Текст книги "Маньчжурская принцесса"

Орхидея была ослеплена, Эдуар испытал не меньшее потрясение.

Полинявшая синяя ткань, в которую была облачена девушка, словно лист бумаги, в который заворачивают букет цветов, не могла скрыть совершенства ее красоты. Эдуару казалось, что если уж кто и заслуживает имени Женщины, так это она – очаровательное создание, родившееся в лавке торговца шелками. Довольно высокая для азиатки, она с достоинством аристократки держала голову, увенчанную черными волосами, такими блестящими, словно они были покрыты драгоценным лаком. Ее кожа янтарного цвета, розовые щеки, огромные черные сливы отливающих золотом глаз… Слегка приоткрытые пухлые алые губы открывали маленькие перламутровые зубки, что делало ее еще более привлекательной…

Он прибыл в Китай два года назад. Красавца дипломата за это время не раз представляли самым известным куртизанкам Пекина, и все они были хороши. Однако ни одна из этих украшенных макияжем и драгоценностями женщин не излучала столь захватывающей чувственности, как эта шестнадцати– или семнадцатилетняя девственница, которая, вполне вероятно, и не осознавала этого. И пока Орхидея уносила к себе в полуразрушенный дом светлый образ «принца, рожденного самим Солнцем», Эдуар пытался обуздать мысли (и желания, в этом он тоже признавался себе) об этой странной медсестре. Он напрочь забыл об окружающих проблемах и драмах, постоянно усугублявшихся тем фактом, что они находились в осадном положении…

Когда два существа так стремятся соединиться, обычно им это удается.

Между английским домом, где располагался персонал французского посольства, и жилищем двух маньчжурок расстояние было невелико: их разделяли небольшой мост и деревья, среди которых выделялась ива, чьи ветви, чудом уцелевшие под обстрелами, грациозно склонялись над Нефритовым каналом, полностью лишенным какого бы то ни было романтизма из-за плывущих по нему отбросов. Но когда приходит любовь, имеют ли значение какие-то гнилые фрукты или капустные кочерыжки?!.

С наступлением ночи – черной, душной, полной дыма пожаров и запахов смерти, которые вот уже несколько недель вытесняли тяжелый аромат цветущего лотоса, – Орхидея приходила под эту иву и ждала…

Когда Эдуар не дежурил на баррикадах, он приходил, и они, взявшись за руки, словно дети, забывали о том, что им, возможно, осталось жить не так уж много времени.

Орхидея прекрасно понимала, каким может быть логическое завершение этого невероятного романа, который, по сути, являлся предательством по отношению к императрице.

Но Эдуар поклялся, что не отдаст ее живой в руки «боксеров»…

Положение дипломатических миссий с каждым днем становилось все более и более опасным. Повсюду высились развалины, росло число убитых и раненых, отсутствие медикаментов обрекало выживших на длительные мучения. Продукты тоже были на исходе.

Но для этих двоих, только что открывших для себя друг друга, в счет шли лишь мгновения нежности, в которые никто не мог им помешать…

Безусловно, их тайна была секретом Полишинеля для семисот обитателей английского посольства, но никому и в голову не могло прийти замарать ее игривыми или даже просто неподходящими мыслями. Красота и достоинство молодой маньчжурки вызывали уважение. Что же касается Эдуара Бланшара – перед ним преклонялись и знали, что он не способен злоупотребить чувствами юной девушки, почти ребенка, полностью потерявшейся в своих мечтах.

Пион, конечно, могла бы испортить праздник, но, к удивлению Орхидеи, она молчала и делала все возможное, чтобы увеличить дистанцию между собой и своей так называемой сестрой. Днем они вместе исполняли свои обязанности, а на исходе дня Пион исчезала и возвращалась лишь на рассвете, часто совершенно изнуренная, в мятой одежде, которую она быстро меняла, чтобы постирать в течение дня.

Подобное поведение, естественно, интриговало Орхидею, но на все ее вопросы Пион отвечала одной из своих непроницаемых улыбок, а однажды заявила:

– Я же говорила тебе, что у меня есть план, и хватит об этом!

– А разве мы не должны действовать сообща?

– Когда все будет готово, я тебя предупрежу. А ты пока наслаждайся своими забавами с варваром…

– Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне? Ты что, забыла, кто я?

– Не бойся, я ничего не забываю, – ответила Пион с ухмылкой. – Ты великая артистка, раз смогла втереться в доверие к этим людям. Для меня это важно. Ведь ты меня в какой-то степени прикрываешь…

На самом деле помощница Хуан Лиан-шенгму собиралась сама, без помощи какой-то там Орхидеи, вернуть нефритовый медальон. Принцессу Ду Ван она ненавидела и хотела бросить на растерзание «боксерам», когда те прорвут иностранные укрепления. Если же той удастся выбраться живой, можно будет донести Цзы Хи, что она была любовницей белого…

Пион упустила одно: Орхидея не была дурой.

Кроме того, курс в «Красных фонариках», который они прошли вместе, научил ее следить за другими людьми, не будучи замеченной.

Однажды, обеспокоенная скрываемым от нее лжесестрой планом, она выбрала время, когда Эдуар дежурил на баррикадах, и решила с наступлением сумерек пойти по следам Пион.

Полагая, что Орхидея спит, маньчжурка тихо покинула дом и углубилась в лабиринт старых дворов Су-ванг-фу, древнего дворца принца Су.

А Орхидея, легкая и неслышимая на своих войлочных подошвах, пошла за ней и вскоре поняла, что та движется к большой входной баррикаде Фу. Вдруг Пион исчезла из вида. Сердце девушки тревожно забилось, когда она заметила легкий отблеск пламени свечи: Пион собиралась спуститься в подвал разрушенного дома. Ориентируясь по свету и слышавшимся глухим ударам, Орхидея пошла вперед и вскоре поняла, чем занимается каждую ночь ее напарница: с помощью кирки она разрушала толстую стену, за которой находилась канализация. Она пыталась открыть проход, через который «боксеры» могли бы захватить дипломатические миссии. Но до конца работы было еще далеко: по другую сторону зловонного ручья проходила другая стена, и только через нее можно было выйти за укрепления европейцев.

Орхидея пошла обратно, стараясь делать отметки.

Несколькими неделями ранее она бы полностью одобрила план Пион, но теперь возможное вторжение «боксеров» внушало ей непреодолимый ужас, ибо это повлекло бы за собой смерть Эдуара.

И какую смерть!

Его непременно подвергли бы самой распространенной в Китае казни: разрубанию живьем на четыреста тридцать две части. Она уже наблюдала подобное, но без какого-то особого волнения, хотя зрелище было самое отталкивающее. Сейчас же даже мысль о том, что ее любимый может оказаться под ножами мясников, вызывала у нее тошноту…

К счастью, работа Пион продвинулась не так далеко, чтобы представлять скорую опасность. Орхидея пообещала себе быть настороже, а при встрече со своим возлюбленным под ивой, еще под впечатлением от увиденного, она позволила себя поцеловать и даже побудила мужчину к действиям, на которые тот сам не решился бы.

– Если нам скоро суждено умереть, – сказала она ему, – я хочу, чтобы мы покинули этот мир вместе, как если бы мы были супругами.

– Я бы очень хотел, чтобы мы поженились, но для этого нужно, чтобы ты приняла христианство.

– Что нам нужно, чтобы быть вместе: религия или священник? Если ты меня сделаешь своей, ничто уже не сможет разделить нас, когда мы отправимся в Страну Желтых Источников…

Она улыбалась, снимая свою хлопчатобумажную куртку и развязывая тесемку на рубашке. Совершенно зачарованному молодому человеку оставалось лишь принять ее в свои объятия и забыть о всякой осторожности. В этот миг взрыв бомбы осветил небо настолько близко, что гибкие верви ивы закачались. Но они даже не заметили этого, а немного спустя грохот пушки заглушил слабый стон Орхидеи, ставшей в этот момент женщиной.

Осознание того, что отныне она должна все в жизни делить со своим возлюбленным, подстегнуло ее отвагу. Орхидея следила за Пион с упорством тибетского ламы, а в разговорах с ней попыталась вытянуть из нее истину. Она поняла, что та планирует похищение американки и передачу ее «боксерам», чтобы выведать информацию о тайнике, где находится Лотос. Но если иностранка умрет под пытками, то Орхидея и ей подобные тут же станут символами ужаса в глазах других белых…

А Эдуар, возможно, бросит ее.

В начале второй недели августа, в полночь, Орхидея увидела, как Пион проскользнула в дом, где спали несколько белых женщин, и скоро вышла оттуда в сопровождении мисс Александры. Поняв, что время всевозможных уловок закончилось и пришла настоящая опасность, она побежала на поиски Эдуара, который в это время должен был находиться на редуте, построенном на развалинах французской миссии. Его там не оказалось, но ей удалось найти двух мужчин, которые, она это знала, были его лучшими друзьями: одного из молодых переводчиков французского посланника, которого звали Пьер Бо, и художника, Антуана Лорана, который приехал в посольство Франции непосредственно перед началом военных действий.

В отчаянии она попыталась объяснить им, что происходит, но тут появился Эдуар с ружьем и арбузом, который он хотел разделить с друзьями.

С этого момента все пошло очень быстро: следуя за ней, трое мужчин легко нашли проход, который открыла Пион, и спустились вниз, приказав Орхидее остаться и ни в коем случае не следовать за ними. А лучше всего бы ей вернуться домой, так как для охраны прохода сюда скоро прибудут солдаты! Но она отказалась. Спрятавшись за обломком стены, она ждала результата экспедиции, стараясь успокоить биение своего сердца, отдававшееся у нее в голове. Какое-то время этот звук был единственным из того, что она слышала, и тишина казалась страшнее, чем отзвуки битвы.

Скоро прибыли моряки и заняли позиции возле входа в подвал.

Одна в своем уголке, Орхидея старалась отогнать от себя самые страшные предположения: трое мужчин не смогли освободить американку… они все убиты. Или, что еще хуже, они живьем попали в руки «боксеров»! Только не это! Юная маньчжурка знала точно, что не пережила бы своего возлюбленного надолго: если у нее не получится его освободить, то ремень, привязанный к ветке дерева, поможет ей присоединиться к нему…

Когда они – после бесконечного ожидания – показались, ее радость оказалась настолько сильной, что она, не заботясь о приличиях, бросилась на шею Эдуару. Да и кто бы в такой ситуации стал думать о подобных пустяках?!

Победа была полной.

Они не только остались целы и невредимы, но с ними вернулась и мисс Александра, ни живая, ни мертвая от страха, но зато в полном здравии.

– К сожалению, – сказал Антуан Лоран, – той презренной женщине удалось сбежать.

– Но это даже и хорошо, – вздохнул Эдуар. – Мне бы не хотелось прикончить сестру Орхидеи.

– Она мне не сестра, – пробормотала девушка, поняв смысл этих слов.

Посчитав, что она и так уже сказала слишком много, Орхидея отважно поведала, кто она такая. Она понимала, что это могло закончиться для нее тюрьмой или даже еще хуже. Но трое мужчин, выслушав ее и обменявшись взглядами, решили доверить девушку мадам Пишон. Ведь рискуя собственной жизнью (а злоба ее братьев по крови и особенно императрицы непременно обрушилась бы на нее), молодая принцесса спасла дочь свободной Америки. Она это сделала из любви, поэтому получила право на доброе к себе отношение и заботу.

Даже речи не могло идти о том, чтобы она вернулась в свой полуразрушенный дом!

Пион исчезла, и ее мести следовало опасаться.

Орхидея была уверена, что если и умрет, то только вместе с Эдуаром, а пока же ее дни были наполнены счастьем, которое, без сомнения, могли испытывать лишь они двое. Все остальные готовились к катастрофе, а эти двое жили, словно на маленьком небесно-голубом облаке!

А посему Орхидее хотелось, чтобы осада продолжалась еще много долгих месяцев…

Тем не менее осада медленно, но верно приближалась к концу.

14 августа 1900 года колонна, шедшая на помощь, которую так ждали, но в которую мало кто верил, ворвалась в расположение банд «боксеров», к которым Цзы Хи имела неосторожность присоединить китайскую армию, а потом достигла Пекина и вошла в город. Сикхские всадники первыми преодолели старую татарскую стену, а за ними шли американцы, русские и японцы. Только французы под командованием генерала Фрея задержались, ибо они в этот момент ликвидировали очаг сопротивления на равнине. Они пришли только на следующий день.

Безумная радость, подобная той, что, должно быть, чувствуют возвратившиеся из ада, охватила спасшихся из осады, длившейся пятьдесят пять дней.

Но Орхидея не разделяла всеобщего ликования.

Что станет с ней теперь?

Китай побежден. Его мощь стала достоянием прошлого. Более того – стране предстояло выплатить большие военные контрибуции. «Боксеры» исчезли, словно песчаный ветер, который ослепляет и мешает дышать, и армия пропала вместе с ними. Не было больше и китайского правительства, поговаривали, что и Цзы Хи бежала на север, переодевшись в синюю хлопчатобумажную крестьянскую робу. Запретный Город, веками закрытый для посторонних, теперь широко распахнул двери для варварских начальников. Мир, к которому принадлежала принцесса Ду Ван, исчез.

Но было совсем неочевидно, что в новом мире найдется место для Орхидеи.

Не желая быть обузой и помехой для того, кого она любила, принцесса решила вернуться к тому, что осталось от ее мира.

Никому она теперь не была нужна: Эдуара захватила куча дел, что же касается мисс Александры, отец которой погиб, то она покинула Пекин вместе со своей матерью, не найдя ни слова, чтобы отблагодарить ту, кто ее спас.

Впрочем, это было неважно…

Однажды вечером, когда Орхидея меланхолично собирала свои жалкие пожитки, в комнату вошел Эдуар, осторожно неся в руках атласное платье персикового цвета.

Если он и заметил приготовления девушки, то не подал вида и положил свою ношу на кушетку, а затем, обернувшись, слегка наклонился и с улыбкой сказал:

– Я пришел спросить тебя, не согласна ли ты выйти за меня замуж, Орхидея?

– За тебя замуж?.. – пробормотала она взволнованно. – Ты хочешь сказать…

– Да, я хочу сказать: стать моей женой. Господин Пишон отправляет меня во Францию, и я хотел бы, чтобы ты поехала со мной. Если ты согласна, мы можем пожениться завтра.

– Но возможно ли это? Ты обожаешь своего Христа, а я знаю о нем лишь то, что ты мне рассказывал.

– Этого достаточно, если ты согласна. Монсеньор Фавье мог бы окрестить тебя сегодня вечером.

Вместо ответа Орхидея со слезами на глазах бросилась в объятия своего друга.

Двери жизни, только что жестоко закрывшиеся перед ней, вдруг вновь открылись, чтобы впустить яркий и радостный свет. И чего лучшего могла ожидать эта юная маньчжурка, оставшаяся без корней, чем уехать вместе с тем, кого она любила, чтобы быть с ним всю оставшуюся жизнь?

Бракосочетание состоялось на следующий день в присутствии Антуана Лорана, Пьера Бо, посла Пишона, его жены и нескольких других приглашенных, и оно было изумительно для вновь обращенной. Большой собор Пе-Танг, без сомнения, был грандиозен, хотя и сильно пострадал во время обстрелов. Его стены, витражи, своды светились дырами, словно сито, и сквозь них проникали лучи солнца. Орган тоже был поврежден и порой издавал весьма странные звуки, но невеста была обворожительна, а жених излучал счастье…

А потом было длинное путешествие в Европу: они плыли морем, которое было столь же нескончаемым, как и блаженство нашей пары. Безумно влюбленный в свою молодую жену, Эдуар Бланшар не знал, что еще сделать, чтобы угодить ей, чтобы оградить ее от неприятных впечатлений, ведь он прекрасно понимал, что ей еще придется столкнуться с совершенно другой жизнью, и это может оказаться серьезным испытанием для нее.

На корабле Эдуар оберегал ее от близких контактов с другими пассажирами, нескромные вопросы которых могли бы ее шокировать. Они покидали свою каюту лишь для того, чтобы погулять по палубе. Еду им приносили, а все остальное время, за исключением того, что они проводили в постели, любя друг друга, Эдуар уделял европейскому воспитанию молодой жены. Они оба упивались той сверкающей аурой, которая обычно окружает большую любовь. А их спутники за чайными столиками или коктейлем в баре шепотом рассказывали друг другу невероятную романтическую историю любви дочери легендарной Цзы Хи, пришедшей сражаться бок о бок со своим возлюбленным и перенесшей все ужасы осады. Говорили даже, что она обладает волшебными чарами (это была придумка одной сентиментальной немецкой баронессы, начитавшейся «Тристана и Изольды») и дала ему приворотное зелье в одном из подвалов тайного храма (почему-то богини Кали)[3]3
  Кали – богиня-мать, аспект Шивы, богиня, разрушающая невежество и освобождающая тех, кто стремится познать Бога. В индуизме «она есть эфир, воздух, огонь, вода и земля. Через нее удовлетворяются все физические желания Шивы. Ей ведомы шестьдесят четыре искусства, она дарит радость Богу-Творцу» (прим. пер.).


[Закрыть]. Разумеется, баронесса просто перепутала азиатские святыни…

В общем, слухи ходили разные, но в целом никто не досаждал молодоженам, и они спокойно наслаждались своим медовым месяцем. Впрочем, это не исключало того, что женщины горели желанием познакомиться с загадочной принцессой, чтобы узнать секреты ее красоты, а мужчины охотно предавались мечтам о ней, пытаясь проникнуть взглядом за прозрачные вуали, в которые она была завернута, когда муж выносил ее на руках на прогулку.

На самом деле, если бы Орхидея не чувствовала постоянной поддержки и страстной любви своего супруга, она обнаружила бы, что это очень тяжкое испытание – внезапно попасть из одной цивилизации в другую.

Все было совершенно новым и таким странным!

Прежде всего – европейская одежда.

Конечно, за время пребывания в британской дипломатической миссии глаза Орхидеи постепенно привыкли к западной моде. Но совсем другое дело – самой все это носить!

Когда она находилась в окружении императрицы, туалет юной принцессы подчинялся правилам неизменного ритуала: после выхода из ванной служанка одевала ее в шелковое белье, пропитанное благовониями, потом ее облачали в длинное атласное платье, отороченное или не отороченное мехом – в зависимости от времени года, и в расшитую муслиновую тунику. Кроме того, ей надевали шелковые белые чулки и маньчжурскую обувь из расшитого шелка и с высокими двойными каблуками, находившимися посередине подошвы.

Теперь же, помимо белья, тоже шелкового или из тонкого батиста, нужно было еще надевать панталоны, практическая польза от которых не была очевидной, а также юбки, украшенные красивыми кружевами. Это не было самым неприятным, ибо еще существовал белый атласный корсет – такой безобидный на вид, но, по сути, представлявший собой настоящее орудие пытки…

Опасаясь возможной отрицательной реакции жены, Эдуар решил лично произвести первую примерку: посоветовал ей ухватиться за одну из стоек каюты, поддерживавших потолок, а сам принялся тянуть за длинные шнурки. От природы воздушная и изящная, Орхидея почувствовала, что ее тело как будто бы разрезают надвое. Дыхание перехватило, талия, конечно же, стала уже, но ее красивые, упругие и хорошо посаженные груди, как ей показалось, поднялись до самого подбородка… Привыкшая к полной свободе своего тела, она запротестовала:

– Так ли уж необходимо, чтобы я натягивала на себя все это?

– Необходимо, душа моя! Будь ты принцессой или мелкой буржуазкой, все едино: если ты не носишь корсета, то слывешь женщиной дурного поведения.

Платья, сделанные из легких и восхитительных тканей, немного успокоили новообращенную, но обувь оставалась проблемой. Привыкшая к бархатным туфлям на войлочной подошве или к очень высоким башмакам, в которых женщины старались двигаться как можно меньше, дабы уподобиться идолу, Орхидея нашла ужасными и очень неудобными ботинки и туфли-лодочки, а также котурны[4]4
  Котурны (платформы) – высокие открытые сапоги из мягкой кожи, которые носили только обеспеченные люди. Они увеличивали рост женщины и придавали величественность фигуре (прим. пер.).


[Закрыть] с высоким каблуком, вынуждавшие ходить словно на цыпочках. Но ей было так приятно, когда Эдуар, встав перед ней на колени, снимал их, и ее так волновала та нежная ласка, с которой он снимал с нее тонкие шелковые чулки, что она к этому быстро привыкла.

Однако когда он захотел, чтобы она надела вечернее платье с большим декольте, чтобы пойти на званый ужин, Орхидея испуганно отказалась: сокровища ее красоты были предназначены исключительно для глаз супруга. Ведь это только куртизанки выставляют на всеобщее обозрение свои плечи и шею!

И на этот раз заставить ее уступить оказалось невозможно.

В дальнейшем лучшие парижские кутюрье состязались в изобретательности, создавая платья для молодой мадам Бланшар, с отделкой вокруг шеи (к счастью, высокой и тонкой) из цветов, драгоценностей, кружев, тюля, полосок меха и муслиновых шарфиков, сквозь которые с трудом можно было хоть что-то рассмотреть.

Вот так, в примерках и различных открытиях, морское путешествие подошло к концу.

По сравнению с китайской деревней Франция показалась впервые увидевшей ее молодой женщине удивительно роскошной.

Париж поразил своими размерами, высокими зданиями, к сожалению, одинаково серыми, а также благородными дворцами, золочеными статуями – правда, часто непристойными! – и рекой, окруженной большими деревьями. Хороши были и сады: Орхидею радовало, что она поселилась рядом с большим и красивым парком. В нем не хватало только живописной грации пагоды или одного из тех гротов с шелковыми навесами, которых было так много в Запретном Городе и внутри которых вдоль стен стекали скрытые воды, заполняя бассейны, полные красных рыб. Летом, когда было очень жарко, императрица и ее придворные дамы любили уединяться там, чтобы порисовать, повышивать или послушать музыку…

В парке Монсо, окруженном высокой черно-золотой оградой, гуляли в основном дети, они катались на осликах или на маленьких повозках, запряженных козочками. Одеты они были во все новое и красивое, а сопровождали их полные женщины в шляпках из муслина, натянутого на жесткий каркас, с длинными шелковыми ленточками сзади… А кто-то просто приходил посидеть на железных стульях, выглядевших не слишком удобными.

Хотя дом, в котором Эдуар разместил свою молодую жену, не был похож на украшенные цветами дворцы ее детства, и чтобы попасть в него, следовало подняться по одной из тех мраморных лестниц, покрытых коврами, к которым она никак не могла привыкнуть, он все равно очень понравился Орхидее.

Пройдя через тяжелую входную дверь из лакированного дуба, покрытую медными украшениями, сразу можно было попасть в помещение с толстыми коврами и большими шторами, красными или зелеными, в мир войлочный, мягкий, уютный и исключительно удобный, где всевозможные пуфы и подушки настраивали на тишину. Дом был своеобразным футляром из зеленого атласа для мебели, отделанной позолоченной бронзой, для множества драгоценных предметов, включая вазы и горшки, в которых находились живые цветы и величественные вечнозеленые растения. Темнота царила внутри этого элегантного помещения, и, уверенная во вкусе своего мужа, Орхидея вошла в него, словно кошка в бархатное гнездо. Единственным недостатком дома было отсутствие рабов. Только одна женщина, старая и одетая во все черное и белое, и мужчина со скучным взглядом (молодая женщина не могла поверить, что это не евнух!) и размеренными жестами склонялись перед ней странным образом, называя ее «мадам». По правде говоря, ни та, ни другой не выглядели особо осчастливленными ее появлением, но их чопорные физиономии так развеселили Эдуара, что Орхидея перестала обращать внимание на Гертруду и Люсьена.

Это было так прекрасно – жить день за днем, час за часом с Эдуаром, рядом с ним или в его объятиях!

Он один для нее что-то значил в мире, и Орхидея отказалась от поисков горничной, ибо ей приятно было одеваться и особенно – раздеваться с помощью мужа, который никогда не покидал ее.

Это постоянное присутствие казалось ей вполне естественным, потому что в Китае мужчина высокого происхождения обычно выходил из своего дворца только для того, чтобы осмотреть владения и повеселиться вместе с друзьями. Конечно, если он не имел должности при дворе.

Но во Франции не было короля.

Ей потребовался почти год, чтобы начать понимать, на какие жертвы шел Эдуар ради любви к ней. Год – и посещение Антуана Лорана, которого Эдуар в один прекрасный день попросил написать портрет жены.

В тот день сеанс позирования подходил к концу. Орхидея вышла, чтобы поменять платье, а в это время двое мужчин обосновались в библиотеке с сигарами и бокалами коньяка.

И тут она вдруг вспомнила, что что-то забыла, вернулась и случайно услышала их разговор.

Антуан был возмущен снижением заработка своего друга на набережной д’Орсе[5]5
  Набережная в Париже, где находится здание французского МИДа (прим. пер.).


[Закрыть], где открыто не одобряли его брак с маньчжуркой. Война в Китае стоила слишком многих жертв, и Бланшара, несмотря на страстные протесты Стефана Пишона, его бывшего начальника, отправили в отпуск без сохранения содержания. Он делал вид, что это его позабавило, заявив, что подобная санкция позволяет ему жить, как ему захочется, и что у него достаточно денег. Тем не менее художник был убежден, что его друг не говорит правды: дипломат в душе и человек, предназначенный для большой карьеры до событий в Пекине, он не мог не сожалеть о том, что его буквально вытолкнули в жизнь, полную праздности.

– Да не такая уж она и праздная! Вместо того чтобы делать историю, я о ней лучше расскажу. Я планирую написать книгу о маньчжурских императорах… с помощью моей жены.

– Она весьма изысканна, но что думают об этом ваши родители?

– Ничего! – сухо ответил Эдуар. – Они даже не хотят об этом слышать. Моя мать, в частности, непримирима. Я разочаровал ее. Она мечтала о большом посольстве для меня: в Риме, Берлине, Лондоне или в Санкт-Петербурге, об аристократическом браке, который позволил бы моим детям добавить что-нибудь особое к моему имени, которое она находит слишком буржуазным…

– Но вы женились на принцессе. Из императорской семьи! Она должна быть довольна!

– Она не верит ни одному слову. Признаюсь, я ожидал от нее не самой благоприятной реакции. Однако все же надеялся хоть на какое-то понимание. Она всегда проявляла ко мне такую нежность… Мой отец более любезен. Даже добр. Он хочет жить в мире. А это так непросто с моей матерью… Что же касается моего младшего брата, то он интересуется только своими растениями, своими разновидностями деревьев… Кстати, еще одно разочарование для мамы, которая утверждает, что он ни на что не годен. Теперь «ни на что не годен» не только брат: меня выгнали с работы! Родной дом и даже Ницца теперь для меня закрыты.

– Время может исправить положение…

– Смотрите правде в лицо! Это еще глупее, чем думать, что Орхидея сможет их обольстить. Но все равно я счастлив, и я решил никого не пускать в свою жизнь, чтобы не испортить свое эгоистическое счастье.

– Но вы хоть иногда выходите куда-то, я надеюсь?

– Нас никуда не приглашают, но нам вполне достаточно друг друга. Мы ходим в театр, на концерты, в ресторан. И везде она блещет своей красотой и, как вы заметили, говорит она теперь на нашем языке почти идеально. Я очень горжусь ею и думаю, что нам хорошо бы поехать в путешествие…

Орхидея отошла на цыпочках, и Эдуар так никогда и не узнал о том, что она слышала этот разговор. Впрочем, ему было все равно: вместе они вполне могли обойтись без остального мира, потому что любили друг друга.

В камине осталась куча серого пепла и несколько раскаленных угольков, жара которых не хватало для поддержания тепла в большой комнате. Орхидея почувствовала, как в нее проникает холод, всегда усиливающийся к концу ночи. Выросшая в суровом пекинском климате, изнуряюще жарком – летом и ледяном – зимой, она не была мерзлячкой; однако озноб пробежал у нее по спине, и она поспешила вернуться в постель.

Удивительно, однако ночь без сна принесла облегчение – страшная усталость, которую она испытала после того как вскрыла письмо, вдруг оставила ее. Надо было принять решение, и принять его быстро. Вместо того чтобы жаловаться на отсутствие Эдуара, вызванного в Ниццу к изголовью его больной матери, следовало с выгодой для себя воспользоваться этим.

Конечно же, о возвращении в Китай не могло быть и речи, но доставить настоящую радость императрице, доброе отношение которой она не забыла, ей хотелось. Тем более что она не видела ничего предосудительного в том, чтобы пойти и забрать священный предмет в доме напротив, то есть в Музее Чернуски[6]6
  Музей, расположенный на авеню Веласкес в Париже, рядом с парком Монсо, состоит из экспонатов, собранных известным банкиром и путешественником Энрико Чернуски (1821–1896), и посвящен восточному искусству. В экспозицию музея входят коллекции древней керамики, шелка, персидской бронзы и надгробных памятников (прим. пер.).


[Закрыть], ибо, по сути, это был дом вора, пусть уже умершего, но не ставшего от этого меньшим вором.

Орхидея решила: чем раньше она это сделает, тем лучше.

У нее всего четыре дня на осуществление задуманного, а потом – на переезд в Марсель, где на вокзале она передаст этот предмет человеку, который будет ее там ждать.

Она сделает это, и вернется обратно с первым же поездом. Позавчера, покидая ее, Эдуар сказал, что будет отсутствовать примерно неделю – вполне достаточно, чтобы успокоить раздраженное сердце Цзы Хи, которая после этого, возможно, согласилась бы оставить их в живых – саму Орхидею и ее дорогого мужа. Если Небо будет благосклонно к ней, ей удастся добавить еще один или два предмета к застежке от мантии императора Кьен-Лонга – это еще больше обрадует старую правительницу…

Мысль о том, что в момент ограбления она может быть схвачена и арестована полицией, отправлена в тюрьму, даже не пришла ей в голову. Она еще прекрасно помнила уроки «ловкости рук», полученные в «Красных фонариках», а потом – все, что она делала, было во имя восстановления справедливости: вернуть своей стране часть ее разграбленных богатств…

Восхитительная цель!

Подбодренная своим решением, Орхидея наконец-то сумела заснуть.

Во второй половине дня она надела теплое платье темно-синего цвета из шотландской шерсти, шубу, подбитую мехом куницы, теплые ботинки и голубую фетровую шляпку с узкими полями. Затем она закуталась в густую вуаль, предназначенную для защиты от ветра и посторонних взглядов, набросила на шею большую меховую муфту на серебряной цепочке, засунула туда руки в перчатках из тонкой замши и объявила, что собирается пойти погулять в парк.

– Мадам не боится замерзнуть? – спросил Люсьен своим напыщенным тоном, создававшим впечатление, что он ставит ударение на каждом гласном звуке.

– Нет, нет… Я приехала из страны, где зима гораздо суровее, чем здесь, а мне просто необходимо подышать свежим воздухом.

Мысль о парке явилась сама собой.

Ведь было бы глупо идти в музей напрямую, просто перейдя через улицу! Она пойдет туда чуть позже и домой она тоже не вернется прямо, а свершив задуманное, немного прогуляется по бульвару Мальзерб и лишь потом повернет к себе…

Утром снова выпал снег, засыпав деревья и припорошив следы, оставленные теми, кто гулял накануне. Белый пейзаж вокруг был очень красив, тишина окутывала сад, где в такую погоду было совсем мало народа. Однако Орхидее хотелось, чтобы их было еще меньше, ей нужно было сосредоточиться и собраться с силами.

Возле Коринфской колоннады парка она узнала няню и мальчика – их соседа, сына шотландского банкира Конрада Джеймсона, но подавила в себе желание подойти к ребенку. Ей очень нравились его черные кудряшки под морской фуражкой и большие темные глаза. Она не могла смотреть на него и не думать о своем ребенке, которого она так хотела подарить мужу. Однако боги, похоже, не очень торопились с тем, чтобы их брак принес плоды, и она, полагая, что наказана за принятие Христа, часто погружалась в грустные размышления, несмотря на слова утешения, на которые был щедр Эдуар: