Текст книги "Маньчжурская принцесса"

Жюльетта Бенцони
Маньчжурская принцесса

«Нельзя идти, любуясь звездами, если в твоем ботинке камень».

Лао Цзы

Copyright © Editions Julliard, Paris, 1991

Пролог
Июль 1918 года, вокзал в Шалон-сюр-Марн…

Санитарный поезд должен был вот-вот тронуться. Все двадцать три вагона, вытянутые вдоль платформы, были помечены красным крестом, и санитары заботливо укладывали на носилки раненых и вносили в вагоны, передавая их на попечение медицинского персонала, который должен был позаботиться о них в пути до Лиона.

День был жарким, можно даже сказать – изнуряюще жарким.

Но к пяти часам пополудни разразилась гроза и принесла долгожданную прохладу, с облегчением воспринятую всеми. После этого стало легче дышать, и, несмотря на то что все еще приходилось утирать пот со лба и шеи, ко всем постепенно возвращалось хорошее настроение. Вокзал, где повсюду мелькали белые одеяния санитарок, выглядел так мирно и красиво! И люди начинали надеяться, что кровавой бойне подходит конец. Вступление в войну Соединенных Штатов коренным образом изменило ситуацию, принеся союзникам мощную поддержку. Был, правда, момент, когда показалось – все кончено: «Большая Берта» стреляла по Парижу, немцы находились в шестидесяти километрах от столицы. 15 июля они как раз переправлялись через реку, за которую так долго сражались, и тут пришло известие о второй победе на Марне: по приказу Фоша, верховного главнокомандующего всех союзных армий, генералы Гуро, Петен и Манжен отбросили Людендорфа далеко от позиций, занимаемых им ранее. Так вот – раненые, которых сейчас увозили, и были теми, кто пострадал в этом ожесточенном сражении, но теперь у них была надежда – лучшее из лекарств…

Но не для лейтенанта Пьера Бо. Надежда? Ее у него уже не было, и он даже сожалел, что не остался лежать в меловых окопах Шампани. Пустой левый рукав и боль от раны в груди сделали его отныне калекой. В свои сорок шесть лет он был вычеркнут из той кипучей жизни, которую всегда так любил. Офицерские нашивки и награды, пришпиленные к его старому френчу, служили слишком слабым утешением в этой суровой реальности: он не мог вернуться на свою прежнюю работу в поездах класса люкс, по которым так тосковал, и его тошнило от одной мысли о том, что теперь он будет навечно заперт в какой-нибудь конторе. Да и то при условии, что ему хоть это предложат после войны…

Однако, когда его вынесли к поезду, он слегка приподнялся, чтобы посмотреть, куда его собираются поместить, и не смог скрыть улыбки: так называемый санитарный поезд был составлен из нескольких вагонов-госпиталей, построенных еще до начала военных действий, остальные вагоны были обычными багажными. Имелся даже старый вагон-ресторан, что нельзя было скрыть от его опытного взгляда: все это были вагоны из столь дорогого его сердцу «Средиземноморского экспресса».

На душе стало чуть теплее, хотя до августовской катастрофы 1914 года ему приходилось работать и на других поездах, например на «Восточном экспрессе» и «Северном экспрессе», но они нравились ему гораздо меньше.

Его поднесли к одному из этих вагонов без окон, где освещение и вентиляция осуществлялись через крышу. Снаружи они напоминали скорее вагоны для перевозки скота. Внутри находилось восемь кроватей, попарно прикрепленных по углам, одна над другой. Его положили на нижнюю, после чего санитары собрались уходить.

– Счастливого пути, лейтенант! Теперь вы поправитесь!

– Если у вас есть рецепт, как вернуть мне руку, оставьте мне его! Нет? Ну, все равно спасибо. Держите! Выпейте за мое здоровье!

Он протянул им несколько монет, вынув их из кармана лежащей рядом куртки. Они поблагодарили, попрощались и пошли за другими носилками. На другом конце вагона показалась медсестра. Она разговаривала со старшим врачом, и у Бо замерло сердце: этот тонкий силуэт, это продолговатое лицо с матовой кожей и высокими скулами, эти темные глаза… Имя само соскользнуло с его губ: Орхидея!.. Возможно ли, чтобы она находилась здесь, в этом поезде, в то время когда…

Не успев закончить эту мысль, он уже звал ее:

– Мадемуазель!.. Мадемуазель!

Она обернулась, увидела бледного человека, тянувшего к ней свою единственную руку, и, извинившись перед доктором, направилась к нему.

– Вам что-нибудь нужно, лейтенант?

Когда она подошла, мираж рассеялся, и Пьер пожалел, что позвал ее. Она совсем не была похожа на его маньчжурскую принцессу. Какая-то не очень удачная копия… плюс жуткий шампаньский акцент! Однако получилось неудобно – выходит, он побеспокоил ее попусту, и ему пришлось попросить принести воды и поправить подушку, чтоб голова была чуть повыше.

Она дала ему другую подушку, пообещав принести попить сразу же после отхода поезда, и отошла, чтобы пропустить санитаров, тащивших другие носилки.

Пьер Бо закрыл глаза, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. Это было безумием – хотя бы на миг поверить, что она могла вернуться, она, единственная из трех его женщин, которую он так любил, покидая Париж четыре года тому назад. Он сохранил об этом воспоминание, как носят засушенный цветок в карманчике кошелька. Это была его молодость, а молодость не возвращается. И все же было так сладко воскресить эти воспоминания в столь тяжелые минуты, и Пьер знал, что они еще не раз согреют его сердце в уготовленной ему новой жизни.

Поезд тронулся, и Пьер даже не услышал свистка начальника вокзала. Состав устремился в ночь, а раненый на какое-то время задремал, убаюканный мерным постукиванием колес, чего ему так не хватало. Как же все-таки приятна мысль о том, что возвращаешься домой…

Вернулась медсестра и принесла холодной воды. Приподняв раненого, она помогла ему напиться, и ее движения при этом были мягкими и одновременно уверенными, но от нее шел запах марсельского мыла и антисептика, и это было так далеко от изысканных ароматов путешествовавших прежде на этом поезде красавиц! И уж меньше всего этот запах напоминал легкое ванильное благоухание орхидеи.

Когда она опустила его голову на подушку, Пьер поблагодарил, стараясь не смотреть на нее: у него было много времени впереди, чтобы вызвать в памяти образ своей принцессы, и сравнивать ее ни с кем не хотелось.

Медсестра ушла, и он снова закрыл глаза – ведь это был единственный способ вновь увидеть «ее»…

Часть первая
Поезд

Глава первая
Отзвук прошлого…

Тревога!..

Вот уже несколько часов она не оставляла Орхидею.

Она словно клещами сжимала ее весь день – в ванной, за обеденным столом, на стуле, осиротевшем после отъезда Эдуара. Она не могла проглотить ни кусочка, не зная, куда спрятаться от этого ощущения, и в конце концов Орхидея решила укрыться в своей постели, ставшей вдруг такой огромной для нее одной. Но злой дух черных мыслей поджидал ее и там, устроившись на ножке кровати из красного дерева и следя за ней своими круглыми злыми глазками. И как тут было заснуть?!

В третий раз молодая женщина зажгла лампу у изголовья кровати. Она надеялась хоть как-то успокоить бешено бившееся сердце, а для этого выпила немного подслащенной цветочной воды, но ее можно было выпить хоть целую бочку – это все равно не принесло бы облегчения.

Отчаявшись, она встала с постели, накинула халат и направилась в кабинет мужа. Там, как ей казалось, она могла дышать спокойнее. Еще не выветрившийся запах английского табака и почти неуловимый аромат русской кожи обволакивал ее, словно противомоскитная сетка, которую набрасывали в страшную жару на Дальнем Востоке, чтобы спастись от укусов свирепых насекомых и других ночных опасностей. Атмосфера в большой комнате, служившей одновременно и библиотекой, показалась ей дружелюбной и даже внушающей доверие.

Она открыла окно и сделала два-три глубоких вдоха, как в свое время учила Хуан Лиан-шенгму, «Священная Мать Желтого Лотоса», чтобы восстановить дыхание после большой нагрузки. Январская ночь была холодна. Тусклый свет уличных газовых фонарей слабо освещал авеню Веласкес, вырывая из темноты черные обледенелые вывески, покрытые грязными кружевами затвердевшего снега. Обнаженные деревья были похожи на скелеты, нарисованные китайской тушью, и создавалось впечатление, что они останутся такими навечно. И как было себе представить, что весна сможет победить, и из этого почти минерального переплетения вдруг появятся нежные зеленые росточки?! Как тут было поверить, что беззаботное счастье прошедших четырех лет вдруг вновь расцветет после получения этого самого письма?

Вновь охваченная страхом, Орхидея закрыла окно, задернула бархатные шторы и, прислонившись к ним спиной, принялась с чувством глухого отчаяния осматривать большую комнату, прежде столь близкую и любимую. Покинутая Эдуаром, она вдруг приобрела незнакомый и даже несколько угрожающий вид, словно наука и культура Запада, притаившиеся за сотнями тисненных золотом переплетов, неожиданно оказались лицом к лицу с неким посторонним вторжением и образовали непреодолимую стену, за которой Эдуар медленно и непреклонно удалялся все дальше и дальше. И это все из-за письма…

Орхидея прочитала его уже двадцать раз и выучила наизусть.

«Сын принца Кунга по-прежнему ждет свою невесту, выбранную с рождения, ждет, когда она войдет в его дом под красной свадебной фатой. Терпеливый и великодушный, он никогда не переставал верить в то, что настанет день – и боги приведут тебя к нему, но он считает, что наступление этого дня не может откладываться более. Ты должна войти. Его благородное сердце готово забыть те годы, когда твой дух находился далеко от земли своих предков, но он не может без твоей помощи противостоять справедливому гневу нашей государыни, глубоко оскорбленной твоим предательством. Чтобы она смогла вновь раскрыть тебе свои материнские объятия, встань же на праведный путь, принеся с собой готовность к раскаянию.

Возле твоего дома есть другой – дом одного из тех путешественников-варваров, за которыми ходит слава бессовестных грабителей Страны восходящего солнца и нашей чудесной Империи. В их руках находится предмет, священный в глазах Цзы-хи: застежка от мантии великого императора Кьен Лонга, некогда похищенная французским воякой во время разграбления дворца Юаньминюань[1]1
  Летний дворец был сожжен 18 октября 1880 г. по приказу лорда Элгина, сделано это было после того, как его разграбили французы и англичане (прим. автора).


[Закрыть]. Доставь обратно то, что было взято от нас, и императрица вновь примет тебя, как свою дочь. Настало время забыть твои глупости и подумать о долге. 25-го числа сего месяца корабль под названием «Хугли» покинет марсельский порт и отправится в Сайгон, а оттуда тебя привезут в Пекин. Для тебя будет заказано место на имя мадам Ву Фанг.

Если ты сядешь в Париже на поезд, называющийся «Средиземноморским экспрессом», то ты прибудешь в названный пункт, а тот, кто должен сопровождать тебя, будет ожидать твоего прибытия на вокзале.

Ты обязана подчиниться, принцесса Ду Ван, если хочешь встретить еще много восходов солнца и если ты любишь своего обожателя-варвара так, чтобы желать ему благополучно дожить до почтенной старости…»

«Священная Мать Желтого Лотоса» подчеркнула эту угрозу, к которой следовало отнестись с должным вниманием, так как старая воительница ничего не делала просто так и знала цену словам, даже если некоторые из них она произносила не так часто. Это письмо, безусловно, было самым длинным из того, что ей когда-либо приходилось писать собственной рукой, и именно это настораживало Орхидею. Западные термины под ее пером выглядели неуместно и… немного смущали. Странным было и то, что сводная сестра принца Туана преследовала своего западного врага на его собственной территории.

Принцесса Ду Ван!

Орхидея уже давно не имела никакого отношения к этому имени. Точнее, с того самого дня, имевшего место пять лет тому назад, когда Цзы Хи решила, что титулованная особа в сопровождении девушки из простонародья должна оставить Запретный Город и свои атласные наряды, чтобы проникнуть в самое сердце квартала дипломатических миссий, а там – смешаться с ужасными подонками китайского происхождения, поклонниками Христа, торопившимися заполучить оружие у белых, чтобы обеспечить себе защиту от праведного гнева «Кулака Правосудия и Согласия». Речь шла о деле весьма серьезном: человек, которого императрица почитала самым дорогим своему сердцу, ее двоюродный брат, принц Жонг Лу (ходили слухи, что он был ее любовником), этот всеми любимый человек, забылся до такой степени, что передарил одной страстно им желанной бледнолицей девушке талисман, когда-то пожалованный ему государыней, дабы тот уберег его от несчастных случаев и злых духов. И теперь следовало во что бы то ни стало отыскать это сокровище и наказать смертью того, кто осмелился завладеть им!

Воспоминания об этой миссии, некогда возложенной на нее, Орхидея хранила глубоко в душе, надеясь когда-нибудь вообще забыть об этом. Ей нужно было раствориться в другом мире и, по возможности, не нарушать спокойного чередования дней. Но ей это не удалось. И теперь воспоминание снова всплыло, словно заноза, которую не удалили вовремя и теперь она нагноилась. Когда-то Орхидея любила императрицу… нет, без сомнения, она и теперь любила ее!

Время оставило в памяти только ее добрые дела.

Сцена, о которой вспомнила Орхидея, произошла в дворцовом саду, в тени храма Дождя и Цветов, крыша которого расходилась лучами и поддерживалась золотыми колоннами, обвитыми драконами. Цзы Хи сидела на скамейке под кустом жасмина, несколько белых лепестков покоились на абрикосовом атласе ее платья. Она была недвижима и хранила молчание, но по ее щекам катились слезы. Ее молодая спутница впервые увидела императрицу плачущей, и это молчаливое отчаяние ее потрясло. Преклонив колени на фиолетовый песок аллеи, Орхидея смиренно спросила, может ли она хоть чем-нибудь облегчить эту боль? Цзы Хи вздохнула:

– Не будет в моем сердце покоя, пока Нефритовый Лотос не вернется в мои руки. Не можешь ли ты помочь мне его отыскать?

– У меня нет никакой власти, Почтеннейшая…

– Ты ошибаешься. У тебя она есть, и дают ее тебе молодость, ум, ловкость и изобретательность. Хозяйка «Красных фонариков», которую я позвала сегодня утром, уже составила план действий. Она предлагает использовать одну из своих девушек по имени Пион. Ты ее знаешь?

– Да. Она, возможно, лучшая из нас. Она прекрасно владеет телом, но при этом коварна, жестока и не знает, что такое угрызения совести. Я бы даже сказала, что не люблю ее.

Императрица вынула из рукава шелковый носовой платок и грациозным движением промокнула оставшиеся слезинки на лице, мастерски украшенном макияжем. Затем она улыбнулась:

– Ну, конечно. Однако мне хотелось бы, чтобы ты сопровождала ее в этой миссии. Именно потому, что она бессовестна и действительно не внушает мне доверия. Есть еще одно – Лотос не должен вернуться ко мне из рук простолюдинки. А твои руки мне очень даже подходят. И раз уж ты решила помочь мне и пройти курс тренировки в «Красных фонариках», мне кажется, наступило время показать, чего ты стоишь. К тому же в твоих жилах течет императорская кровь.

В самом деле: внучка сестры императора Хьен Фонга и сирота от рождения, Ду-Ван была взята на воспитание самой императрицей, которая сильно привязалась к ней, окружив заботой и лаской. Она дала ей образование, достойное ее положения в стенах Запретного Города, который в ее детских глазах представлял собой божественное совершенство и обитель наивысшего покоя. А разве этот величественный ансамбль дворцов, храмов, двориков и садов, охраняемых высокими красно-фиолетовыми стенами, не был центром мира – хотя бы потому, что Сын Неба дышал его воздухом?! Не могло существовать на земле места, более благородного и более чистого, где совершенство так поражало бы своей законченностью. Это был своего рода микрокосмос, где в течение многих веков великие императоры собирали самые благородные произведения искусства, тщательно сохраняя их за высокими крепостными стенами, на которых день и ночь несли службу вооруженные часовые.

Многие годы она и не представляла себе, что существует какой-то другой мир! Девочку научили читать по «Книге Перемен», потом она овладела кистью и искусно воспроизводила большие тексты и свои мысли изящными иероглифами; ее обучили поэзии и изящной живописи, к которой она проявила интерес после знакомства с некоторыми произведениями Цзы Хи, служившей ей примером во всем. Разве она не была высокочтимой дамой, если даже сама императрица пожелала присутствовать на скамье Экзаменационной Императорской Комиссии, в числе самых высокообразованных мандаринов, чтобы послушать ту, которая обладала глубоким знанием «Бесед и суждений» Конфуция, читала наизусть самые красивые поэмы Ду Фу и Бо Цзюй-и и лучше многих других знала историю Империи!

Ду Ван также обучалась музыке и танцам, знала тысячу и один секрет того, как женщине сделать себя привлекательной, хотя и не придавала этому последнему такого значения, как другие придворные дамы. Если она и получала удовольствие от ежедневного составления для себя некоего гармоничного ансамбля, то лишь затем, чтобы порадовать себя и императрицу, а вовсе не для привлечения взглядов мужчин. Ни одному из них (а их число вокруг было не так уж и велико, если не считать евнухов) не удалось заставить ее сердце биться чаще, чем обычно. Тайные любовные радости, заставлявшие кудахтать других женщин под прикрытием вееров, совершенно ее не интересовали.

С детства она считала себя нареченной невестой одного из сыновей принца Кунга, самого главного советника императрицы, и эта мысль совершенно не страшила ее. Она была уверена, что выполнит свой долг, когда настанет время, остальное не стоило ее волнений. Но в самой глубине души Ду Ван мечтала о жизни вообще без мужских оков. С самого раннего детства она хотела быть мальчиком, чтобы иметь возможность заниматься физическими упражнениями и освоить искусство владения оружием, а потом жить в совершенно другом – огромном и таинственном мире.

Цзы Хи угадывала в этом очаровательном существе душу амазонки. Развлекаясь, она давала ей уроки гимнастики, верховой езды, фехтования и стрельбы из лука. В свои семнадцать лет юная принцесса уже могла помериться силами с воином своего возраста.

И вот именно в это время пахнуло дыханием ненависти «боксеров»[2]2
  Китайско-японская война 1894–1895 гг. завершилась тем, что Япония аннексировала в 1905 г. территорию Маньчжурии. В 1900 г. в результате антиколониальных выступлений, так называемого восстания «боксеров», Китай был признан западными странами. Восставшие, испытывавшие неприязнь к иностранцам, а также к китайцам-христианам, стали называться «боксерами» потому, что большинство из них регулярно занималось физическими упражнениями, напоминавшими кулачные бои. В октябре 1911 г. началась революция против императорского правления, а в декабре военный режим провозгласил Республику Китай, которую в 1916 г. потрясла гражданская война (прим. пер.).


[Закрыть] по отношению к белым варварам, чьи дипломаты, священники и торговцы обосновались в Китае, и чье количество все увеличивалось под предлогом того, что они якобы прибыли сюда для продвижения своих богов и преимуществ западной жизни.

Люди в красных тюрбанах, объявившие, что они неуязвимы даже для ружейных пуль, стали искать сторонников. Их глава, принц Туан, двоюродный брат императора, сумел привлечь на свою сторону Цзы Хи, увидевшую в восстании ответ на свои мольбы о мщении, которые она не прекращала адресовать Небу после разграбления Летнего дворца, ее личного земного рая.

Охваченная тем же энтузиазмом, сводная сестра Туана нарекла себя «Священной Матерью Желтого Лотоса» и завербовала немало молодых женщин и девушек. Естественно, и Ду Ван пожелала встать под знамена «Красных фонариков».

Что касается техники боя – тут ей нечему было особенно учиться. Но здесь ее обучили искусству грима, некоторым приемам магии, умению открывать закрытые двери без помощи ключа, а также преимуществам, которые можно извлекать из разного рода хитростей и умения скрываться. Это не стало ее самой сильной стороной, так как по натуре она была девушкой открытой и искренней. Но чтобы угодить своей обожаемой хозяйке, она согласна была применить любое оружие, в том числе и самое подлое – яд…

Ведь Цзы Хи была единственным человеческим существом, которое продемонстрировало привязанность к ней, Ду Ван.

Узнав, что от нее может зависеть судьба ее идола, Ду Ван испытала величайшую гордость, которая, впрочем, была немного омрачена перспективой работать в связке с Пион, чье высокомерие она ненавидела. Однако осознание чести возвратить Нефритовый Лотос, преступно отданный в залог любви иностранке, подстегивало ее отвагу.

Прорицатели заявили, что обстоятельства складываются весьма благоприятно. Накануне того дня, 20 июня, иностранные дипломаты, квартал которых занимал обширное пространство между стенами татарского города и Запретного Города, получили предписания покинуть Пекин в двадцать четыре часа, если хотят избежать больших неприятностей. Однако указания остались в пренебрежении. Немецкий посланник, направлявшийся к своим китайским коллегам, был убит «боксерами».

Тут-то Цзы Хи и дала своей фаворитке и Пион возможность отличиться.

– Вам нет никакой необходимости втираться в дом к белым дьяволам, – сказала «Священная Мать Желтого Лотоса», – ведь имеется множество китайских предателей, обращенных в христианство, которые постараются укрыться под их вооруженной защитой. Вот к ним-то вы и примкнете!

Спустя час, облаченная в синюю хлопчатобумажную ткань без орнамента, с тюком на плече, в котором было немного белья и повседневных вещей, юная принцесса в сопровождении своей спутницы смешалась с толпой беженцев-христиан, просивших укрытия в посольстве Англии, главные ворота которого выходили на маньчжурский рынок. Отныне она была не Ду Ван, а Орхидея, для маньчжуров – цветок-символ, и никто больше не мог вернуть ей настоящего имени.

До прихода того самого письма.

Последующие дни стали для девушки настоящим кошмаром. Она попала в совершенно иной мир – мир пыли, грязи, нищеты и страха.

Беженцы набивались в дома, покинутые торговцами, для которых работа в районе дипломатических миссий прежде представляла источник больших прибылей. Многие из этих домов были богаты и весьма красивы, но под напором обезумевших беженцев они быстро растеряли свою изысканность и элегантность. Орхидее и ее спутнице удалось пристроиться в маленьком полуразрушенном домике на берегу Нефритового канала, недалеко от моста, соединявшего то, что некогда было огромным владением принца Су, с посольством Англии.

Обе девушки выдавали себя за дочерей торговца из китайского города, убитого вместе со своей женой по подозрению в дружеских отношениях с представителями Запада. Они рассказывали всем, что «боксеры» сожгли их жилище и надругались над их близкими…

Потом Орхидея узнала, что у Цзы Хи ничего не было случайным: похожее семейство действительно существовало, и в нем были две дочери, которые исчезли.

Самым тяжелым для юной принцессы стала необходимость жить бок о бок со своей лжесестрой. Пион не была груба, бескультурна и необразованна: в «Красных фонариках» воспитывали девушек, многие из которых происходили из простого народа, да так воспитывали, что в будущем они могли сыграть практически любую социальную роль. Пион была дочерью гвардейского офицера. С самой первой встречи Ду Ван почувствовала, что Пион ненавидит ее, а ей к тому же приходилось выказывать уважение к молодой высокопоставленной особе, пользующейся благосклонностью самой Цзы Хи, в то время как самой Пион оставалось довольствоваться тем, что хозяйка просто выбрала ее…

Игра была неравной: амбициозная девушка, жестокая и отважная, вполне отдавала себе в этом отчет. Со своей стороны, принцесса никак не могла подавить в себе отвращение к ней. Жить с Пион как с сестрой представлялось невыносимым, хотя они и выполняли одно и то же задание.

То, что они не были похожи, не имело значения. Полигамные браки здесь позволяли мужчинам иметь детей от разных жен. Кроме того, все знают, что для западных людей азиаты выглядят на одно лицо, им и в голову не придет удивляться тому, что кто-то имеет более благородные черты лица или чуть более изящные ножки. Кстати о ножках: европейцы лишь недавно узнали разницу между маньчжурскими и китайскими женщинами. Первые никогда не подвергались той пытке, через которую проходили вторые: девочкам-китаянкам туго пеленали бинтами ноги, чтобы ступня не росла. В XVII веке завоеватели Китая посчитали эту изысканность, делавшую ходьбу почти невозможной, обыкновенной глупостью.

Несмотря на то, что их разъединяло, посланницы Цзы Хи безупречно играли роль сироток с печальной судьбой. Соотечественники-христиане изо всех сил старались утешить их мнимую боль, помогали им во всем, даже не подозревая, до какой степени религия, которую пытались им внушить, ужасала лжесестер. Что же касается иностранцев, с которыми девушки вскоре вступили в контакт, то они стали для Орхидеи, никогда не видевшей их вблизи, поводом для удивления. Особенно женщины.

Одевались они чаще всего в белое – а ведь это, как известно каждому, цвет траура! У них были странные лица – либо очень белые, либо розовые или даже красные с фиолетовыми прожилками, странные волосы, часто завитые и имевшие различные оттенки – от светло-русых до темно-каштановых и рыжих… Однако в старости все они, как и азиатки, становились седыми.

Несмотря ни на что, некоторые европейские женщины умудрялись быть довольно красивыми. Когда Орхидея увидела девушку с императорским Лотосом, она поняла, почему сердце мужчины, даже принца Поднебесной Империи, могло загореться страстью к златокудрой богине, с глазами, похожими на черные сливы, с губами цвета спелого граната и с кожей оттенка цветка вишни. Девушка была американкой, очень дружелюбной и очень веселой. Несмотря на языковый барьер (Орхидея знала лишь несколько слов по-английски), мисс Александра сумела объяснить юной маньчжурке, что она находит ее удивительно красивой и хотела бы почаще видеть ее в госпитале, где две «сестры» работали, получая за это еду. Их приняли охотно – столкновения между «боксерами» и двумя тысячами осажденных, которых защищала горстка из четырехсот солдат, не прекращались.

В первые дни осады завладеть Лотосом не представлялось возможным, ибо беженцы жили довольно далеко от уцелевших жилых зданий дипломатических миссий, одно из которых принадлежало Соединенным Штатам. Однако со временем число разрушенных жилищ росло. И пришлось перевести сначала женщин, а затем весь международный дипломатический персонал в здание английского посольства, самое большое и самое удобное для обороны. Люди разных национальностей расселились по своему усмотрению вокруг него в домиках, принадлежавших ранее принцу. Однако выполнить задание Цзы Хи все равно пока представлялось проблематичным: женщины жили по два-три человека в больших комнатах, и произвести обыск в вещах юной американки не было возможности.

– Нужно действовать по-другому, – заявила Пион однажды в конце изнурительного дня. – Шанс представится нам, если мы выманим девушку за пределы укреплений и сдадим ее нашим. Надо чтобы она заговорила!

– Мне это кажется трудным, – возразила Орхидея, – ведь все выходы из отрезанного лагеря хорошо охраняются.

– Возможно, но у меня есть одна идея…

Больше она ничего не сказала, а ее собеседница даже не попыталась узнать больше.

Планы, задуманные Пион, как и сама миссия, возложенная на них, потеряли для Орхидеи все свое значение и смысл через несколько дней.

Война, осада, «боксеры», смерти…

Орхидее трудно было увязать эти страшные картины с интригами и слезами императрицы. В ее сердце навсегда запечатлелась сцена, лишавшая ее разума, такого ясного, лишавшая ее рассудительности и мудрости.

Это произошло в вестибюле госпиталя, и Орхидея всякий раз при воспоминании об этом испытывала восхищение и смущение одновременно.

В тот день какой-то солдат принес в госпиталь китайскую женщину, насмерть перепуганную «боксерами», которая, не в силах снести даже мысли о том, что с ней могло произойти, попади она «боксерам» в руки, совершила попытку самоубийства. Солдат, проходя мимо приоткрытой двери лачуги, увидел ее, висящую на балке, и бросился внутрь, чтобы снять. Убедившись, что она еще жива, но будучи не в силах привести ее в чувство, он решил обратиться к доктору. Увы, доктор Матиньон был срочно вызван на баррикаду Фу, а посему пострадавшую до прибытия более опытной медсестры доверили Орхидее.

Вспомнив уроки, полученные во дворце, она не без труда поставила женщину на колени, затем принялась забивать ей ватными тампонами рот и ноздри. Она начала уже закреплять все это бинтом, как вдруг чья-то сильная рука грубо оттолкнула ее, да так сильно, что она потеряла равновесие и рухнула на пол. Одновременно с этим раздался возмущенный голос:

– Вы с ума сошли! Хотите совсем добить эту несчастную?

Слова принадлежали европейцу, и он прекрасно изъяснялся на китайском языке, но это отнюдь не смягчило гнев Орхидеи, возмущенной тем, что кто-то вмешался в тот момент, когда она совершенно искренне пыталась помочь пострадавшей.

– А разве не так надо делать? Часть ее души уже отлетела, и нужно любой ценой помешать уйти тому, что еще осталось… А значит, надо закрыть все отверстия и…

– Никогда не слышал большей глупости!

Тут подоспела медсестра – баронесса де Гирс, жена русского посланника. Незнакомец доверил ей больную, которую, к счастью, терапия Орхидеи еще не успела отправить в мир иной. Затем он повернулся к девушке, пытавшейся подняться с гримасой боли на лице. Она была потрясена. Он улыбнулся, глядя на растерянное юное личико:

– Извините меня! Надеюсь, я вас не сильно ушиб?

Он протянул руки, чтобы помочь ей встать, но Орхидея ничего не видела и не слышала. С открытым ртом, пораженная, она смотрела на этого иностранца, как будто он был первым мужчиной, которого она увидела в жизни. Надо сказать, выглядел он удивительно: смуглый, волосы и небольшие усы словно сделаны из золотой стружки, глаза небесной голубизны. Высокий и хорошо сложенный, о чем свидетельствовал его непристойный европейский костюм из белого сукна, демонстрировавший длину его ног вместо того, чтобы прятать их под платьем, он казался самым веселым человеком в мире, и его улыбка была неотразима.

Видя, что юная маньчжурка не желает принимать его помощь, он нахмурил брови, нагнулся, взял ее под руки и поднял:

– Боюсь, что я причинил вам боль…

– Вовсе нет, уверяю вас… Я просто поражена… Откуда вы так хорошо знаете наш язык?

– Я выучил его, потому что он мне нравится. Меня зовут Эдуар Бланшар, я секретарь дипломатической миссии Франции. Точнее… я был им, потому что никакой миссии больше не существует… А вы кто?

– Я… я здесь работаю. Меня зовут Орхидея… моя сестра Пион и я… в общем, мы беженки.

– Знаю. Я слышал о вас.

Вот так все и началось.

То, что было невозможно, немыслимо, неслыханно для юной маньчжурки высокого происхождения и «белого дьявола».

Но война, которая соединила их в осажденном квартале, сделала это почти естественным. Стены, охранники, оружие, обычаи и традиции, стоявшие между ними, – все это вдруг исчезло, как по мановению волшебной палочки, чтобы оставить молодого мужчину и молодую женщину лицом к лицу, создав некое воплощение того лучшего, что было в обеих, таких непохожих, расах.