Текст книги "Свобода"

Тем не менее заключенный Бентама – не марионетка, которой управляют только внешние ниточки. Предполагается, что заключенные – это мыслящие и способные к расчету существа; они совершают выбор, и их поведение – всегда продукт такого выбора. Они также стремятся к счастью, подобно всем нам. И на них можно положиться в одном: в общем и целом они обычно принимают решение, приносящее им не меньше счастья, а больше. Но осуществление выбора – это средство достижения счастья, а не само счастье. На этом основании те, кто осуществляет выбор, предпочли бы тот «мир и покой», который, однажды достигнутый, уже не оставляет места и необходимости для выбора.

Архитектор паноптикона легко может гарантировать регулярность такого предпочтения, если сделает преимущества «мира и покоя» еще более наглядными, сохранив лишь самую непривлекательную альтернативу. Он заверяет будущего главного надзирателя паноптикона (на случай, если тот усомнится в легкости извлечения полезного и прибыльного труда из своих подопечных), что не потребуется никаких дополнительных усилий, чтобы увеличить давление, уже заложенное в жестко структурированной ситуации заключенных. Будущий главный надзиратель, по словам Бентама, «вряд ли сочтет необходимым спрашивать меня, как он сумеет убедить своих работников взяться за работу. – Имея их под таким регламентом, какого же лучшего залога их работы, притом работы самой усердной, может он пожелать, я не могу предположить. Во всяком случае, он имеет залог намного более надежный, нежели может иметь для усердия и прилежания любого обычного поденщика, которому платят за день, а не за изделие. Если человек не станет работать, ему будет нечего делать, кроме как есть свой черствый хлеб и пить свою воду, без единой души поблизости… Такое поощрение необходимо, чтобы он работал усердно; но более этого не необходимо»[4]4
  The Works of Jeremy Bentham. Vol. 4. P. 54.


[Закрыть]. По сравнению с черствым хлебом, водой и безлюдьем одиночной камеры любая перемена – включая даже тяжелый труд и крайнее физическое напряжение – будет воспринята как вознаграждение. Выбор действительно простой, и даже от людей, лишенных способности к правильному, полезному поведению, можно уверенно ожидать верного предпочтения. Это ожидание основано на самой простоте выбора, а не на предполагаемых добродетелях выбирающего. Задача «регламента», описанного под названием паноптикона, – сохранять эту простоту выбора. И эта задача выполняется, в том – и только том – случае, когда правила имеют целью запрещение и устранение всякого поведения, которое они не объявляют обязательным – и когда они подкреплены ресурсами, достаточными, чтобы реализовать эту цель.

Суть «Паноптикона» в том, чтобы предложить простые и дешевые ресурсы, которые делают эту задачу легкодостижимой, сводя ее к рутинным операциям. Подобные ресурсы, полагает Бентам, порождаются определенной организацией пространства, в котором содержатся и заключенные, и их надзиратели; а конкретно, особым планом многоцелевого здания. Но за этим архитектурным устройством лежит принцип, намного более широкий, нежели его конкретное применение, ограниченное технологическим горизонтом того времени.

Говоря словами самого Бентама, сущность паноптикона в «центральности положения инспектора, в сочетании с известными и самыми эффективными приспособлениями для того, чтобы видеть, будучи невидимым». То есть его сущность – в асимметрии знания: инспектор знает все о заключенных, тогда как заключенные ничего не знают об инспекторе. Местопребывание и действия инспектора окутаны тайной, невидимы и потому непредсказуемы, тогда как все, что делает заключенный, находится под постоянным контролем, непрерывно открыто для оценки и корректирующего вмешательства. Во всяком случае, так дело должно представляться самим заключенным. Действительно, непрерывное наблюдение было бы очень полезно, но слишком дорого – если вообще достижимо. Поэтому «на втором месте по желательности», предлагает Бентам, должно стоять, чтобы заключенный «во всякий момент, имея основания это предполагать и не будучи способным убедиться в противном, должен воображать себя „под наблюдением“»[5]5
  The Works of Jeremy Bentham. Vol. 4. P. 44, 40.


[Закрыть]. Уязвимость приватности заключенного для постороннего взгляда должна в любой момент оставаться правдоподобным предположением. По-настоящему важна «кажущаяся вездесущность» (курсив Бентама) инспектора. Однажды поверив, что взгляд начальника всегда направлен на него, заключенный никогда не будет вести себя так, словно оставлен на собственное усмотрение; у него не будет повода упражнять собственную волю и потому его воля будет слабеть и чахнуть от неупотребления. Непрерывность и вездесущность контроля не только лишат заключенных свободы – возымев эффект, они сделают заключенных неспособными быть свободными, выбирать и направлять собственные действия, структурировать собственную жизнь и управлять ею. Теперь они будут нуждаться в инспекторе, чтобы тот за них организовал их жизнь; чтобы достичь и сохранить свой специфический вид счастья, свой «мир и покой», им потребуется несвобода и гетерономия. И вся эта чудесная реформа совершится без моральных бесед, без проповедования идеалов или любого иного обращения к уму и сердцу заключенных. Требуется только внешний, поведенческий контроль; а это зависит исключительно от правильной организации сети внешних зависимостей, с асимметрией доступа к информации в качестве главного принципа. Принцип «видеть не будучи видимым» делает инспекторов свободными по отношению к заключенным, за которыми они надзирают. В таком случае свобода инспекторов состоит в независимости их действия от того, что делают или хотят заключенные, и в их способности обращаться с заключенными как с объектами своей собственной воли – способности определять и модифицировать действие заключенных, заменять волю заключенных собственной волей как источником и детерминантом их поведения. Сочетание независимости от и господства над составляет свободу инспекторов по отношению к заключенным. Свобода – одна сторона того отношения, которое в качестве другой своей стороны имеет гетерономию и отсутствие воли. Инспекторы свободны по отношению к заключенным постольку, поскольку свобода действия устранена из условий содержания заключенных.

Будучи относительной, свобода инспекторов направлена только в одну сторону. Есть направления, в которых всемогущие и вездесущие инспекторы так же несвободны, как заключенные – по отношению к инспекторам. В конце концов, инспекторы не по собственному выбору оказались в паноптиконе для выполнения этой задачи – надзирать и приказывать. Эта задача не обязательно сама по себе приятна, будучи в лучшем случае приемлемым способом заработать на жизнь, – и поэтому нельзя рассчитывать, что инспекторы не станут делать меньше, чем требуется этой задачей, как только они почувствуют, что за это их не ждет наказание. Поэтому один из самых головоломных политических вопросов: «Quis custodiet ipsos custodes?» [ «Кто будет сторожить самих сторожей?»] – нужно задать относительно персонала паноптикона так же, как относительно любых других людей, поставленных контролировать чужое поведение. Но в плане паноптикона уже учтена эта проблема – и, утверждает Бентам, решена самым эффективным образом. В нем «младшие надзиратели или инспекторы, служители и подчиненные любого ранга, будут находиться под тем же неотразимым контролем со стороны главного надзирателя или инспектора, как заключенные или другие лица – с их собственной стороны»[6]6
  The Works of Jeremy Bentham. Vol. 4. P. 45.


[Закрыть]. Неотразимый контроль над инспекторами гарантирован применением того же принципа, что и в обеспечении неотразимого контроля над заключенными, то есть посредством асимметрии знания. Внутренность центральной будки, занятой инспектором, для заключенных непрозрачна и невидима; но настежь открыта для взгляда главного надзирателя. Инспекторы не будут знать, когда их надзиратель решит понаблюдать за их работой; он волен сделать это в любой момент, сам оставаясь невидим. Инспекторам он «кажется вездесущим», равно как сами инспекторы – заключенным. Эта свобода главного надзирателя по отношению к инспекторам налагает ограничения на относительную свободу инспекторов – их свободу по отношению к заключенным. Одного только они не могут включить в диапазон своих опций – решения не осуществлять контроль над своими подопечными; инспекторы не свободны разрешить заключенным свободу. Их собственная свобода, в лучшем случае, не полна. Ей нельзя дозволить стать полной, поскольку логика ситуации, в которую поставлены инспекторы (как наемные служащие, как имеющие право на постоянную плату за рабочее время, как исполняющие порученную работу ради вознаграждения, а не ради ее внутренней притягательности), не гарантирует, что их поведение будет, как правило, согласовано с целью учреждения, которым они управляют. Нежелательное, вредное поведение – это возможность, которую нельзя исключить заранее. Поэтому такое поведение нужно предотвращать искусственно, целенаправленно спланированными предосторожностями. Отсюда необходимость такой планировки, которая предопределила бы гетерономию инспекторов в ключевом аспекте их деятельности.

Картина полностью меняется, как только мы сделаем шаг выше, к тому quis [кто], который custodiet [будет сторожить], к самому главному смотрителю. Создатели паноптикона сдадут его в аренду свободному предпринимателю, подрядчику, который сам решит, как лучше всего применить руки заключенных к производству рыночных товаров и, соответственно, превратить сам паноптикон в прибыльное предприятие. Тогда главный надзиратель – подрядчик будет иметь свой собственный интерес; и его интерес прикажет ему позаботиться, чтобы заключенные оставались сильными и здоровыми, чтобы они не увиливали от регулярной работы, чтобы они приобретали трудовые навыки и тем самым постепенно исправлялись, если целью их заключения было исправление. Как только начнет действовать такой интерес, понадобится очень немного – или вообще никакого – контроля. Можно рассчитывать, что подрядчик будет использовать паноптикон именно в тех целях, в каких он был спланирован. Можно рассчитывать, что его стремление к прибыли и страх убытков мотивируют его к верному типу действия – то есть к тому типу, который требуется, чтобы запустить паноптикон в движение, и притом движение в верном направлении. Этого высочайшего сторожа будут надежно сторожить его собственные расчеты. Разум научит его, что сам его личный интерес требует, чтобы задача паноптикона полностью и постоянно выполнялась.

Точно так же интересу подрядчика можно спокойно препоручить решение о том, какое использование паноптикона полнее и надежнее всего отвечает заложенным в него целям. На вопрос подрядчика «Какими ремеслами я могу занять моих людей, когда их получу?» Бентам предлагает короткий и четкий ответ: «Любыми, какими вы сумеете убедить их заняться»[7]7
  The Works of Jeremy Bentham. Vol. 4. P. 49.


[Закрыть]. И точно так же – со всеми остальными вопросами, которые подрядчик сочтет необходимым задать. Спланировав паноптикон и тем самым обеспечив общие условия для успешного – и продуктивного и эффективного – исполнения любой работы, теперь архитекторы перекладывают ответственность на подрядчика. Архитекторам предлагается сойти со сцены и избежать искушения какого бы то ни было последующего вмешательства в повседневную работу своего творения. Подсказки подрядчику не могут добавить ничего полезного к выигрышной комбинации архитектурно детерминированной логики паноптикона и ориентированных на прибыль расчетов подрядчика; они могут только вбить клин между ними и тем самым ослабить внутренний потенциал этой комбинации. Всякий закон, направленный на то, чтобы «помешать людям заниматься теми ремеслами, от которых они могли бы получить наибольшую выгоду», вреден и не должен иметь места ни при каких условиях. «Я бы попросил, чтобы такой закон был изгнан из моего здания», говорит Бентам от имени будущего подрядчика. И говорит он это не только ради частного выигрыша подрядчика, но и ради успеха паноптикона как фабрики социального порядка – две эти задачи неразделимы. Именно это делает свободу подрядчика столь исключительно желательной, столь бесконечно более социально полезной, нежели правление подвластных закону, зависимых функционеров: «Примите идею подряда – предписания в таком случае будут только помехой: сколь бы мало их ни было, их будет слишком много. Отвергните его – и сколь бы много их ни было, их будет слишком мало»[8]8
  Ibid. P. 125.


[Закрыть]. «Власть и склонность порождают действие: объедините их – цель достигнута, дело сделано»[9]9
  Ibid. P. 126.


[Закрыть].

В своем замечательно проницательном анализе уголовного права и правоприменения в Англии на пороге промышленной революции Михаил Игнатьев писал, что «две личности» Бентама – адвокат парламентской реформы и пропагандист паноптикона – не «вступали в противоречие, а дополняли друг друга». «Расширение прав внутри гражданского общества следовало компенсировать уничтожением подразумеваемых свобод, которыми пользовались заключенные и преступники при «старом режиме». В неравном и все более разделенном обществе это было единственным способом расширить свободу и укрепить согласие, не ставя под угрозу безопасность»[10]10
  Ignatieff M. A Just Measure of Pain: The Penitentiary in the Industrial Revolution, 1750–1850. London: Macmillan, 1978. P. 212.


[Закрыть].

Противоречие между совершенно гетерономным, механическим существованием заключенных на одном полюсе и совершенно свободным, избавленным от какого бы то ни было принуждения и вмешательства положением главного надзирателя – подрядчика – предпринимателя с инспекторами (в их двойной роли – как служителей главного надзирателя и хозяев заключенных) посередине не могло быть глубже. Но это противоречие никоим образом не было неуклюжим результатом внутренне непоследовательного набора принципов; не было оно и логической ошибкой. В отличие от многих философов свободы, человеческих прав или условий человеческого существования в целом, старавшихся объяснить (или сформировать законодательно) общество в категориях единой универсальной «сущности» человеческого рода вообще и каждого индивида в частности, Бентам ясно сознавал, что задача обеспечения безопасности и бесконфликтного воспроизводства социального порядка неизбежно приводит к выделению двух резко противопоставленных, но взаимообусловленных и взаимоутверждающих социальных модальностей: одна имеет своим идеальным горизонтом свободу, другая стремится к тотальной зависимости. Паноптикон не был устройством, сводившимся лишь ко второму полюсу этой оппозиции; не был он и приспособлением для избавления от отходов, производимых тем расширением гражданских и политических прав, которое Бентам проповедовал во втором своем качестве. Нетрудно прочесть «Паноптикон» как притчу об обществе в целом – устойчивом обществе, упорядоченном обществе, обществе без преступлений, обществе, в котором нонконформизм легко обнаруживается и устраняется, обществе, которое активно ищет наивысшей выгоды и величайшего счастья для своих членов, обществе, снабженном всеми функциями и ролями, которые необходимы для его выживания и успеха. В таком обществе, доказывает «Паноптикон», свобода одних делает и необходимой и прибыльной зависимость других; тогда как несвобода одной части делает возможной свободу другой. Паноптикон – это не дополнение к парламентской реформе; он включает ее как свое собственное условие и легитимацию.

Свободный надзиратель-подрядчик – отнюдь не злодей из потусторонней изолированности паноптикона, а персонаж, взятый Бентамом открыто и гордо из повседневной жизни. «Я должен иметь подрядчиком того, кто, занимаясь каким-то делом, которому легко выучиться, и весьма преуспевая со столькими работниками, скольких он сумел заполучить на обычных условиях, вознадеялся бы еще лучше преуспеть с еще большим числом, которое он сумел бы нанять на гораздо лучших условиях»[11]11
  The Works of Jeremy Bentham. Vol. 4. P. 50.


[Закрыть]. Люди, свободно преследующие свою выгоду и по ходу дела приобретающие способность управлять чужим трудом, рождаются повсюду во все большем количестве. Паноптикон – это не специальное противокриминальное заведение, которое бы требовало от своего руководителя приобретения новых умений или трансформации имеющихся. Напротив, это возможность делать то, в чем «люди, занятые делом, весьма преуспевают», только преуспевая еще лучше, в условиях, сознательно спланированных для этой цели и потому, предположительно, приносящих больший эффект в ответ на такое же вложение или усилие.

Равно как и заключенные паноптикона – отнюдь не существа из иного мира, и даже не особая, криминальная категория людей, требующая скроенных на заказ правил. Бентам изображает хорошо знакомую нам фигуру. В ней очень просто узнать «фабричного». Вдохновляет картину именно его образ – образ нормальных источников его поведения, образ мотивов, заставляющих его напрягаться и побуждающих к праздности, образ предполагаемой потребности в правильно организованной среде, которая за «фабричного работника» отбирает тот тип поведения, который сам фабричный работник очевидно не способен выбрать. Заключенный обладает всеми чертами, какие есть в образе фабричного работника, и цель паноптикона – опять-таки предоставление идеальных условий для наилучшего использования человеческих достоинств и слабостей, уже имеющихся в тех людях, которые в данный момент содержатся в его стенах. «В предположении, что никем не сделано предварительных распоряжений, чтобы прикрепить их к тому или иному виду работы, работой, за которую они естественно возьмутся под руководством подрядчика, окажется та (в чем бы она ни состояла), посредством которой можно заработать больше всего денег; ибо чем больше заработает арестант-рабочий, тем больше получит с него хозяин»[12]12
  Ibid.


[Закрыть].

Таким образом, «Паноптикон» можно читать как дескриптивную модель всего общества; модель миниатюрную, заключенную в пределах кольцевидного здания, но, что самое важное, исправленную, улучшенную, идеализированную модель «совершенного» общества. Это общество, которое, в отличие от несовершенного оригинала, – и не сверх-, и не недорегламентировано, так как оно размещает страсть к регламентации в тех позициях, где она необходима, и убирает из остальных позиций; общество, которое последовательно искореняет преступление, подавляет социально вредное поведение, уничтожает отходы индустриализации; общество, которое тщательно классифицирует своих членов по категориям, признанным различными и потому получающим разные меры свободы и несвободы, лучше всего отвечающие бесконфликтной работе целого и, следовательно, счастью каждого; общество, которое, благодаря всему этому, обеспечивает каждого своего члена регулярной и безопасной средой для того типа действий, к которому каждый член лучше всего приспособлен.

По задаче (явной или неявной), хотя и не по масштабу и внешней скромности, «Паноптикон» можно сравнить с тщательно выстроенной Парсонсом моделью социальной системы. Цель обоих произведений – модель сбалансированного, уравновешенного, сплоченного человеческого сосуществования, адаптируемая к меняющимся задачам, способная воспроизводить условия собственного существования, производящая максимум продукции (как бы ее ни измерять) и минимум отходов. Два эти идеальных образа сформированы единой целью. И однако для достижения этой цели они предлагают совершенно разные маршруты.

Если читать «Паноптикон» параллельно с моделью Парсонса, то главное место среди многочисленных различий займет и прочно удержит одна черта контролирующей машины Бентама; точнее, отсутствие той черты, которая заметнее всего в модели Парсонса. Отсутствует у Бентама та черта, которую называют и моральным воспитанием, и культурной интеграцией, и консенсусом, и пакетом ценностей, и «первичной координацией», и легитимацией и всеми прочими именами, какими Парсонс и его последователи обычно обозначали принципиально «духовную», нормативную, рационально-эмоциональную природу общественной интеграции. Место коммуникации между разными уровнями мини-общества паноптикона занимает молчаливый взгляд; манипуляция условиями среды, наградами и санкциями делает культурные кампании и идеологическое давление избыточным. Прочность этого мини-общества не зависит от легитимации или консенсуса. Оно сохранится в любом случае.

Более того, в культурном отношении мало что скрепляет слои бентамовского общества, если не говорить об универсальном человеческом предпочтении удовольствия перед болью (или, говоря точнее, отсутствия боли перед наличием боли). Это предпочтение, не являющееся результатом муштры или внушения, вряд ли можно считать культурной чертой. Оно фигурирует в описании паноптикона не столько как продукт, сколько как условие; оно не появляется в результате работы системы, а служит тем самым базовым фактором, который делает эту работу возможной. Эта универсальная человеческая черта не создана человеком; просто люди так устроены. А помимо этой единственной объединяющей черты (чье культурное происхождение сомнительно), читатель Бентама тщетно будет искать того набора культурных норм, который, как хотел бы убедить нас Парсонс, служит неотъемлемым реквизитом любой интегрированной системы.

Точно так же «центр» не делает никаких попыток передать «периферии» свои ценности – проповедуя, воспитывая, обращая. Единственное верование, которое начальники стараются внушить подопечному, – это постоянство и неотменимость верховенства начальника и вытекающее отсюда тождество его собственных интересов и безоговорочного подчинения. В остальном позиции, которые разные категории акторов занимают внутри системы, требуют различных типов поведения.

Для одних категорий полностью, для других частично, требуемое поведение вытекает из того типа контроля, под которым они находятся, а не из тех моральных правил и предписаний, культурных норм и верований или критериев оценки и выбора, которые они принимают. Более того, как бы мало мы ни знали о работе их сознания, это ровно столько, сколько требуется для понимания работы данной системы.

Систему Бентама связывает воедино не сходство, а различие. Это идеально скоординированное мини-общество скреплено строго соблюдаемым разделением властей. А это разделение властей, в свою очередь, заключается всего лишь в различии между неограниченным выбором и выбором, сведенным к голому экзистенциальному минимуму; в различии между свободой и несвободой. Те, кто управляет, свободны; те, кто свободен, правят. Те, кем управляют, несвободны; теми, кто несвободен, управляют.

Перед тем как потратить жизнь на поиски окончательной теории общества, Талкотт Парсонс выразил свое разочарование в существующих концепциях человеческого действия, которые все были слепы к имманентной двойственности действования-в-обществе. Парсонс объявил собственную цель: ему нужна теория действия, которая бы положила конец традиционным слабостям своих предшественниц, дав объяснение одновременно как произвольности, так и неслучайности действия. Такая комбинация внешне несовместимых черт служила, согласно гипотезе Парсонса, неустранимой чертой всякого действия, феноменологической «сущностью» состояния актора. Поскольку это логическое несовпадение внутри каждого единичного акта, эта двойственность является трансцендентной, априорной истиной каждого действия, Парсонс был убежден, что единичный акт в его обобщенной форме («действие как таковое») послужит верной отправной точкой для построения теории общества. Именно этим он и занялся. Постепенно он выстраивал модель социальной системы, в которой каждый актор причастен единой универсальной сущности: он свободно выбирает, тогда как в то же время случайность из его действий устраняется общностью культурной системы и социетальным распределением (и дифференцированностью) ролей. Поскольку практически все акторы репрезентируют общую трансцендентную двойственность действия, то общими для всех акторов оказываются и способы, какими взаимодействуют (приводя к эмпирически данным поведенческим результатам) априорные склонности актора и культурная система и социальная структура. Общая теория общества Парсонса – это теория целостности, составленной из принципиально идентичных элементов. Выбор актора и его действия в качестве отправной точки для построения социологической теории и постулирование сущностной гомогенности акторов обуславливают и подкрепляют друг друга; придают друг другу одновременно и вероятность, и необходимость. Что дело обстоит именно так, может показать не только логический анализ, но и обзор большей части социологической теории. Сочетание предпосылки о гомогенности акторов (подход на основе «актора как такового») с решением выбрать социальное действие как отправную точку для теории общества (а иногда – и как единственное поле приложения такой теории) никоим образом не ограничено Парсонсом; оно объединяет Парсонса с его самыми резкими критиками – например, этнометодологами – и всей постшюцевской теорией, вместе с опирающимися на герменевтику или Витгенштейна направлениями. Всем этим разновидностям социологической теории необходим концепт свободно выбирающего агента как сущностного элемента общества. Все члены общества, будучи такими агентами, имеют доступ к наличному запасу знания; все они курсируют между различными ограниченными областями смысла; все они принимают решения относительно их сравнительной значимости, типизируют, используют язык, производят и декодируют смыслы и так далее. У всех акторов имеется все необходимое для ведения повседневной жизни. Всякое взаимодействие – дело сущностно подобных и одинаково оснащенных членов.

Не подобие, а различие – вот отправная предпосылка модели Бентама. Некоторые акторы свободнее остальных: дискриминация по степени свободы, отведенной разным категориям акторов, составляет тот самый материал, из которого формируется социальная система. Дискриминация предшествует действию. Содержание и потенциал действия зависят от места данного действия в сети взаимодействия, в которой те, кто свободен выбирать, ограничивают выбор тех, кто размещен на полюсе пассивности. Вместо того чтобы быть непредсказуемым результатом взаимодействия между «феноменологически равными», одинаково свободными агентами, социальный порядок оказывается чем-то, что одни люди устанавливают для других. Внутри социального порядка позиции различаются по степени свободы, которая предлагается тем и требуется от тех, кто эти позиции занимает. Если верно, что «общество создают люди», то верно и то, что одни люди создают тот вид общества, в котором должны жить и действовать другие люди. Одни устанавливают нормы, а другие им следуют. Опираясь на кибернетический системный анализ, Мишель Крозье связал власть внутри любой организованной социальной сети с контролем над источниками неопределенности; те, кто ближе всего к очагам неопределенности (те, чье поведение составляет источник неопределенности в чьей-то ситуации), – те и есть начальники[13]13
  Ср.: Crozier M. The Bureaucratic Phenomenon. Chicago: University of Chicago Press, 1964; также: Ashby W.R. The Application of Cybernetics as to Psychiatry // Communication and Culture / Ed. by A.G. Smith. New York: Harcourt; Brace; Jovanovich, 1966.


[Закрыть]. Действие может порождать неопределенность постольку, поскольку оно свободно от нормативного (основанного на законе или обычае) регулирования; отсутствие или нехватка норм делает поведение трудно предсказуемым, и поэтому те, кого затрагивает данное поведение, подвержены капризам воли тех, кто выбирает свободно. С другой стороны, люди могут пренебрегать поведением тех участников взаимодействия, которые связаны нормами и потому ведут себя рутинным, легко предсказуемым образом: однообразное, монотонное поведение не составляет «неизвестной» величины в ситуационном уравнении и может быть спокойно сдано в область надежных допущений.

В свете такого анализа свобода предстает как способность править; как притязание на власть. Свобода – это власть, поскольку имеются другие – те, кто зависим.

Словно предвосхитив кибернетический подход, Бентам сконструировал свою модель бесконфликтно функционирующей, надежной и эффективной системы, используя дифференциацию свободы как главный строительный элемент. Система Бентама состоит из взаимосвязанных контекстов взаимодействия, а не из единичных ролей, присвоенных единичным акторам, как в модели Парсонса и других подобных моделях. В этой системе все внимание архитектора сосредоточено на том, чтобы сделать поведение одной части обитателей практически прозрачным для другой части (прозрачным буквально – открыв первую часть для непрестанного досмотра со стороны второй; прозрачным переносно – почти полностью лишив первую часть свободы выбора) и сделать поведение второй части максимально непрозрачным для первой (посредством принципа «видеть будучи невидимым»; и посредством фактического снятия всех ограничений свободы выбора у второй части). Благодаря оппозиции прозрачности и непрозрачности – или, в более общих категориях, предсказуемости (определенности) и непредсказуемости (неопределенности) – соотношение власти и подчиненности гарантировано. Группы с отчетливо конфликтующими предрасположенностями и интересами интегрированы в гармоничную систему без какого бы то ни было сокращения масштабов или интенсивности самого конфликта.

Относительно тех, кто помещен между полюсами данной оппозиции, Бентам задает сакраментальный вопрос: «Quis custodiet ipsos custodes?» Он удерживается от этого вопроса только применительно к самому сторожу сторожей, главному надзирателю – подрядчику – предпринимателю. Правда, он признает, что легалистски настроенные будущие оппоненты паноптикона сочтут этот вопрос одинаково существенным для всех ступеней этой структуры – от нижней до верхней. И потому он предвосхищает обращение этого вопроса и к главному надзирателю – но лишь затем, чтобы отбросить его как неверно адресованный. Дотошное регламентирование, бесконечные предосторожности, тщательно управляемые воздействия среды – все, к чему Бентам так усердно стремился, разрабатывая оптимальные условия для заключенных, он решительно отрицает по отношению к главному надзирателю. На этом уровне системы такая регламентация может принести только вред. Она безусловно снизит эффективность, с какой главный надзиратель управляет своими подопечными; но она еще и подорвет энтузиазм, изобретательность и энергию главного надзирателя, а тем самым – гибкость и успешность системы в целом.

Главный надзиратель не нуждается в легальных нормах и регламентировании, поскольку у него есть верные мотивы для действия и адекватные ресурсы для соответствующих действий. Если в наличии и то и другое, результирующее поведение может регулироваться самоконтролем. Отслеживаемое самим актором, сверяемое с результатами и надлежащим образом исправляемое, оно будет понемногу приближаться к желательному образцу. Мотивом послужит извлечение прибыли; действовать согласно такому мотиву означает производить продаваемые товары и продавать их на рынке. Прибыль будет служить знаком верного курса. Убыток послужит предупредительным сигналом, что действия следует изменить. Корысть требует ресурсов; главный надзиратель обладает такими ресурсами; поэтому он может быть свободным агентом и по собственной инициативе и под собственную ответственность вступать во взаимодействие с другими свободными агентами. Здесь законодатели могут отдохнуть. С этого момента они уже не нужны.