Текст книги "Драгоценности Медичи"

Часть вторая
Ярмарка тщеславия

Глава V
Пассажиры парохода «Иль-де-Франс»

Удобно расположившись в трансатлантическом поезде, который следовал в Гавр, Альдо мысленно признался себе, что рад совершить это путешествие в одиночестве, раз уж Лиза отказалась его сопровождать. Он обожал тетушку Амели и охотно признавал многочисленные таланты, а также безупречную преданность Мари-Анжелин, но предпочитал обойтись без них и их инициатив в тот момент, когда Адальбер под руку со своей пассией взойдет на борт парохода. Мужчины должны решать свои проблемы между собой, тем более что нынешняя ситуация представлялась чрезвычайно деликатной. В любом случае, он встретится с ними позже, в Ньюпорте, и, быть может, они обеспечат ему прочный тыл, которым никак нельзя пренебрегать на чужой или даже враждебной территории. Что же касается его прекрасной супруги, то разлука с ней, хоть и была очень тяжела, но развязывала Морозини руки. И освобождала разум, избавленный от необходимости постоянно думать о ней, поскольку она находилась в уязвимом положении. Разумеется, ей всегда удавалось противостоять трудностям – свою предыдущую беременность, к примеру, она бодро перенесла в совершенно невозможных условиях, – но все же было куда спокойнее сознавать, что она вместе с близнецами находится в самом сердце австрийских гор. Тем более что ее пребывание в Америке неизбежно ослабило бы его самого, даже лишило бы мужества, поскольку он постоянно опасался бы навлечь своими действиями опасность и на нее. Тогда как теперь эта угадываемая им неизбежная опасность превращалась для него в то, чем была всегда: солью, сдабривающей одно из тех приключений, в которые он окунался с извращенным, как сам прекрасно сознавал, наслаждением и в которых тем не менее время от времени нуждался. Это был запретный и вместе с тем желанный плод, добавлявший перца в его скучное существование «лавочника». Даже если означенная лавка представляла собой венецианский дворец, а продаваемые там вещи все как одна достойны были стать экспонатом музея и пополнить королевскую сокровищницу. Только это и могло оправдать в его собственных глазах нелепую идею переплыть Атлантику в поисках драгоценностей, которые, вполне вероятно, находились вовсе не в Америке, и человека, которого он считал – не имея на то ни малейшего доказательства! – убийцей, хотя тот лично ему ничего дурного не сделал. Человека, принадлежащего, как он готов был ручаться, к мафии. Ради чего? Чтобы отомстить за гибель незнакомой девушки? Да, конечно, но также из-за спортивного азарта, подчиняясь своему нюху, почуявшему свежий след… И еще из-за Адальбера, чтобы тот не наделал глупостей: «египетская принцесса» отличалась необыкновенной красотой, однако она была дочерью Авы Астор, что не сулило ничего хорошего душевному спокойствию славного французского археолога. В сумме все это делало предстоящее путешествие довольно захватывающим, и Альдо поймал себя на том, что с довольной улыбкой смотрит на проносящиеся за стеклами холмистые берега Сены, одновременно закуривая десятую сигарету.

Добравшись до морской гавани Гавра, он невольно присвистнул от восхищения: пароход «Иль-де-Франс» и в самом деле был великолепен! Последнее детище Главной Трансатлантической Компании с черным корпусом, белыми палубными постройками и тремя черно-красными трубами, возможно, нельзя было отнести к самым большим из действующих тогда пароходов – хотя двести сорок один метр в длину со счетов не сбросишь! – однако в нем блистательно сочетались величие и элегантность, а внутреннее убранство и обслуживание единодушно признавались несравненными. Один американский журналист написал, что «он красив без напыщенности, удобен без претенциозности, радушен без снобизма и воплощает собой на море то представление о Франции, какое сложилось в Америке».[17]17
  В разное время это был любимый пароход Джона Уэйна, Кирка Дугласа, Джона Форда, Дина Мартина, Хемфри Богарта и Лорен Бэколл. (Прим. авт.)


[Закрыть] Со своей стороны, Альдо же подумал, что путешествовать на таком изумительном судне – настоящее удовольствие, и убедился в справедливости своего предположения, когда у входа на трап его любезно встретил первый помощник капитана и тут же поручил заботам одного из грумов в форменной одежде цветов Компании, который проводил его в каюту первого класса, где ему предстояло провести пять следующих дней. Она оказалась вполне современной, большой, светлой и чрезвычайно удобной: меблировка из эбенового и лимонного дерева, кремовые занавески, темно-коричневая кушетка, сверкающая ванная комната, где было все необходимое, переливающиеся опаловым светом лампы.

Морозини не в первый раз пересекал Атлантический океан, но было это еще до войны: тем не менее, хотя значительные изменения были очевидны, он не забыл правила поведения хорошего пассажира. Поэтому он вызвал звонком стюарда с целью распаковать багаж и уложить вещи в платяной шкаф, а также предъявить паспорт и подписать таможенную декларацию. Покончив с этим, он надел непромокаемый плащ, водрузил на голову фуражку и поднялся на палубу, чтобы присутствовать при отплытии. Небо было серым, дул легкий ветерок и моросил мелкий дождь, однако на пристани собралась целая толпа людей, которые махали платочками и что-то кричали. Корабельная сирена трижды загудела. Буксиры повлекли за собой оторвавшийся от причала «Иль-де-Франс». Полоса воды между ним и сушей постепенно расширялась, и вскоре показались фигуры тех, кто остался на берегу, тогда как прежде были видны только их головы и руки. Поскольку никого из близких Альдо здесь не было, он просто смотрел, как медленно удаляется порт, и думал о том, что для провожающих – многие из них плакали! – отплытие парохода приносит больше страданий, чем отход поезда, так как длится значительно дольше. Он всегда ненавидел проводы и радовался, что Лиза, как и он, не терпит такого рода прощаний – независимо от избранного способа передвижения. Вот почему она позавчера запретила ему даже показываться у спального вагона «Восточного экспресса», идущего в Симплон, взяв с собой на вокзал только Мари-Анжелин и Киприана, которые должны были убедиться, что отъезд прошел благополучно. Правда, на сей раз он пытался возражать, желая побыть с ней несколько лишних минут, но она, вырвавшись из его объятий, сказала ему, перед тем как сесть в машину на улице Альфред-де-Виньи:

– Нет никаких причин хоть в чем-то изменять нашим привычкам… разве что ты не надеешься вернуться? В любом случае, мы оба всегда не любили устраивать зрелище напоказ.

Последний поцелуй, на сей раз очень короткий, и она удалилась гордой поступью, держа спину очень прямо и не поворачивая головы, чтобы он не заметил ее слез. Воспоминание об этом пронзило Альдо в тот момент, когда пароход выходил в открытое море, и внезапно превосходный оптимистический настрой, не покидавший его во время путешествия из Парижа в Гавр, улетучился и уступил место ощущению, что он совершает непоправимую глупость, втянувшись в эту авантюру, ибо разлука с любимыми людьми может оказаться вечной. Возможно, он устремился бы к капитану с просьбой высадить его с корабля вместе с лоцманом, когда недоверчивый и одновременно радостный голос воскликнул:

– Нет, я сплю наяву! Ты что здесь делаешь?

Вздрогнув, он повернул голову: перед ним стоял его друг Жиль Вобрен, известный антиквар с Вандомской площади. Тот был настолько доволен встречей, что улыбался во весь рот. Благодаря ему все неприятные ощущения Альдо исчезли.

– А ты сам? – тут же парировал он, обменявшись с Жилем крепким рукопожатием.

Столь же высокий, как Альдо, но более дородный, Вобрен с его поредевшими волосами – в данный момент скрытыми под ирландским картузом – и тяжелыми веками в хорошем настроении походил на римского императора, а в плохом на Людовика XI. Всегда одетый с иголочки (в костюмы, сшитые только в Лондоне), всегда со свежим в зависимости от сезона цветком в бутоньерке, он скрывал за своим величественным обликом лучший в мире характер – если только ему не наступали на ногу, – громадную эрудицию, утонченный вкус и замечательную деловую хватку в сочетании с необыкновенной щедростью и слабостью к красивым женщинам. У него вечно была какая-нибудь сердечная история, и соблазнять он умел: женщинам нравились его глуховатый голос и чарующая улыбка. На вопрос Альдо он ответил сразу:

– Я еду выкупать на аукционе выставленный наследниками предмет мебели, который вообще не должен был покидать пределы Франции, кресло из рабочего кабинета Людовика XV…

– Только и всего? – восхищенно присвистнул Морозини. – И, разумеется, ты готов разориться, ведь если оно тебе достанется, перепродавать ты не станешь?

– Разумеется, нет…

Восемнадцатый век в целом и Версаль в частности были главной страстью антиквара. Он мечтал восстановить с максимальной полнотой меблировку несравненного дворца, опустошенного Революцией: это стало его хобби, как скрипка для Энгра, и ему уже удалось добиться значительных успехов. Свою будущую коллекцию он намеревался завещать государству – при условии строгой сохранности! – в том случае, если умрет, не оставив детей. Поскольку он был закоренелым холостяком, закалившимся в общении с множеством вероятных тещ, такой исход был вполне вероятен. А беспокойство Альдо по поводу его денежной несостоятельности прозвучало явно иронически, ибо он был чрезвычайно богат. Пропустив мимо ушей это замечание друга, Жиль Вобрен предпочел вернуться к началу разговора: с какой целью Морозини сел на пароход, направлявшийся в Нью-Йорк?

– Чтобы найти драгоценности, которые исчезли при трагических обстоятельствах…

– «Красные», значит? – сказал Вобрен, используя термин, применяемый специалистами по отношению к драгоценностям, которые стали причиной убийства.

– Необыкновенно красные! И еще, чтобы попытаться наказать преступника!

– Отличная программа! Что это на тебя нашло? Ты поступил в полицию? Не слишком разумно для женатого человека и отца семейства!

– Ты даже сам не понимаешь, насколько ты прав! Но есть вещи, которые честный человек может вынести только до определенных пределов.

– У тебя будет время, чтобы все рассказать мне! Ах, дорогая баронесса! Вы здесь?

С этим возгласом Жиль Вобрен, совершенно позабыв о Морозини, устремился навстречу высокой, очень красивой брюнетке, которая своим дымчато-серым одеянием – начиная от замшевых туфель на длинных стройных ногах и кончая муслиновой вуалеткой на голове – походила на призрак некой странствующей императрицы. Рукой в перчатке она придерживала складки тонкой ткани, обрамлявшей лицо, которое могло бы показаться до приторности совершенным, если бы не рот с чувственными губами – слишком большой, слишком выпуклый, быть может, слегка мясистый и при этом ослепительно алый. Он настолько выделялся, что затмевал даже прекрасные глаза, серые и слегка раскосые. На протянутой антиквару руке со снятой перчаткой сверкал один, но великолепный алмаз.

– Ах, дорогой Вобрен! – сказала она. – Я знала, что вы на борту, и искала вас.

Голос у нее был необычный – низкий, бархатный, чуть хрипловатый, соблазнительный ровно настолько, чтобы перед мужчиной открылись пугающие, но желанные горизонты. Неудивительно, что Жиль поддался ее чарам: эта баронесса, вероятно, напомнила ему Варвару Василевич, цыганку, в которую он так безумно влюбился в прошлом году…[18]18
  См. роман «Жемчужина императора». (Прим. авт.)


[Закрыть] Не сводя восторженного взора со своей дамы, он взял ее под руку с явным намерением увести как можно дальше от своего друга. С тяжким вздохом Альдо вновь обратился к созерцанию пейзажа. Нет, это просто невероятно! Сначала Адальбер, а теперь Жиль – который, между прочим, так обрадовался встрече с ним! – бросили его ради женщины. Конечно, обе были изумительны, но всему есть предел!

Судно, выйдя из гавани, направилось в открытое море. Берега Франции постепенно исчезали из вида: город Гавр прежде всего, но также синие крыши Онфлёра, а еще дальше – бежевая кайма пляжей Ульгата, Довиля и Кабура. Ветер стал совсем прохладным, и Морозини уже собирался вернуться в каюту, когда внимание его привлекли шум мотора и крики пассажиров на другом конце палубы: маленький биплан «Blue-bird Blackburn»[19]19
  «Синяя птица Блэкберна» (англ.).


[Закрыть] кружился над пароходом, опускаясь так низко, что было видно, как пилот в открытой кабине машет платочком. На эти сигналы горячо реагировала группа людей, окружавших юную девушку, которая, в свою очередь, бешено размахивала голубым шарфом и посылала воздушные поцелуи пилоту, получая ответные с процентами. Видимо, это был жених прелестной девочки, решивший проститься с ней таким красивым способом. Пассажиры с энтузиазмом встретили смельчака, и Альдо тоже был очарован: ему понравился этот немного безумный поступок. На палубе звучали приветственные крики и смех, но все рано или поздно кончается: сделав последний круг, самолетик повернул к берегу. И внезапно на глазах у всех произошла драма: у биплана заглох мотор, и он вошел в пике. Палуба охнула в едином порыве, а девушка в ужасе закричала. Все с бессильным отчаянием смотрели на волны: до места трагедии было уже далеко – туда нельзя было добраться ни вплавь, ни даже на спасательной шлюпке! Некоторые женщины лишились чувств, а невеста, словно оцепенев, намертво вцепилась в перила и не сводила глаз с моря.

Вдруг наступила полная тишина, потому что шум двигателей умолк. Затем они заработали вновь: капитан принял решение вернуться назад в надежде спасти пилота. Пройдя две-три мили на полной скорости, корабль сбавил ход и медленно приблизился к месту, где самолет нырнул в волны, не оставив по себе никаких следов. Пассажиры парохода затаили дыхание, и на какое-то мгновение всем показалось, что надежды больше нет. Однако «Иль-де-Франс» упорно продолжал поиски. Уже наступали сумерки, когда с передней палубы раздался возглас:

– Вот он! Я его вижу…

Со своего места Альдо не видел ничего, кроме спасательной шлюпки, которую проворно спускали на воду. Мгновение спустя послышались крики:

– Его спасли! Он жив!

– Хвала Господу! – выдохнула дама в сером, оказавшаяся рядом с Альдо. – Бедняжка Дороти не пережила бы этой катастрофы.

– Вы с ней знакомы?

– Мы с ней даже родня. Ее зовут Дороти Пейн, она принадлежит к одной из наших лучших нью-йоркских фамилий, но летчик, ее жених, это француз по имени Пьер Лэр, сын богатейшего торговца хлопком…[20]20
  Подлинное происшествие. (Прим. авт.)


[Закрыть]

Баронесса говорила об этом самым естественным тоном, как будто знала своего соседа с давних пор, но при этом не смотрела на него, и Альдо с удивлением отметил про себя, что нигде не видно Жиля.

– Что вы сделали с моим другом Вобреном? – спросил он.

– О! Он побежал на мостик к капитану, но, полагаю, опытный моряк в его советах вряд ли нуждался. Это настоящий джентльмен! Повернуть такой большой корабль ради столь незначительного типа!

– Должно быть, он думает, что любая человеческая жизнь имеет ценность и нужно делать все возможное, чтобы спасти ее. Но вы правы, путешествовать на пароходе, которым командует такой человек, это большое счастье. А теперь мне, наверное, следует представиться…

Она засмеялась, и, несмотря на волнующий низкий голос, смех у нее оказался заразительно веселым:

– Не стоит труда. Я уже спросила нашего друга. А вот моего имени вы не знаете!

– Я сожалею об этом с того момента, как увидел вас.

– Ах, как галантно это было сказано! Что ж, меня зовут Полина Белмонт, полгода назад я стала вдовой барона Франца фон Этценберга и теперь возвращаюсь домой, в Нью-Йорк.

Бешеные аплодисменты заглушили ее слова: молодого летчика, мокрого до нитки и завернутого в одеяло, подняли на борт. Двое матросов тут же понесли его в лазарет, где его должен был осмотреть врач. Сил у него хватило лишь на то, чтобы помахать своей невесте, которая снова плакала – на сей раз от счастья.

Тем временем вернулся Вобрен. Он был слегка уязвлен, увидев, что баронесса и Морозини беседуют как старые знакомые, но постарался ничем этого не показать. Его настолько переполнял энтузиазм, что места для более мелких чувств не осталось:

– Что за человек наш капитан! Какое хладнокровие, какая элегантность! Он меня вежливо выпроводил, но я на него не сержусь. Он составляет чудную пару со своим кораблем.[21]21
  В истории навигации «Иль-де-Франс» остался примером необыкновенного благородства, за которое получил прозвище «Святой Бернар морей». Действительно, он девять раз приходил на помощь кораблям, терпящим бедствие, причем часто ему приходилось заметно отклоняться от курса. Последним его подвигом стало спасение итальянского парохода «Андреа Дориа» в июле 1956 года. Он был также самым роскошным пароходом в истории, его наградили орденом Почетного легиона и многими иностранными орденами. (Прим. авт.)


[Закрыть] Быть может, нам пора подготовиться к ужину? – добавил он, предложив руку баронессе, которая покачала головой:

– Идите без меня! Я схожу узнать, как себя чувствует Дороти, и побуду с ней. Впрочем, никто и не переодевается для первого после отплытия ужина!

– А я так надеялся пригласить вас! – воскликнул Вобрен с гримасой разочарования. – Мы оба, разумеется! – добавил он так поспешно, что вызвал у Морозини улыбку.

– У вас будет масса времени, чтобы сделать это! И, полагаю, вам есть что рассказать друг другу, раз вы так давно не виделись.

– Это неплохая мысль, – тут же согласился Жиль. – Кажется, на борту две звезды и еще несколько известных лиц, которые в первый вечер не покажутся. Можно будет спокойно поговорить….

– Вот оно что! – прошептал Альдо, провожая взглядом Полину фон Этценберг, которая направлялась к лестнице. – Как приятно иметь такое средство для исцеления! Полагаю, ты опять влюбился? Должен признать, что твой выбор заслуживает всяческого одобрения.

– Разве она не великолепна? – вздохнул антиквар с таким чувством, что Альдо понял: ужин пройдет под аккомпанемент восхвалений прелестей красавицы-американки.

– Изумительна! И давно ты с ней знаком?

– Неделю. Я встретил ее в «Бёф-сюр-лё-Туа», куда привел одного клиента из Швейцарии. Она была там с друзьями, а мой клиент, оказывается, хорошо ее знал. Он представил нас друг другу.

– Овдовела полгода назад и появилась в «Бёф-сюр-лё-Туа»? Тебе не кажется, что с мужем распростились весьма поспешно?

– Он пил, как лошадь, и в пьяном виде поднимал на нее руку. Учитывая, что он всегда был под парами вина или шнапса, она, как ты понимаешь, не слишком о нем жалеет. Вместе с тем одевается она только в серое или в белое. Но что это с тобою сталось, отчего ты так придирчив? Надеюсь, у тебя все в порядке? Я имею в виду Лизу!

– В полном порядке. Она готовится подарить мне третьего ребенка, а сейчас должна быть в Австрии вместе с близнецами. Однако не могу отрицать, что стал несколько подозрительным. Не без причины…

– Ты мне расскажешь об этом за ужином! Пойдем вымоем руки, выпьем по стаканчику и вперед…

К парадным помещениям парохода в стиле чистейшего ар деко вела монументальная мраморная лестница с полированными медными перилами и зеркалами на стенах, соединявшая простоту линий с самой утонченной роскошью. Интерьеры создавались величайшими мастерами своего дела: Рюльману принадлежал общий салон, называемый также Чайным, со стенными панелями из светлой древесины ясеня, прошитыми полосками посеребренной бронзы; Ричарду Бауэнсу – громадный холл; Сю и Мару – Большой салон с его канапе, накрытыми обюссанскими коврами, на которых были изображены самые прекрасные дворцы парижского региона – Версаль, Шантийи, Ментенон, Нуайон; Анри Пакону – Большая кофейная терраса и Курительная комната трех уровней. Повсюду были великолепные украшения из кованого железа Раймона Сюба, громадную столовую Пату с потолком в три уступа освещали сто десять светильников Лелика из янтарно-желтого стекла, в середине ее возвышался удивительный фонтан Навара – пирамида из золотых и серебряных цилиндров. Именно около этого фонтана расположились Морозини и Вобрен, посетив предварительно бар со стенами красного дерева, уже заполненный американцами, которые жаждали воспользоваться благами страны, избавленной от ужасов сухого закона.

В столовой далеко не все места были заняты. Многие дамы, не только знаменитости, предпочли заказать ужин в каюту, чтобы получше подготовиться к завтрашнему появлению. Удобно устроившись в красивых креслах из сикоморы, обтянутых переливчато-зеленой тканью Веронезе, оба друга с наслаждением углубились в изучение столь же разнообразного, сколь превосходного меню – при этом каждый клиент мог дополнить его по своему усмотрению, заказав любимые блюда. Вобрен доверился рекомендации метрдотеля: ему принесли взбитые яйца с трюфелями и вино, которое он выбрал.

Как и предвидел Альдо, большая часть ужина была посвящена баронессе Полине, превозносимой ее воздыхателем до небес. Морозини узнал – хотя это уже было ему известно! – что она из Белмонтов, стало быть, принадлежит к одной из лучших нью-йоркских фамилий, а также – вот об этом он даже не подозревал! – что она талантливый скульптор, хотя еще не получила признания, прежде всего, разумеется, со стороны родственников, явно не одобрявших столь эксцентричных склонностей.

– Это не имеет значения, – радостно сообщил Вобрен. – Она совершенно независима, особенно после того как овдовела, у нее есть собственный дом и мастерская на Вашингтон-сквер, а состояние ее покойник не успел растратить. Но могу тебя заверить, что вещи она создает просто изумительные! Без преувеличения! Мне бы хотелось устроить ей выставку в Париже…

Так все и шло вплоть до десерта, когда несколько выдохшийся антиквар вновь проявил интерес к присутствию своего друга Альдо на пароходе. Тот был уже изрядно раздражен и потому изложил свои намерения в самых общих чертах: он разыскивает гарнитур из сокровищницы Медичи и одновременно надеется положить конец преступной деятельности лица, скорее всего, и завладевшего этими драгоценностями.

– А доказательства у тебя есть? – спросил Жиль Вобрен, удобно устроившись в комфортабельном кресле и прикурив ароматную гаванскую сигару о свечу в курительной комнате, куда они перебрались из столовой.

– Доказательства? Нет. Но у меня имеются сильнейшие подозрения, которые разделяет и главный суперинтендант Гордон Уоррен из Скотленд-Ярда, с которым, как ты знаешь, я уже давно нахожусь в дружеских отношениях.

– Кумекаю я, ты даром потратишь время! – сказал антиквар, который любил вставлять в свою речь простонародные словечки в ущерб классическому олимпийскому стилю. – И навлечешь на себя большие неприятности. Когда ты в последний раз был в Соединенных Штатах?

– В тринадцатом году! Признаю, что перерыв получился большой!

– Да уж! Это означает, что ты понятия не имеешь о нравах и обычаях, которые расцвели после войны, и если твой тип – мафиозо, тебя ждет верная гибель. Слушай, если хочешь, давай обсудим это завтра с Полиной. Она тебе скажет…

– Ради бога! – с возмущением оборвал друга Морозини. – Это мои дела, и я предпочитаю, чтобы они оставались в тайне! Пусть Полина становится центром твоей жизни, это касается только тебя, но я в твои любовные истории влезать не хочу, так что позволь мне удалиться! Я хочу спать!

– Похоже, характер у тебя совсем испортился! – сказал Жиль, ничуть не обидевшись. – Это потому, что на сей раз твой сумасшедший археолог не поехал с тобой?

Подобное определение никак не могло смягчить гнев Альдо. Он знал, что между двумя его друзьями существует некое соперничество, но Вобрен никогда прежде не высказывался на сей счет с такой откровенностью.

– Если ты действительно хочешь знать, он сядет на этот пароход сегодня вечером в Плимуте, но для меня будет совершенно бесполезен, поскольку с ним дело обстоит точно так же, как с тобой: он уподобился ученой собачке, танцующей на задних лапках перед красивой женщиной. Спокойной ночи!

– Неужели? Но тогда…

Продолжения Альдо не услышал: он уже спускался по большой лестнице с намерением вернуться в каюту, как вдруг ему захотелось выкурить сигарету на верхней палубе. Ночь была черная, без звезд, поднявшийся холодный ветер предвещал понижение температуры в зоне айсбергов, через которые предстояло пройти кораблю. Под черной обшивкой длинного корпуса плескались волны. На палубе никого не было, и Альдо наслаждался полным одиночеством. К несчастью, он забыл захватить пальто, и по спине у него пробежала неприятная холодная дрожь. Не хватало еще подхватить простуду в самый неподходящий для этого момент! Бросив за борт недокуренную сигарету, он вернулся в свою уютную плавучую комнату, почистил зубы, лег в постель и без всякой книги или газеты сразу же заснул, убаюканный далекими отзвуками бортового оркестра. Он спал так крепко, что даже не пошевелился, когда посреди ночи «Иль-де-Франс» сделал остановку в Плимуте, чтобы забрать британских пассажиров. Завтра можно будет узнать, сел Адальбер на пароход или нет. Пока же ему было вполне достаточно новых любовных приключений Вобрена.

Тем не менее именно мысль об этом разбудила его, хотя атлантические волны продолжали мерно раскачивать судно, убаюкивая тех, кто еще нежился в постели. Он встал, принял душ, побрился и, облачившись в махровый халат с монограммой Главной Трансатлантической Компании, позвонил, чтобы ему принесли завтрак. Вскоре появился стюард с подносом всякой снеди, достаточной для прокормления целой семьи. Помимо кофе, которое Альдо попробовал не без тревоги и нашел превосходным, там были яйца вкрутую, апельсиновый сок, грейпфрут, мягкие булочки и хрустящие круассаны, безупречно поджаренные тосты, различные джемы, свежее масло, молоко, сметана и сыр.

– Желаете еще что-нибудь, мсье? – спросил предупредительный стюард.

– Вы хотите сказать, что если бы я вздумал заказать баранью ножку, то получил бы ее?

– Конечно, мсье! Правда, мне пришлось бы просить о снисхождении: вам пришлось бы немного подождать.

– Великолепно, но успокойтесь, я ничего такого не сделаю. Превосходно… Послушайте! Где вы взяли эту газету?

Действительно, на подносе лежала свернутая газета, которую Альдо стал разворачивать, не прекращая вести разговор.

– Это «Атлантик», мсье, – газета, издаваемая на борту. Частично она печатается в Париже, но все основные материалы каждое утро выпускаются здесь: депеши и данные о биржевом курсе, которые мы получаем по радио, а также программа дня.

Поистине, все было продумано до мелочей: можно заняться спортом в гимнастическом зале со всеми мыслимыми снарядами и приспособлениями, или же пройтись по прогулочной палубе, или устроиться с книгой в одном из многочисленных шезлонгов, и ноги вам закутает пледом внимательный грум. Поскольку погода стояла прохладная, в одиннадцать часов пассажирам предложат горячий бульон. В полпервого начнется обед, за которым последует кофе, который будет подан в два часа в красивом салоне Рюльмана. В три часа – демонстрация «Джазового певца», первого звукового фильма. В четыре часа – представление театра марионеток для детей, в распоряжении которых имеются также игровые комнаты. В пять часов – чай с сандвичами, мороженым и разнообразной выпечкой. В восемь часов – ужин. В девять часов – концерт польского пианиста с непроизносимой фамилией, после чего танцы до середины ночи с шампанским и другими напитками. На рассвете – праздничное угощение с луковым супом в качестве главной приманки.

– Скажите мне, неужели на этом пароходе все время едят? – с изумлением осведомился Морозини.

– Это французское судно, Ваше превосходительство. Мы делаем все, чтобы пассажиры оценили изысканность нашей кухни и вин. К тому же не забывайте про морской воздух! Ваше превосходительство представить не можете, до какой степени он возбуждает аппетит! Даже молодые дамы, которые очень заботятся о фигуре, не могут устоять…

– Счастье, что плавание длится меньше месяца! Иначе с трапа вашего корабля спускались бы толпы толстяков.

– На пароходах, обслуживающих Дальний Восток, кормят тоже неплохо, однако тамошние пассажиры не боятся ожирения, ну а для тех, кому изысканная пища вредна, всегда есть английские корабли! На них никому не грозит опасность переедания…

Не желая больше дремать, пусть даже в шезлонге с видом на океан, Альдо предпочел выйти на прогулочную палубу, огромную и огороженную перилами из тикового дерева, с раздвижной крышей, которую открывали в хорошую погоду. Сегодня утром об этом не было и речи: море, как и небо, отливало всеми оттенками серого, а ветер силой в шесть-семь баллов гнал дождевые облака к европейским берегам. Потому в «трансатлантических» шезлонгах было совсем немного людей: лишь около десятка пассажиров полулежали в удобных креслах у цинковой стены, окрашенной в кремовый цвет с чередованием матовых и блестящих полос. Отдыхающие надели твидовые или габардиновые костюмы: мужчины были в фуражках из такого же материала, женщины – в мехах или в узких фетровых или бархатных шляпках, но все без исключения закутали ноги шотландскими пледами идентичных цветов. Альдо бросил на них лишь мимолетный взгляд с целью убедиться, что там нет знакомых, и продолжил прогулку по кругу, радуясь, что встречает на пути только энергично вышагивающего американца, выгуливающего на поводке трех жесткошерстных фокстерьеров, грума и няню с коляской, в которой восседала очаровательная девчушка лет двух: она одарила его радостной улыбкой и захлопала в ладошки, но тут же, без всякого перехода, разревелась, когда мимо нее прошел длинный пассажир в черной шляпе и в столь же темных очках на носу. Дойдя до конца верхней палубы, он с удивлением увидел там миниатюрный гидросамолет, тщательно укрытый брезентом и поставленный на катапульту. Один из моряков объяснил ему, что этот летательный аппарат, выпущенный в определенной точке маршрута, позволяет доставить почту на сутки быстрее. Он все еще беседовал с молодым моряком, когда к нему подошла баронесса фон Этценберг.

– Мне сразу показалось, что это вы, – сказала она так вместо вступления. – Вы принадлежите к числу смельчаков, предпочитающих поддерживать форму, чем нежиться под одеялом?

– Я никогда не был завзятым «шезлонгистом», – ответил он, склоняясь к протянутой ему руке. – Впрочем, я мог бы вернуть вам этот комплимент.

– О, я никогда не поступаю, как все! Сверх того, я настоящий морской волк и плавала на старом паруснике. Чего не скажешь о нашем друге. Я была свидетелем, как он сделал героическую попытку поупражняться в гимнастическом зале, но позеленел, как салат, и поспешно удалился в свою каюту.

– Бедняга Жиль! Наверное, мне следует заглянуть к нему, возможно, я смогу помочь?

– Ничего делать не надо, я только что попросила бортового врача зайти к нему. Очень славный человек, мне однажды понадобились его услуги, и он проявил себя с самой лучшей стороны.

– Вы уже путешествовали на «Иль-де-Франс»?

– Это мое четвертое плавание! Я обожаю этот корабль. Здесь чувствуешь себя как дома и даже лучше, потому что о тебе всячески заботятся. И атмосфера здесь именно такая, какую я люблю. А вы?

– О, у меня это в первый раз. Я не бывал в Америке с 1913 года.

– Это удивительно, ведь вас хорошо знают по обе стороны Селедочного моря![22]22
  Шутливое название Северной Атлантики. (Прим. пер.)


[Закрыть]

– Это так, но мне было достаточно Европы, тем более что ваши учтивые соотечественники приезжали на консультацию ко мне домой…

– Когда домом служит дворец, удивляться не приходится. Вкупе с вашей репутацией он составляет одну из достопримечательностей Венеции, отчего ваше присутствие на борту интригует еще больше. Чем вы намерены заняться у нас? – добавила она, дав волю своему любопытству и отбросив, как истая американка, ребяческие правила вежливости и такта, столь почитаемые в Европе. Но прямой до грубости вопрос не задел Альдо: быть может, потому что он чувствовал искреннюю симпатию этой женщины, которая не отводила взгляда и смотрела ему в лицо своими серыми глазами. Тем не менее ответил он уклончиво: