Текст книги "Кровь, слава и любовь"

Жюльетта Бенцони
Кровь, слава и любовь

Как можно утверждать, что мужчина – это разумное животное? Он представляет собою все, что угодно, но только не разумное существо…

Оскар Уайльд

Трагические фигуры

Марино Фальеро, венецианский дож

Каждый год бесчисленные толпы туристов приезжают в Венецию. И уж конечно, мало кто из них минует Дворец дожей. Роскошные залы до сих пор поражают безупречным великолепием. Кажется, время не властно над ними. Светлейшая Республика жива нынче лишь в исторических хрониках. Но царящая в этих залах тишина кажется странно живой, населенной ускользающими от взгляда тенями. На верхней панели стен зала Большого Совета – портреты дожей, задрапированных в золототканые мантии с горностаевой отделкой, дожей, на чьих головах красуется «корно» – полукорона, получепец – знак облечения властью.

Взгляды задерживаются на благородных лицах, люди всматриваются в их черты, изучают прекрасные костюмы, и вдруг – остановка. Там, в уголке, рядом с горделивым изображением дожа Андреа Дандоло, – бросающаяся в глаза пустота. Черная траурная драпировка, черная клякса с пожелтевшей от времени надписью. И так мрачна эта погребальная ткань, что неминуемо рождаются вопросы. Гид для начала переводит надпись.

Hic est locus Marini Falieri decapitati pro crimnibus. (Здесь место Марино Фальеро, обезглавленного за его преступления.)

Разумеется, всем хочется узнать, в чем дело. Но впереди еще много интересного, потому объяснения обычно оказываются краткими.

– Он совершил предательство из-за своей жены. И был наказан… А вот, дамы и господа…

Толпа проходит дальше, влекомая суетливым экскурсоводом. Быстрее, быстрее, никто уже не хочет узнать побольше о том, чье изображение должно было находиться на этом месте. Бог с ней, с трагической историей траурной вуали. Все покрыто тьмой веков. Люди спешат, пренебрегая историей человека, дожившего до старости, его слишком красивой жены и весьма гордого юнца, который счел себя влюбленным.

Все началось ноябрьским днем 1354 года. Густой туман окутывал Венецию, скрывая позолоту куполов и многоцветный мрамор дворцов. Едва прорисовывались – серыми тенями в желтоватой измороси – несколько башенок. Безмолвие нарушали только тихие всплески весел, мерно и осторожно погружавшихся в невидимую воду. Какая-то галера двигалась по направлению к порту. Медленно, очень медленно… Влажный холод царил везде. Одежда становилась тяжелой, красный шелковый штандарт с изображением венецианского льва бессильно льнул к грот-мачте…

Галера прошла по ведущему к Лидо каналу, запиравшемуся на ночь тяжелой цепью, чтобы помешать чужакам попасть в город. Галера все-таки преодолела это место, и перед гребцами возникли смутные очертания домов. И только тогда капитан судна повернулся к очень высокому мужчине с жестким и одновременно величественным лицом, который стоял на корме пышно украшенного судна.

– Мы прибываем, Светлейший синьор!

Мужчина в ответ лишь прикрыл глаза. Он выглядел важным и даже грозным. Вооруженный до зубов, он скрывал оружие под просторной мантией из шитого золотом бархата, подбитого горностаем. Черный стальной шлем венчал гладко выбритое лицо, иссеченное глубокими морщинами. Из-под шлема выбивались белоснежные волосы. Старик, но до чего же надменный и решительный старик! Стоя среди своих охранников под пурпурным навесом, он вглядывался в туманное марево мрачными темными глазами.

Где-то в городе приглушенно пропел рожок. Капитан, не скрывая удовлетворения, воскликнул:

– Нас заметили! Послушайте, монсиньор…

Действительно, в ту же минуту поднялся перезвон колоколов. Звонили во всех храмах города. Рожок удвоил свой пыл и звучал теперь безостановочно. Горделивый огонек мелькнул в глазах удивительного пассажира галеры, и холодная улыбка на мгновение оживила его суровые черты. Заметно было, что он ненадолго расслабился. Да, это был «его» город, город, который праздновал начало нового правления.

Дож Венеции Андреа Дандоло только что скончался. Он умер в сорок шесть лет, раздавленный грузом власти, и теперь новый хозяин города – именно он, Марино из древнего знатного рода Фальеро. Вчерашний посол Светлейшей Республики при Папе в Авиньоне сегодня стал повелителем королевы Адриатики. Ему исполнилось семьдесят шесть. Власть не пугала его, потому что он всегда чувствовал свое предназначение: вести за собой людей, руководить событиями. В это мгновение Марино Фальеро – дож венецианский, достиг вершины. Сердце его переполнялось тайной радостью.

Но не только удовлетворенное честолюбие кружило ему голову – у него была и другая причина, вызывавшая состояние, подобное опьянению, и сладостное предвкушение. После долгих месяцев разлуки он снова увидит свою жену Лодовику, прекраснейшую из венецианских дам. Два года назад он женился на ней вторым браком и, несмотря на разницу в возрасте больше чем в сорок лет, был пылко, как юноша, влюблен и… страшно ревновал.

Наконец из тумана проступили разноцветные паруса и штандарты: весь флот Венеции вышел навстречу дожу, – и Марино Фальеро пришлось на время расстаться с милым образом жены. Главное в эти минуты – соблюсти достоинство.

Пока галера дожа приближалась к Венеции, в принадлежавшем Фальеро дворце на Большом Канале разыгрывалась странная сцена. Между доной Лодовикой, женой нового дожа, и Микеле Стено, знатным венецианским юношей, происходило бурное объяснение. Терпение красавицы Лодовики подвергалось тяжкому испытанию, судя по ее пылавшему гневом взгляду.

– Если вы не ничтожество, Микеле Стено, – говорила она сердито, – значит, вы сумасшедший, потому что только безумием можно объяснить такое поведение. Я тысячу тысяч раз давала понять: ваша назойливость мне неприятна. Отчего вы продолжаете надоедать мне?! Вы постоянно попадаетесь мне на пути, даже в церкви. Мало того, вы осмелились проникнуть в этот дом прошлой ночью! Вы должны прекратить вести себя столь нагло!

Молодой человек насмешливо улыбнулся.

– Ничего нет проще, – ответил он, передернув плечами. – Не будьте такой жестокой, и вам не придется больше жаловаться на мое поведение. Я люблю вас. Я твержу вам об этом уже не первый год… Вы знали это задолго до того, как вы вышли замуж за этого старика Фальеро!

– Постарайтесь оказывать должное уважение дожу, мессир, если вам не хватает учтивости по отношению к его жене! Я никогда вас не поощряла и сразу не оставила никаких надежд. Вам не в чем меня упрекнуть.

Когда Лодовика Градениго, дочь одного из самых богатых венецианских патрициев, вышла замуж за Марино Фальеро, не один из молодых и красивых дворян не смог скрыть своего разочарования. Но никто из них не выказывал такого отчаяния, как Микеле Стено, который в течение нескольких лет тщетно домогался руки девушки. Разочарование, впрочем, довольно скоро переросло в гнев. Наделенный от природы невероятным упрямством, Микеле продолжал досаждать молодой женщине и после того, как она обвенчалась с Фальеро. А когда супруга несговорчивой красавицы отослали в Авиньон, эти настойчивые преследования стали совсем уж невыносимы. Стено не встречал со стороны Лодовики ничего, кроме вежливой холодности сначала и открытого презрения потом. Это толкнуло упрямца на совсем уж безумный поступок: минувшей ночью, охваченный бешенством при вести о назначении Фальеро дожем и возвращении его в Венецию, он вскарабкался на балкон и попытался проникнуть в спальню молодой женщины.

Одна из служанок подняла крик, и безрассудный влюбленный спрятался в громадном сундуке. Он просидел там до самого утра. И вот теперь происходило то, что происходило. Разумеется, Лодовика не была жестокой. Ее, безусловно, могло тронуть большое чувство, но дерзкий способ, каким Стено стремился к достижению своей цели, глубоко оскорбил ее. Микеле был из тех людей, которые не в состоянии понять, как это можно – противиться их обаянию, потому что до сих пор немногим женщинам удавалось устоять перед подобным напором.

И в этот раз он снова стал настаивать на своем.

– Почему вы всегда отказываетесь выслушать меня? Если бы вы только захотели – я стал бы вашим рабом…

– Рабом? Но какую цену мне пришлось бы заплатить за это? Непристойно говорить мне о любви, мессир! Разве надо напоминать вам, в какой ранг возвели меня достоинства моего супруга?.. Дож возвращается, и было бы очень хорошо, если бы вы наконец прислушались к голосу рассудка. Сегодня вы в последний раз приблизились ко мне без свидетелей, потому что отныне вам следует видеть во мне лишь жену повелителя. Что же до ваших чувств, единственное подходящее к случаю – это почтение.

Упрямый венецианец сделал несколько шагов, собираясь подойти к молодой женщине поближе, но она решительным жестом остановила его.

– Не приближайтесь! Я забуду о дерзости, проявленной вами. Никто ничего не узнает, служанке я прикажу молчать, но вы должны немедленно уйти, мессир. Скоро за мной придут, и я должна буду предстать перед супругом.

К несчастью, исполненные достоинства слова молодой женщины не оказали на навязчивого влюбленного должного воздействия. Вместо того чтобы удалиться, Микеле Стено все приближался, злобно сверкая глазами.

– Я проявлю к вам почтение, синьора, если вы сами позаботитесь о том, чтобы заслужить его!

– Заслужить?! Да вы потеряли рассудок! Я прикажу слугам вышвырнуть вас за дверь, раз уж вы отказываетесь вести себя разумно. Теперь вы ответите за свою наглость перед дожем. Мое терпение исчерпано.

– Перед дожем? Меня бы это очень удивило! Потому что в таком случае на меня свалилась бы тягостная обязанность рассказать ему о том, что я видел минувшей ночью: от вас, завернувшись в широкий плащ и прикрыв лицо маской, выходил мужчина!

– О, вы недоглядели: этой ночью я принимала не одного мужчину, а двух. Один был посланцем, объявившим мне о возвращении дожа. А другой… Но это вас не касается!

– Нет, нет, продолжайте! Он меня как раз и интересует! Редко случается, чтобы посланец дожа покидал дом, куда доставлял порученные вести, оборачивался и посылал воздушный поцелуй! Не знаете кому?

Лицо доны Лодовики покраснело от гнева.

– Думайте, что хотите, синьор. Тайна этого господина принадлежит не мне. Доверься я вам, так новость облетит всю Венецию с быстротой молнии. Я уже дважды приказывала вам уйти. Не заставляйте меня повторять это третий раз!

Микеле все-таки согласился сделать шаг к двери, но, не выходя из комнаты, предупредил:

– Что ж, я уйду. Но запомните хорошенько: даже и не пытайтесь отдалиться от меня и, разумеется, не пробуйте пожаловаться на меня вашему супругу, иначе я заговорю. В конце концов, совсем не обязательно знать, кто этот человек. Чтобы уронить вас в глазах всего города, достаточно разгласить о том, что по ночам, когда мужа нет дома, вы принимаете любовников. Забавная история, не правда ли?

Внезапно побледнев, Лодовика отвернулась. На лице ее появилась гримаса, выдававшая отвращение.

– Какое же вы ничтожество, Микеле Стено! До сих пор я испытывала вполне понятную жалость к вам и к вашей упорной страсти. Теперь вы вызываете у меня ужас!

– Ужас? Сделайте над собой небольшое усилие, моя красавица, и постарайтесь меня возненавидеть. Ненависть – такая близкая родственница любви, что дальше все пойдет легче. Что же до меня самого, то я не устану повторять вам, как я вас люблю, и этих слов всегда будет мало…

Галера приближалась к берегу, но совершенно вслепую. Туман, казалось, становился все гуще и гуще. Не заметив пристани Дворца дожей, корабль прошел мимо нее, а когда это обнаружилось, Марино Фальеро отказался возвращаться. Он приказал перебросить сходни.

– Мы у набережной, – сказал он, – этого достаточно. Я вполне могу сделать несколько шагов пешком. Если, конечно, мне удастся в этом тумане найти дорогу.

Дож в сопровождении свиты покинул корабль и почти наугад направился к Дворцу, смутно видневшемуся сквозь пелену тумана справа. Фальеро хотел пересечь Пьяцетту. Но внезапно туман расползся рваными клочьями, стали ясно видны разукрашенные флагами здания, люди, толпящиеся на площади, и дож смог наконец точно определить, где находится. А оказался он как раз между двумя высокими колоннами красного мрамора, одну из которых венчала статуя святого Теодора, а другую – крылатый лев святого Марка. Это был вход на Пьяцетту.

Дож нахмурился, по толпе пробежал испуганный шепот. Едва слышные звуки эти быстро затихли, но они показались Фальеро эхом того странного чувства, которое наполняло сейчас его душу. Это место между двумя красными колоннами, где он сейчас очутился, было местом казни. Здесь слетали в корзины под топором палача головы преступников. Случайно пройти здесь считалось дурным предзнаменованием. Но Марино Фальеро был не из тех людей, которые позволяют себе смутиться надолго. И уж конечно, не из тех, кто способен показать это смущение другим. Высокомерно пожав плечами, дож гордо поднял голову и направился ко дворцу, который отныне принадлежал ему. Толпа взорвалась приветствиями, колокола затрезвонили изо всех сил.

Когда несколько минут спустя Марино Фальеро увидел, что навстречу ему идет жена, сердце его сжалось и в глазах словно потемнело. В течение долгих месяцев, пока они были в разлуке, он постоянно вспоминал о ее несравненной красоте, но никогда еще эта красота не поражала его так, как в этот вечер. Лодовика казалась чем-то слегка испуганной, хотя ее огромные глаза светились нежностью. Дож страшно разволновался, но ответил на ее глубокий реверанс лишь тем, что ласково взял за руку, помогая подняться. Они пошли рядом по ступеням широкой лестницы. Простое пожатие руки, обмен взглядами – вот и все, в чем выразилась радость долгожданной встречи. Отныне они уже не принадлежат себе. Им предстоит существовать в роскоши и блеске, принимать почести, но придется отказаться от всякой частной жизни. Они теперь – собственность Венеции, чьим живым отображением станут… Три дня и три ночи будет длиться праздник. Они все время будут на виду. Такая долгая разлука. Как им хотелось оказаться наконец наедине в тиши их дворца на Большом Канале!

Дож еле слышно вздыхал, пока они вдвоем шли среди кланяющейся толпы. Но почему Лодовика так бледна? И почему она с таким гневом отвела глаза, когда в числе приветствующих их патрициев подошел Микеле Стено и преклонил колено перед троном?

Времена, которые переживала тогда Венеция, были слишком бурными, чтобы новый дож мог позволить себе заняться только семейными проблемами. На море, и особенно в городах Восточного Средиземноморья, открытых для торговли с Европой, до бесконечности затягивалась война с Генуей. Долгие годы эти два могущественных торговых порта вели борьбу за обладание главными восточными торговыми путями.

Правду сказать, война не очень-то пугала нового дожа: слишком хорошо он был с ней знаком. Ему часто случалось вести военные действия, когда он был губернатором Тревизо, потом – когда занимал пост подеста в Падуе. Да к тому же война прекрасно соответствовала его буйному и вспыльчивому нраву. Что может быть лучше для человека, не переносившего ни малейшего противоречия, ни малейшего сопротивления. Его шпага была столь же проворна, как его слова и его поступки. Разве не было известно, что, будучи губернатором Тревизо, он однажды отвесил хорошую оплеуху городскому епископу только за то, что этот несчастный осмелился опоздать на процессию, посвященную празднику Тела Господня? Венеции предстояло жить под началом жесткого и непреклонного хозяина. Но именно в таком властителе она тогда больше всего и нуждалась.

Прежде всего новый дож позаботился о возрождении флота. Фальеро вложил в это дело немало собственных средств, желая, чтобы флот был настолько мощным, насколько это вообще было возможно. Но великолепные корабли тщетно бороздили пространство от Адриатики до Босфора в погоне за вечно ускользающим врагом. Уже и зима наступила, а Николо Пизани, командующему венецианским флотом, так и не довелось увидеть парусов генуэзца Пьетро Дориа…

Между тем под самым носом дожа кипели иные бури. Микеле Стено неотступно преследовал Лодовику. Чтобы избежать его мести, которая могла бы подвергнуть опасности ее жизнь, супруга дожа вынуждена была принимать у себя молодого патриция не просто вежливо, но даже и благосклонно. Впрочем, это не только не помогло Микеле достичь своей цели. Скорее наоборот. Лодовика неизменно успешно ускользала из его сетей.

Несмотря на то, что богатый патриций Стено щедро оплачивал услуги соглядатаев, ему так и не удалось установить, кто был тот мужчина, которого он видел выходящим из дворца Фальеро ноябрьской ночью. Жизнь доны Лодовики была прозрачна и чиста, как драгоценный хрусталь. Отвергнутый воздыхатель исходил бессильной злобой, уверяя себя самого, что добродетель Лодовики надежно защищают лишь стены Дворца дожей.

А бедная женщина жила теперь в вечном страхе. Она не осмеливалась признаться мужу в том, что принимала ночью одного из своих кузенов, осужденного и изгнанного из города Советом Десяти. В память о детских годах, проведенных вместе в поместьях семьи Гардениго, он умолял о помощи. Его поддерживала надежда. Конечно, Лодовика сможет добиться, чтобы Совет сменил гнев на милость. Марко, так звали кузена Лодовики, поддерживал дружеские отношения с членами семьи Пьетро Дориа, командующего генуэзским флотом. Именно за это он и был изгнан. Просить за него сейчас значило погубить его окончательно. И вероятно, и себя вместе с ним. Лодовика была умна и предпочла подождать. Но как доверить подобную тайну, от которой зависит жизнь человека и участь всей семьи, такому болтуну, как Микеле Стено?

Шли дни, дона Лодовика чувствовала себя несчастной. Даже радость, которую она до сих пор всегда ощущала в присутствии супруга, теперь, казалось, покинула ее. Корона на голове, всяческие почести – все это было тяжелым грузом. Правда, муж ее постоянно находился рядом. Но это отнюдь не приносило удовольствия, на которое она рассчитывала. Прежде они чаще всего подолгу жили в разлуке. А теперь она все время ощущала чудовищную дистанцию, которой разделяла их разница в возрасте. Сорок лет – не шутка!.. Погруженный в государственные дела, Фальеро был с женой молчалив, проявлял безразличие, излишнюю рассеянность и даже иногда грубость. Лодовика обнаружила эти дотоле неизвестные ей качества и не знала, что и думать. Ее любовь к мужу, если она еще и продолжала жить в ней, приобрела совершенно иную окраску: теперь в ней доминировало уважение и глубокое восхищение. Но жизни ей это не облегчало.

Если бы Микеле Стено был хоть немного психологом, если бы он был менее эгоистичен, он бы понял, что, быть может, никогда ему не удавалось так близко подойти к желанной цели, как в эти ненастные дни, когда дона Лодовика принимала его в числе прочих с равнодушным видом и опущенными долу глазами. Прояви он чуть-чуть нежности, мягкости, истинного уважения к этой женщине, которая чувствовала себя на троне такой одинокой, он мог бы стать ее другом, исповедником, и, кто знает, может быть, простое доверие незаметно сменилось бы в сердце Лодовики привязанностью, а то и любовью. Но Микеле не привык к таким тонкостям в обращении, да и не считал это нужным. Чересчур порывистый и пылкий, юноша стремился одержать победу, причем полную победу, во всем и немедленно. Действуя, по чести говоря, глупо, он рассчитывал угрозами добиться в конце концов исполнения своих желаний.

– Все женщины – лгуньи, кокетки и вертихвостки, – поверял он свои тайные мысли другу Джанни. – Разумеется, я нравлюсь Лодовике в сто раз больше, чем ее престарелый супруг. Она и вышла-то за него только для того, чтобы угодить своему отцу. Но она слишком лицемерна, чтобы признаться в этом. Но ничего, я заставлю ее покориться. Я ничем не хуже других ее любовников!

– Послушай, Микеле. В Венеции никогда не было супруги дожа, добродетели которой не подвергались бы сомнению болтунами, за исключением тех, что были слишком уродливы для интрижек. Но я ни разу не слышал, чтобы кто-то хоть словечко промолвил о том, что у доны Лодовики есть любовники. Влюбленных в нее и впрямь хватало, когда она была незамужней… да и ты сам из их числа.

– А, оставь – не слышал. Скажи лучше, не слушал, что болтают кумушки на торговой площади! А я точно знаю, что она ничем не лучше других, и подошла моя очередь получить все, что положено.

– Ну и получай! Нет ничего проще! – улыбнулся приятель. – Для этого достаточно взять штурмом Дворец дожей, изничтожить всю охрану и, чтобы наверняка добраться до постели твоей красавицы, насквозь проткнуть шпагой ее мужа. Вот тогда-то ты, может быть, и станешь любовником догарессы. После чего, разумеется, сложишь голову на плахе между красными колоннами у входа на Пьяцетту. Послушай, Микеле, хватит бредить… Оставь жену дожа в покое, пусть живет как хочет. В Венеции полным-полно красивых девушек!

– Ни одна и мизинца ее не стоит, – заявил Микеле, забыв, что только что обвинил Лодовику в грехах, присущих всем женщинам. – Я хочу именно ее. Впрочем, успокойся, я вовсе и не думаю идти на приступ Дворца. Просто не премину воспользоваться обстоятельствами… Скоро начинается Карнавал. Время масок, безумств и приключений без забот о завтрашнем дне… Вот я и решил: тогда пробьет мой час, мне должно повезти…

Однако в ту самую минуту, когда Микеле Стено так дерзко бросал свой вызов женской добродетели, происходили весьма серьезные события.

Венеция только что потерпела сокрушительное поражение на море. Генуэзец Дориа захватил в Портолунго венецианский флот. Пять тысяч моряков были взяты в плен и увезены в Геную, а число жертв не поддавалось исчислению. Светлейшая Республика, оглушенная произошедшим, подсчитывала своих мертвецов, своих узников и свои финансовые потери, не совсем еще отдавая себе отчет в постигшем ее несчастье. Но о размерах катастрофы лучше всего говорило замкнутое лицо дожа. Марино Фальеро не произносил теперь в сутки и трех слов. Никогда прежде Венеция не выглядела столь мрачной и скорбной, как в эти дни. Сама жизнь, казалось, потекла медленнее. Близилось священное и дьявольское время Карнавала…

Лодовика Фальеро выходила из Дворца только для того, чтобы посетить церковь. Храм остался единственным местом, где она чувствовала себя теперь более или менее хорошо. Необыкновенная угрюмость дожа делала атмосферу вокруг него непереносимо тяжелой. А когда молодая женщина собиралась навестить подругу или же просто пойти в лавку, она была почти уверена, что на ее пути встанет Микеле Стено. Он, как всегда, не скажет ей ни слова, только поклонится, но взгляд его так нестерпимо настойчив, что несчастной Лодовике виделась в этом постоянная угроза. Этот слишком много возомнивший о себе упрямец не отступит. Он пойдет на все, чтобы желание его исполнилось. Гнетущая безысходность охватывала Лодовику. Микеле Стено стал ее ночным кошмаром.

Но в этот день по дороге в базилику Святого Марка навязчивый призрак не нарушил ее покоя. Лодовика почувствовала себя свободнее. Ее внимание привлекла небольшая процессия. Два солдата национальной гвардии вели в тюрьму закованного в цепи человека, а за ними тянулась кучка зевак. Узник казался совершенно отчаявшимся. Стражники сохраняли молчание, но он все пытался толковать им о своих несчастьях.

Дона Лодовика жестом подозвала одну из служанок.

– Мария, пойди спроси у этих солдат, в чем провинился этот человек.

– Чего там интересного, синьора! Наверное, какой-нибудь вор…

– Может быть, но я хочу знать наверняка. Он кажется таким печальным и несчастным…

Солдаты, увидев свиту супруги дожа, почтительно остановились, так что Марии не составило никакого труда выполнить поручение хозяйки.

– Это гондольер, некий Антонио, синьора. Его арестовали по жалобе еврея-ростовщика. Вон он, идет сзади. Антонио взял в долг у него и не смог вовремя расплатиться. Кредитор забрал у него гондолу и велел арестовать должника. Обычная история, я же вам говорила!

Но, не дослушав, Лодовика вытащила кошелек и отдала его служанке.

– Иди. Уплати, сколько нужно, и прикажи отпустить гондольера. Времена нынче жестокие, но, наверное, менее жестокие, чем сердце этого ростовщика. И вели еще проследить за тем, чтобы гондолу вернули хозяину, иначе ростовщику придется об этом пожалеть!

Продолжив свой путь, Лодовика перехватила исполненный признательности взгляд, который бросил в ее сторону гондольер, стоявший на коленях в дорожной пыли, уловила шепот удовлетворения, прокатившийся по толпе. В этот день ей было легче и приятнее молиться, чем обычно. В Венеции и так слишком много горя из-за этой проклятой войны. Пусть хотя бы сегодня вечером на одну беду станет меньше.

Несмотря на катастрофу в Портолунго, дож принял решение не отменять Карнавала: пусть все идет как обычно. Разве кому-то станет легче, если Венеция лишится своего лучшего праздника? Слишком уж по душе королеве Адриатики жизнь и удовольствия. Отменить Карнавал означало бы еще в большей степени ощутить несчастье, которое ее постигло. Пожалуй, праздник может сказаться благотворно на жителях Венеции. А заодно покажет всему миру, что беда не столь уж и велика. В конце концов, ничего особенного не произошло – после поражений грядут победы. Венеция остается богатой и могущественной.

Пленники будут выкуплены, флот восстановят. Надежнее всего опираться на традицию. А значит – достойным образом отпраздновать второго апреля годовщину победы, одержанной давным-давно, еще в 1162 году, над патриархом Аквилеи. Венеция должна сбросить с себя траурную вуаль и облачиться в праздничную парчу.

Итак, выслушав членов Большого Совета, дож приказал, чтобы все празднества прошли как обычно. Будут принесены в жертву разукрашенный лентами откормленный бык и двенадцать свиней. Народ станет пировать всю ночь. Разумеется, будет бал во Дворце.

И бал состоялся, может быть, еще более великолепный, чем всегда…

Сидя на золотом троне в зале Большого Совета, дож, подперев рукой подбородок, рассматривал пеструю толпу танцующих, которая заполнила обширное помещение. Все знатные и могущественные семьи Венеции собрались здесь. Костюмы мужчин, туалеты дам поражали роскошью, но ни одна из женщин не могла сравниться красотой и грацией с доной Лодовикой, супругой дожа. В этот вечер ей не полагалось сидеть на троне, она должна была находиться в шумной толпе гостей.

А у нее не было ни малейшего желания танцевать. Праздник обрушился на молодую женщину тяжким грузом. Она знала, что рано или поздно Микеле Стено появится перед ней и пригласит на танец. Она не имеет права отказать ему, ибо это означало бы обидеть одно из самых именитых семейств города.

Когда наконец Микеле склонился перед ней в поклоне, Лодовика с принужденной улыбкой приняла руку, которую он ей предложил. Они вдвоем прошли вперед и встали во главе танцующих. Сидевший на троне дож нахмурился. Как бы ни были серьезны его заботы, как бы ни были тяжелы беды, грозящие Республике, Фальеро не мог не заметить навязчивого присутствия Микеле Стено среди людей, окружавших его жену. Он редко приближался к ней, но всякий раз, когда это происходило, Лодовика заметно мрачнела. Чувствовалось, что она не в своей тарелке. Самый не ревнивый из мужей был бы неприятно удивлен теми взглядами, какими молодой человек обволакивал супругу дожа. Было невозможно ошибиться, гадая о природе чувств, которые кавалер питал к даме. Глядя, как они движутся, лицом к лицу, с той медлительной грацией, которая отличала танцы того времени, Фальеро думал о том, что, как только закончится Карнавал, надо будет найти способ отделаться от этого дерзкого юнца. У дожа слишком много обязанностей, чтобы терпеть рядом с собой фата, который, крутясь вокруг его жены, осмеливается своим наглым поведением заставлять правителя думать о чем-то ином, кроме нужд Республики. Все мысли дожа должны быть посвящены только государственным делам. Да, конечно, надо будет его отправить послом куда-нибудь подальше… Парень богат, крепок и вроде бы не так уж глуп…

Внезапно Фальеро вздрогнул. Напрасно дож обшаривал глазами толпу танцующих: он не видел там ни жены, ни ее вздорного кавалера. Он быстро наклонился и жестом подозвал к себе церемониймейстера.

– Дона Лодовика исчезла… Посмотрите, куда она девалась…

И действительно – молодая женщина и ее кавалер скрылись. Микеле ловко воспользовался фигурами танца, чтобы увлечь Лодовику поближе к одной из дверей, ведущих из зала. Сделать это оказалось достаточно легко. Во дворце царили радостное оживление и суета, потому что в такие вечера позволено все или почти все: таковы веселые законы праздника масок. Тем не менее Лодовика возмутилась:

– Отпустите меня!.. Чего вы хотите?

– Любви, моя синьора! Мне кажется, мы не могли бы выбрать для этого лучший момент!

– Вы сошли с ума! Немедленно проводите меня в зал!

– Об этом не может быть и речи. Вы последуете за мной. Нынешней ночью не может быть скандала. Никто не видел, как мы вышли. Лодовика, вы не можете отказать мне в этой ничтожной милости. Пройдемте только до галереи, которая окружает передний двор. Больше я ни о чем не прошу…

Властным жестом он обвил рукой талию молодой женщины, чтобы заставить ее двигаться быстрее. Испуганная огнем, сверкавшим во взгляде Микеле, она попробовала оказать сопротивление. Принялась умолять:

– Нет, нет… Прошу вас… Это невозможно! Даже под масками нас могут узнать! Пожалуйста, будьте благоразумны!

– Я и так был слишком благоразумен. Пойдемте! Всего несколько жалких минут, а потом я оставлю вас в покое, обещаю.

Искренне ли он говорит? Боже, да разве можно доверять клятвам такого человека! Ах, если бы можно было купить спокойствие такой ценой, но, увы, скорее всего, если она уступит этой его просьбе и отправится вслед за ним под сень аркад, он тут же потребует большего. Нет, он будет постоянно преследовать ее. Нет меры его безумным желаниям. Вдруг как из-под земли появился какой-то мужчина. Осторожно, но властно он снял руку Микеле с талии Лодовики. Приглядевшись, она с ужасом узнала в незнакомце Марко Контарини, главного церемониймейстера и советника дожа, которого тот безмерно уважал. Спокойным голосом и очень холодно Контарини посоветовал Микеле Стено немедленно покинуть дворец, если тот не хочет, чтобы его вытолкала взашей стража.

Воцарилась полная тишина. Стено, едва скрывая бешенство, повернулся в сторону двери и направился к выходу, бросив на ходу:

– Мы с вами еще встретимся, синьора!

Молодая женщина, все еще вздрагивая, приняла руку, которую предложил ей Контарини.

– Огромное спасибо вам, мессир! Если бы не вы, я не знаю, что…

– Я счастлив, что появился вовремя и смог освободить вас от этого наглеца, дона Лодовика! Успокойтесь, прошу вас… Это всего лишь ничтожный инцидент… а ваш супруг призывает вас к себе. Забудьте о Микеле Стено. Он не более чем избалованный мальчишка.