Текст книги "Кровь, слава и любовь"

Прошел уже год с того дня, как она впервые вошла в особняк на улице Фобур Сент-Оноре. Ей не понадобилось много времени, чтобы догадаться о впечатлении, которое она произвела на герцога. Почти сразу она стала ловить на себе эти знакомые каждой женщине жадные, настойчивые и восхищенные взгляды. Герцог был влюблен и жаждал получить свое. Анриетта была хитрой бестией. Она притворилась, будто ничего не замечает, но в ее тщеславной душе зародились надежды, подпитываемые внезапной и необъяснимой привязанностью, которую испытывали к ней ее воспитанники.

Дети, а особенно девочки, казалось, побаиваются матери. Во всяком случае, в ее присутствии они вели себя смущенно, что неизменно вызывало у герцогини потоки слез. Дело в том, что детям постоянно повторяли, и с каждым днем все настойчивее, что их мать не совсем нормальна, что она становится все более и более безумной и что им опасно оставаться с ней одним. Учитывая богатое детское воображение, можно себе представить, каких страхов они навыдумывали.

Герцог довольно ясно дал понять мадемуазель Делюзи, какого рода чувства он к ней испытывает. Несколько раз он пытался совратить ее, но всегда получал твердый отпор. О, Анриетта прекрасно понимала, отдайся она ему слишком рано, пропадут все преимущества. А она уже серьезно рассчитывала на многое. Отношения между супругами становились все хуже и хуже. Мадемуазель Делюзи подумывала: а вдруг дело кончится разводом? Что тогда? Кто знает, чего она сможет в этом случае добиться от мужчины, столь пламенно в нее влюбленного…

Услышав, что за ее спиной открывается дверь, гувернантка поторопилась собрать разбросанные по столу книги и обернулась, оказавшись лицом к лицу с вошедшим. Это был герцог. Он устало опустился на стул.

– Вы слышали? – спросил он.

– Конечно, – тихо ответила мадемуазель Делюзи, – для вас это настоящая Голгофа, господин герцог… Но, увы, каждый из нас должен нести свой крест, разве не так?

Герцог в порыве чувств вскочил и схватил ее руки, которые она, впрочем довольно мягко, попыталась высвободить.

– Если бы хоть вы были не так жестоки со мной, Анриетта! Разве вы не понимаете, как я вас люблю? Почему вы отталкиваете меня?

Он смотрел на девушку с обожанием. Никогда еще она не казалась ему такой красивой, такой свежей, как в этот жаркий и удушливый день. Она… Тоненькая, в бело-голубом перкалевом платьице в полоску, с тщательно уложенными в локоны волосами, с легкой белоснежной муслиновой косынкой, едва прикрывавшей плечи, – такой же белоснежной, как бесчисленные нижние юбки, оборки которых порой мелькали из-под платья. Он попытался было привлечь к себе это соблазнительное создание, но она, как всегда, увернулась и мягким движением отвела от себя руки, уже готовые сжать ее в объятиях.

– Умоляю вас, господин герцог! – прошептала она, искусно разыгрывая смущение. – Не надо… Не надо… Вы же знаете, я бедная девушка, простая гувернантка. Мое положение только чуть выше, чем у обыкновенной служанки. Все, чем я обладаю, – это моя честь, и я дорожу ею. Не лишайте меня моего единственного достояния! Хватит и того, что мне приходится каждый день выдерживать жестокую борьбу с самой…

Он не дал ей договорить, радостно пытаясь снова привлечь ее к себе.

– Анриетта! Анриетта! Значит, вы меня хоть немножко любите? Иначе с чем вам бороться? О, дорогая моя! Если бы я знал это наверняка, я сделал бы для вас все, что в моих силах. Вам больше не пришлось бы раздумывать, стоило ли уступать моим желаниям! Только скажите, что вы меня любите, только скажите…

На этот раз ему удалось обнять ее, но она вскрикнула и, высвобождаясь, очень быстро и испуганно произнесла:

– Господин герцог!.. Сюда идет Берта! Будьте осторожны! Если нас увидят…

С каждым днем герцог все чаще жаловался на свою жену. По его словам, он не только жестоко страдал от ее буйного нрава, но еще скрывал какой-то «страшный секрет». Именно этой тайной объяснялось то бесчеловечное отношение, которое он «вынужден был проявлять по отношению к супруге». Теобальд довольно быстро сообразил, что вспыльчивый характер герцогини – еще не повод отобрать у нее детей, а ему хотелось отнять их окончательно и доверить заботам той, кого он так любил. Но Фанни, к его глубокому сожалению, вовсе не спешила становиться по-настоящему сумасшедшей, на что он уже давно надеялся. Вот ему и пришлось изобрести этот «секрет», который он якобы мог доверить лишь самому близкому человеку. Послушать его, так несчастная женщина совершила столь дикое преступление, что лишение ее родительских прав было бы слишком слабым наказанием, а для самих детей – истинным спасением.

Естественно, подобные намеки разжигали любопытство молодой интриганки. В конце концов она сказала герцогу, что, может быть, позволит себя уговорить, если в обмен, как последнее доказательство своей любви, он выдаст ей этот пресловутый секрет.

Тогда он заговорил в открытую. То, что он сказал гувернантке, было столь грязно и ужасно, что, будь во всем этом хоть капля правды, любой человек, дорожащий своим честным именем, должен был бы об этом молчать. Но герцог был готов на любое безумство, лишь бы эта женщина отдалась ему. Однажды вечером он наконец решился и прошептал: нельзя подпускать детей к матери из-за того, что она много раз пыталась развратить их.

Низость герцога могла бы отпугнуть любую женщину, имеющую хотя бы жалкое подобие сердца. Но мадемуазель Делюзи, услышав все это, почувствовала, что ей в руки идет крупная добыча. На такое она не могла надеяться даже в самых сладких снах. Ни за какие сокровища мира она не согласилась бы упустить свой шанс. Анриетта, не дрогнув, выслушала герцога и сделала вид, что поверила. В ту ночь герцог Теобальд впервые открыл дверь в спальню гувернантки своих детей.

С того дня, как мадемуазель Делюзи стала его любовницей, герцог уже совершенно не считался с женой и не щадил ее. Детей у несчастной женщины отобрали окончательно. Ее полностью лишили возможности видеть их.

Герцогиня пыталась защищаться, насколько ей позволяло здоровье, отнюдь не улучшавшееся от переживаний. Она кричала, плакала, умоляла, неистовствовала, пробовала даже броситься в ноги к мужу, ничего, кроме презрительной улыбки, не добившись. В конце концов, холодно и безжалостно, в присутствии своей любовницы, он бросил ей в лицо, что она чересчур безнравственна для того, чтобы быть матерью.

Это было уже слишком. Герцогиня, услышав столь дикое обвинение, словно онемела. Но потом закричала, как раненое животное, и без сознания рухнула к ногам тех, кто состоял в заговоре против нее.

По приказу герцога ее отнесли в спальню и поручили заботам горничной. Успокоить Фанни оказалось трудно, и продолжалось это достаточно долго.

Только два часа спустя Жозефина Обер, молодая камеристка герцогини, на цыпочках вышла из спальни хозяйки и тихонько прикрыла за собой дверь. По коридору в это время проходил Шарпантье, лакей герцога. Он держал в руках его рапиры, которые хозяин велел начистить. Шарпантье, увидев Жозефину, подошел к ней и спросил:

– Ну что, ей получше?

– Только что задремала, – прошептала в ответ девушка. – Но в каком она состоянии! Бедная мадам! Я думала, что на этот раз она действительно сойдет с ума!

Лакей пожал плечами.

– Неудивительно, если в один прекрасный день так и случится! Очень жаль. Конечно, она вспыльчива, как говорится, настоящий порох, но по существу женщина хорошая, не злая. Наоборот, всегда была щедра и великодушна. Она не заслуживает той жизни, какую они здесь ей устроили. Интересно, что «он» мог ей сказать, чтобы довести до такого состояния?

– Не знаю. Она попросила меня передать ему письмо. Не знаете, где он?

– Где ж ему быть, если не у своей подружки! У нее, конечно!

– Ах, у этой!.. Если бы маршал приехал и навел здесь хоть какой-то порядок! Но госпожа не хочет ничего ему говорить. Ей слишком стыдно жаловаться. Он был против ее замужества.

Герцог вынул изо рта сигару и взял письмо с серебряного подноса, который протянула ему Жозефина.

– Ну-ну, – улыбнулся он сидевшей немного поодаль и склонившейся над какими-то бумагами гувернантке. – Представляю себе, что там! Опять нытье! Но надеюсь, что хоть на этот раз она поняла…

– Как знать? – возвращая ему улыбку, ответила Анриетта.

Он принялся читать, сдерживая голос и покачивая головой.

«Как ты можешь думать, что я развращала своих детей? – писала несчастная женщина. – Ты же отлично знаешь, что я чиста душой, знаешь, как чиста моя жизнь! Мало кто способен пойти на такое. Разве ты женился на преступнице? Неужели я не люблю собственных детей? Господи помилуй! Ты думаешь, у меня нет души? Думаешь, я хуже дикого зверя? Но ты ведь должен знать, что я слишком любила тебя, чтобы не любить твоих детей, даже если бы на то не было и других причин…»

По мере того как он читал, голос его становился все тише. Добравшись до конца письма, он сложил его, нахмурив брови, подошел к секретеру, находившемуся в смежной с комнатой библиотеке, и, не говоря ни слова, положил бумагу в один из ящичков. Когда он вернулся, Анриетта подняла голову и посмотрела на него.

– И что же она написала?

– Ничего интересного. Обычные жалобы, как я и думал. А теперь я оставлю тебя, малышка. Надо пойти в клуб…

Едва он удалился, мадемуазель Делюзи, вскочив со своего места, быстро побежала в библиотеку, решив непременно прочесть письмо, содержание которого любовник захотел от нее скрыть. Но на этот раз герцог унес ключ с собой.

Весь этот ужас продолжался, против всяких ожиданий, в течение нескольких лет и чрезвычайно возмущал не только светское общество, но и двор. Люди с нежностью относились к несчастной герцогине или, по меньшей мере, испытывали к ней глубокое уважение. Естественно, что все негодовали, видя, как ничтожная девка выживает ее из собственного дома.

Королева Мария-Амалия, которая очень любила Фанни, пыталась образумить герцога. Сам король Луи-Филипп, чрезвычайно привязанный к старому маршалу Себастиани, решил вмешаться в течение событий, но герцог сумел ловко увернуться от их упреков. Ах, боже мой, он просто жертва глупых сплетен, возникших из-за полузатворнического образа жизни, который в связи с болезнью вынуждена вести его жена. А без мадемуазель Делюзи ему ни за что не справиться с детьми. Отсутствие прямых доказательств заставило королевскую чету отступить. Они не хотели затевать грандиозного скандала.

Однако, когда летом 1846 года герцог де Праслен отправился с гувернанткой и детьми в Италию, оставив герцогиню дома, терпению предместья Сент-Оноре пришел конец. На этот раз в Ольмета-дю-Туде, где постоянно жил отец герцогини, старый маршал Себастиани, полетели письма, призывающие его покинуть на время свою дорогую Корсику. Ему давно пора приехать в Париж и навести порядок в своем доме. Описывался и скандальный характер отношений его зятя с воспитательницей его внуков.

Себастиани двинулся в путь. Сцена, произошедшая между ним и зятем, оказалась бурной.

– Угомонитесь, сударь, хватит! – жестко произнес маршал. – Комедия и так длилась слишком долго. То, что вы и раньше заводили себе любовниц, еще куда ни шло! Кто может похвастаться, что был всю жизнь верен одной-единственной женщине? Но таких не поселяют в своем собственном доме! И тем более – не позволяют им занять место своей собственной жены, черт вас возьми!

Герцог смотрел на тестя, испытывая явное смущение. Впрочем, он всегда чувствовал себя не в своей тарелке, находясь рядом с бывшим сподвижником Наполеона. Теперь старик уже был не тот, что прежде. В молодые годы он слыл одним из самых красивых мужчин императорской армии. Но величественную осанку он сохранил до сих пор. Его суровое лицо, четко вылепленные черты которого напоминали черты дочери, отнюдь не вызывало желания улыбнуться в ответ на его речи.

– В том, что вам рассказали, месье, слишком много преувеличений, – попытался объясниться герцог. – Мадемуазель Делюзи молода и красива. А Фанни, вы же знаете, чересчур ревнива…

– Ревнива?! А кто бы не ревновал на ее месте? Вы бросаете ее здесь одну, больную, а сами шляетесь по Италии с этой девкой! Да, ей-богу, сударь, вы просто рехнулись! Вы даже не отдаете себе отчета в том, что стали всеобщим посмешищем!

– Пусть насмешники придут сюда, я жду их! – высокопарно заявил герцог.

– Не надо красивых слов! Они ничего не значат. Если вы хотите, чтобы люди уважали вас, начните с уважения к себе самому. И зарубите себе на носу: мужчина может вести ту жизнь, какую хочет, за стенами своего дома, но уважение к супруге, к матери его детей – его первейшая обязанность, самый главный долг, если он на самом деле хочет называться мужчиной!

Страшный удар кулаком обрушился при этих словах на маленький круглый столик на одной ножке, попавший маршалу под горячую руку. Столик раскололся пополам, словно подчеркивая непоправимость сказанного. Герцог промолчал. Маршал встал. Рядом с Теобальдом, который был среднего роста, тесть его казался громадным и могучим.

– Значит, так. Либо эта девица убирается из этого дома, который принадлежит мне, если вам угодно это припомнить, либо…

– Либо?..

– Либо вы уберетесь отсюда сами. И я добьюсь от короля, который уважает меня и отнюдь не одобряет вашего поведения, примерного наказания. Я не оставлю вас в покое до тех пор, пока вы не будете совершенно разорены и обесчещены. Впрочем, этого недолго дожидаться: половину вы уже сделали сами. А теперь – выбор за вами! Второй раз я повторять не стану!

Закончив свою обвинительную речь, маршал вышел из комнаты и поднялся к дочери, оставив зятя опустошенным и подавленным.

Анриетта Делюзи-Депорт была вынуждена покинуть особняк Себастиани. Маршал был готов собственными руками вышвырнуть любовницу зятя из своего дома. Но отъезд произошел не без долгих объяснений с герцогом. Взбешенная тем, что вынуждена оставить место, которое она считала завоеванным навсегда, гувернантка сражалась за свои права с дьявольской дерзостью, прикрываясь привязанностью к себе детей. Чтобы образумить ее, понадобилось тайное вмешательство одного священника. Только благодаря этому удалось избежать громкого скандала и заставить Анриетту уйти окончательно. Правда, она выторговала себе ежегодную ренту в 1500 ливров. Герцог был готов на все, лишь бы сохранить любовницу и при этом избежать мщения со стороны тестя. Ведь эти корсиканцы способны потребовать уплаты долгов такими способами, от которых мурашки бегут по телу…

Отъезд был назначен на 18 июля 1847 года. Пришлось долго увещевать плачущих детей. Герцог сам усадил Анриетту в карету, подъехавшую к самому порогу особняка, и чуть придержал ее руку в своей.

– Клянусь, что мы очень скоро снова встретимся! – прошептал он.

Герцогиня наблюдала за проводами, стоя у окна своей спальни и спрятавшись за занавеской. Враг наконец покидал ее дом, и это снимало с нее тяжкий груз, который она несла все эти годы. Кроме того, она была полна благодарности к освободившему ее от мук отцу и жалела только о том, что не обратилась к нему за помощью намного раньше. Что ж, теперь начнется нормальная жизнь и ей возвратят ее детей… А главное – можно будет перестать бояться…

Страх поселился в ее душе давно и не без оснований. В самом деле, за те несколько месяцев, что прошли между возвращением из Италии и отъездом интриганки, герцогиня дважды чуть не умерла, – как тут было не бояться?

Однажды причиной ее необъяснимого недомогания стал стакан подслащенной воды, поставленный, как это делалось обычно, у ее изголовья. Выпив воды, герцогиня сразу же почувствовала страшные боли, у нее началась рвота. Выздоровление шло медленно. Второй случай был куда более ясным. Однажды ночью, мучаясь бессонницей, Фанни услышала, как дверь тихонько открывается. Вооруженный ножом человек проскользнул в ее спальню. Она очень быстро узнала в нем своего мужа, но, охваченная диким ужасом, не смогла и пальцем пошевелить. Очень осторожно, на цыпочках, герцог подошел к постели жены. Слава богу, в этот момент сковывавший герцогиню паралич прошел так же внезапно, как и начался. Она вскочила и пронзительно закричала. Пугающий призрак мгновенно исчез. С тех пор герцогиня всякий раз тщательно запирала дверь на ночь. С отъездом Анриетты все менялось: она была убеждена, что теперь, когда врага уже не будет в доме, ей ничто не угрожает. Но она напрасно не приняла во внимание ненависть собственного мужа.

Театр военных действий открылся в тот день, когда герцог потребовал, чтобы жена подписала великолепную рекомендацию, необходимую мадемуазель Делюзи, чтобы найти себе новое место работы. Это была просто ода, мадригал, а не документ.

– Никогда, слышите, никогда я не соглашусь подписать подобную ложь! – воскликнула герцогиня.

– А я, – возразил Теобальд, – утверждаю, что вы это подпишете, причем немедленно!

Стычка произошла в великолепном «салоне всех муз» замка Во. Яркий солнечный свет, проникая сквозь высокие окна, заливал гостиную. Жаркий летний день был в самом разгаре. Вся красная, со сверкающими глазами, герцогиня, страшно исхудавшая после отравления, нервно комкала концы пояса своего муслинового платья. Она почти полностью потеряла над собой контроль. Ее крики разносились по всему замку, добираясь до самых отдаленных комнат. Жозефине, которая в это время меняла воду в вазах с цветами, даже не надо было прислушиваться, чтобы различать каждое слово.

– Вы не можете, – продолжал герцог, – отказать в рекомендации женщине, которая в течение шести лет занималась вашими детьми. Это было бы несправедливо, тем более что вы прекрасно знаете: директриса пансиона Лемер требует, чтобы эта рекомендация была подписана лично вами. Иначе она отказывается предоставить работу мадемуазель Делюзи.

– Совершенно ясно почему. Директриса явно прослышала о скандалах, связанных с именем этой девицы. Я просто потрясена, как этой дряни пришло в голову, что я соглашусь подписать подобное свидетельство. Разве я должна подтвердить ее прекрасное поведение? Тут как раз вам карты в руки. Она была так вам послушна, вот и подпишите!

– Требуется ваша подпись. Дорогая моя, вы всегда становитесь жертвой вашего чересчур живого воображения. Сейчас вы пытаетесь выставить мадемуазель Делюзи ответственной за то, в чем на самом деле виноваты только вы сами!

– Что вы имеете в виду?

– Вы отлично знаете, почему я был вынужден избавить детей от вашей… вашей слишком страстной любви!

Всякий раз, когда муж бросал ей в лицо это немыслимо гнусное обвинение, герцогиня смертельно бледнела.

– Вы… Вы не решились повторить ваши грязные слова перед моим отцом, Теобальд? Почему вы не поставили его в известность о моих «грехах», когда он вынудил вас прогнать эту девку?

– Очень может быть, что я это сделаю. И думаю, он не слишком удивится. Ведь, когда ваша мать умерла, вас доверили заботам некоей порочной и развратной дамы. Ваш отец узнал о ее, с позволения сказать, более чем странном поведении слишком поздно. И, по существу, такое поведение для вас… совершенно естественно!

На этот раз герцог перешел все границы дозволенного. Герцогиня, обезумев от гнева, набросилась на мужа, не скрывая своей ярости.

– Убирайтесь отсюда, слышите? Пошел вон! Ты просто чудовище, ты дьявол! Твоя девка сделала из тебя самое подлое и низкое существо, какое только можно встретить на этом свете! Но поскольку ты – ее творение, пусть она тобой и пользуется! Отдаю тебя ей! Я требую развода!

Герцог вздрогнул.

– С ума сошла? Люди нашего положения не разводятся!

– Да-да. Они убивают. Это куда проще. Но я, я хочу жить, и хочу жить спокойно. Я обращусь к королю, к папе римскому, ко всему свету, но добьюсь того, что стану свободна от тебя! А что до твоей драгоценной Анриетты, можешь передать ей, что она никогда не получит от меня этой рекомендации. Я сию же минуту напишу своему адвокату и своему отцу. Я возвращаюсь в Париж. С меня достаточно! Хватит!.. С этим покончено!

– Но, Фанни… Послушай…

Однако она уже вышла, громко хлопнув дверью. Укрывшись за цветочными вазами, Жозефина и Шарпантье обменялись взглядами.

– Я-то понимаю, почему он не хочет разводиться, – прошептал лакей. – Ведь мадам владеет большей частью их общего имущества. Если они разведутся, месье не сможет сохранить за собой даже этот замок. Он требует слишком больших расходов, и это очень хорошо известно господину герцогу.

– А не надо было быть таким дураком! – подытожила горничная. – Мадам абсолютно права, желая со всем этим покончить. По крайней мере, ей так будет спокойнее…

Часом позже из ворот замка выехала карета, запряженная парой лошадей, и двинулась по дороге на Париж. Но вопреки ожидаемому в столицу отправилась вовсе не герцогиня. В карете сидел сам герцог.

На следующую ночь, когда немногочисленные слуги, оставшиеся после отъезда хозяев в особняке Себастиани, улеглись спать в своих комнатах, расположенных над конюшнями, герцог Теобальд прокрался в спальню жены. Он захватил с собой набор необходимых инструментов и тотчас же принялся за работу. Сначала он выломал засов, который герцогиня приказала поставить на дверь, затем, забравшись под потолок по принесенной из сада лестнице-стремянке, стал отвинчивать болты, при помощи которых удерживался над кроватью огромный балдахин. Именно с этого тяжелого железного сооружения свешивались изящные шелковые драпировки, облаком окружавшие постель. Герцог оставил лишь одно из креплений, чтобы балдахин мог как-то держаться. Но и тот был настолько слабо закручен, что при малейшем движении спящей вся конструкция неминуемо должна была обрушиться. Раздавленная тяжестью балдахина, Фанни умрет. Такая смерть не станет причиной очередного скандала. А когда все успокоится… Герцог предался сладким мечтам.

Когда работа была закончена, Теобальд с удовлетворенной улыбкой полюбовался делом своих рук, тщательно все убрал, чтобы не осталось никаких следов его пребывания здесь, и возвратился к себе.

Герцогиня с детьми вернулась в Париж. Она хотела как можно скорее заняться всеми формальностями, связанными с разводом. Фанни и шестеро младших детей отправились отдохнуть с дороги. Герцог повез трех старших – Луизу, Берту и Реджинальда – на улицу Арле, где в пансионе Лемер мадемуазель Делюзи все еще ждала обещанной рекомендации герцогини. Там они провели весь вечер и в особняке Себастиани оказались только после десяти.

В доме все было спокойно. Герцог сразу же спросил о том, отправилась ли уже герцогиня в свою спальню.

– Госпожа очень устала. Она поднялась туда сразу же, как приехала. И, должно быть, тут же легла спать, – отвечал лакей.

Теобальд нахмурил брови. Легла так давно? И ничего еще не произошло? Как это странно… В глубокой задумчивости он направился по лестнице в свои апартаменты, отделенные от покоев герцогини только коридорчиком. Всю ночь он ходил взад-вперед по комнате, курил одну сигару за другой и прислушивался, ожидая грохота, который, как он надеялся, положит конец его мучениям. Но было тихо, ни один звук не нарушал царившей в особняке тишины…

Ожидание сделалось невыносимым. Ближе к рассвету герцог потихоньку вышел из своей спальни… Коридор был пуст. Герцог медленно, очень медленно отворил дверь, ведущую в апартаменты жены…

Часа в четыре утра Жозефина Обер проснулась от того, что непривычно громко прозвонил звонок. Камеристка подскочила на постели и бросила взгляд на стенные часы. Утро еще только занималось. Что может понадобиться герцогине в столь ранний час? Может быть, она заболела? Снова раздался звон колокольчика, теперь – куда более слабый… Жозефиной овладели дурные предчувствия. Набросив на плечи накидку, она побежала к двери комнаты Шарпантье и постучалась.

– Мадам зовет, – сказала она лакею герцога. – Я не могу понять зачем, но почему-то очень боюсь…

Лакей, не колеблясь, взялся проводить девушку. Они быстро спустились по лестницам, но тщетно пытались открыть дверь галереи, за которой, похоже, кто-то стонал.

– Попробуем пройти с другой стороны, – предложил Шарпантье. – Может быть, дверь гардеробной поддастся легче. Там что-то неладно.

По балкону они обошли апартаменты герцогини, и действительно дверь гардеробной подалась без труда. Жозефина дрожала как осиновый лист. Когда они проходили мимо окон спальни, ей показалось, что она увидела там, внутри, силуэт мужчины. Но едва они проникли в спальню, девушка потеряла сознание, увидев открывшееся ей зрелище. Посреди комнаты, по которой, казалось, пронесся ураган, в луже крови лежала герцогиня. Ее ночная рубашка была разорвана. На теле кровоточили, по меньшей мере, три десятка ран. Вокруг царил полный разгром.

Жертва, должно быть, яростно сопротивлялась. Вдоль всех стен можно было увидеть кровавые следы ее пальцев. Несчастная отчаянно старалась избежать ножа убийцы…

Шарпантье, который стал белее своей сорочки, хотел было отправиться за герцогом, но, убедившись в том, что дверь в коридор теперь легко открывается, без дальнейших колебаний вызвал полицию…

Префект полиции Аллар встал, машинально отряхнул брюки и огляделся по сторонам, прежде чем вернуться к доктору Луи, который, все еще стоя на коленях, заканчивал осмотр тела убитой.

– Профессиональные убийцы никогда бы не позволили себе столь грязной работы, – проворчал он с отвращением. – Все это сделано светским человеком… И каким неловким!..

Снова наклонившись, он подобрал с пола обильно украшенный золотой и серебряной насечкой пистолет, на котором был выгравирован герб рода Шуазель-Праслен…

– Он даже не потрудился забрать свое оружие, – презрительно бросил врач.

Префект Аллар был учеником знаменитого Видока, почти таким же искусным в своем деле, как сам учитель. Обыскав спальню герцога, он обнаружил там бритву, которая и послужила орудием убийства герцогини, шлепанцы, запятнанные кровью. В камине тлели полусожженные бумаги, белье и халат. Герцога арестовали.

Он признался сразу. Впрочем, отрицать содеянное было бы глупо. В течение двух дней он находился под домашним арестом в своем особняке, затем его препроводили в устроенную в Люксембургском дворце тюремную камеру. Судить герцога, пэра Франции, могла только палата пэров. Весь Париж содрогнулся, узнав об ужасной смерти герцогини. Удивлялись тому, что герцог, представитель древнего рода, позволил себя арестовать.

– Надо было не халат в огонь бросать, – с презрением сказал один из его будущих судей, Виктор Гюго, – а пустить себе пулю в лоб!

Но Теобальд де Шуазель-Праслен пережил убитую им жену всего лишь на несколько дней. Он умер еще до суда, в предварительном заключении. Поговаривали, что его брат, граф Эдгар де Шуазель, принес в темницу какой-то быстродействующий яд, чтобы и сам убийца, и вся его семья могли избежать позора. Ведь король Луи-Филипп дал понять, что он требует от судей такой же строгости, какая была бы проявлена к любому простолюдину, и даже большей, если это только возможно. Убийце грозил эшафот, по меньшей мере – пожизненная каторга… Теобальд умер в тот самый день, когда весь двор собрался в церкви Магдалины на панихиду по его жене.

Однако общественное мнение было до крайности возбуждено. Неудивительно, что тут же родилась легенда. Якобы отравление было чистейшей симуляцией. Вместо герцога в склепе без всякой надписи похоронили неизвестно чей труп. Сам же герцог сбежал сначала в Нормандию, оттуда – в Америку, чтобы наконец упокоиться в Англии. Многие говорили, что видели его.

Слухов вообще было много. То его видели жители Котантена. То его дети должны были ежемесячно высылать ему определенные суммы. То зятья его дочерей в самых резких выражениях жаловались на это. Передавали из уст в уста еще тысячи разных сплетен, так что даже некоторые историки поверили в «воскрешение» герцога.

Но посудите сами. Пусть даже герцогу удалось избежать людского суда. А корсиканская вендетта?! Ведь маршал Себастиани поклялся собственными руками убить зятя, если этого не сделает палач. Всем известны законы этого острова и небывалые возможности его жителей. Так что в подземном склепе часовни замка Во стоят два гроба: гроб жертвы и гроб убийцы, они воссоединились в вечности…

Что же до Анриетты Делюзи-Депорт, то сначала и ее арестовали как подстрекательницу к преступлению, но потом отпустили, поскольку явных доказательств ее вины не было. Позже она познакомилась с американским пастором, доктором Генри Филдом, который страстно влюбился в нее и увез в Соединенные Штаты. Анриетта поселилась в Нью-Йорке, приняла протестантство, открыла литературный салон и стала выпускать евангелическую газету.

Похоже, завидное хладнокровие, расчетливость и эгоизм позволили ей жить счастливо, забыв о кровавой драме, главной причиной которой была она сама. Но она никогда не забывала потребовать от наследников Шуазеля-Праслена немалых ежегодных выплат по завещанию герцога, что, быть может, и оправдывало пресловутое дурное настроение зятьев преступного Теобальда.