Текст книги "Кровь, слава и любовь"

– Спускайтесь на землю, мадам, – послышался рядом с маркизой голос внезапно очнувшейся Катрин, сна теперь у нее не было ни в одном глазу.

– Спуститься? Но что все это означает? Где мы находимся и что общего у моего мужа со всеми этими людьми?

– Вам это объяснит сам маркиз, – глухим голосом ответила компаньонка.

Маркиз, впрочем, уже приближался к носилкам. Он отворил дверцу и сказал сухо:

– Выходите, мадам. Здесь путешествие для вас кончается.

От ледяного выражения его лица и бесстрастного голоса Глорианду бросило в дрожь.

Но тем не менее молодая женщина выполнила приказ мужа. Стоя на траве, она испуганно озиралась вокруг. Она знала всех, кто окружал ее, кроме человека в черном, но и знакомые ей люди почему-то не хотели встречаться с ней глазами. Все, даже Бартелеми, уставились в землю.

– Чего вы хотите от меня, сударь?

– Скоро узнаете.

Луи д'Арпажон отошел, но тотчас же вернулся к маркизе, ведя за собой человека в черном.

– Этот господин, которого вы видите перед собой, весьма искусный хирург. Он явился сюда исключительно из-за вас.

– Но… но почему?

– Потому что сейчас вам предстоит умереть.

Крик ужаса вырвался из груди молодой женщины. Она переводила затравленный взгляд с ничего не выражающего лица мужа на столь же замкнутое – у человека, названного хирургом. Губы ее побелели. Едва слышным голосом она осмелилась спросить:

– Умереть? Но в чем моя вина?

– Об этом спросите у любовника на том свете. Это я приказал своим людям убить Жана де Лессака той ночью. А теперь пришел ваш черед.

Жестокое торжество, которое на мгновение промелькнуло в глазах маркиза, казалось, вдруг вернуло Глорианде все ее мужество. Она принадлежала к древнему славному роду и была слишком горда, чтобы покориться без сопротивления.

– Значит, вы решились приговорить меня к смерти? Но мои близкие? Семья? Они будут мстить.

– Они ничего не узнают. Смерть, которая вас ожидает, произойдет по причине вполне естественной… Вы готовы, доктор?

Хирург, который к тому времени уже поставил на ближайший пенек свой саквояж, открыл его и достал оттуда тонкий стальной скальпель, отливавший синевой под ярким солнцем. И хотя инструмент выглядел на первый взгляд вполне безобидно, Глорианда с ужасом смотрела на него.

– Естественная смерть?.. Что вы собираетесь со мной сделать?

– Скоро увидите. Охрана! Берите ее!

Несмотря на то что маркиза бешено сопротивлялась, несмотря на ее отчаянные крики, четверо дюжих мужиков схватили ее за руки и за ноги, бросили на землю и крепко прижали к траве. Кто-то закатал рукава ее платья, а Катрин Эвеск сама сняла с хозяйки башмаки и чулки. Гнусная негодяйка все же решилась на миг поднять глаза и посмотреть в лицо жертве. Презрение, которое она прочла во взгляде Глорианды, хлестнуло ее сильнее, чем любые слова.

Понимая, что ни мольбы, ни сопротивление ни к чему не приведут, маркиза, лежа неподвижно, молчала. Кроме того, она не хотела доставлять своему мужу дополнительное удовольствие своими жалобами.

– Бог вам судья, сударь… А я вас проклинаю, – только и вымолвила она.

В ответ он усмехнулся. Потом жестом остановил хирурга, уже занесшего над несчастной жертвой острое лезвие.

– Погодите… мадам! Прежде чем умереть, не хотите ли очистить свою совесть? Скажите мне, чей сын Жан-Луи? Кто его отец?

Глорианда нашла в себе мужество рассмеяться прямо в лицо злодею.

– Вот этого вам не узнать никогда, никогда… Лучше мне умереть, оставив вам неразгаданную тайну, чем продолжать жить рядом с таким чудовищем!

– Вы сами решили свою судьбу!

Быстрыми уверенными жестами хирург разрезал вены на запястьях и лодыжках маркизы. Кровь медленной струей полилась на траву, на мох, устилавший поляну…

Воцарилась гнетущая тишина. Все присутствующие, могучие мужчины, сдерживая дыхание, смотрели на распятую таким странным образом молодую женщину, из четырех ран которой сочилась темная кровь… Глорианда, глядя на полет ласточек в высоком синем небе, шепотом молилась… Силы мало-помалу оставляли ее, сияющий небосвод заволокло туманом. Перед глазами несчастной замелькали странные черные бабочки… Но она все-таки нашла в себе мужество шепнуть:

– Это… это не естественная смерть, сударь… Когда узнают…

– Никто никогда ничего не узнает. Каждый, кто находится на этой поляне, дал клятву молчать до конца жизни. Всем объявят, что вы скончались от остановки сердца… Как видите, я все предусмотрел…

Синеющие губы молодой женщины сложились в прощальную улыбку, и она прошептала, собрав последние силы:

– За меня… найдется кому отомстить!

Маркиз приказал перевязать раны, одеть умирающую и уложить ее в носилки. Солдаты в это время перекапывали землю, чтобы она быстрее впитала вытекшую из вен жертвы кровь. Маркиза была еще жива, но слишком слаба для того, чтобы говорить, даже для того, чтобы просто открыть глаза. Только ее губы слабо шевелились.

– Возвращаемся! – приказал д'Арпажон.

Носилки с умирающей маркизой понесли обратно по извилистой тропе. Потом они двинулись, все по той же размытой дождями дороге, к замку. Когда вдали показались его высокие башни, Глорианда уже не дышала. Ее внесли в парадный двор под безутешные рыдания всех, кто в это время находился в замке. Только старая маркиза смотрела из высокого окна на траурный кортеж с торжествующей улыбкой. Ее месть свершилась…

Маркизе де Северак были устроены пышные похороны. Собрались все жители окрестных мест. Несчастную женщину, умершую такой молодой, жалели, но никому и в голову не пришло подвергать сомнению слова ее мужа. Сердце маркизы внезапно остановилось, ей ничем нельзя было помочь, и она скончалась. Что ж, все под богом ходим. Катрин Эвеск за ее усердную службу дьяволу уплатили кругленькую сумму.

Едва Глорианду похоронили, маркиз вернулся в Париж. Он бросался то в одну битву, то в другую, словно это могло помочь ему забыть обо всем.

Год шел за годом… Подвиги его были замечены и отмечены. В 1648 году его отправляют с посольством в Польшу, с орденской цепью для короля Казимира. Но король успел умереть, не дождавшись приезда посла. Луи д'Арпажон вернулся во Францию разочарованным: он-то рассчитывал получить за эту свою миссию вожделенное звание маршала Франции. И только в 1650 году, когда маркизу уже перевалило за шестьдесят, Анна Австрийская сделала его герцогом и пэром. Жану-Луи, его старшему сыну, исполнилось к тому времени восемнадцать лет.

Прекрасный юноша с огромными светлыми глазами и рыжеватыми волосами очень напоминал свою покойную мать. Удивительно схожи они были и характерами. Гордый, пылкий, нежный юноша никак не мог понять, почему новоиспеченный герцог, прибыв в родовой замок, так откровенно сторонится своего наследника и его братьев. Пора бы подумать об их будущем, о достойной службе. Луи д'Арпажон никогда не был особенно ласковым отцом, но теперь казалось, что он попросту испытывает необъяснимое отвращение к своим сыновьям.

Однажды вечером Жану-Луи довелось узнать истинную причину этого отвращения. Когда он вернулся с охоты из ближайшего леса, ему сказали, что в деревне умирает один старик солдат из гарнизона маркиза и перед смертью хочет побеседовать с ним.

– Этот человек говорит, что речь идет об очень серьезных вещах… Дело касается покойной маркизы, вашей матушки… Откладывать нельзя…

– Еду! – воскликнул Жан-Луи, снова вскочил в седло и помчался к деревне. Там он вошел в указанный ему дом.

Вышел он оттуда довольно скоро страшно бледным и постаревшим на десять лет. Умирающий оказался одним из тех людей, которые держали Глорианду, пока хирург вскрывал ей вены. Его мучило запоздалое раскаяние. Он хотел умереть с чистой совестью, а для этого надо было получить прощение из уст молодого господина.

Жан-Луи простил старика. Простил и от имени своей матери, но он вышел за порог жалкого домишки другим человеком. Все восхищение, которое он до тех пор испытывал по отношению к отцу, все преклонение перед этим отважным воином испарилось, превратившись в жгучую ненависть. Жажда мести терзала отныне его сердце. Той же ночью он верхом отправился в Париж. Оказавшись наедине с внезапно явившимся сыном, Луи д'Арпажон сразу же понял, что отныне имеет дело со смертельным врагом. Жан-Луи в бешенстве бросил ему в лицо обвинение, гнев, смешанный со страшным презрением. Пришедший в не меньшее бешенство герцог в ответ назвал его ублюдком!

– Ну, и к чему мы пришли? – вздохнул Луи д'Арпажон, погружаясь в глубокое кресло. – Сын ненавидит меня, и кто его знает, сын ли он мне на самом деле. Тем не менее он носит мою фамилию…

На лице человека, сидевшего в этот осенний вечер напротив герцога, по другую сторону очага, появилось выражение глубокой жалости. Человек этот славился своими талантами, едким остроумием и огромным носом. После тяжелого ранения, полученного при осаде Арраса, Сирано де Бержерак занимался литературной деятельностью и стал постоянным сотрапезником д'Арпажона, больше того – его другом. Только ему одному Луи д'Арпажон, которому в нынешнем 1655 году уже исполнилось шестьдесят шесть лет, решился поведать о том, какая тяжесть лежит у него на сердце. Герцог не скрыл от поэта ни единой подробности трагедии. Сирано был потрясен столь жестоким преступлением. Но он не мог не пожалеть герцога, потому что понимал: вот уже двадцать лет этот человек с железным сердцем испытывает тяжкие угрызения совести и не знает покоя.

Поэт тихонько прошептал:

– Ненависть – самый опасный из ядов, сударь. Она подобна сорной траве, заглушающей в саду все цветы. Почему бы не попытаться восстановить мир между вами и вашим сыном?

– Моим сыном? – усмехнулся старый герцог. – Вы забываете о том, что и в этом у меня нет уверенности!

– А зачем прислушиваться к голосам злых людей? Мало ли на свете клеветы, вероломства!

– Понимаю. Но я не испытываю никаких чувств, когда оказываюсь рядом с этим юношей. Если говорить о нем, то мое сердце омертвело!

– Только по отношению к нему? – по-прежнему тихо спросил поэт.

Герцог, почувствовав себя скверно, покраснел и отвернулся. Он больше не смотрел на собеседника, задумчиво созерцая языки пламени, плясавшего в очаге. Протянул руки к огню, пытаясь согреть их. Приступы гнева, всегда свойственные д'Арпажону, теперь стали особенно дикими, по-настоящему лишавшими его рассудка. Разве совсем недавно не подверг он жестокому наказанию огнем и мечом жителей деревушки Сен-Жорж, расположенной поблизости от Милло, только за то, что они отказались расквартировать у себя его соединение легкой кавалерии? Это событие наделало много шума. Герцога сурово осудил сам молодой король Людовик XIV. Но полусумасшедший старик и не подумал раскаяться. Одному Сирано удавалось усмирить дремавшего в нем хищного зверя. Но сейчас герцог резко передернул плечами.

– Сердце? Это просто бесполезный и мешающий орган, друг мой. Куда лучше было бы вовсе не иметь его. Меньше пришлось бы переносить страданий…

Сирано ничего не ответил, только покачал головой. Он знал герцога куда лучше, чем тот мог себе представить, и не терял надежды, пользуясь убеждением и дружеским участием, добиться примирения отца с сыном. Конечно, на это понадобится время…

Однако времени поэту было отмерено до обидного мало. Когда два месяца спустя, декабрьским вечером, он возвращался в особняк д'Арпажона, где у него были свои апартаменты, невидимая рука нанесла ему смертельный удар. Кто-то из бесчисленных врагов, нажитых им благодаря редкостному остроумию, решил сократить ему жизнь. Через несколько часов тридцатишестилетний поэт скончался. И не осталось никого, кто смог бы или захотел преградить путь бушующей ненависти, которая постоянно накатывала и на отца, и на сына.

Смерть друга, как ничто иное, способствовала погружению герцога в мир своих демонов и своих призраков. Но ему так хотелось избавиться от всего этого! Пытаясь вырваться из чудовищного мира своих воспоминаний, он решил жениться во второй раз. К тому времени ему уже исполнилось шестьдесят восемь лет. И вот 3 февраля 1657 года он обвенчался с Мари-Элизабет де Симиан де Монша, богатой наследницей, принесшей ему в приданое громадную сумму в 240 000 ливров ренты. Брак был заключен почти день в день с тридцать пятой годовщиной его женитьбы на несчастной Глорианде.

Однако судьба не благоволила жестокосердному. В конце того же года герцогиня умерла в родах. Перед тем она пережила тяжелейший нервный припадок: кто-то посвятил молодую женщину в тайну гибели первой жены ее супруга.

Герцог был потрясен внезапной кончиной Мари-Элизабет. Какое-то время казалось, что горю его нет предела. Но вскоре он взял себя в руки и с упрямством, обязанным своим происхождением желанию победить судьбу, как бы приговорившую его к вечному одиночеству, снова начал борьбу за счастье. Прошло еще два года, и он женился в третий раз. 24 июля 1659 года состоялось бракосочетание семидесятилетнего старца с Катрин-Анриеттой д'Аркур де Беврон. Он не побоялся жениться не просто на юной красавице – на придворной даме дофины, на самой прекрасной из девушек французского двора. Свадьба была отпразднована весьма торжественно, присутствовал сам король, а через год новоявленная герцогиня д'Арпажон подарила мужу дочь.

Эта женитьба переполнила чашу терпения Жана-Луи, а рождение дочери прибавило масла в огонь. В ночь на 19 февраля 1660 года он во главе большого войска, набранного из людей, имевших все основания ненавидеть герцога, напал на родовой замок, надеясь застать там отца. Но ему не повезло: герцог накануне вечером отбыл в Париж. Тогда, захватив замок и окружив деревню, Жан-Луи свел счеты с другими своими обидчиками. Все, кто когда-то принимал участие в казни маркизы Глорианды и еще не умер, были повешены. Дом Бартелеми Эвеска был разграблен и сожжен, а он сам и его жена, невзирая на почтенный возраст, были публично высечены на сельской площади. Катрин во время экзекуции скончалась. После всего этого Жан-Луи обосновался в замке и объявил себя хозяином родового поместья.

Когда герцог узнал о том, что произошло в Севераке, его охватил безумный гнев. Он немедленно лишил сына наследства и упросил короля примерно его наказать. Людовик XIV отправил в Северак войска, которые окружили замок. Жан-Луи мужественно защищался, но силы были неравны. Наступил момент, когда поражение оказалось неизбежным. Но Жан-Луи был не из тех, кто сдается на милость победителя: он выбрался из замка вместе с несколькими преданными ему людьми и бежал – сначала в деревню, а оттуда – в Париж.

Там он чувствовал себя в безопасности, ведь герцогу совсем не хотелось, чтобы сын открыл королю истинную причину своей непримиримой ненависти к отцу. Старик удовольствовался тем, что подтвердил решение лишить Жана-Луи наследства и не изменил этого решения даже тогда, когда узнал о женитьбе своего сына на Шарлотте де Вернон де ла Ривьер-Бонней, объявив невесту недостойной его рода. Девушка между тем была придворной дамой королевы Марии-Терезии. Этот союз благословил сам король.

16 мая 1669 года Жан-Луи де Северак скончался. Его отец пережил сына на целых десять лет. Лишь в 1679 году, в возрасте почти девяноста лет, старый герцог умер в своем замке, который незадолго до этого тщательно отреставрировал со всевозможной роскошью с помощью знаменитого флорентийского художника Себастьяно Гарджиоло.

Упорный в своей ненависти, ужасный старик после смерти Жана-Луи лишил наследства и двух других своих сыновей от Глорианды. Только дочь от третьего брака получила право наследовать все его огромные богатства…

Когда смерть явилась за ним, старому герцогу показалось, что теперь-то наконец ему удастся победить призрак своей первой жены. Но агония его оказалась столь долгой и мучительной, что, возможно, именно эта легкая тень не пускала черную душу убийцы к Господню престолу. Но ангел смерти в должный час забрал и эту душу. Луи д'Арпажон стал подсуден одному только Господу Богу.

Теобальд, герцог де Шуазель-Праслен

1 марта 1841 года элегантная и обладавшая изящными манерами девушка явилась в большой и роскошный особняк, расположенный на улице Фобур Сент-Оноре под номером 51, чтобы занять там место гувернантки. Звали девушку Анриеттой Делюзи-Депорт, ей стукнуло двадцать восемь, она была из хорошей семьи, хотя и незаконного происхождения.

Внешне Анриетта выглядела весьма привлекательной: средний рост, красивые пепельные волосы, тщательно завитые в локоны на английский манер, прекрасный цвет лица, белоснежные зубы. Отлично сшитый костюм подчеркивал все достоинства тоненькой, но вполне сформировавшейся фигуры. Грация, миловидность и утонченность служили неплохой заменой ослепительной красоте. Весь ее облик говорил о безупречном воспитании. После пятилетнего пребывания в Англии, где девушка совершенствовалась в языке, она получила великолепные рекомендации, адресованные ее будущим хозяевам, владельцам роскошного особняка.

Собственно говоря, на самом деле особняк на улице Фобур Сент-Оноре, который именовали иногда «отелем Куаньи», принадлежал не им: он был собственностью маршала Себастиани, старого преданного соратника императора Наполеона I. Теперь ему уже исполнилось семьдесят лет, и он, естественно, был в отставке. Маршал не любил жить в Париже, особенно после смерти жены. Ему были куда милее его обширные владения на родной Корсике, чем этот столичный особняк, где он сохранил за собой всего несколько комнат.

Все остальные стали приданым его единственной дочери Фанни, когда та вышла замуж за герцога Теобальда де Шуазель-Праслен.

Этот союз, объединивший представителей имперского дворянства и цвет старейшей французской аристократии семнадцать лет назад, привлек особое внимание общества, тем более что это был настоящий брак по любви. Юному герцогу было тогда всего девятнадцать лет, его невесте – семнадцать, и если о Теобальде можно было сказать, что он пользуется некоторым успехом у дам, то в оценке новоявленной герцогини сходились все, признавая ее совершенно очаровательной. Тоненькая невысокая блондинка с золотистой кожей и сверкающими, как звезды, черными глазами, в которых светился неуемный темперамент, обязанный своим происхождением кипучей корсиканской крови.

Юная пара была не только красива, молодые были не только без памяти влюблены друг в друга, они были еще и богаты. Маршал дал любимой дочери поистине королевское приданое. Герцог владел великолепным замком Во-ле-Виконт, который во времена Короля-Солнца был предметом особой гордости и самой большой потерей суперинтенданта Фуке. Тогда замок казался воплощенной фантазией старинных легенд. Все девицы из высшего общества мечтали воцариться в нем… нимало не заботясь о том, что у владельца уже не хватало средств на его содержание.

В течение более чем десятка лет счастье нашей влюбленной пары можно было назвать безоблачным. На сияющий небосклон их брака набегали лишь редкие тучки. Эти немногочисленные сцены объяснялись любезностью герцога по отношению к дамам и поистине корсиканской ревностью герцогини, порой, может быть, выходившей за рамки положенного в свете. Девять детей – шесть девочек и три мальчика – с завидной регулярностью являлись на свет, чтобы еще больше укрепить счастливый союз.

Но рождение двух последних детей подорвало здоровье герцогини. Она сильно располнела. Теперь ее постоянно терзали сильные боли; ослабевшая, с трудом передвигавшаяся даже по дому, она от постоянного сидения на месте, естественно, все больше толстела. Все чаще у нее повторялись нервные припадки, все чаще она проливала слезы. Муж, разумеется, с трудом выносил все это, между тем подобные сцены не прекращались.

Именно состоянием здоровья герцогини объяснялась потребность в гувернантке, которая всегда находилась бы дома и всегда могла бы присмотреть за детьми. За два года в особняке Себастиани перебывало много разных девиц, но ни одна из них не устроила хозяев. Кто-то из друзей порекомендовал мадемуазель Делюзи как особу, способную найти выход из самых трудных ситуаций. Тогда никто и не подозревал, что появление в доме этой девушки, такой тихой и скромной на вид, станет причиной драмы, которая потрясет всю Францию, отзвуки которой донесутся до самого короля Луи-Филиппа.

Правду сказать, сама гувернантка тоже не подозревала ни о чем подобном. Однако, оказавшись лицом к лицу с герцогом, который долго расспрашивал ее, а потом вручил список требований и пожеланий, она догадалась: в этом доме не все так благополучно, как кажется с первого взгляда…

«Мадам де Праслен никогда не должна подниматься в комнаты своих детей; если кто-то из них заболеет, она может войти только в спальню больного. Она не должна выходить с ними из дому без гувернантки и имеет право видеться с детьми лишь в присутствии господина де Праслена либо гувернантки…»

Анриетта Делюзи изумилась донельзя, но, взяв себя в руки, перечитала странный документ еще раз, чтобы убедиться: все это ей не приснилось. Однако, когда она обратилась к своему хозяину, лицо ее сохранило непроницаемое выражение:

– Я приложу все старания, чтобы выполнить вашу волю полностью, но, признаюсь, последний параграф мне не совсем понятен…

Герцог чуть усмехнулся. Привычным жестом сцепив руки за спиной, он подошел к окну и рассеянно приподнял гардину.

– Готов согласиться, что это и в самом деле трудновато понять, но прошу поверить, мадемуазель, я не с легким сердцем добавил этот последний параграф к разработанным мною самим правилам воспитания детей. Вы должны осознать, что меня вынудили к этому весьма серьезные обстоятельства.

Взгляд его светло-зеленых, таких светлых, что они казались скорее серыми, глаз явно искал одобрения. Гувернантку это смутило. Ей было трудно, почти совсем не зная герцога, сразу же проявить к нему симпатию, которой он, казалось, требовал. Перед ней стоял рыжеватый блондин довольно приятной внешности, единственным недостатком которой, пожалуй, было то, что его бегающие глаза не позволяли встретиться с ним взглядом. Это настораживало. Но, в общем, он казался приветливым и любезным. А мадемуазель Делюзи к тому времени пережила достаточно много, чтобы не придавать особенного значения внешности. Тщательно взвешивая каждое свое слово, она тихо ответила:

– Несмотря на все только что сказанное, господин герцог без труда поймет, что я, только появившись в этом доме, не могу разлучать мать с детьми. Госпожа герцогиня приняла меня с необычайной добротой. Такое отношение делает предложенную мне миссию чрезвычайно затруднительной.

– Понимаю! Но, видите ли, у герцогини слабое здоровье. К тому же у нее вспыльчивый, необузданный нрав. Малейшее противоречие приводит к вспышкам слепого гнева, лишающим ее всякой способности рассуждать. Подобное поведение в присутствии детей способно принести им немалый вред.

Опустив ресницы, гувернантка внимательно наблюдала за герцогом. Ей показалось, что он чересчур старательно подбирает слова. Похоже, домысливает что-то прямо в процессе рассказа. С тихим упрямством она заговорила снова.

– В таких условиях, конечно, лучше, чтобы дети не утомляли свою мать. Я постараюсь сделать все от меня зависящее, освобождая госпожу герцогиню от их шалостей. Но боюсь, что на большее я окажусь не способна.

Герцога явно удивило ее упорство. Он как-то немного растерянно развел руками.

– Хорошо, хорошо… Не буду больше настаивать! Мы разберемся, вы привыкнете и все сами поймете. Дети очень нуждаются в заботе. Мне хотелось бы, чтобы вы стали для них не только и не столько воспитательницей, сколько подругой… старшей сестрой! Сейчас я вас познакомлю с ними.

Глаза мадемуазель Делюзи невольно остановились на его руках. Вид этих рук никак не вязался с обликом герцога Теобальда. У такого изысканного, элегантного человека – такие тяжелые, мясистые ручищи с короткими толстыми пальцами, квадратные кончики которых сплющены, как у рабочего. Руки, вульгарные до крайности, несмотря на то, что видно было: за ними старательно ухаживают. Очень странные руки для столь знатного господина!.. Руки, способные очень многое сказать тому, кто умеет присматриваться…

Так мадемуазель Делюзи начала свою службу в особняке, принадлежавшем герцогине де Праслен. И очень скоро обнаружила, что служба эта – не из легких.

…В большой столовой обед в тот день уже подходил к концу. Трапеза проходила в полной тишине, несмотря на то что за столом сидело довольно много людей. Слышалось только позвякивание серебра и фарфора в руках одетых во фраки лакеев. Герцогиня молчала, и никто не решался хоть что-нибудь сказать, видя, какая буря таится в глубине ее черных глаз.

Глаза, пожалуй, были единственным, что осталось от былой красоты герцогини, хотя к тому времени ей едва исполнилось тридцать четыре года. Такое тонкое когда-то лицо отекло, прекрасный золотистый цвет кожи сменился нездоровой желтизной. К тому же с этого некогда прекрасного лица теперь не сходило выражение усталости и меланхолии. Беспокойный взгляд герцогини де Праслен, напоминающий взгляд затравленного зверя, постоянно перебегал с мужа на Анриетту Делюзи, которые держались при этом одинаково безразлично. Сидя на стульях с высокими спинками, они не спеша ели, уставившись в свои тарелки и даже не глядя на детишек, в полном составе рассевшихся по обеим сторонам длинного стола. В особняке Себастиани было принято обедать в семейном кругу.

Начиналось лето. Первые жаркие и душные дни обрушились на Париж, принеся с собой грозы, которые герцогиня переносила очень плохо. В такую погоду сильно увеличивалась ее раздражительность.

Как только обед закончился, герцогиня поднялась и, обращаясь к старшей из дочерей, тринадцатилетней Луизе, сказала:

– Собирайся, Луиза, и ты, Берта, тоже. Жара просто невыносимая, в четырех стенах можно задохнуться. Мы прогуляемся вдоль набережных в коляске…

Озадаченные девочки по очереди молча посмотрели сперва на отца, потом на гувернантку. Мать перехватила их вопросительные взгляды, и это немедленно вызвало у нее очередную вспышку гнева.

– Что такое? Вы плохо слышите? Почему вы смотрите на вашего отца и на мадемуазель? Вы полагаете, я должна спрашивать у них разрешения на прогулку?

– Но, мама…

Вмешался герцог. Он холодно склонил голову перед женой и сказал:

– Дети сегодня уезжают с мадемуазель в Во. Следовательно, они не могут сопровождать вас.

– В Во? А кто это принял такое решение?

– Это мое решение. Как вы сами только что сказали, в Париже слишком жарко. Там им будет намного лучше. Впрочем, вы можете присоединиться к ним, как только вам этого захочется.

– А вы?.. Вы сами?

– Я? Я уеду туда завтра. Сегодня у меня дела в Париже, мне надо быть в палате пэров…

Герцогиня – это было сразу заметно – изо всех сил старалась сохранить спокойствие. Но от прилива крови лицо ее побагровело, и в конце концов ярость вырвалась наружу.

– Значит, так, – проговорила она, тщетно пытаясь сдержать дрожь в голосе, – вы отправляетесь в Во с детьми и с… с этой девицей и даже не считаете нужным предупредить меня! Если бы мне не пришло в голову поехать на прогулку…

– Но… я же только что предупредил вас: мы уезжаем!

– А я остаюсь, потому что вам заблагорассудилось взять с собой в Во мадемуазель! Вместо меня! С моими детьми!

Анриетта Делюзи поспешила ретироваться в ближайшую гостиную. Она уже привыкла поступать так всякий раз, как становилась причиной разногласий между супругами. Герцогиня довольно скоро заметила все возрастающее влияние девушки не только на детей, но и на их отца и явно невзлюбила гувернантку. За несколько месяцев Анриетта сумела тихой сапой добиться на редкость устойчивого положения.

Герцог пожал плечами.

– Мадемуазель должна постоянно находиться при детях. Совершенно естественно, что она поедет с ними в Во.

– Но нет ничего естественного в том, что вы сопровождаете мадемуазель! Я устала от этой кривляки. Несмотря на ее изысканные манеры и важный вид, она дерзкая и наглая особа! Увольте ее немедленно, если не хотите, чтобы я сама вышвырнула ее за дверь! Разве вы не видите, что она крадет у меня детей?!

– Дорогая моя, вы бредите! Что же касается увольнения мадемуазель, превосходно выполняющей свои обязанности и абсолютно нас устраивающей, то на это можете не рассчитывать! Не советую вам прогонять ее самой, если не хотите, чтобы я отправился за ней следом и вернул ее в дом.

Гнев на усталом лице герцогини сразу же сменился удивленным и горестным выражением.

– Теобальд! Ты же не можешь говорить это всерьез? Неужели ты настолько дорожишь этой девицей?.. Я ее ненавижу! Она нагоняет на меня страх: я так боюсь этого ее многозначительного молчания, этих ее улыбочек… Не хочешь же ты заставить меня переносить подобные муки? В конце концов, я здесь в своем доме!.. – добавила она, внезапно снова взорвавшись.

Легким, но безразличным жестом герцог избавился от пальцев жены, вцепившихся в его руку, – как бы стряхнул с себя надоедливое насекомое.

– Вот потому-то я и хочу отвезти своих детей в Во! Там-то, по крайней мере, я – в своем доме! Все, разговор окончен. Перестаньте вести себя, как избалованный ребенок! Вы отлично знаете, что не способны сами заниматься детьми. Вы больны и, когда вас одолевают припадки, не отвечаете за свои действия. И ладно, будем говорить начистоту! Вы отлично знаете, что в такие моменты вы представляете для детей опасность!

Герцогиня, едва услышав эти жестокие слова, душераздирающе закричала. Ее муж быстро подошел к дверям, чтобы удостовериться, нет ли поблизости кого-то из прислуги.

– Я?! Я опасна для моих детей?! – кричала она. – Для детей, которых я обожаю?

Из ее глаз по побледневшим щекам ручьями покатились слезы, не придавая герцогине ни малейшей привлекательности. Теобальд отвернулся. В его нетерпеливом движении ясно читалось отвращение.

– Прекратите орать, как базарная баба! Это бесполезно. Я не собираюсь менять своих решений. Отправляйтесь к себе и собирайтесь, если намерены ехать с нами. Но зарубите себе на носу: вам никогда не удастся остаться с вашими детьми наедине!..

Она снова закричала и бросилась к нему, но он ловко увернулся, выскочил из комнаты и закрыл за собой дверь. В коридоре он столкнулся с Жозефиной, молодой горничной герцогини.

– Идите в гостиную, Жозефина, – спокойно сказал ей герцог. – Госпожа нуждается в вашей помощи. Я надеюсь, что нюхательные соли с вами? У нее, кажется, начинается припадок, и, может быть, очень сильный…

Очень довольный собой, он направился к широкой мраморной лестнице. Поднимаясь по ней в комнаты детей, он не обернулся и не заметил полного презрения и возмущения взгляда, которым проводила его камеристка. Потом она открыла дверь в комнату, где так страдала ее несчастная хозяйка.

Мадемуазель Делюзи тем временем отправилась в библиотеку, чтобы выбрать там книги для своих воспитанников. Перебирая тома, она очень внимательно прислушивалась к тому, что происходило на первом этаже. Несмотря на то что потолки особняка были высокими, а стены толстыми, ей были хорошо слышны крики герцогини, впрочем, не вызывавшие в ней никакого сочувствия. Напротив того, на лице гувернантки появилась тонкая улыбка. Должно быть, герцог заставляет эту толстуху сполна заплатить за все то, что вынуждена выносить здесь Анриетта.