Текст книги "Феноменология переживания"

ГЛАВА 10

– Да тебе в художественный надо, а не в медицинский! – ещё на младших курсах студенты не скрывали восхищения и зависти, когда видели альбомы для рисования Максима Селезнева. Гистологический препарат зачатка зуба или мутации дрозофил смотрелись так реалистично и аккуратно, что хоть бери и иллюстрируй ими учебники. Рисунки Максима выделялись среди розово-фиолетовых каляк-маляк других студентов.

Селезнев прекрасно понимал, что его хобби не может дать стабильный заработок. Если внимательно прочитать биографии художников, то они жили либо на деньги меценатов или богатых родственников, либо прозябали в нищете. Максим не хотел прозябать или жить в положении иждивенца, потому решил сосредоточиться на получение профессии врача, а рисовать можно и в свободное время.

На старших курсах он увидел рисунки психически больных. Это настолько его впечатлило, что предопределило выбор будущей специальности. Кроме того, Селезнев вдохновился на написание комикса – психологического, а местами – и психоделического триллера. Первое время он складывал рисунки в папку, но, как и любому творцу, ему хотелось поделиться результатами своего труда. Когда он завёл страницу на DeviantArt, то долго думал, какой ему псевдоним взять. В конце концов, Селезнев остановился на докторе Роршахе из «Хранителей» Алана Мура.

Пользователи интернета восприняли комикс на ура, и доктор Роршах стал безумно популярным. Самоназванные детективы тщетно пытались разузнать настоящее имя автора, но терпели безуспешные попытки. Эта таинственность только подогревала интерес к нему, заставляя строить теории, кем бы мог быть доктор Роршах в реальной жизни.

У доктора Морозовой складывалось стойкое впечатление, что Максим видит в своих больных лишь подопытных крыс. Но хорошие психиатры на дороге не валяются, а хороших психиатров, согласных работать в стационаре днём с огнём не сыщешь. Приходилось терпеть, время от времени напоминая об основных принципах деонтологии.

До поры до времени Селезнев зарабатывал на донате от своих пользователей, тратя полученные деньги на свои нужды и принадлежности для рисования. Издательства пытались связаться с ним, чтобы напечатать комикс, на что Максим выставлял условия – его личность не раскрывать, сроки не ставить, так как он занятой человек и не может бросить работу, чтобы заниматься исключительно рисованием. На фоне легиона художников, готовых бросить работу, жену и прочие дела и только рисовать, рисовать и рисовать Максим Селезнев смотрелся заносчивым ублюдком. Но он стоял на своём – популярность приходит и уходит, а кушать хочется всегда.

Однажды и ему улыбнулась Фортуна – одно издательство согласилось сохранить его анонимность, сделав фирменной фишкой. Психиатр всё-таки старался соблюдать регулярность, но, если случался наплыв больных – извиняйте, уважаемые, не до комикса мне.

Селезнев взял скетчбук и перьевые ручки, чтобы порисовать на природе. В парке на облюбованной скамейке уже сидела молодая девушка и читала книгу. Прогнать её не было никакой возможности – та могла бы просто послать и была бы права. Максим поджал губы и стал водить пером по бумаге. Девушка по-прежнему разглядывала иллюстрации в книге, не пытаясь даже искоса посмотреть, что рисует художник. Селезнева обычно раздражало внимание, но теперь злило поразительное равнодушие к его действиям. Вот такая противоречивая натура у человека.

– Что ты читаешь?

Девушка моргнула, но ничего не ответила.

– Я к тебе обращаюсь!

– Рентгенодиагностика заболеваний органов дыхания, – явно надеялась, что, услышав название книги, от неё отвалят.

– А ты не настроена общаться как я погляжу.

Девушка захлопнула книгу и взглянула на странного незнакомца.

– Что ты думаешь об этом рисунке?

– Похоже на стиль доктора Роршаха.

– A Place for My Head!

«Аврора Нестерова. Бывший травматолог, сейчас рентгенолог. У неё синдром Аспергера. Больна туберкулезом. Соблюдала целибат, пока Румянцев не переспал с ней, хе-хе. Ненавидит лук и зелёный чай. Даже психи бывают скучными. Тьфу на тебя» – Селезнев написал на листе «я не помню, что на мне применяли Потенциал» и отозвал A Place for My Head.

– Значит ты тот самый доктор-аутист?

– Не смейте меня так называть! И вообще, кто вы такой?

– Я коллега доктора Морозовой и Румянцева, психиатр Максим Селезнев.

Аврора отодвинулась от него на край скамейки и демонстративно не смотрела в глаза. Селезнев отложил блокнот в сторону.

– Значит ты живёшь с Румянцевым?

– Да, снимаю с ним квартиру.

– Просто снимаешь квартиру?

– Если вы настолько испорчены, что даже в совместном проживании на одной площади умудряетесь видеть сексуальный подтекст – ничем не могу помочь!

– Заметь, не я первым заговорил о сексуальном подтексте.

– Но зато тонко намекали.

Теперь у Селезнева появился садистский интерес ребёнка, тыкавшего палкой в привязанную собаку.

– Ну раз ты действительно просто снимаешь квартиру, думаю, тебя не расстроит тот факт, что Румянцев трахается с Морозовой

– С вашим паршивым характером, я удивлён тем, что вам ещё не понадобился ЛОР, чтобы вправить сломанный нос! – Аврора вскочила со скамейки и, как ужаленная, помчалась по дорожке.

«Не избегай своих эмоций, – говорила Морозова, – не пытайся их игнорировать. Это не злые демоны, призванные разорвать душу. Хотя даже в эзотерике написано, что, если сможешь позвать демона по имени – он подчинится тебе и будет служить». Но сейчас в той эмоциональной мешанине, в которой утонула лимбическая система невозможно было вычленить что-то однозначное. Перемешалась ревность, но не к Румянцеву, а к Морозовой – она воспринимала своего психотерапевта, как мудрую мать, а Румянцев посмел осквернить её образ, обида, растерянность…

Гляди в оба. Будь начеку. Будь внимателен. Спокоен. Осторожен. Не бери на себя слишком много, не расходуй всё. Помни своё место в иерархии, не возмущайся, не кричи, не думай, что выйдешь сухим из воды, ты уже по уши в дерьме, не ищи оправданий. Нечего брыкаться.

Звонок.

– Аврора Яковлевна, поступила больная с пневмонией, на КТ лёгких непонятно что.

– Пришли мне файл на почту, я дома посмотрю.

Работа – лучшее средство от душевных страданий. Так ведь?

Румянцев увидел Аврору, сидящей за экраном ноутбука.

– Добрый день, это лечащий врач Самойловой? Я врач-рентгенолог Нестерова и хочу задать несколько вопросов. Одышка есть? Какая у неё сатурация? На кислороде? Вы брали кровь на ВИЧ? Нет ещё? Значит так, изменения на КТ подозрительно похожи на пневмоцистную пневмонию. Обязательно возьмите анализ на ВИЧ. Описание КТ скину позже.

– У Юлии Самойловой ВИЧ-инфекция?

Нестерова выключила телефон.

– Это тебя не касается. И ещё – я ухожу от тебя.

– Почему? Что случилось? Тебе же жить негде!

– Это только мои проблемы.

– Аврора, в чём дело? – Иван встал посреди дверного проёма, загораживая путь.

– Ты был со мной нечестен. Я не могу тебе доверять.

– Когда это я был с тобой нечестным?

– С меня хватит! Мне надоели эти подковёрные игры, скрытые смыслы, двойное, тройное дно! Можешь и дальше плести свои интриги, а меня оставь в покое!

Выдержке Иван настал конец. Отношения с Морозовой и до этого не были тёплыми и доверительными, а теперь Белла смотрит на него как на врага народа. Аврора отчасти права, да Иван был с ней нечестен и может быть со временем смог бы объясниться, но Нестерова и слушать его не собиралась. Как известно, аутисты очень упрямы, и их практически невозможно заставить делать то, что они не хотят, что в равной степени казалось и варёного лука, и человека, с которым они решили порвать.

– Ты никуда не пойдёшь! – и повалил на диван, заломив руки. Аврора не ожидала такой эмоциональной вспышки от обычно сдержанного человека, потому она не пыталась ударить, лишь вырывалась из хватки, испуганно голося: «Иван, не надо!», «Иван, мне страшно!», «Иван, прекрати!». Но беспомощный страх лишь подстегнул противника, Румянцев впился в шею, оставляя болезненные засосы.

Сбоку прилетел сильный удар по скуле, от чего Румянцев полетел на пол. Он мгновенно вскочил на ноги, и увидел скелет, стоящий во весь рост, который тут же ощерился при попытке приблизиться к нему. Иван инстинктивно сделал шаг назад.

– Ты тоже его видишь?

ГЛАВА 11

Депрессивная картина открылась перед глазами Андрея, когда он переступил порог отделения. В коридоре койки стояли штабелями, загораживая и без того узкий проход, больше напоминая военный госпиталь в самый разгар боевых действий. Самойлов, двигаясь боком, направился к посту. Узнав, где лежит его дочь, он направился в палату.

Юлия лежала на спине, равнодушно глядя в потолок, в её нос были вставлены кислородные трубки. Над её головой шипел кислородный аппарат. Тёмно-каштановые волосы, обычно собранные в замысловатую причёску, теперь в беспорядке раскиданы по всей подушке. При виде своего отца она не изъявила радости или злости что несомненно было дурным признаком, говорящим о тяжести состояния. Андрей был бы рад, даже если бы она послала его на мужской половой орган.

– Как ты чувствуешь себя?

– Хреново, – ёмко выразилась Юлия.

– Что у тебя?

– Двусторонняя пневмония.

– Тебе хоть немного лучше от лечения?

– Нет.

– Давай я договорюсь о переводе в областную больницу.

– Не надо.

Юлия наконец-то повернула голову в сторону Андрей. Во взгляде была усталость… и отчаяние?

– Там хорошая больница и опытные врачи.

– Я сказала не надо! Ничего мне не надо! Убирайся отсюда! – и стала дышать глубоко и часто, как выброшенная рыба. Даже от этого действия была нехватка воздуха.

Когда посреди ординаторской возник огромный мрачный мужчина с убийственным выражением лица, врачи как-то съёжились и пытались спрятаться за экранами компьютеров.

– Кто лечащий врач Самойловой?

Один из врачей явно выдохнул от облегчения и, схватив с собой фонендоскоп и тонометр, перепёлкой выскочил в коридор.

– А вы кто ей будете? – спросила одна из врачей.

– Андрей Самойлов, её отец.

– Ну что ж, уважаемый Самойлов, у вашей дочери двусторонняя пневмония. Учитывая объём поражения лёгочной ткани, у неё имеется дыхательная недостаточность, но мы делаем всё…

– Ни хрена вы делаете! – рявкнул мужчина, – ей не становится лучше!

– Она получает несколько видов антибиотиков и увлажнённый кислород, но пневмония – не ОРВИ, так просто не лечится.

– Дайте мне историю болезни. Я тоже врач!

– Какой специальности, позвольте узнать?

– Психиатр.

– Раз вы работаете врачом, то должны понимать, что мы не можем дать историю болезни. Это медицинская тайна.

Краем глаза Андрей заметил папку с номером палаты. Мгновенным движением он схватил папку и отыскал историю болезни Юлии. Врач тщетно пыталась вырвать документы, но что сделает против Самойлова женщина ростом метр шестьдесят?

«…сатурация 78%, на кислороде – 95%…»

«…участки консолидации по типу «матового стекла».

Анализ крови на ВИЧ – красная печать на бумаге «задержано в иммуноблоте».

«Задержано в иммуноблоте».

Самойлов встал как истукан, и врачу, наконец, удалось выхватить папку. На фоне раздавались гневные крики с угрозами вызвать охрану, но Андрей отключился от реальности.

Потому что отметка «задержано в иммуноблоте» значило, что у Юлии обнаружили антитела к ВИЧ.

– Вижу. И чувствую, – Иван потёр ушибленное место, – у тебя хорошо поставлен удар.

– Поработаешь с буйными алкашами – и не такому научишься. Шучу, – Нестерова вскочила на диване, – так ты не собираешься вызывать спецбригаду?

– Спецбригада нужна нам обоим, если в науке существуют случаи синхронных галлюцинаций.

Иван уже невозмутимо смотрел на Потенциал, который мог напугать только по принципу дешёвых ужастиков «Скелеты – это страшно», где нервные барышни падали в обморок, завидев истинное содержимое богатого внутреннего мира. Румянцев, как медик, к скелетам относился спокойно и даже отметил анатомическую точность Потенциала. Только он стоял в угрожающей позе.

– Он тебя слушается?

– Не понял?

– У него нет своей воли?

– Нет, он делает только то, что я прикажу.

Иван взял Потенциал за руку. На ощупь был… как кости. Скелет грозно скалился, но не пытался напасть – значит и в самом деле не имеет своей воли.

– Эй, я чувствую прикосновение к своей руке, – Аврора встряхнула ладонью, пытаясь убрать ощущение.

– Все манипуляции со Потенциалом передаются его владельцу. В том числе и повреждения, – Иван ткнул пальцем по ребру. Аврора ойкнула, потирая грудь.

– Полегче! – прошипела Нестерова, – так это называется Потенциал?

– А ты не знала?

– Нет. Я сначала думала, что я сошла с ума, но больно странная галлюцинация, которая полностью подчиняется моей воле. К тому же других признаков психических болезней у меня не было. Тогда я решила, что это аномалия, не объяснимая современной наукой. Насекомые видят ультрафиолетовое излучение, рептилии – инфракрасное.

– А ты что видишь?

– У меня рентгеновское зрение, как у Супермена. Я могу видеть сквозь стены, если они не покрыты свинцом или баритовой штукатуркой.

Аврора взглянула с подозрением:

– Почему ты видишь мой Потенциал? Я как-то пыталась продемонстрировать его, но никто не видел.

Иван замер посреди комнаты. «Ты был со мной нечестен!» – звучало в ушах.

– Потому что… у меня тоже есть Потенциал.

– А что он может?

Иван взял в руки листок бумаги и превратил в несколько голубых бабочек

– У тебя… красивый Потенциал, – Аврора любовалась бабочкой, сидящей на пальце – это же морфо анаксибия?

Бабочки вспорхнули и стайкой расселись на скелете.

– Откуда ты знаешь?

– Я изучала биологию.

– А как ты назвала Потенциал.

– X-ray.

– Как оригинально, однако. Я думаю, ему бы больше подошло название Skillet.

– Мне нравятся некоторые песни этой группы, но я не настолько по ней фанатею, чтобы в честь неё называть мой Потенциал.

В своё время Самойлов не стал корчить лицемерного ханжу, который делает вид, что люди не занимаются сексом и объяснил дочери, что такое презервативы и как ими пользоваться.

– Если будет настаивать без резинки – посылай его на хрен. Потому что, когда подцепишь заразу или залетишь – проблемы разгребать тебе и только тебе. Если всё-таки залетела и понимаешь, что ещё не готова становиться матерью – делай аборт и посылай на хрен тех, кто будет отговаривать. Поверь, таких людей будет очень много.

– Может, тебя послать на хрен, папочка? – Юлия склонила голову, заглядывая в глаза на манер гопника, – с чего ты сейчас озаботился моим воспитанием?

– (Зацензурено), дочка, – Андрей провёл рукой по лицу, – прошлое уже не исправить, потому может сейчас постараешься не похерить своё будущее?

Не пошла наука впрок.

Не пошла.

Снявши голову, по волосам не плачут. Нет смысла гадать, кто и когда налажал. Сейчас имело значение лишь то, что у Юлии тяжёлая пневмония и её лёгкие не в состоянии поддерживать необходимый уровень кислорода.

Звонок в тишине.

– Чего тебе надо, мама?! – прорычал мужчина и тут же осёкся, что Софья плачет.

– А-Андрей.

– Мама, что случилось? Мама, не плачь, пожалуйста. Мама, дыши глубоко. Вот так. Скажи мне пожалуйста, что случилось.

– Анатолий подаёт на развод.

– Почему?

– Он сказал, что больше не видит смысла в нашем браке.

Андрей сжимает телефон так, что экран едва не трескается. Анатолий Самойлов, джазовый музыкант, присутствовал в жизни Андрея лишь номинально, постоянно пропадая на концертах. Его сын не без оснований подозревал, что отец не только играл на концертах, но вёл вполне такой разгульный образ жизни, а Софья Самойлова, добрая, но из песни слов не выкинешь, глуповатая женщина была лишь прикрытием. Чтобы всё было как у людей – учиться, работать, жениться, родить ребёнка.

Чтобы всё было как у людей. Выучился на врача, устроился в психушку, женился, породил дочь. Итого: Андрей разведён, а Юлия ВИЧ-инфицирована и находится на грани жизни и смерти.

Андрей – сжатые до боли зубы.

Андрей – напряжённые мышцы.

– Мама, ты ни в чём не виновата. Ты самый замечательный человек на свете, а мой отец мерзавец, который тебя не достоин. Не стоит из-за него убиваться. Ничего сегодня не делай, посмотри какой-нибудь фильм, прими тёплую ванну.

ГЛАВА 12

Брунгильда взревела как раненый слон, когда обнаружила, что сделали с содержимым аптечного склада. На её крики прибежали начмед и заведующий буйного отделения.

– Ах ты пиздоблядская мандохуёвина! – заверещала начмед и потом грязно выругалась. Морозова не была согласна с формой выражения эмоций, но солидарна с сутью. Мелкие осколки ампул были раскиданы по всему полу, словно кто-то не просто уронил их, но ещё и от души потоптался ногами. Белая россыпь таблеток перемешана с осколками и, естественно, были не годны для употребления.

– Это вредительство! Это диверсия! За это расстреливать надо! Нет, заставить сожрать всё это вместе со стеклом!!!

– Я вызову полицию, – сказала Морозова, – когда будет следующая партия?

Начмед резким движением поправила очки.

– Я попрошу главврача как можно быстрее провести закупку, но это всё равно будет не быстро. Минимальный срок – несколько недель.

– Но сейчас осень и скоро будет наплыв больных, а у нас лекарства на исходе… Нам просто нечем будет снимать острые состояния. Это всё равно что пульмонология без антибиотиков или кардиология без гипотензивных, – Морозова прикинула размеры пиздеца, который их ожидает и похолодела, хотя она была не из трусливых.

– Да знаю я! Но лекарств нет и не будет в ближайшее время. Значит придётся оставшееся препараты поберечь на экстренные случаи, а всех остальных просить покупать.

– Покупать?! Это немыслимо! Родственники и так нас за фашистов держат и привозят только тогда, когда больной уже по потолку бегает, а мы ещё и будем просить покупать лекарства? Нас завалят жалобами!

– Белла Альбертовна, у нас нет другого выхода.

Раздражающий трезвон стационарного телефона теперь звучал как похоронный звон – поступил больной. Как на подбор – все проблемные. Если двигательная активность – то выраженное психомоторное возбуждение. Если галлюцинации, то не сравнительно безобидные в виде говорящих животных, а императивного характера, с гомицидными или суицидными тенденциями. В переводе с врачебного на русский – голоса приказывают больному совершить самоубийство или убить своих детей, родителей, соседей. Если психоз, то тяжеленный, не поддающийся даже комбинации нескольких нейролептиков.

Запасы лекарств стремительно таяли. Пятиминутки в ординаторской напоминали военный совет. Каждый день медсестра подсчитывала ампулы и таблетки, и говорила врачам, сколько их осталось, а психиатры решали, на кого их потратить.

– Попов не купит стелазин, а родственников у него нет, – отчитывался Николай.

– Но его и так шесть больных получает! Такими темпами скоро у нас ничего не останется, – возразила Брунгильда.

– Я купил стелазин, – психиатр выложил на стол пачку, – берите и дайте больному.

– Боже, какое благородство, – нервно хихикает Селезнев, – теперь на свои деньги лекарства покупаем? Давай работать за бесплатно, чего уж мелочиться!

– Я лучше куплю стелазин, чем буду отлавливать Попова по всему отделению.

Работа превратилась в цикличный онейроидный кошмар. Подобные галлюцинации представляли собой мир, в котором нельзя комфортно существовать (то есть вообще никак нельзя, по большому счёту), потому что он мгновенно подстраивается под каждую мысль назло тебе так, чтобы причинить максимум боли, унижения, отчаяния в каждом новом «сеттинге». Упасть на кровать, уснуть мёртвым сном, проснуться и пожалеть, что не сдох. Прийти на работу и разбираться с бесконечными происшествиями по типу «не понос, то золотуха», которые сыпались как из рога изобилия. Кроме возни с больными приходилось иметь дело с недовольными родственниками, которых просили покупать лекарства. Некоторые категорически отказывались это делать, и врачам по примеру Николая приходилось покупать препараты за свой счёт. К тому же врач УЗИ уволился, и обследовать больных стало ещё проблематичнее, потому что теперь их надо было возить в соседнюю больницу, а далеко не все больные были «выездными». Кроме того, врач из той больницы и без того был загружен, потому установил лимит исследований, которые он может сделать. Насколько было плохо без УЗИ, врачи узнали, когда у одного больного заболел живот. Самойлов прописал ему омепразол, но от омепразола ему не стало лучше, напротив – под вечер больной лежал в позе эмбриона, скорчившись от боли. Пришлось в экстренном порядке машиной скорой помощью отправлять в хирургическое отделение, где выяснялось, что у него был некроз поджелудочной железы.

Задержаться допоздна. Уйти домой затемно. Психиатры щеголяли тёмными кругами под глазами, как у панды. Даже обычно весёлый Цепов приуныл, а его шутки всё больше тяготели к «убивать всех человеков».

– Придётся переехать жить сюда.

– Вы нужны мне психически здоровыми, так что ночевать будете дома и только дома, – возразила Морозова.

Кроме того у Ивана были занятия со студентами, проводить которые он не успевал чисто физически. Он пытался попросить кафедру освободить его от них, но там выразились однозначно – либо успевай как хочешь, либо увольняйся с работы.

Аврора молча ставит на стол разогретый ужин.

– Ты похож на Эдварда Нортона из «Бойцовского клуба», – говорит он Ивану.

– Думаю, после ночных дежурств в травматологии ты тоже выглядела не лучше.

– Пожалуйста, не напоминай.

«…опять привезли алкаша с резаными ранами на руках и ногах. Нестерова весь день провела в операционной, потом несколько часов он делала записи в истории болезней и прилегла пятнадцать минут назад. В дверях мнётся молодой интерн – хрупкая девушка. Она боится больного.

«Какого хуя ты тогда пошла на травматолога? Думала, что тут розами усыпано?» – Аврора хочет спросить, но молчит и покорно идёт в приёмный покой. Не бросать же девушку ростом полтора метра и весом пятьдесят кило на растерзание злодею. Алкаш орёт, матерится и грозится всех порешить. Аврора в ответ выдаёт длинную тираду, где в красках расписывает что она ему отрежет и куда пришьёт, а куда засунет, если тот не заткнётся и не будет вести себя смирно и цензурными словами были только междометия.

Первое, чему ты учишься в травматологии – это заковыристо материться, что даже бывалые вояки присвистывают с уважением. Быдло не понимает вежливого обращения, оно понимает только угрозы и мат.

Буйный молодец вроде успокоился, и интерн, наконец, смогла приступить к первичной хирургической обработке ран.

– Я бы без обезболивающего зашивал, чтобы неповадно было – комментирует Аврора.

– Наживую?!

– Да, наживую. А какой смысл хоть так иголкой тыкать, хоть так. К тому же мне жалко тратить лидокаин на такое отребье.

Нестерова всё-таки остаётся рядом – вдруг опять полезет в драку. Когда она говорила Ивану, что ей приходилось успокаивать агрессивных алкашей, она на самом деле не шутила – ей приходилось пускать в ход кулаки. Наконец-то пьяного переводят в отделение, и Аврора возвращается в дежурку.

– Аврора Яковлевна! – через полчаса.

Открытый перелом бедренной кости со смещением. Осколки костей торчат из ушибленной раны. Больной ни на что не реагирует, низкое артериальное давление. Инструменты, больше похожий на пыточный набор средневекового палача – пилы, молотки, остеотомы, распаторы, металлические штифты. Интерн ей ассистирует.

– Аврора Яковлевна!

Больной стало плохо. На ленте ЭКГ – фибрилляция желудочков. Вызов дежурного кардиолога, перевод в реанимацию. «Умеешь писать переводной эпикриз?».

– Аврора Яковлевна!

Приёмный покой – бомж с травмой грудной клетки. Нестерова распоряжается сделать рентген. На снимке – переломы рёбер без смещения. Но кроме этого…

– Я не возьму в отделение больного с туберкулёзом лёгких!

Терапевт возмущается, говорит, что не будет лечить больного с травмой у себя. И вообще у него не туберкулёз лёгких, а пневмония, а пневмонию можно лечить и в травматологии. Изолятора для инфекционных больных нет? Да пусть в коридоре лежит, ширмочкой прикройте, делов-то. А если все-таки в мокроте найдут палочку? Переведёте в тубдиспансер, это же элементарно! Ничего, что в отделении оперированные больные, которые будут подвергаться риску заражения?

Нестерова угрожает позвонить начмеду, и терапевт нехотя госпитализирует в изолятор. Надо самой в тубдиспансер сходить провериться, может даже пройти химиопрофилактику. Да некогда, некогда…

– Аврора Яковлевна, авто!

Авто на сленге врачей – автотравма, когда привозят фарш из переломанных костей, размозжённых мышц и разорванных внутренних органов и это надо собрать во что-то жизнеспособное. Аврора несётся, сломя голову, в шоковую операционную.

Запах сырого мяса, как на бойне. У операционного стола стояли анестезиолог, хирург с ассистентом, нейрохирург, операционная медсестра.

– Остановка! Все прочь от стола! – анестезиолог достаёт дефибриллятор.

– Разряд! Разряд! Разряд!

Теперь в воздухе пахнет палёным мясом. Аппарат назойливо пищит, выдавая прямую линию.

– Запишите кто-нибудь, что время смерти пять часов сорок семь минут, – устало говорит хирург, стягивая перчатки.

Аврора дописывает свою часть и уходит в дежурную комнату. Головная боль сдавливает череп тисками, а ноги тяжёлые, словно налиты свинцом. Ради этого она корпела над учебниками, резала трупы в анатомическом кружке, часами тренировалась вязать узлы, пока пальцы не сводило судорогой, унижалась перед врачами, чтобы позволили хоть швы наложить? Ради того, чтобы задерживаться на работе допоздна и убиваться на ночных дежурствах, когда именно в это время привозят отборную жесть? Ради того, чтобы оказывать помощь агрессивным пьяницам, которые то и дело норовят почесать о тебя кулаки? Да и так называемые цивилы ничем не лучше – не так посмотрел, не то сказал, посмел задержаться в операционной и не прибежать на первый зов его величества – и получи скандал, а то и бегают жаловаться начальству.

Нестерова делает работу хорошо, но ненавидит её. Нестерова желает всем больным мучительной смерти.

«У меня болит голова».

У Авроры постоянно болит голова, она каждый день пьёт обезболивающие. А также кофе литрами.

«Когда мне уже отдадут выписку?! Сколько можно ждать?!».

Когда она закончит писать посмертный эпикриз и отправит историю болезни на вскрытие, направления на продления больничного, предоперационный осмотр, вызовы в палату…

«Почему вы так грубо разговаривали с моей мамой?!».

Потому что у неё полные палаты больных и ещё в коридоре лежат, и ей некогда отвечать на сотню вопросов.

Аврора сползает по стенке и плачет навзрыд…».