Текст книги "Изгнанник"

Совершенно обессиленный этим долгим разговором, Гийом больше ни на чем не настаивал, поскольку лихорадка все больше его донимала. Хорошо что этот дикарь согласился организовать достойное погребение Али.. Понятно, что, похоронив коня, он уничтожит свежий след, который мог бы привести сюда тех, кто отправится на его поиски. Но кому может прийти в голову мысль искать его? Разве Потантену? Но ведь он уверен, что Гийом отправился в Порт-Бай, и вряд ли начнет беспокоиться раньше времени..

Сова опять подошла, чтобы приподнять его голову и напоить какой-то настойкой с сладковатым привкусом; он стал сопротивляться, но она настояла:

– Я понимаю, что она не очень вкусная, ведь здесь нет ни сахара, ни меда, но это поможет вам заснуть. Завтра я сменю вам повязку на голове и обложу синей глиной ваши ноги, чтобы уменьшить опухоль.

– Мои ноги… боль становится нестерпимой, – вздохнул Гийом, – чтобы заснуть, мне нужно помочь дубиной, а не лекарством.

И тем не менее он заснул..

Когда Гийом открыл глаза, был уже день, если можно было назвать днем этот блеклый свет, просачивающийся в лачугу, где он находился. Слегка повернув голову, Гийом заметил небольшое входное отверстие вытянутой формы, заваленное хворостом в толстыми ветками деревьев. Однако овальный свод его достаточно ясно свидетельствовал о том, что это помещение когда-то было часовней или небольшим приделом, тогда как сейчас оно оказались совсем разрушенным. А его стены окружены оползнем. Он заметил также, что огонь почти погас и что он здесь один.

Он мысленно восстановил события вчерашнего дня и решил, что, по всей вероятности, эти двое отправились хоронить Али, как и обещал вчера Николя. Но дни не бросили его, – об этом свидетельствовала мяска с супом, стоявшая рядом с подстилкой из камыша, на которой он лежал. Суп был еще теплым, а рядом с миской Гийома нашел стаканчик с чистой водой. На этот раз ему удалось приподняться и съесть суп, а затем и выпить всю воду.

Он чувствовал себя немного лучше. Его голова уже не раскалывалась от мучительной боли, разве только чуть-чуть, и температура, вероятно, уже понизилась. Но вот ноги… Гийом не мог ими даже пошевелить, настолько они отяжелели; у него было такое ощущение, что они погружены в раствор цемента. Он сбросил одеяло и шкуры, которыми был укрыт, чтобы рассмотреть их получше: обе ноги были обмотаны .бинтами и тряпками из грубой ткани, испачканной желтыми пятнами. Ни одного пятна крови не было видно. Видимо, переломы были закрытыми. В довершение картины Гийом увидел два огромных камня, прикрепленных к каждой ноге.

Естественно, его раздели и разули, чтобы забинтовать ноги, которые в результате перелома страшно распухли. На нем оставались теперь только рубашка и жилет. Остальная его одежда, как он заметил, была развешана на одной из веток. Гийом нигде не видел своего теплого просторного плаща – он всегда надевал его, отправляясь в дальнюю дорогу верхом.

Жилище было убогим, но тем не менее обитаемым. В углу располагались нары, сваленные на них соломенные тюфяки старые одеяла свидетельствовали о том, что это была кровать его обитателей. Над дырой, зияющей в середине низкого свода, лежала куча аккуратно сложенных камней, которые, по-видимому, использовались как примитивный очаг. Рядом стояли три табуретки, сделанные из толстых веток, а на полу – миски и сковородка. Вытянув шею, Гийом заметил у стены, поврежденной оползнем, грубо сколоченный шкаф, в котором хранили еду, и сундук с медной масляной лампой на нем. Напротив стоял топор дровосека с длинной ручкой, железная лопасть была отполирована работой и вовсе не повреждена ни временем, ни влажностью. Холодный блеск стали вызывал зловещее сравнение с секирой или орудием казни, словно бросая вызов: если бы ему удалось добраться до этого топора, никогда тот дикарь не посмел бы его больше тронуть.

Все это означало, что в настоящий момент Гийом полностью находится во власти этого незнакомца, с которым он раньше нигде не встречался, не причинил ему ни малейшего зла, в чем он был совершенно уверен, но который все же люто его ненавидел…

Чтобы не погрузиться во мрак полной безысходности, он стал думать о месте своего нахождения. Дорога, по которой он поскакал, покинув Тринадцать Ветров, и которая должна была привести его в Валонь, на самом деле была ему не так уж хорошо знакома, хотя ею неоднократно пользовались, чтобы проехать в Брикс за покупкой строевого леса, или в Брикебек на ярмарку, или в Трапп за сыром, и даже в Картрэ, откуда, закончив дела, естественно, можно было спуститься в Порт-Бай. Этот путь бы короче, но проходил по очень трудной дороге, и поэтому преодолеть его мог лишь только очень хороший всадник. В тот вечер Гийом вслепую бросился по этой дороге только потому, что мысль об опасности, угрожающей любимой, преследовала его и затмила обычную рассудительность и осторожность. Затем, без сомнения, он в темноте среди деревьев сбился с пути, перепутал тропу, так как темнота была усилена потоками воды. Он не помнил, что когда-нибудь раньше встречал на этом пути болото, о котором говорили Николя и Сова. К тому же быстрый бег коня и время, которое прошло после того, как он покинул поместье, вряд ли позволили ему преодолеть больше двух лье. Даже, скорее меньше. Вывод такой: по времени он не мог не только выйти из леса Барнаваст, но и не мог доскакать до пересечения с дорогой из Валони в Шербург. К тому жена подступах к Бриксу он всегда заметал строения монастыря Ля Лютюмьер, где по ночам постоянно горел свет, чтобы служить ориентиром заблудившимся путникам. Значит, остается выяснить, сколько времени Николя тащил его на спине и вез в своей лодке.

Воспоминания стоили ему больших усилий. Тем не менее, продолжая копаться в памяти, он достал из самых глубоких ее закоулков туманные полузабытые разговоры, которые он слышал как-то раз, остановившись на постоялом дворе в Васте, где любил делать короткую передышку, направляясь в Шербург. Местные жители говорили о каких-то болотцах, богатых рыбой и расположенных в глубине лесов. Они сливались в одно громадное болото во время долгих и обильных осенних и зимних ливней, которые наполняли реку Сэр, и она выходила из берегов, и все ручьи в округе заливали поля и превращали местность в пруд. Тогда было просто необходимо иметь лодку, чтобы передвигаться свободно в этих местах, и прекрасно знать окрестности, чтобы избежать ужасной смерти, которая угрожала в зыбучих песках или в топкой трясине.

Таким образом, Гийом заключил, что пристанище его хозяина расположено где-то посередине этого изменяющегося пространства и что единственное, что может спасти его от принудительного пребывания под этой крышей, – его быстрое выздоровление. Никто не придет к нему на помощь. По крайней мере никто из цивилизованного мира, так как в этих диких местах, возможно, прячется обитателей гораздо больше, чем можно было предположить: в густой чаще леса, где есть живая и мертвая вода, холмы и расселины, ущелья без входа и выхода, болота, топи, чащи и широкие тропинки, подводящие иногда к краю пропасти, живет народ землистого цвета лица или цвета урчащей пены у водопада, и он невидим: сбежавшие каторжники, люди вне закона всех мастей, контрабандисты, браконьеры, всегда с ножом и веревкой, подстерегающие удачу на большой дороге в надежде ограбить торговца, отобрать кошелек у прохожего или потребовать выкуп у несчастных, у тех, кто трудится в одиночку: лесник, обрубщик деревьев, рабочий из карьеров, часто они ослаблены болотной лихорадкой, их мучают и другие болезни. Тут они без защиты. Конные жандармы никогда не посещают эти беспокойные прибрежные и лесистые места, где можно заблудиться, где все что угодно может произойти…

До самого вечера Гийом оставался один. Никто, разве что дождь, частые капли которого он слышал над своей головой и видел на поверхности окружающих жилище болот, не нарушал его одиночества. Наконец уже в сумерках он услышал шум голосов, хлопанье весла по воде, а затем шум лодки, вытаскиваемой на сушу.

Когда они вошли, было очевидно, что оба совершенно обессилены. На обоих были плащи из связанных камышовых листьев, которые спасали от дождя жителей болот. Николя прислонил к стене заступ и лопату, бросил рядом большой моток веревки, висевшей на его плече.

– Ну вот, дело сделано! – устало сказал он, даже не посмотрев в сторону, где лежал его пленник.

– Вам удалось похоронить его? Даже несмотря на дождь?

– Дождь? Он никогда меня не стесняет. К тому же он размягчил землю в том месте. Мы копали – Сова и я. Копали, копали, копали, пока не вырыли яму достаточно большую. И, поверьте, это была нелегкая работа. Потом нужно было его туда подтащить, но,– добавил он неожиданно нежно, – я обмотал его красивую голову куском одеяла, чтобы не испортить ее, пока мы будем тащить его по булыжникам. А потом все закопали. Сверху я посадил куст вереска, который выкопал невдалеке, и положил камни. Теперь никто не догадается, что он там лежит. Никто, кроме меня!

– Благодарю, – сказал Гийом.

Человек посмотрел на него убийственным взглядом: – Можете оставить при себе вашу благодарность. Не ради вас мы трудились, как каторжные, – девчонка и я, – а для него… и для меня тоже.

Гийом ничего не сказал. Он понял: похороненный в секретном месте, Али теперь принадлежал только этому дикарю… Не потому ли он его ненавидел, что Гийом был хозяином этого великолепного скакуна, о котором тот мог только мечтать?..

Тем временем, руками, покоробившимися от долгой работы в воде и в земле, Сова ощупала ноги раненого. Она принесла комок синей глины, чтобы обложить ею распухшие нога Гийома, но было ясно, что она предпочла бы передать его на попечение хорошего доктора.

– Все не так хорошо, как ты думаешь, – уверяла она Николя. – Конечно, мы старались, как могли, но я не уверена, что мы правильно установили на место кости…

– Это сделают камни! – ответил тот тоном, не допускающим возражений. – И оставь его в покое! Сделай ему припарки и можешь уходить!

– Сейчас, ночью, я никуда не пойду! Посмотри, какая погода! И потом, мне надо приготовить вам еду. Если я вас оставлю, ты накормишь его каким-нибудь тухлым мясом или травой, и он от этого умрет.

– А кто говорит, что мне это не понравится? Ты думаешь, у меня есть желание им заниматься еще неизвестно, сколько времени?

Девушка сорвала со стены ружье браконьера и протянула его ему решительным жестом:

– Тогда убей его немедленно! Это будет по-христиански или по крайней мере честно, вместо того чтобы дать ему медленно гнить здесь заживо, в этой дыре!

– Дыра, дыра… Я-то здесь живу, и неплохо!

– Ты… Ты к этому привык, а он – нет.

– Придется теперь. Этим господам иногда надо своими глазами посмотреть, как нам тут живется в нищете. Ладно, готовь еду и убирайся!

– Нет! Я останусь здесь, с вами.

Разозлившись, он замахнулся, чтобы ударить ее, но она не отвернулась, а с вызовом крикнула:

– Ну, давай! Скотина!.. Правда, это в первый раз, но все равно когда-нибудь должно было случиться. Если хочешь, чтобы я убралась, ты должен выгнать меня. А лучше иди поищи лодку. Мы положим его на дно и отвезем ко мне. Мой домик небольшой, не по крайней мере он похож на дом.

Мрачный взгляд браконьера стая еще мрачнее от ревности.

– Чтобы ты там его холила и нежила в свое удовольствие… или даже послала бы в деревню предупредить. В то время как я останусь тут один? Ты что, за идиота меня считаешь?

– Нет. За человека, который должен соблюдать свой интерес, вместо того чтобы думать о мести без повода. Итак, я остаюсь?..

Николя резко пожал плечами.

– О, эти женщины! Тот, кто сумеет вас переубедить, если какая-то идея засела у вас в голове, наверное, еще не родился!..

Сова согласилась с его мнением и приняла капитуляцию. Затем взялась чистить капусту и потрошить большого карпа… Ночь пришла, и это странное трио, и все вокруг погрузилось во тьму.

Но и дни были не намного светлее.

В последующие дни западные ветры принесли на Котантен сокрушающие отголоски мощных ураганов, свирепствовавших над Новой Землей и Северной Атлантикой. Пройдя над Ландами и крайней точкой Англии, они разбухли над Ла-Маншем и обрушились мощными потоками на приземистый полуостров, квадратный, как нормандская башня, который грозное море атаковало сразу с трех сторон.

В своем одиноком убежище посреди болот, ставших в два раза больше по площади, Гийом и его компаньоны чувствовали себя абсолютно оторванными от всего мира, но зато относительно защищенными от урагана. Одинокое расположение этой местности, благодаря которому оно и было выбрано для постройки маленького святилища на острове среди болот, обеспечивало ему покой и мир, и никто посторонний не мог прийти сюда и потревожить молитву, не будучи обнаруженным.

Тем не менее нельзя было сказать, что мир – удел этих трех существ, которые собрались сейчас на этом маленьком клочке земли. Особенно с тех пор, как Гийом обратил внимание на сходство со своим тюремщиком. Он был обязан этим открытием Сове, – на самом деле ее звали Катрин Юло, как однажды она призналась ему, густо покраснев при этом, как будто эта была какая-то постыдная тайна, – и с тех пор он не называл ее по-другому.

В тот день Катрин в очередной раз обкладывала глиной распухшие ноги Гийома, как вдруг он спросил:

– Почему Николя скрывает свое имя? Мне кажется, я не успел нажить себе много врагов с тех пор, как живу в этой местности. Первый раз я попал сюда, когда мне было девять лет, и пробыл здесь не больше чем полдня…

Девушка посмотрела на своего подопечного, и было видно, что она с трудом сдерживается, чтобы не заговорить. Между ними давно возникла взаимная симпатия. У Катрин это было вызвано влечением, чувством, которое она не могла осознать, но которое ее заставляло заботиться и ухаживать за ним. Она старалась покидать его, только если это было необходимо и на очень короткое время, так как опасалась, что ее друг в приступе ярости может причинить ему вред. Гийом настаивал:

– Я прошу вас, Катрин! Я должен это знать. Всегда можно исправить ошибку или по крайней мере нужно попытаться.

– Во всяком случае, хотя он и не согласится, но, может быть, вам удастся смягчить эту боль, которую он носит в себе, – сказала она, обращая к раненому задумчивый взгляд.

– Вы его любите?

– Да. Как брата, каким он стал для меня после смерти моего отца.

Сирота по матери почти с самого дня рождения – родильная горячка свела в могилу Мари Юло, – дочь забойщика в песчаном карьере, она осталась совсем одна три года тому назад в маленьком домишке, стоящем на отшибе недалеко от карьера, поскольку ее отец, давно страдающий болотной лихорадкой, как и многие другие жители этой местности, изнемог от кашля, который был вызван тем, что его легкие были проедены силикозом. Карьер был давно заброшен, и не у кого было попросить помощи. На кладбище его несли еще более несчастные, чем он. Николя взял на себя заботы о сироте. В своей обычной суровой манере, угрюмо и без лишней деликатности. Но в нем она нашла защитника, который способен обратить в бегство злых обидчиков, этих парней, которые всегда готовы схватить за юбку молоденькую девушку, оставшуюся без опеки.

– Итак, – напомнил Тремэн,– вы скажете мне его имя? Или, может быть, тут дело в том, что он скрывается подобно знаменитому разбойнику или беглому принцу? – добавил он с улыбкой, которая бросила девушку в дрожь.

Но, овладев собой, она тоже улыбнулась:

– О, нет! Если бы Николя был разбойник, он объявил бы свое имя всему свету, вместо того чтобы его скрывать. Что касается принца, то я просто не представляю, откуда он мог здесь взяться. Николя носит фамилию своей матери – Потэн. Или должен ее носить, хотя он этого не хочет, так как тот, кого он считает своим отцом, муж его матери, не захотел его признать.

– Почему?

– Потому что он им не был, разумеется. Он плавал по далеким морям больше двух лет, и в тот день, когда вернулся к себе домой в Сен-Васт, увидел рядом с кроватью своей жены колыбельку. В ней лежал малыш, которому от роду было несколько дней. Моряк оставил ей денег, а потом ушел, чтобы расправиться с обольстителем – одним солдатом из военных укреплений в Огю.

Быстрым движением Гийом положил свою руку на руку девушки.– Остановитесь, – сказал он вдруг изменившимся голосом,– мне кажется, я могу продолжить эту историю… Моряк не добрался до стен бастиона, потому что на дороге он нашел тяжело раненного ребенка. Он взял его, принес к доктору, а потом увез с собой в Индию. Этим ребенком был я. Моряка звали Жав Валет, и я его очень любил…

О! Горячая волна воспоминаний поднялась в памяти Гийома. Все так отчетливо и ясно предстало пред глазами, как будто это было вчера, а не тридцать лет тому назад.

– Он был вам отцом, – раздался суровый голос Николя, который вошел, никем не замеченный.– А меня он выкинув и не захотел признать, приговорил к нищете, к тому, чтобы всю жизнь ходить с клеймом «незаконнорожденный». Но ведь я ни в чем не виноват! Я не просил, чтобы меня родили! Если бы он любил мою мать…

– Он любил ее, могу вас уверить. Однажды он мне сказах, какое огромное счастье он испытывал, когда корабль подходил к Сен-Васту. Он вез ей подарки. Только…

– Только подарок, который она ему приготовила, не пришелся ему по вкусу, – издевался Николя. – Поэтому он всей выбросил!

– Я не это хотел сказать: он был цельный человек, упрямый и гордый. Он не умел прощать. Если бы тогда он не нашел меня на дороге, он отыскал бы того солдата, он бы убил его без колебаний, без тени угрызений совести. И то, что последовало бы за этим, не вызывает сомнений: если бы ему удалось избежать мести других солдат, тогда был бы суд, потом виселица или каторга! В любом случае, я не думаю, что он стал бы вашим отцом.

– Легко так говорить теперь. Но я уверен, он не слишком любил мою мать, иначе не стал бы никого убивать и остался бы с нею, а потом, кто знает, он бы и ко мне привязался! К вам-то он привязался, хотя вы для него – никто!

– Возможно, вы и правы, так могло бы быть лишь в том случае, если бы Жан Валет был другим. Но я не понимаю, почему вы требуете этого от него, а не от вашей матери?

Ведь не он не сумел дождаться, ведь не он оказался неверным…

Дикарь сжал кулаки и прохрипел:

– Я запрещаю вам говорить плохо о моей матери! Она была молода… я лицо ее было прекрасно, как божественный лик. Таких женщин, как она, не оставляют в одиночестве…

Гийом понял, что он попусту тратит время. Стену, которая была между ними, невозможно было разрушить. Для Николя все объяснялось просто: Жан Валет должен был принять его как родного сына, а Гийом, завладев его сердцем, оказался просто вором. Значит, и врагом! Тем не менее он позволил себе удовольствие жестко заметить:

– Вас послушать, так выходит, что моряки должны жениться только на дурнушках. Однако в этих краях полно жен и молодых, и привлекательных, которые подолгу ждут своих мужей, будь он моряк, или солдат, или любой другой…

– Ну и хорошо. Но я знаю только одно: он сделал из вас богатого человека, а я живу в нищете!

– И за это вы меня ненавидите! А между прочим, когда я вернулся сюда, то долгое время пытался разузнать, что стало с его женой и… с ребенком!

– Это он вас просил? – сурово спросил Николя, но в голосе его послышалась слабая надежда.

– Нет, но мне показалось, что так будет справедливо. Однако никто ничего не знал: они уехали из этих мест очень давно…

– А в то время я был не так уж и далеко отсюда. И даже в курсе всех сплетен, которые про вас ходили. Шум вокруг вашего имени велик, в самой чаще леса и то говорят о месье Тремэне…

– Вы пытались со мной встретиться?

– А зачем? Вы бы выставили меня вон! Вы или ваша женушка – дочка этого старого бандита де Нервиля!.. О-хо-хо! Вот почему я вас ненавидел.

Обессиленный этой непредвиденной схваткой, Гийом закрыл глаза и откинулся на лежанку, которая стала более удобной благодаря соломенному тюфяку, принесенному Совой. Превозмогая усталость, он напоследок пролепетал:

– Ну а теперь, быть может, вы будете ненавидеть меня немного меньше?.. В надежде на то, что я скоро умру…

– Да я бы и сам мог вас убить, но это такая вещь, которую мне не удастся сделать хладнокровно. И потом, это было бы слишком быстро! А тут я могу смотреть на вас. Смотреть, как вы разрушаетесь на моих глазах и в мое удовольствие. Вас уже значительно поубавилось, месье Тремэн!

– Это глупо! Постарайтесь понять, что в ваших интересах, чтобы я жил… и что если бы вы захотели мне помочь…

Дикарь приблизился к нему так близко, что Гийом почувствовал хриплое дыхание человека, который плохо питается:

– Понять?.. Да это вы ничего не понимаете! Мне нужно, чтобы вы страдали, чтобы меньше болела моя голова!

– Если так, то можете быть довольны! Я страдаю!

Катрин ненадолго вышла, чтобы принести рыбу, которую они держали в кошелке, лежащей в воде. Ее возвращение развело двух врагов. Николя принялся отливать пули для своего ружья, а Гийом, закрыв глаза, мечтал забыться, все его истерзанное страданиями тело требовало отдыха. Девушка стала потрошить и чистить рыбу…

Ей пришлось приложить очень много усилий в последующие недели, чтобы выходить человека, который перестал сопротивляться болезням и, казалось, решил умереть. Она очень старалась. Но Гийом чувствовал, что его физическое состояние с каждым днем ухудшается. Стоит ли сопротивляться? Если конец наступит скоро, тем лучше. Пусть его смерть послужит для удовлетворения терпеливой ненависти и злобы, которые выслеживали со стороны. Он даже прогонял от себя туманные видения нежных лиц своих детей, слишком молоденьких, чтобы долго его помнить, или Мари-Дус, которая, не получая от него вестей, сочтет себя покинутой и, разумеется, вернется к себе в Англию; теперь воспоминания о них только усиливали его отчаяние и страдания. Или же он хотел по крайней мере с достоинством закончить свой путь.

Рядом была только Катрин, которая боролась в надежде, что ему удастся выздороветь, но которая не осмеливалась сделать для этого единственно нужную вещь: пойти за помощью, хотя с каждым днем она становилась все более необходимой. Без сомнения, Катрин немного опасалась этого огромного черного дьявола, лицо которого озлоблялось, когда ему казалось, что она вкладывает слишком много доброго участия в свою заботу о раненом, или когда она требовала, чтобы он помог ей сменить повязки на его сломанных ногах. Безусловно, Николя был ревнив. И поэтому Гийом старался не замечать слишком нежной руки или сочувственного взгляда, чтобы по крайней мере ей не пришлось бы страдать, когда его здесь не будет.

Наступил декабрь, и пришло время, когда можно было считать, что сломанные кости уже срослись. Катрин удалила странные многочисленные приспособления, которые были устроены вокруг его ног, чтобы обеспечить их неподвижность. Про себя она называла его теперь не иначе, как дорогой месье Гийом. Страстно желая поставить его на ноги и отказываясь признавать, что раненый еще слишком слаб, чтобы суметь самостоятельно поддерживать свое тело в вертикальном положении, она заставила Николя соорудить длинные костыли. Она была убеждена: почувствовав, что может держаться на ногах, Гийом воспрянет духом и приобретет новые силы. Николя сделал то, что она просила, но, отдавая их ей, он сопроводил свой подарок издевательским смешком:

– Вот, пожалуйста, чтобы доставить тебе удовольствие. Но он не сможет ими воспользоваться! Ты же видишь, от него остались только кожа да кости,– он не сможет встать.

Так и случилось. Гийом сидел на своем тюфяке, свесив ноги на пол и прислонившись спиной к стене, затем, схватившись одной рукой за толстую палку и опершись другой на плечо Совы, он попытался выпрямиться, но, взвив от боли, вновь упал на свою кровать, тяжело дыша и истекая потом. Исчерпав все свои сипы, он не смог удержать слез.

– Ну, что я тебе говорил? – равнодушно прокомментировал Николя. – Оставь его и возвращайся к себе!

– Как ты можешь быть таким отвратительным? Нет, я не уйду, а если ты заставишь меня, то знай, здесь ты меня больше никогда не увидишь!

– Лучше убей меня сейчас, – прошептал Гийом, – я знаю, что мое состояние ужасно, но я могу протянуть еще долго.

– Я никуда не тороплюсь. И потом, я думаю, долго ждать не придется.

Последующие события, казалось, подтверждали его правоту.

Зима на полуострове обычно бывала мягкая. Но в тот год она свирепствовала как никогда: шли обильные затяжные дожди, холодные ветры иногда приносили даже снег, по лесу бродили обезумевшие от голода волки. Было холодно, мокро, и над болотом, которое стало почти бесконечным, повис густой туман. Люди, живущие на тесном пространстве затерянного среди болот островка, не различали ближайших деревьев. Ощущение было такое, что они плывут по небу вместе с облаками. Тем не менее Николя время от времени ходил рыбачить или на охоту: это было необходимо, чтобы питаться. Он уезжал на лодке, уверенный в своих компаньонах: вода охраняла их так же хорошо, как и он сам. Когда он возвращался, в хижине всегда было тихо; Катрин сидела рядом с Гийомом, руки ее занимались починкой белья, чистили рыбу или готовили настойки. Николя не догадывался, что только его отсутствие дарует пленнику несколько минут спокойствия, даже нежности. Этой милой девушке, упрямо пытающейся разбудить в нем желание жить, Гийом рассказывал о своей прошлой жизни. Правда, он не касался Тринадцати Ветров и своей семьи, но зато с удовольствием рассказывал о своих друзьях, особенно из Варанвиля. То беспомощное состояние, в котором он находился, часто воскрешало в его памяти образ Розы, с ее необузданной жизненной силой, ее благородным сердцем, постоянной заботой о людях. Она окружала ею всех, кто был рядом с ней, и лучше, чем кто-либо другой, владела искусством возвращать улыбку тем, кто волею судьбы ужал на самое дно пропасти отчаяния.

– Если бы я мог позвать кого-нибудь на помощь, я бы обратился именно к ней. Она всегда готова прийти по первому зову.

– А почему не к своей жене? Наверное, мадам из Тринадцати Ветров давно беспокоится о вес?

– Мадам из Тринадцати Ветров больше не хочет меня видеть. Она бы хотела, чтобы я никогда не вернулся, и от нее я ничего не дождусь. Не пытайся помять нечему, малышка Катрин, и не проси меня ничего объяснять. Для меня это слишком сложно сейчас.

– Может… эта мадам Роза… Вы, видно, ее любите, и ваша жена вас подозревает?

– Нет… тут дело в другом. Что касается мадам де Варанвиль – да, конечно, я ее люблю, но как сестру, которой у меня никогда не было.

В начале марта ранняя весна прогнала унылые и мерзкие зимние дни. Солнце взошло, а вода, которая покрывала все видимое пространство, стала понемногу сходить. Густой туман рассеивался, превращаясь в разрозненные легкие перламутровые облака. Катрин открыла вход и щели в старой часовне, чтобы дать доступ свежего воздуха к постели Гийома. Она хотела бы вывести его наружу, но это было невозможное после последних зимних холодов он сильно кашлял и уже не пытался двигаться. Катрин старательно готовила настои из трав, часто меняна компрессы из теплой глины, делала травяные примочки, но желаемого результата пока не добилась – ноги Гийома по-прежнему оставались распухшими. Прав был Николя, который сказал когда-то: «Вас сильно поубавилось, месье Тремэн!» Пожалуй, и в самом деле он стал неузнаваемым: отросла рыжеватая борода, закрывшая наполовину лицо, кожа, когда-то глубоко пропеченная солнцем и задубленная столькими ветрами, теперь имела землисто-серый оттенок Гладя на него, не оставалось сомнений, что ему недолго осталось жить. Боль раздирала ему грудь.

Однажды поздно вечером, когда мужчины, казалось, заснули, девушка накинула на плечи длинную черную шерстяную накидку, подняла капюшон, бросила последний взгляд на Гийома, забывшегося тяжелым сном, и тихо вышла из часовни…

Утром, когда Николя проснулся, голова его гудела, а язык прилип к нёбу, так случалось довольно часто, впрочем мысли его быстро прояснились, когда он заметил, что огонь давно потух, а Совы нигде не видно. Рассердившись, он выскочил наружу и, глотнув свежий утренний воздух, тут же побежал к тому месту, где у него была спрятана лодка. Обнаружив, что ее нет, он взвыл, как подстреленный волк. Но чистый голос, доносившийся из туманной дымки над болотом, ответил ему:

– Не кричи так громко! Я тут!

Повернув голову, он пытался разглядеть что-нибудь в полосах густого тумана, который, рассеиваясь, приоткрывал сверкающую поверхность воды, казалось, дымящуюся на солнце. Расплывчатые очертания плоской лодки становились все более явственными. На корме вырисовывалась фигура девушки с длинным шестом. Сразу успокоившись, Николя сложил руки рупором и крикнул: – Что случилось? Зачем ты отлучалась?

– Мне нужно было кое-что привезти…

В самом деле, на дне лодки лежали два больших круглых тюка, накрытых темной мешковиной. Плохое настроение вновь вернулось к нему, и он настороженно проворчал:

– Что все это значит?.. И где ты была?

Ответ, который он получил, исходил не от Катрин. Нос лодки уткнулся в землю, и в этот момент то, что издалека показалось Николя большими тюками, оказалось совсем другим. Двое мужчин резко выпрямились и соскочили в камыши, каждый из них был вооружен пистолетом.

– Если ты двинешься с места, – спокойно сказал Феликс де Варанвиль, – я размозжу тебе голову!

– Вы обещали мне не делать ему ничего плохого и оставить его на свободе! – всхлипнула Сова.

– Если Тремэн еще жив, я сдержу свое слово, ну а если нет…

Ответ девушки потонул в потоке ругательств, изрываемых его странным напарником. Тем временем бальи де Сэн-Совер, другой пассажир лодки, опустил свой пистолет:

– Можете не волноваться!.. Я тоже давал слово! Отведите меня к нашему другу…

Немного времени спустя, завернутый в меховое одеяло, Гийом, дрожащий от холода и почти без сознания, был осторожно перенесен в лодку. За последние долгие месяцы впервые небо распростерлось перед его глазами, и солнце жестоко осветило руины и опустошение, которые он теперь представлял. Феликс с трудом сдерживая слезы. Если бы не обещание, данное им накануне бедняжке Катрин – она постучалась ночью к ним в дом, изнуренная долгой дорогой, – он с удовольствием разрядил бы свой пистолет в этого негодяя Николя. К тому же Роза была с ней заодно:

– Мы должны отплатить за ее смелость великодушием и прощением, а не умножать страдания. Этот человек– ее единственный друг. Сохраните его для нее!

Он помнил об этих словах, но сдерживался с трудом.

Очень мрачный бальи, который, к счастью, в эту ночь гостил у них в замке, где они обсуждали новые планы поиска, не скрывал своего пессимизма: