Текст книги "Любовь, только любовь"

Барнабе-Ракушечник

Дни сменялись ночами, ночи днями, но для Катрин не наступало ни рассвета, ни сумерек, ни ночной тьмы. Она блуждала между жизнью и смертью, ее воспаленный мозг не находил тропинки к миру живых. Ей не было больно, но душа ее, разлучившись с телом, вела во мраке бездны изнуряющую борьбу с призраками, порожденными страхом, ужасом и отчаянием. Перед глазами все стояла жуткая кончина Мишеля, и кривляющиеся палачи все плясали фантастическую сарабанду. И если вдруг мирный свет озарял ее страждущую душу, тут же являлись отвратительные хохочущие хари, и девочка в ужасе принималась прогонять их.

Иногда ей чудилось, что кто-то плачет, там, впереди, в темном, бесконечно длинном туннеле, в конце которого брезжил свет. Она шла к свету. А туннель все удлинялся и удлинялся, а она все шла и шла…

Но настал наконец вечер, когда туман рассеялся, вещи сделались просто вещами и оказались расставленными по местам. Катрин распрощалась с царством теней. Но то, что она увидела, показалось ей продолжением ее болезненных видений. Комната, где она очнулась, была низкой и темной. Два приземистых каменных столба поддерживали низкий нависающий свод. В грубо сложенном из серых нетесаных камней очаге горел огонь, слабо освещая сгустившуюся в комнате темноту. Над огнем висел на крюке закопченный котелок, в нем что-то кипело и вкусно пахло овощами. У очага на старом трехногом табурете сидел худой человек и помешивал в котелке деревянной ложкой. Человек этот был Барнабе-Ракушечник.

На вздох Катрин он торопливо поднялся и, не выпуская из руки ложки, наклонился над больной. Встревоженный взгляд его мало-помалу смягчился, жесткие складки у рта растянулись в улыбку: он увидел – малышка внимательно смотрит на него ясными понимающими глазами.

– На лад пошло дело? – шепнул он, словно боялся звуком голоса отпугнуть удачу.

Катрин улыбнулась ему в ответ.

– Где я? – спросила она. – Где мама?

– У меня и ты, и твоя мама. Мама скоро придет. А как вы тут оказались, больно долго рассказывать. Поправишься, я все тебе расскажу. А пока набирайся сил и выздоравливай. Суп сейчас будет готов.

Барнабе отвернулся и наклонился над очагом. Огонь отбросил на потолок и стену страшную причудливую тень Барнабе, но Катрин не испугалась. Она попыталась разобраться, как очутилась в этом подземелье и почему Барнабе стал ее сиделкой, но почувствовала большую слабость, прикрыла глаза и тут же задремала.

Барнабе снимал с огня котелок, когда низкая узкая дверь приоткрылась и вниз по лестнице в три ступеньки спустилась женщина. Она была молода и казалась бы красавицей, если бы не смуглое до черноты лицо и очень странная одежда. Гибкая, тоненькая, она была одета в грубую полотняную рубаху с глубоким вырезом, перехваченную на бедрах ярко-красной в желтую полоску шалью. Одеяло, наброшенное на плечи, защищало ее от уличного холода. На голове она носила подвязанный на подбородке пестрый тюрбан из лоскутков, из-под которого спускались две тоненьких иссиня-черных косы, звенящих мелкими монетками.

Успевшая проснуться Катрин с несказанным удивлением глядела на гостью. Лицо у нее было почти что черное, и тем ослепительнее сияла белозубая улыбка. Катрин успела отметить, что у нее тонкие черты лица и очень красивые черные глаза. Барнабе подвел гостью к постели Катрин.

– Черная Сара, – представил он. – Она знает больше тайн и секретов, чем древние маги и колдуны. Она тебя и лечила, и еще как лечила! Ну что скажешь о нашей больной, Сара?

– Она в сознании, значит, здорова, – отвечала Сара. – Теперь ей нужен только покой и хорошая еда.

Худые смуглые руки Сары, похожие на легких быстрых птиц, коснулись лба, щек, плеч, запястий Катрин. Затем Сара села на пол возле кровати, обняла руками колени и стала смотреть на девочку. Барнабе тем временем накинул свой плащ с ракушками и взял посох.

– Посиди с ней, – попросил он Сару. – Сейчас в Сент-Опортюн вечерня, я не хотел бы пропустить ее. Сегодня придут с обетами лудильщики и уж, наверное, не будут скаредничать.

Посоветовав Саре отведать супа и накормить больную, Ракушечник исчез.

На следующий день после спокойного целительного сна Катрин узнала из уст собственной матушки все, что произошло на мосту Менял после казни Мишеля. Страх перед общим пожаром удержал разъяренную толпу, и дом Легуа не подожгли, зато опустошили и разграбили не хуже пожара. Кто-то известил Гоше, и он со всех ног прибежал домой. Он пытался образумить молодчиков, которые хозяйничали на мосту и которым Кабош, сам куда-то исчезнувший, предоставил полную свободу действий. Но его никто и слушать не стал. Давно уже ставили Гоше в вину его равнодушие к могуществу скотобоен, а теперь представился удобный случай наказать его. Не помогли слезы и мольбы жены, прибежавшей от Пигассов, увещевания Пигасса-старшего – Гоше вздернули на собственной вывеске, потом бросили тело в Сену. Жакетта укрылась у Пигассов, куда Ландри принес и потерявшую сознание Катрин. Жакетта поняла: пройдет немного времени – и молодчики доберутся и до них. С помощью Барнабе, которого благодарение Господу сумел отыскать Ландри, они сбежали. Ночью спустились в лодке по реке до Лувра, а там улочками и проулками несчастная Жакетта со своими более чем странными спутниками добралась до жилища Барнабе-Ракушечника во Дворе Чудес.

С тех пор Жакетта ухаживала за больной дочерью и пыталась сладить с собственным горем. Смерть Гоше убила и ее, наполнив страхом, ужасом, отчаянием, но ее ребенок был в опасности, и она забывала думать о себе. Грызло Жакетту и другое горе: она не знала, где Лоиза.

В последний раз ее видели в тот самый миг, когда Катрин лишилась сознания. Лоиза взяла Катрин на руки, но в бушующей толпе ее слабым рукам было не совладать с этой тяжестью, и она передала сестру Ландри, который, по счастью, оказался рядом. Толпа повалила на приступ «Ковчега обручального кольца», а Лоиза исчезла. Никто не знал, что с ней сталось.

– Может, она утонула, – говорила Жакетта, утирая то и дело набегающие слезы. – Но тогда бы Сена вынесла ее тело на берег. Барнабе каждый день бывает в морге Гран-Шатле, но там слава богу ничего нет. Барнабе уверен, что Лоиза жива и невредима, он ищет ее. Нам нужно набраться терпения.

– А что мы будем делать потом? – спросила Катрин. – Так и будем жить у Барнабе?

– Что ты! Если даст бог найтись Лоизе, мы постараемся уехать из Парижа и добраться до Дижона. У Матье, твоего дяди, там лавка, он суконщик. Матье примет нас, кроме нас, у него никого нет, а у нас никого нет, кроме него.

Горе Жакетты, казалось, смягчалось, когда она вспоминала дом брата, который был ее родительским домом, в нем она выросла, из него забрал ее Гоше. Лишившись крова и пристанища, она всеми силами стремилась к этой мирной гавани. Сохраняя неизменную признательность благородно приютившему их нищеброду – Барнабе, она не могла без подозрительности и неприязни относиться к королевству нищих, куда забросила ее судьба.

Сара продолжала лечить Катрин, готовила ей бодрящее питье, какие-то необыкновенные лекарства, рецептов которых никому не сообщала, утверждая, что они восстанавливают силы. Особым ее расположением пользовался отвар вербены, она рекомендовала пить его всегда, как лучшее средство против всех несчастий.

Мало-помалу Катрин и даже Жакетта привязались к смуглянке. Барнабе рассказал им ее историю. Родилась она на острове Кипр, девчонкой попала в руки туркам, и они продали ее в Кандии венецианскому купцу, который увез ее в Венецию. Там Сара прожила добрый десяток лет, там узнала секреты трав. Хозяин ее умер, и ее купил меняла-ломбардец, человек грубый, жестокий, который плохо с ней обращался. Он привез ее в Париж, и однажды зимним вечером она от него сбежала. Сара укрылась в церкви, там ее, голодную, дрожащую, приметил Волк-с-Бельмом, мнимый слепец, привел к себе, и с тех пор Сара ведет у него хозяйство. Кроме того, что Сара умеет лечить – а искусство врачевания очень ценится среди воров и нищих, – она умеет гадать по руке. Под большим секретом ее иногда приглашают погадать в богатые и знатные дома. Бегая целыми днями по городу, бывая там, куда большинство людей попасть не может, Сара чего только не узнала и о городе, и о Дворе Чудес, каких только историй не было у нее в запасе. Часами сидела она возле очага между Катрин и Жакеттой, угощала вином, сваренным с травами, которое умела готовить как никто, и, не умолкая, рассказывала всевозможные истории певучим убаюкивающим голосом. Сказки родного Кипра, сплетни Двора Чудес – все шло в дело. Вечерами, вернувшись с «работы», Барнабе заставал сидящих в кружок трех женщин: они держались друг друга, черпая утешение и обретая душевный покой. Занимал и Барнабе свое местечко в странном семейном кругу, который послал ему Бог, и рассказывал обо всем, что успел узнать в городе.

Ближе к полуночи, когда королевство нищих оживало для своей опасной ночной жизни, женщины подсаживались поближе к Ракушечнику. Только под его защитой чувствовали они себя в безопасности. Как становилось страшно, когда Двор Чудес оживал! Площадь, где жил Барнабе, была не из самых спокойных. Все предрассветные часы, вплоть до звука трубы, которая возвещала с башни Шатле, что наступил день и отперты городские ворота, на площади возле дома Барнабе царила беспокойная сутолока, как, впрочем, во всех проулках и возле всех остальных лачуг. Расслабленные вставали и шли, слепцы прозревали, по мановению руки исцелялись гнойные язвы, которым так сострадали милосердные души, и по свершении этих чудес, благодаря которым это место и получило свое название, появлялась толпа жадного и грубого сброда. До самого утра шумели, орали песни и бражничали попрошайки. Около восьмидесяти тысяч нищих, калек, подлинных и мнимых, кормилось тогда в Париже.

Закон королевства нищих требовал, чтобы все выклянченное и украденное днем было потрачено той же ночью. И, отдав необходимую дань своему королю, нищие принимались пировать. Зажигались костры, жарились целиком бараны, открывались бочки вина. Там и здесь ведьмы наблюдали за кипящим в горшках варевом, как в самых страшных из волшебных сказок. Причудливые тени, алые отблески костров и факелов плясали на кривых выщербленных стенах. Катрин заглянула в мир, о котором знала только понаслышке, и не очень верила, что он на самом деле существует.

Перед самым большим из костров на куче камней, покрытой тряпками, восседал человек. Бычья шея, длинное туловище с широкими плечами на коротких толстых ногах, похожих на подставки, квадратная голова с соломенными волосами в вылинявшем красном колпаке, багровое лицо пьяницы и острые блестящие зубы – таков был Машфер, король попрошаек, суверенный владыка всех шестнадцати парижских Дворов Чудес, великий предводитель армии нищебродов. Черная повязка прикрывала пустую глазницу с вырванным рукой палача глазом – орденская лента, что одна только и пристала этому чудовищу. Положив увесистые кулаки на колени, восседал он на своем троне, и знаменем ему служил окровавленный кусок мяса, надетый на копье, воткнутое в землю. Он был главным на пирах своего беспокойного народа, он задавал тон и беспрестанно опрокидывал кубок, который наполняла ему стоящая рядом полуголая распутная девка.

Немного окрепнув, Катрин прокрадывалась по ночам к окошку и смотрела на необычайное зрелище. Это окошко вровень с землей да еще одно чердачное были единственными окнами в замке Барнабе. Вытянув шею, Катрин жадно смотрела на чудеса королевского двора нищих. А поскольку пиршество попрошаек непременно превращалось в непристойную оргию, Катрин узнала немало правды о человеческой природе. В меркнущем свете костров она видела валяющиеся повсюду парочки, которые не искали даже уголка потемнее, и смотрела на них с испугом, неутолимым любопытством и странным телесным смятением. Застань ее Жакетта, она бы умерла от стыда, но, сидя одна в темноте, не могла оторвать глаз от происходящего. Так она познакомилась с кое-какими обычаями Двора Чудес.

Не однажды была она свидетельницей приобщения к этому царству теней новой служительницы. Девушку, что приводили в царство нищих, раздевали догола, и она должна была танцевать перед королем под звуки тамбуринов. Если Машфер не забирал ее в свой обширный гарем, за нее дрались те, кому она пришлась по нраву, и победитель прилюдно делал ее своей.

В первый раз Катрин убежала от окна и спрятала голову под подушку. Второй подглядывала через щелочку и в ужасе отворачивалась. В третий раз следила за церемонией от начала до конца.

В эту самую ночь перед Машфером поставили очень юную девушку, немного старше самой Катрин. Наверное, на год, не больше. Гибкая, худенькая, с мальчишеским телом и едва припухшими грудями, стояла она перед королем. Толстые косы цвета зрелой пшеницы змеились у нее по плечам. Она начала свой танец перед костром. С удивительно странным чувством смотрела Катрин на этот танец. На фоне танцующего огня изгибалась и раскачивалась черная фигурка, язычок человеческого пламени, вызывающий даже какую-то зависть своей беззаботностью. Катрин не без удивления подумала, что танцевать вот так, в согревающих объятиях пламени, даже приятно. Танцующая девочка казалась эльфом, веселым чертиком. Танец – странной неожиданной игрой.

Танец кончился, тяжело дыша, девочка остановилась. Машфер показал жестом, что не берет вновь прибывшую. Старуха, что привела девочку, раздосадованно пожала плечами и приготовилась увести питомицу. Но тут в круг вышел широкий, почти квадратный коротышка. Не требовалось никаких мошеннических ухищрений, чтобы превратить его в урода, у него и так был багровый, в синих прожилках нос, бородавки, а в черной дыре рта коричневые корешки зубов. Он приблизился к девочке, и Катрин вздрогнула от ужаса и отвращения. Она крепко зажмурила глаза, чтобы не видеть происходящего. Но услышала пронзительный вскрик юной нищенки и поняла, почему Барнабе строго-настрого запретил ей выходить за порог. Когда она открыла глаза, то увидела, что нищие хохочут, пьют, орут песни, а в стороне лежит без сознания девочка и ноги у нее испачканы кровью.

Затворничество нелегко давалось Катрин. По мере того как к ней возвращались силы, ей все нестерпимее хотелось бежать бегом навстречу свежему ветру набережной, ловя горячие лучи солнца. Но Барнабе только качал головой.

– Ты выйдешь в тот день, когда будешь уезжать из Парижа, детка. А до этого ты будешь бояться как огня дневного света и еще больше ночной тьмы.

Ландри что ни день навещал Катрин, и вот однажды он закричал, еще не переступив порога:

– Я знаю, где Лоиза!..

Матушка Ландри отправила его на рынок Нотр-Дам купить потрохов на ужин. Обожатель Кабоша, Ландри прямиком отправился к тетушке Кабош, которая как раз и торговала требухой и потрохами. Она жила на узкой улочке в грязном домишке, первый этаж которого насквозь пропах ее благоуханным товаром, выставленным на подоконнике в жестяных лотках. Сама госпожа Кабош, жирная желтая старуха, восседала позади своих лотков с маленькой пикой в одной руке и весами в другой. В околотке она славилась скверным характером, которым поделилась и со своим любимым сыночком, а также – неутолимой страстью к бутылочке.

Но, подойдя к лавке тетушки Кабош, Ландри с удивлением увидел, что она не торгует. Ставни были закрыты, и можно было бы подумать, что хозяйки нет дома, если бы не приоткрытая дверь, через которую недовольная тетушка Кабош вела беседу с монахом-францисканцем, одетым в грубую мешковину, подвязанную веревкой.

– Оделите хоть хлебцем, хозяюшка, нищего монаха, – клянчил монах, подставляя корзину. – Сегодня канун праздника Иоанна Предтечи, нельзя отказывать в милостыне.

– Лавка у меня закрыта, сама я больна, почтенный, – отвечала тетушка Кабош. – Хлеба у меня едва-едва самой хватит. Иди своей дорогой и молись за мое здоровье.

– А вы бы, хозяюшка…

Монах не собирался сдаваться. Служанки, что возвращались с рынка, остановились и положили по монетке в его корзину. Одна из них недовольно сказала:

– Вот уже два месяца, как лавка закрыта. Была бы больна хозяйка, не распевала бы по вечерам псалмы, от которых уши вянут. Чтобы не болеть, пить надо меньше!

– Не тебе указывать, что мне делать, – возмутилась тетушка Кабош, тщетно пытаясь вытурить монаха и закрыть дверь.

– Дай, хозяюшка, винца! – обрадованно заголосил прилипчивый как смола монах.

– Нет у меня вина, – гаркнула хозяюшка, побагровев от негодования и сдвинув на затылок свой желтый чепец. – Иди-ка ты на…

– Зачем же так, дочь моя, – прервал ее монах и перекрестился, однако ногу, которой придерживал дверь, не убрал.

Вокруг стал собираться народ. Весь околоток знал брата Эзеба – самого упрямого монаха в монастыре. Последнее время он хворал, не собирал милостыню и теперь наверстывал упущенное.

Подошел поближе и Ландри, любопытствуя, что одержит верх: всем известная скупость тетушки Кабош или не менее известное упрямство брата Эзеба. Кто-то посмеивался, кто-то заключал пари: одни стояли за церковь, другие за Симона-мясника. Шум нарастал, грохоту прибавила застрявшая между домами телега с бочками. Ландри, забравшийся на тумбу, чтобы лучше видеть, задрал голову вверх – взгляд его упал на единственное окно второго этажа дома матушки Кабош. Один из квадратиков промасленной бумаги разорвался, щелки было достаточно, чтобы Ландри узнал ту, что выглядывала из нее, пытаясь понять причину шума на улице. Невольно он приветственно махнул рукой, ему ответили и тут же исчезли. Лоиза узнала его, но тут же отошла от окна. Ландри кубарем скатился с тумбы, материнский наказ вылетел у него из головы, работая локтями, он выбрался из толпы. Оказавшись на улице, припустился со всех ног к Двору Чудес.

Катрин обрадовалась рассказу Ландри, Барнабе призадумался.

– Я мог бы и сам догадаться, – сказал он, – Кабош давно положил глаз на малышку, воспользовался грабежом в доме и увел ее. Теперь старуха ее стережет. Отнять у него добычу будет нелегко…

Уткнувшись головой в колени, Жакетта безудержно рыдала, притулившись возле очага.

– Моя девочка! Кроткая моя овечка, берегла себя для Господа! А он! Чудовище! Господи, помоги нам! Помоги!..

Ни Катрин, ни Ландри, ни кто-либо другой из окружающих, болея сердцем за Лоизу, не могли утешить несчастную мать.

– Трудно ли, нет ли, но Лоизу нужно вызволить. Кто там знает, что ей довелось испытать, – сказал Барнабе, и, услышав его слова, несчастная мать впервые подняла голову. Катрин, увидев ее красные опухшие глаза и мокрое от слез лицо, пылая ненавистью к отвратительному Кабошу, бросилась ее целовать.

– Как ты думаешь за это взяться? – спросила Барнабе Сара.

– Не в одиночку, само собой. Тетушке Кабош достаточно позвать на помощь, и набежит целая толпа народу, одни – чтобы угодить сыночку, другие – чтобы его не прогневать. У нас одна надежда – Машфер. Только он сможет нам помочь.

Сара оставила Жакетту и подошла к Барнабе, который, собираясь уходить, уже занес ногу на ступеньку, но приостановился, раздумывая и нервно покусывая пальцы. Она тихонько, чтобы не услышали остальные, прошептала ему:

– А ты не боишься, что Машфер потребует плату… натурой? Особенно если девушка хорошенькая.

Чуткое ухо Катрин услышало сказанное Сарой.

– Риск всегда есть, но я надеюсь, и с ним управимся. Всему свое время. Сейчас нам страшен Кабош, а не Машфер. У короля нищих на службе почти столько же народу, сколько у мясника. Сейчас Машфер должен быть около дворца короля Сицилии, там его обычное место. Ты его знаешь, Ландри?

Мальчик нахмурился и брезгливо скривился.

– Золотушный, весь в язвах? Прозвище Золотая Рыбка?

– Вот-вот, найди его и скажи, что с ним хочет потолковать Барнабе-Ракушечник. Если он замешкается, прибавь, что дело касается игры в кости. Запомнишь?

– Еще бы!

Ландри натянул шапчонку на уши и, прощаясь, чмокнул Катрин, которая повисла у него на руке.

– Я с тобой! Я больше не могу тут сидеть!

– Не стоит, голубка! – вмешался Барнабе. – Больно ты у нас приметная. Стоит тебе потерять чепец… Ни у кого в Париже нет таких золотых волос. Вмиг все дело провалится. Да и Машферу ни к чему тебя видеть при свете солнышка.

Ландри взбежал по ступенькам и исчез за дверью. Катрин грустно вздохнула, увидев яркий луч солнца, на миг заглянувший к ним в подземелье. Хорошо там, должно быть, лето как-никак, конец июня! Барнабе поклялся, что, как только они найдут Лоизу, он их сразу же отправит в Дижон. Но когда это будет? И удастся ли им вернуть Лоизу?

Слепая ярость охватывала Катрин, как только она вспоминала, что Лоиза в руках Кабоша. Она не задумывалась, что может случиться с Лоизой, она ненавидела Кабоша, он был причиной всех их несчастий.

Долго ждать им не пришлось. Не прошло и часу, как Катрин увидела, что Ландри возвращается. Вместе с ним вошло такое страшилище, что Катрин поглубже забилась в уголок за камином, куда Барнабе посадил ее, спрятав за спину матери. Катрин не раз видела Машфера по ночам, когда он бражничал со своей братией, но тогда он был жуткой и страшной пародией на короля. Теперь он был в своем дневном обличии – обличии нищего: ростом он был куда ниже Барнабе, опирался на два костыля, из-под его грязного плаща выпирал огромный горб, руки были покрыты гниющими язвами, левая нога обмотана окровавленной тряпкой. Острые волчьи зубы вычернены, так что рот казался беззубой дырой. Один глаз нищего остро и жестко блестит. Отсутствие другого – единственное настоящее увечье Машфера – прикрывала грязная тряпка. Машфер с порога бросил костыли и сбежал по лестнице, как молоденький. Катрин едва не вскрикнула от изумления.

– Что надо? Паренек передал, что у тебя ко мне срочное дело, – сказал нищий.

– Правильно передал. Мы не всегда с тобой ладим, Машфер, но ты здесь главный и никогда не предавал друзей. Может, ты и посмеешься над моим предложением… Но мне кажется, что это доброе дело.

– Пока мне кажется, что ты смеешься надо мной.

– Нисколько. Выслушай меня.

В нескольких словах Барнабе объяснил Машферу, в чем дело и какой помощи он хотел бы от него. Машфер слушал молча и задумчиво стирал с рук язвы. Когда Барнабе кончил, он задал один-единственный вопрос:

– Девушка красивая?

Барнабе крепко сжал руку Жакетты, потому что ему показалось, что она собирается что-то сказать. Голос у него остался спокойным и равнодушным, когда он ответил:

– Так себе. Блондиночка, худосочная, бледная. Не в твоем вкусе… и потом, она не любит мужчин. Только Господа Бога. Готовилась в монахини, Кабош взял ее силой.

– Среди таких попадаются очень утешные, – мечтательно протянул Машфер. – А Кабош нынче силен, им и подавиться недолго.

– У тебя зубы волчьи. И что тебе Кабош: сегодня он в силе, завтра – пустое место.

– Тоже верно. А мне-то что обломится, кроме колотушек?

– Ничего, – сухо сказал Барнабе. – Только добрая слава. Я никогда ни о чем не просил тебя, Машфер, теперь я возвращаюсь к своему королю, королю кокильяров-ракушечников. Что ж, ты хочешь, чтобы я сказал Жако Морскому, что Машфер Кривой работает только ради выгоды и пальцем не шевельнет ради друзей?

Долгий разговор поверг Катрин в отчаяние. Она сгорала от нетерпения, она хотела, чтобы все уже принялись за дело. Для чего тратить столько слов, когда нужно бежать к тетке Кабош и забирать у нее Лоизу? Машфер, однако, поразмыслил и принял решение. Это было видно по тому, как он, сидя на последней ступеньке, чесал сперва в затылке, потом дернул себя за ухо, прочистил горло, сплюнул и поднялся на ноги.

– Будь по-твоему. Я тебе друг. Нужно потолковать как следует и посмотреть, что можно сделать.

– Я знал, что на тебя можно положиться. Пойдем к Изабо-Сластене, выпьем по стаканчику пивка. Там и потолкуем в ожидании ночи. Сегодня же ночь на Ивана Купалу. Вокруг костров больше наберем, чем за весь день.

Мужчины отправились в кабачок, который держала во Дворе Чудес одна из развеселых девок, как никто умевшая собрать у себя публику. Жакетта испуганными глазами смотрела им вслед. Она едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.

– Кто бы мог подумать, что спасение моей дочки зависит от такого вот человека!

– Главное, – уверенно отозвалась Катрин, – спасти ее.

Ее поддержала Сара. С улыбкой она привлекла к себе девочку и ласково погладила по голове. Со времени болезни Катрин она привыкла ухаживать за ее золотистыми волосами, ей доставляло физическое удовольствие взвешивать на руке тяжелые косы, расчесывать их, поглаживать мягкими ласкающими движениями.

– Девчушка права, – подтвердила она. – Она всегда будет права, особенно в споре с мужчинами, потому что станет красавицей и всех будет сводить с ума.

Катрин очень серьезно взглянула на Сару, она очень удивилась, услышав, что будет красавицей, потому что еще никто никогда не говорил ей ничего подобного. Хвалили ее волосы, иногда глаза, но не больше. Даже мальчишки никогда ей ничего подобного не говорили. Ни Ландри… Ни Мишель… Мысль о несчастном казненном юноше омрачила неясную радость, которую затеплили в ней слова Сары. Зачем ей быть красивой, если Мишель все равно не увидит ее? Он единственный, для кого она и впрямь хотела бы быть красивой. А так… Но и плакать тоже не следует, хотя, как только она вспоминала Мишеля, на глаза наворачивались слезы.

Как ей становилось больно при воспоминании о нем! Рана эта оставила незаживающий след…

– Красавица, уродина – все едино, – сказала она наконец. – Мне не хочется быть красавицей. Мужчины бегают за ними. И причиняют зло… Только зло!

Сара удивилась словам Катрин, но Катрин замолчала. Она почувствовала, что краснеет, вспоминая ночные сцены, за которыми подглядывала в окошко, вспоминая низкие страсти, жертвами которых становились девушки из-за своей красоты. Сара не сводила с нее глаз, будто ее древнее племя наделило ее умением читать мысли и она знала все, что творилось в душе ее маленькой приятельницы. Сара ни о чем ее не спросила, только улыбнулась и сказала:

– Хочешь или нет, но ты будешь, Катрин, необыкновенной красавицей. Запомни все, что я скажу тебе сейчас: ты будешь даже слишком красивой, и красота принесет тебе много беспокойства. Ты будешь любить одного-единственного мужчину, но любить ты его будешь со страстью. Из-за него ты не будешь ни пить, ни есть, покинешь ради него свой дом, будешь искать его по всем дорогам, не зная даже, примет он тебя или нет. Ты будешь любить его больше самой себя, больше всего на свете, больше самой жизни…

– Никогда не буду любить ни одного мужчину, тем более так, как ты говоришь! – закричала девочка, в ярости топая ногами. – Единственный, которого я могла бы любить, умер!

Она замолкла, испугавшись вырвавшихся у нее слов, и с опаской взглянула на мать. Но Жакетта не слышала.

Жакетта сидела у очага, смотрела на золу и перебирала свои самшитовые четки. Сара взяла девочку за руки и притянула ее к себе поближе, зажав ее ноги между коленями. Голос Сары понизился до ласкового, мурлыкающего шепота, настойчивого, баюкающего:

– Так оно и будет, будет! И вот еще какая странная вещь написана на твоих маленьких ладошках: у тебя будет великая, в самом деле великая любовь, она заставит тебя страдать и одарит тебя такими радостями, что тебе от них станет больно. А тебя будет любить много-много мужчин, один в особенности. – Сара подняла ладонь Катрин к самым глазам и рассматривала ее, наморщив лоб. – Я вижу принца, настоящего рыцаря… Он будет очень любить тебя и много для тебя сделает. Но это не тот, кого будешь любить ты. Ты будешь любить другого. Я вижу его. Молодой, красивый, знатный… и жестокий! Очень жестокий! Тебя часто будут ранить шипы, которыми он защитил свое сердце, но слезы и кровь – лучшие дрожжи для счастья. Ты будешь искать этого человека, как собака ищет хозяина, будешь бежать по его следам, как гончая бежит по горячему следу оленя. У тебя будет слава, богатство, любовь, у тебя будет все, но заплатишь ты за них очень дорого! А потом… ты встретишься с ангелом.

– С ангелом? – изумленно переспросила Катрин.

Сара отпустила руки девочки. Она словно бы очень устала, лицо ее постарело, но глаза светились, будто видели необыкновенное сияние за грязными облупленными стенами.

– Да, с ангелом, – повторила она восторженно. – С ангелом – воином с огненным мечом.

Сочтя, что Сара воспарила уж слишком высоко, Катрин легонько потянула ее, чтобы вернуть на землю.

– А ты, Сара, ты вернешься когда-нибудь на свой остров среди синих морских просторов?

– Для себя я не могу читать книгу будущего, голубка! Бог не позволяет! Но одна старуха гадала мне и сказала, что я никогда не вернусь на родину, но со своими все-таки встречусь. Она сказала, что мое племя придет сюда[1]1
  Первые таборы цыган пришли в Европу из Греции, Средней Азии и даже из Индии в 1416 году.


[Закрыть].

Вернулся Барнабе, вернулся один и казался очень довольным.

– Вот все и решилось, – сказал он. – Мы разработали план и, как только представится подходящий случай, спасем Лоизу.

– Как это – представится случай? Значит, снова ждать? Почему не сегодня ночью? – исступленно закричала Жакетта. – Разве мы мало ждали? Я разве мало ждала?

– Успокойся, женщина! – грубовато оборвал ее Ракушечник. – Желательно не только спасти Лоизу, но и самим остаться в живых. Этой ночью всюду зажигают костры, самый большой костер будет перед дворцом, второй – на Гревской площади. Невозможно совершать налет в Ситэ в такое время, в двух шагах от костра, когда все улицы запружены народом. Кабош к тому же капитан моста Шарантон. У него оружие, у него люди. Сейчас он могущественнее, чем когда-либо. А нам нужно кое-что приготовить. С Лоизой мы уже нигде не будем в безопасности. Кабош отыщет нас повсюду, даже во Дворе Чудес, у него и там свои осведомители. Так что в тот же день нам нужно будет бежать.

– Нам? – восхищенно спросила Катрин. – И ты побежишь вместе с нами?

– Да, малышка. Мое пребывание здесь кончилось. Я ведь кокильяр-ракушечник, мне нужно возвращаться к своему королю. Король кокильяров призывает меня в Дижон, так что поедем мы вместе.

Он рассказал, что они придумали с Машфером. Как только состоится процессия где-нибудь на окраине и отвлечет парижан, они отправятся к тетушке Кабош и постараются выманить ее на улицу или по крайней мере вынудить отпереть дверь. Тогда с несколькими добрыми товарищами ничего не будет стоить подхватить и увести Лоизу. Но бежать надо сразу на берег Сены, к складам, брать лодку и плыть до Бургундии.

– Ты мне понадобишься, Сара, но затем ты поступишь как захочешь…

Цыганка беззаботно повела плечами.

– Я бы поехала вместе с дамами, если бы они взяли меня с собой. Невелика жертва уехать отсюда. Волка-с-Бельмом с меня хватит! Он надумал спать со мной, и каждую ночь мы с ним воюем. Чем дальше, тем он злее и грозит, что отправит меня танцевать перед Машфером. А ты знаешь, что это такое!