайной. Можно ли предположить, что от Земли отделилась такая огромная масса и умчалась в пространство в результате какого-то взрыва под земной корой? Почти невероятно! Сколько еще неизвестных в этом уравнении со многими неизвестными…

– В конце концов, – сказал в заключение Сервадак, – не все ли равно, на каком новом астероиде я лечу в околосолнечном мире, – была бы с нами Франция!

– Да, Франция… но и Россия! – добавил граф.

– И Россия! – повторил француз, с готовностью принимая законное желание графа.

Однако, если действительно осколок Земли двигался по новой орбите и имел форму сфероида, то при его милых размерах можно было опасаться, что часть Франции и во всяком случае большая часть Российской империи остались на Земле. В равной мере это относилось и к Англии; к тому же полное отсутствие связи между Гибралтаром и Соединенным королевством в течение шести недель ясно указывало на то, что восстановить ее невозможно ни с суши, ни с моря, ни посредством почты и телеграфа. В самом деле, если остров Гурби, где продолжительность дня и ночи была одинакова, находился на экваторе астероида, то Северный и Южный полюсы отстояли от острова на расстоянии, равном половине окружности, пройденной «Добрыней» во время плавания, иначе говоря на расстоянии тысячи ста шестидесяти километров. Таким образом, Северный полюс отстоял на пятьсот восемьдесят километров к северу от острова Гурби, а Южный полюс находился на таком же расстоянии к югу. И когда обе эти точки были нанесены на карту, выяснилось, что Северный полюс оказался на уровне побережья Прованса, а Южный полюс попал в африканскую пустыню, на двадцать девятую параллель.

Мог ли Прокофьев и сейчас отстаивать свою новую теорию? Действительно ли отделился какой-то большой осколок от Земли? Утверждать это со всей решительностью было невозможно. Только будущее могло разрешить эту загадку; и все же мы берем на себя смелость утверждать, что, если лейтенант Прокофьев еще не открыл истины, то сделал шаг, приблизивший его к цели.

Когда шкуна вышла из узкого пролива, соединявшего Средиземное море у Гибралтара, снова наступила прекрасная погода. Попутный ветер благоприятствовал экспедиции, и, несясь на всех парах и парусах, судно быстро устремилось на север.

Мы говорим север, а не восток, потому что испанское побережье исчезло целиком, во всяком случае исчезло все пространство между Гибралтаром и Аликанте. Там, где, соответственно их географическим координатам, должны были находиться Малага, Альмерия, мыс Гата, мыс Палое, Картахена, их не оказалось. Море затопило всю эту часть Пиренейского полуострова; тогда судно направилось на запад, к прежней Севилье, но на месте андалузского побережья возвышались скалистые берега, похожие на берега возле Мальты.

В этом месте море глубоко врезалось в новый материк, образуя острый угол, вершину которого должен был бы занимать Мадрид. Затем, спустившись к югу, береговая полоса выдавалась в море и, как грозный коготь, нависала над тем местом, где должны были находиться Балеарские острова.

После того как экспедиция, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь следы этой группы островов, уклонилась от взятого курса, она сделала совершенно неожиданную находку.

Двадцать первого февраля в восемь часов утра матрос, стоявший на носу корабля, закричал:

– Бутылка в море!

В такой бутылке мог храниться ценный документ, имевший отношение к последним событиям.

Услышав возглас матроса, все, в том числе граф Тимашев, Гектор Сервадак и лейтенант, выбежали на палубу. Шкуна приблизилась к плывущему по волнам предмету, и матросы выловили его из воды.

Оказалось, что это не бутылка, а кожаный футляр от небольшой подзорной трубы. По краям он был плотно запечатан воском, и, если его бросили в море недавно, вода не должна была в него проникнуть.

Прокофьев внимательно осмотрел находку в присутствии графа и Сервадака. На футляре не было фабричного клейма. Воск на крышке был совершенно цел, и на нем сохранился оттиск печати с инициалами «П.Р.».

Лейтенант Прокофьев сломал печать, открыл футляр и вынул какую-то бумагу. Она не пострадала от пребывания в морской воде. Это был листок из записной книжки, разграфленный в клетку, на котором крупным, размашистым почерком кто-то написал следующие слова, сопроводив их вопросительными и восклицательными знаками:

«Галлия???

Ab sole note 6Note6
  от солнца (лат.)


[Закрыть] 15 февр. расст.: 59 000 000 л.!

Путь, пройденный с янв. по февр.: 82 000 000 л.!

Va bene! note 7Note7
  Все идет хорошо (итал.)


[Закрыть] All right!

note 8Note8
  Все в порядке (англ.)


[Закрыть] Прекрасно!!!»

– Что это значит? – спросил граф Тимашев, со всех сторон осмотрев листок.

– Понятия не имею, – ответил Сервадак. – Одно несомненно: неизвестный автор этого документа пятнадцатого февраля был еще жив, потому что документ помечен этим числом.

– По-видимому, – согласился граф.

На документе отсутствовала подпись. Не было указано и место его отправления. Он состоял из латинских, итальянских, английских и французских слов – большей частью из французских.

– Это не может быть мистификацией, – заметил Сервадак. – Совершенно очевидно, что документ относится к космическому перевороту, последствия которого мы испытываем на себе! Футляр с запиской принадлежал какому-то наблюдателю, находящемуся на борту корабля…

– Нет, капитан, – возразил лейтенант Прокофьев, – такой наблюдатель, наверно, вложил бы записку в бутылку, где она была бы лучше защищена от воды, чем в кожаном футляре. Это скорее какой-то ученый, отрезанный от всего мира на клочке земли, хотел сообщить о результатах своих наблюдений и воспользовался этим футляром, который для него, вероятно, представлял меньшую ценность, чем бутылка.

– Не все ли равно! – воскликнул граф. – Важно понять смысл этого странного документа, а не гадать о том, кто его составитель. Начнем по порядку. Во-первых, что это за Галлия?

– Не знаю ни одной планеты, большой или малой, с таким названием, – ответил Сервадак.

– Капитан, – перебил его Прокофьев, – прежде чем продолжать обсуждение, разрешите задать вам вопрос.

– Пожалуйста, лейтенант.

– Не думаете ли вы, что документ подтверждает нашу последнюю гипотезу, то есть, что в мировом пространстве носится осколок земного шара?

– Да… пожалуй, – ответил Сервадак, – хотя мое возражение по поводу характера строения нашего астероида еще не опровергнуто.

– Но если Прокофьев прав, – добавил граф, – то неизвестный ученый, по-видимому, назвал Галлией новый астероид.

– Так он француз? – сказал Прокофьев.

– Не лишено вероятия, – ответил Сервадак. – Заметьте, что из восемнадцати слов одиннадцать написаны по-французски, три по-итальянски и два по-английски. Отсюда можно сделать вывод, что ученый, не зная, в чьи руки попадет его записка, решил составить ее на нескольких языках, чтобы увеличить шансы на то, что его поймут.

– Хорошо, предположим, что Галлия – название нового астероида, – сказал граф Тимашев. – Читаю дальше: «Ab sole пятнадцатого февраля расстояние пятьдесят девять миллионов лье».

– Действительно, в то время Галлия должна была находиться именно на таком расстоянии от Солнца, – заметил лейтенант Прокофьев. – Она тогда пересекла орбиту Марса.

– Отлично, – ответил граф. – Вот первый пункт документа, совпадающий с нашими наблюдениями.

– В точности, – подтвердил Прокофьев.

– «Путь, пройденный с января по февраль, – продолжал читать вслух граф,

– восемьдесят два миллиона лье».

– По-видимому, – заметил Сервадак, – здесь речь идет о пути, пройденном Галлией по ее новой орбите.

– Да, – согласился Прокофьев, – и на основании законов Кеплера скорость движения Галлии, или, что одно и то же, путь, проходимый ею в равные промежутки времени, должен был неуклонно уменьшаться. Самая высокая температура воздуха наблюдалась как раз пятнадцатого января. Стало быть, вполне вероятно, что Галлия тогда находилась в своем перигелии, в точке ближайшего расстояния от Солнца; и в то время она двигалась со скоростью вдвое большей, чем скорость Земли, а Земля проходит в час только двадцать восемь тысяч восемьсот лье.

– Очень хорошо, – заметил Сервадак, – но от этого нам не стало яснее, на каком расстоянии от Солнца окажется Галлия в своем афелии. Неизвестно, на что мы можем надеяться или что нам угрожает в будущем.

– Да, капитан, все это неизвестно, – ответил Прокофьев, – но при систематических наблюдениях с разных точек орбиты Галлии было бы возможно, пользуясь законом всемирного тяготения, установить величину отрезков, из которых складывается этот путь…