Текст книги "Я и Оно"

В самом начале, в примитивной оральной фазе развития индивида, фиксация на объекте и отождествление практически неотличимы друг от друга. В дальнейшем можно допустить, что эта фиксация исходит из «Оно», каковое воспринимает эротическое влечение за естественную потребность. Слабое вначале «Я» получает знание об обладании объектом и либо находит в нем удовольствие, либо старается избавиться от него в процессе вытеснения[46]46
  Интересную параллель смены выбора объекта путем отождествления мы находим в верованиях первобытных племен. Согласно этим верованиям, свойства употребленного в пищу животного передаются как характер тому, кто ест мясо этого животного. На этом же основаны многие запреты. Эта вера лежит в основе каннибализма, прослеживается в совместном съедении тотемного животного и вплоть до принятия святого причастия. Следствия, которые здесь были приписаны оральному овладению объектом, играют роль позже, при выборе сексуальных объектов.


[Закрыть].

От того, будет ли такой сексуальный объект оставлен в силу объективных или субъективных причин, нередко зависят изменения «Я», которые объясняют укоренением объекта в «Я», как это было описано при меланхолии; истинная природа этого замещения нам пока неизвестна. Возможно, с помощью этой интроекции, каковая является своего рода регрессией к механизму оральной фазы, «Я» облегчает или даже просто делает возможным свой отказ от объекта. Может быть, это отождествление вообще является условием, на котором «Оно» отказывается от своего объекта. В любом случае этот процесс очень часто имеет место на ранних стадиях развития, что можно понимать так, что характер «Я» является кристаллизованным осадком отброшенных фиксаций на объектах и содержит историю выборов этих объектов. Естественно, с самого начала надо признать существование шкалы способности к сопротивлению, которая диктует, насколько характер личности принимает или отбрасывает историю выборов эротических объектов. Некоторые полагают, что у женщин, имеющих богатый любовный опыт, можно легко обнаружить в чертах характера остатки предметов фиксации. Надо также рассмотреть случаи одновременности фиксации на объекте и отождествления, то есть случаи, когда изменения характера происходят до того, как объект будет оставлен. В этом случае изменения характера могут пережить отношение к объекту и в известном смысле его (отношение) законсервировать.

Согласно другой точке зрения, это превращение выбора эротического объекта в изменение «Я» также является способом, каким «Я» начинает господствовать над «Оно» и может углубить свое к нему отношение, в любом случае, правда, за счет далеко идущей уступчивости в отношении его переживаний. Если «Я» принимает на себя черты объекта, оно таким образом само навязывается своему «Оно» как объект любви, пытается возместить ему потерю и при этом говорит: «Смотри, ты ведь можешь любить и меня, я ведь так похож на тот объект».

Превращение либидо, направленного на объект, в нарциссическое либидо, каковое здесь происходит, приводит, очевидно, к отказу от сексуальной цели, к отказу от сексуальности и к своего рода сублимации. Да, возникает заслуживающий внимательного рассмотрения вопрос, не является ли это общим путем сублимации, не протекает ли всякая сублимация посредством «Я», каковое прежде всего превращает направленное на объект либидо в либидо нарциссическое, чтобы затем, возможно, поставить ему иную цель[47]47
  В качестве значимого резервуара либидо в смысле присоединения нарциссизма мы должны тотчас после отделения «Я» от «Оно» признать именно «Оно». Либидо, которое притекает к «Я» путем описанного отождествления, придает ему черты «вторичного нарциссизма».


[Закрыть]. Вопросом о том, может ли это превращение иметь следствием другие судьбы инстинктивных влечений, например расслоение различных, сплавленных друг с другом влечений, мы займемся позже.

Это, конечно, отклонение от нашей цели, но мы неизбежно должны еще раз обратить наше внимание на один момент, связанный с отождествлениями «Я» с объектом. Если такие отождествления берут верх, становятся избыточно многочисленными, набирают силу и становятся несовместимыми друг с другом, следует ждать скорого патологического финала. Дело может дойти до расщепления «Я», и в ходе этого расщепления отдельные отождествления вследствие сопротивления взаимно отделяются друг от друга, и, вероятно, здесь кроется загадка случаев так называемого расщепления личности, когда отдельные отождествления поочередно прорываются в сознание. Даже если дело не заходит так далеко, все равно возникает тема конфликтов между различными отождествлениями, в которых «Я» буквально разрывается на части, конфликтов, которые, между тем, в большинстве случаев невозможно трактовать как патологические.

Однако, в то время как в отношении влияния поздних, отброшенных объектов фиксации может сформироваться определенное сопротивление, влияние первых, возникших в раннем возрасте отождествлений может стать почти непреодолимо устойчивым. Это снова возвращает нас к вопросу о возникновении «Идеала-Я», ибо за ним прячется первое и самое значимое отождествление индивида, отождествление с отцом в раннем детстве индивида[48]48
  Возможно, следовало бы ради большей осторожности говорить не об отце, а о родителях, ибо до появления знания о различиях между полами, заключающихся в отсутствии полового члена, ребенок не разделяет отца и мать. Недавно, работая с молодой женщиной, я узнал, что она, с тех пор как поняла, что у нее отсутствует половой член, решила, что его лишены не все женщины, а только презираемые женщины; во всяком случае, пациентка считала, что у ее матери он есть. Ради простоты изложения, однако, я в дальнейшем буду говорить лишь об отождествлении с отцом.


[Закрыть]. На первый взгляд кажется, что это не следствие и не исход фиксации на объекте, это отождествление прямое и непосредственное, и возникает оно раньше, чем любая фиксация. Но выборы объектов, характерные для первого периода сексуальности и касающиеся отца и матери, становятся обычно результатом такого отождествления, а следовательно, усиливают это первичное отождествление.

Однако эти отношения настолько сложны, что нам представляется необходимым рассмотреть их более детально. Есть два момента, оправдывающие эту трудность: треугольная структура эдиповых отношений и конституциональная бисексуальность индивида.

Упрощая, можно представить себе этот путь ребенка мужского пола следующим образом: с самого раннего детства, с младенчества, у такого ребенка возникает объектная одержимость матерью, и эта одержимость, эта фиксация на матери, берет свое начало от контакта с материнской грудью, этот контакт задает образец для последующих выборов объектов; отец завладевает мальчиком путем отождествления. Оба отношения сосуществуют рядом до тех пор, пока на фоне растущего полового влечения к матери ребенок не начинает понимать, что препятствием на пути удовлетворения этого желания является отец. С этого момента у ребенка развивается эдипов комплекс[49]49
  См. «Психология масс и анализ человеческого “Я”», VII.


[Закрыть]. Отождествление с отцом приобретает теперь враждебную окраску, оно превращается в желание устранить отца, чтобы заменить его рядом с матерью. С этого момента отношение к отцу становится амбивалентным; кажется, будто амбивалентность, с самого начала содержавшаяся в отождествлении, становится с этого времени явной. Амбивалентная установка по отношению к отцу и только нежное устремление к матери как к объекту исчерпывающе описывают содержание простого положительного эдипова комплекса у мальчика.

Разрушение эдипова комплекса должно сопровождаться отказом от фиксации на матери как на объекте. Ее место может быть занято двояким способом; либо происходит отождествление с матерью, либо укрепляется отождествление с отцом. Последний исход мы расцениваем как более нормальный, так как он позволяет в какой-то степени сохранить нежное отношение к матери. С гибелью эдипова комплекса в характере мальчика усиливаются и закрепляются мужские черты. Вполне аналогичным образом эдипов комплекс маленькой девочки может вылиться в усиление отождествления с матерью (или в возникновение такового), что укрепляет женское начало в характере ребенка.

Эти отождествления не соответствуют нашим ожиданиям, ибо они не вводят в «Я» отринутый объект, хотя возможен и такой исход, причем у девочек он наблюдается чаще, чем у мальчиков. В ходе анализа мы очень часто узнаем, что маленькая девочка, после того как ей приходится отказаться от отца как от объекта любви, извлекает на свет свое мужское начало и, вместо того чтобы отождествить себя с матерью, отождествляет себя со своим утраченным объектом, с отцом. Такое, конечно, происходит только в том случае, если у девочки сильно развита мужская установка.

Исход эдиповой ситуации в отождествление с отцом или с матерью происходит у представителей обоих полов в зависимости от относительного преобладания той или иной половой предрасположенности каждого конкретного индивида. Именно таким образом бисексуальность вмешивается в судьбу эдипова комплекса. Это один путь его развития.

Другой путь более важен. Возникает впечатление, что простой эдипов комплекс встречается не слишком часто, а скорее соответствует некоему упрощению или схематизации, что, кстати, часто оправдывается практическими соображениями. Более тщательное и добросовестное исследование в большом числе случаев открывает более полную форму эдипова комплекса, который в данном случае может быть двояким – положительным или отрицательным – в зависимости от исходной бисексуальности ребенка; то есть, например, мальчик не только обладает амбивалентной установкой по отношению к отцу и отличается нежностью к матери как к выбранному объекту, но и одновременно ведет себя как девочка; он выказывает нежную женскую установку в отношении отца и враждебно-ревнивое отношение к матери. Это вмешательство бисексуальности делает чрезвычайно трудной задачу разобраться в соотношении примитивного выбора объекта и отождествлений и еще более трудным отчетливое их описание. Возможно также, что выявленная в отношениях к родителям амбивалентность полностью обусловлена бисексуальностью, а не вытекает из установки на соперничество, возникающей из отождествления, как я утверждал ранее.

Я считаю правильной в общем и в частности ту точку зрения, что у невротиков имеет место полный эдипов комплекс. Опыт аналитической работы показывает, что в известном числе случаев та или иная его часть практически исчезает, так что образуется ряд состояний, на одном конце которого находится нормальный, позитивный, а на другом – наоборот, негативный эдипов комплекс, в то время как в середине находится его полная форма с неравным участием обоих компонентов. На фоне устранения эдипова комплекса четыре содержащиеся в нем устремления группируются таким образом, что из них вытекает отождествление с отцом и отождествление с матерью. Отождествление с отцом сохраняет мать в качестве объекта позитивного комплекса и одновременно отказывается от отца как от объекта негативного комплекса. То же самое можно сказать и об отождествлении с матерью. В разных по силе проявлениях обоих отождествлений отражается неравное присутствие обоих половых предрасположенностей.

Таким образом, общим исходом подчиненной эдипову комплексу фазы сексуального развития можно считать образование конденсата (осадка) в «Я», и этот конденсат состоит из этих каким-то образом соединенных отождествлений. Это изменение «Я» сохраняет свое особое место, оно вступает в отношение с другими содержаниями «Я» в качестве «Я-Идеала» или «Сверх-Я» (суперэго).

«Сверх-Я», однако, не является простым остатком первых, сделанных «Оно» выборов объекта, оно имеет значение энергично сформированной реакции против этих выборов. Его отношение к «Я» не исчерпывается настоятельным требованием: ты должен быть таким, как отец; нет, оно содержит также и запрет: ты не смеешь быть таким, как отец, то есть не имеешь права делать все, что делает он; что-то остается его безусловной прерогативой. Двойственность лица «Идеала-Я» вытекает из того факта, что этот идеал создается ради вытеснения эдипова комплекса и своим существованием обязан этому революционному перелому. Вытеснение эдипова комплекса дается нелегко, поскольку родители, а в особенности отец, осознаются препятствием на пути осуществления эдиповых желаний ребенка; инфантильное «Я» ребенка пытается изо всех сил совершить это вытеснение, создавая для этого то же препятствие, но уже внутри себя. Силы на это вытеснение «Я» заимствует в известной мере у отца, и это заимствование имеет исключительно важные последствия. «Сверх-Я» сохраняет характер отца, и чем сильнее был выражен эдипов комплекс, чем скорее (под влиянием авторитета, религиозного учения, образования, прочитанного) совершается его вытеснение, тем сильнее будет впоследствии «Сверх-Я» – под маской совести, и, вероятно, также под видом неосознанного чувства вины – господствовать над «Я». Откуда оно черпает силы для такого господства, откуда берется принудительный его характер, выражающийся в форме категорического императива, – свое предположение на этот счет я выскажу позже.

Если мы еще раз окинем взглядом только что описанное возникновение «Сверх-Я», то увидим его как результат действия двух в высшей степени значимых факторов – биологического и исторического, а именно долгого периода детской беспомощности и зависимости и того факта, что вытеснение эдипова комплекса связано с перерывом в развитии либидо или с двухэтапным развитием сексуальной жизни с латентным периодом между двумя этапами. Это последнее, как представляется, специфически человеческое свойство, согласно одной психоаналитической гипотезе, есть наследие периода стеснения культурного развития человечества в ледниковом периоде. Тем самым выделение «Сверх-Я», его отделение от «Я», не является случайностью, оно представляет собой самую значимую черту индивидуального и видового развития, так как именно оно придает родительскому влиянию такую устойчивость и продлевает существование моментов, которым оно обязано своим происхождением.

Психоанализ бесчисленное множество раз упрекали в том, что он совершенно не интересуется высшими, надличностными и моральными свойствами человека. Этот упрек несправедлив вдвойне – как с исторической, так и с методической точки зрения. Во-первых, потому что с самого начала в формировании моральных и эстетических тенденций вытеснение принимало самое активное участие, а во-вторых, потому что никто не хочет видеть, что психоаналитическое исследование – это не философская система, обладающая законченным и готовым зданием целостного учения, а метод поэтапного аналитического изучения психических нарушений путем разложения на составные части нормальных и аномальных психологических феноменов, и именно этим методом психоанализ пробивает путь к познанию. Нам не было нужды проявлять трепетную заботу о местопребывании высших материй в психике человека, пока мы занимались изучением роли вытеснения и вытесненного материала в психической жизни. Теперь, поскольку мы отважились на анализ «Я», мы можем ответить всем, кого шокировала наша постановка вопроса и кто продолжает настаивать, что в человеке должно быть и что-то высокое: да, несомненно, должно быть, и это высшее существо, присутствующее в человеке, есть «Идеал-Я», или «Сверх-Я», представительство наших отношений с родителями. Будучи совсем малыми детьми, мы знакомимся с высшими существами, мы поражаемся, страшимся, а позднее примериваем их образ на себя и принимаем их черты.

«Идеал-Я», таким образом, является наследием эдипова комплекса и тем самым выражением мощнейшего импульса и важнейших судеб либидо, порожденного «Оно». Устанавливая «Идеал-Я», «Я» овладевает эдиповым комплексом и одновременно подчиняется темному «Оно». По сути «Я» является представителем окружающего мира, реальности, а «Сверх-Я» выступает как представитель внутреннего мира, представитель «Оно». Конфликты между «Я» и идеалом становятся отражением – и к признанию этого мы уже готовы – отражением противостояния реального и психического, внешнего мира и мира внутреннего.

В процессе построения идеала «Я» отбирает материал из того, что биология и судьбы рода человеческого создали и оставили в «Оно», и заново переживает его на индивидуальном уровне. Благодаря истории и способу своего создания «Идеал-Я» обладает обширнейшими и богатейшими связями с филогенетическими приобретениями каждого индивида – его архаичным наследием. То, что в индивидуальной душевной жизни принадлежит к глубочайшему пласту, в результате построения идеала перемещается в самую верхнюю часть шкалы наших ценностей. Но напрасны были бы усилия локализовать «Идеал-Я» так, как мы локализуем «Я», или подогнать его под какую-то иносказательную аналогию, с помощью которой мы попытались бы воссоздать отношение между «Я» и «Оно».

Легко показать, что «Идеал-Я» отвечает всем требованиям, какие предъявляют к высшей сущности человека. В качестве суррогата страстно обожаемого отца он содержит зародыш, из которого выросли все религии мира. Оценка собственной несостоятельности в сравнении «Я» с его идеалом есть выражение смиренного религиозного восприятия, к которому взывает истинно верующий. В ходе дальнейшего развития роль отца принимают на себя учителя и авторитетные люди; их заповеди и запреты остаются могущественными в «Идеале-Я» и в качестве совести играют роль морального и нравственного цензора. Конфликт между притязаниями совести и делами «Я» ощущается как чувство вины. Общественное чувство покоится на отождествлениях с другими на основании общности «Идеала-Я».

Религия, мораль и социальное чувство – эти главные элементы высших человеческих категорий[50]50
  Науку и искусство мы здесь оставим в стороне.


[Закрыть] – исходно составляли неразрывное единство. Согласно гипотезе «Тотема и табу» они возникли филогенетически на основании комплекса отца; религия и нравственные ограничения родились из преодоления собственно эдипова комплекса; социальные чувства порождаются необходимостью преодоления избыточного соперничества среди представителей молодого поколения. Во всех этих нравственных приобретениях представители мужского пола вырвались вперед, но перекрестное наследование предоставило и женщинам право на эти приобретения. Социальные чувства возникают и в наше время у отдельных индивидов в виде преодоления чувства ревнивого соперничества в отношении братьев и сестер. В силу невозможности удовлетворения враждебных устремлений некоторым приходится прибегать к отождествлению с бывшими соперниками. Наблюдения за пациентами с легкими проявлениями гомосексуальности подтверждают предположение о том, что такое отождествление является суррогатом выбора объекта любви, и этот суррогат ослабляет агрессивно-враждебные установки[51]51
  См. «Психология масс и анализ человеческого “Я”»: о единых невротических механизмах при патологической ревности, паранойе и гомосексуальности.


[Закрыть].

С упоминанием филогенеза всплывают, однако, новые проблемы, перед трудностью которых хочется отступить. Но делать нечего, надо отважиться и сделать попытку разобраться, даже если есть опасения, что она выявит полную несостоятельность всех наших усилий. Вопрос звучит так: что в свое время приобрело религию и нравственность вместе с комплексом отца – «Я» первобытного человека или его «Оно»? Если это было «Я», почему мы не говорим просто об их наследовании в «Я»? Если это было «Оно», как это согласуется с характером «Оно»? Или в столь древние времена еще не было членения на «Я», «Сверх-Я» и «Оно»? Не стоит ли честно признать, что суть процессов в «Я» никоим образом не связана с понятием филогенеза и этот подход здесь неприменим?

Сначала надо ответить на самые простые вопросы. Мы должны признать, что способность к различению «Я» и «Оно» имела место не только у первобытных людей, но и у более простых существ, так как это различение является необходимым выражением влияния окружающего мира. Мы считаем, что «Сверх-Я» возникло из переживаний, которые привели к тотемизму. Вопрос о том, «Я» или «Оно» породили эти переживания и приобретения, оказывается при ближайшем рассмотрении бессодержательным. Следующее соображение подсказывает нам, что «Оно» не может ни испытывать, ни переживать внешнюю судьбу кроме как посредством «Я», которое для «Оно» замещает окружающий мир. Однако нельзя говорить и о прямом наследовании в «Я». Здесь открывается пропасть между реальным индивидом и понятием вида. Точно так же нельзя воспринимать отличие «Я» от «Оно» как нечто застывшее, как нельзя забывать и о том, что «Я» является особым образом дифференцированной составной частью «Оно». Переживания «Я» представляются на первый взгляд потерянными для наследования, но при частом повторении во многих сменяющих друг друга поколениях они превращаются некоторым образом в переживания «Оно»; впечатления об этих переживаниях закрепляются наследственно. Таким образом, наследуемое «Оно» вмещает в себя бесчисленные остаточные следы множества существований «Я», и, когда «Я» из «Оно» творит себе «Сверх-Я», оно, по всей видимости, лишь выносит на свет более древние образы «Я», совершает их возрождение из небытия.

История возникновения «Сверх-Я» объясняет, как ранние конфликты «Я» с объектными фиксациями «Оно» могли продолжаться в виде конфликтов с их наследием – «Сверх-Я». Если «Я» с большими трудностями и не полностью преодолевает эдипов комплекс, то в реактивном формировании «Идеала-Я» начинает действовать энергия, происходящая из «Оно». Обширная связь идеала с бессознательными импульсами разрешает загадку о том, почему идеал, который сам по себе отчасти остается неосознанным, может оставаться непонятным для «Я». Борьба, которая развертывалась в глубинных слоях, не привела к быстрой сублимации и отождествлению и в горних высотах сознания продолжается в застывшем виде, как сражение с гуннами на картине Каульбаха.

IV. Два вида инстинктов

Мы уже говорили, что если членение душевной сущности на «Оно», «Я» и «Сверх-Я» означает прогресс в нашем понимании, то оно должно послужить и средством для более глубокого познания и лучшего описания динамических отношений в психической жизни индивида. Мы уже уяснили, что «Я» находится под особым влиянием восприятия и что, грубо говоря, восприятия для «Я» имеют то же значение, что инстинкты для «Оно». При этом «Я» также находится и под сильным влиянием инстинктов, будучи модифицированной частью «Оно».

Недавно я подробно разобрал вопрос об инстинктах («По ту сторону принципа удовольствия»); я буду и здесь придерживаться той же точки зрения, положив ее в основу дальнейших рассуждений. Необходимо различать два вида инстинктивных влечений, из которых одно, половое влечение, или Эрос, является наиболее заметным и доступным для исследования. Это влечение включает в себя не только собственно незаторможенное и не подавленное половое влечение, включая сублимированные импульсы влечения, но и инстинкт самосохранения, каковой мы должны приписать «Я» и каковой мы в самом начале аналитической работы с достаточным основанием противопоставляем объектному сексуальному влечению. Выявление влечения второго типа сопряжено с известными трудностями; в конечном счете мы пришли к выводу, что представительством его надо считать садизм. На основании теоретических, основанных на биологических свойствах рассуждений мы предположили существование влечения к смерти, перед которым стоит задача перевести живую органическую материю в безжизненное состояние, в то время как Эрос преследует иную цель – собрать воедино разрозненные частицы потенциально живой субстанции, чтобы создать из них нечто неизмеримо более сложное и сохранить полученную живую субстанцию. Оба влечения ведут себя консервативно, в самом буквальном смысле этого слова, так как стремятся к восстановлению нарушенного возникновением жизни состояния. Возникновение жизни может явиться первопричиной продолжения жизни и, одновременно, стремления к смерти, а сама жизнь становится при таком понимании борьбой и компромиссом между этими двумя устремлениями. Вопрос о происхождении жизни является вопросом космологическим, и ответ на него, сообразно цели и намерениям жизни, может быть только дуалистическим.

Каждый из этих двух видов влечения подчиняется одному из двух физиологических процессов (созиданию и разрушению); в каждой частице живой материи участвуют оба влечения, но в неравномерной пропорции, чтобы главной ролью в этой материи была роль Эроса.

Эта гипотеза не помогает понять, каким образом влечения обоих типов связаны друг с другом, как они смешиваются и сливаются; однако не подлежит никакому сомнению, что верно наше допущение о том, что эти процессы происходят регулярно и в большом масштабе. Вследствие слияния множества элементарных организмов и образования многоклеточных форм жизни новым организмам удалось нейтрализовать стремление к смерти, заложенное в единичной живой клетке, и отвести от себя деструктивные, разрушительные импульсы, направив их вовне посредством особого органа. Этот орган – мускулатура, и влечение к смерти с этого момента – вероятно, правда, лишь отчасти – стало влечением к уничтожению, направленным на окружающий мир и на другие живые существа.

Поскольку мы однажды приняли представление о смешивании влечений обоих типов, постольку теперь нам неизбежно приходится принять – в большей или меньшей степени – возможность их расслоения. В садистском компоненте сексуального влечения мы получаем классический пример целесообразного смешивания влечений; в ставшем полностью самостоятельным садизме, как в извращении, мы получаем пример расслоения, хотя и неполного. Это позволяет нам увидеть и рассмотреть массу фактов, каковые пока не были рассмотрены именно под таким углом зрения. Мы обнаруживаем, что влечение к разрушению играет роль громоотвода на службе у Эроса, догадываемся, что эпилептический припадок является продуктом и признаком расслоения влечений, и начинаем понимать, что при выяснении последствий таких тяжелых неврозов, как, например, невроз навязчивостей, расслоение влечений и появление на первом плане влечения к смерти, заслуживают самого пристального внимания и оценки. Коротко обобщая, мы можем предположить, что сущность регрессии либидо, например от генитальной к садистски-анальной фазе, основана на расслоении влечений, тогда как прогресс от более ранних фаз к окончательной генитальной фазе вызывает прилив эротического компонента. Возникает также вопрос о том, не является ли регулярно наблюдаемая амбивалентность, каковую мы часто находим усиленной при конституциональной склонности к неврозам, результатом расслоения; правда, эта склонность настолько естественна и исконна, что скорее при ней изначально нет настоящего и полного смешения влечений.

Естественно, нам следует обратить внимание на вопрос о том, не существуют ли содержательные связи между постулированными нами структурами: «Я», Сверх-Я и «Оно», с одной стороны, и обоими типами влечений, с другой; и далее: можем ли мы приписать господствующему в душевных процессах принципу удовольствия прочное место в обоих типах влечения и в психической дифференциации, каковую мы вывели для сознания? Однако, прежде чем мы погрузимся в эту дискуссию, следует разрешить одно противоречие, препятствующее самой постановке вопроса. Несмотря на то что нет никаких сомнений в существовании принципа удовольствия и в том, что членение «Я» зиждется на достоверных клинических наблюдениях, все же различение двух типов влечений пока не доказано и нельзя исключать, что дальнейшие наблюдения и факты опровергнут это деление.

Мне все же представляется, что один такой факт уже существует. Для противопоставления обоих типов влечений мы можем ввести полярность любви и ненависти. Относительно представительства Эроса мы не сомневаемся; но мы должны благодарить судьбу за то, что можем найти представителя ускользающего от нас влечения к смерти – инстинкт разрушения, путь которому мостит ненависть. К тому же клиническое наблюдение учит нас, что ненависть является не только неизменным спутником любви (амбивалентность) и не только предвестником любви в человеческих отношениях, но при определенных условиях может превращаться в любовь, так же как любовь может превращаться в ненависть. Если это превращение есть нечто большее, чем развертываемая во времени последовательность, – если они могут превращаться друг в друга, – то теряет основание фундаментальное различение эротического влечения и влечения к смерти, различение, предполагающее наличие противоположно направленных физиологических процессов.

Далее – возьмем случай, когда одного и того же человека сначала любят, а потом ненавидят, или наоборот, причем давал ли этот человек повод к такому отношению, не относится к рассматриваемой нами проблеме. Не относится к нашему рассмотрению и другой случай, когда явная влюбленность сначала манифестирует враждебностью и агрессией, что мы можем наблюдать в тех случаях, когда деструктивный компонент фиксации на объекте проявляется до того, как к нему успевает присоединиться эротический компонент. Однако нам известны многочисленные случаи из психологии неврозов, к которым это превращение имеет более непосредственное отношение. При мании преследования больной защищается преувеличенной гомосексуальной привязанностью к определенному человеку, и результатом является то, что этот горячо любимый человек превращается в жестокого преследователя, на которого теперь и направляется зачастую опасная агрессия больного. Мы имеем полное право вставить какую-то предшествующую фазу, которая превращает любовь в ненависть. При возникновении гомосексуальности, а также и при формировании несексуальных социальных чувств, как недавно показали психоаналитические исследования, может появляться сильное чувство соперничества, сопряженное с наклонностью к агрессии, после преодоления которой ненавистный прежде объект становится либо любимым, либо предметом отождествления. Возникает вопрос: имеет ли в данном случае место непосредственное превращение ненависти в любовь? Здесь речь идет о чисто внутренних изменениях, в которых изменение поведения объекта участия не принимает.

Аналитическое исследование процессов, связанных с паранойяльным перерождением личности, демонстрирует возможность иного механизма. С самого начала имеет место амбивалентная установка и превращение происходит в результате реактивного смещения фиксации, в ходе какового смещения истощается энергия эротического импульса и прибывает энергия враждебная.

Не то же самое, но нечто подобное происходит в процессе преодоления враждебного соперничества, приводящего к гомосексуальности. Враждебная установка не имеет никаких перспектив на удовлетворение, отсюда – по чисто экономическим мотивам – она сменяется на установку любовную, которая имеет больше перспектив на удовлетворение, то есть на разрядку. Таким образом, в каждом из этих случаев нет нужды признавать прямое превращение ненависти в любовь, каковое при разительном качественном отличии этих влечений было бы попросту невозможным из-за их несовместимости.

Заметим, однако, что, при постулировании этого другого механизма превращения любви в ненависть, мы по умолчанию сделали еще одно допущение, которое, однако, заслуживает того, чтобы произнести его вслух. Мы поступили так, словно в психической жизни не понятно, в «Я» или в «Оно» находится запас подвижной энергии, которая индифферентна к использованию в эротических или деструктивных импульсах, увеличивая их силу и интенсивность. Без допущения наличия такой смещаемой нейтральной и индифферентной энергии мы не найдем выхода из создавшегося положения. Вопрос лишь в том, откуда берется эта энергия, кому она подчиняется и что означает.

Проблема качества импульсов влечения и их сохранение при разной судьбе влечений далека от разрешения, и взять ее в настоящее время штурмом едва ли удастся. Что касается парциальных сексуальных влечений, которые особенно хорошо доступны наблюдению, то на этих наблюдениях можно сделать выводы о некоторых процессах, которые принадлежат той же области; например, когда парциальные влечения в известной мере сообщаются друг с другом, когда одно парциальное влечение может из особенно эрогенного источника отдать часть энергии на усиление парциального влечения, происходящего из другого источника, чтобы отсутствие удовлетворения данного влечения компенсировать удовлетворением другого влечения; это позволяет нам рискнуть и высказать определенные предположения.