Текст книги "Форсайты"

Глава 2
Договоры

На седьмом небе от радости, что Кэт согласилась провести операцию по спасению его карьеры, Джайлс нечаянно сунул в руку своей помощнице вместо одного фунта пятифунтовую банкноту, чтобы она доехала до дома великого писателя на такси, а дом его находился на одном из бульваров в некогда фешенебельной части Южного Кенсингтона. Благодарность Джайлса была поистине безмерна: он даже сказал, чтобы она не возвращала ему сдачу, хотя имел в виду фунт, а не пять.

Вернувшись на Чаринг-Кросс-роуд уже без четверти пять, Кэт решила, что ехать на такси бессмысленно, хотя могла бы заплатить водителю в два или даже в три раза больше. Почти стемнело, двигались чуть ли не медленнее пешеходов; если она возьмет такси, то наверняка придется идти впереди него. Отвергнув по той же причине автобус, она спустилась в метро и выбралась из переполненного вагона на Глостер-роуд, где толпе пассажиров на платформе что-то объявляли из громкоговорителей. Сквозь треск помех и гул эха она разобрала, что станцию закрывают, потому что на следующей остановке поезд сошел с рельсов.

Кэт спросила дорогу у газетного киоскера, который уже складывал свои газеты, и вскоре нашла нужную улицу, руководствуясь не столько его указаниями, сколько собственной решимостью. Высокие дома, все до единого построенные в расцвете викторианской эры, – входная дверь на крыльце с пятью ступеньками между двух колонн, некогда величественные и полные чувства собственного достоинства, сейчас, даже полускрытые мглой тумана, являли собой крайнюю степень упадка. Облупившаяся штукатурка на фасадах и выцветшая краска были наглядной иллюстрацией того, что может произойти, когда стирается грань между знатью и торговцами. Кэт переходила от крыльца к крыльцу и смотрела на номера домов, которые уменьшались от южного угла площади, если идти слева направо. Посреди площади темнел окутанный туманом сквер, казалось, он уходит в бесконечную даль, словно заколдованный лес; Кэт шла и шла мимо него и наконец отыскала нужный дом.

На крыльце, где не горел фонарь, она стала нажимать все кнопки одну за другой, готовясь спросить: «Это квартира номер девять?» – если ей ответят. Но никто не ответил. Она посмотрела на свои часики в свете уличного фонаря. Десять минут шестого – те, кто работает, еще не успели вернуться домой из своих контор, что уж говорить о непредсказуемом гении, который растворился в тумане и неведомо когда вспомнит о доме. Но придется его подождать, и она надеялась, что не окоченеет, стоя на крыльце. Тут у нее за спиной что-то негромко загудело и щелкнуло: в доме в конце концов решили отпереть дверь. Она быстро ее открыла, боясь, что замок снова защелкнется, сказала панели «спасибо» на случай, если ее благодетель слушает, и вошла.

Нащупав на стене выключатель, Кэт увидела на площадке прямо перед собой на первом этаже две квартиры – номер один и номер два. Посмотрела вверх в широкий лестничный пролет и вычислила, что девятая квартира должна находиться на пятом этаже, на самом верху. Лифта не было, и Кэт, откинув капюшон, стала подниматься по лестнице, не надеясь застать хозяина квартиры дома.

Она поднималась и слышала какое-то слабое тиканье. Поняла она, что это за тиканье, только на площадке третьего этажа, когда вдруг оказалась в полной темноте. Счетчик электричества! Только этого не хватало для полноты абсурда. Она принялась обеими руками обшаривать стены, но в кромешном мраке нашла выключатель далеко не сразу. Слава богу, свет наконец-то зажегся, и снова затикал счетчик. Она побежала наверх и, прежде чем искать дверь девятой квартиры, нашла следующий выключатель, чтобы обеспечить себе еще несколько секунд электрического освещения. Потом увидела, что на последнем этаже только одна дверь. На двери была медная цифра девять, и дверь была приоткрыта, за ней виднелись коридор и полуосвещенная комната.

«Надо же, как все в жизни повторяется», – только и подумала она и дважды стукнула в дверь. Помня обстоятельства их первой встречи, Кэт почти и не ожидала, что ей ответят: ей в самом деле не ответили.

– Ну что ж, – сказала она себе, – начнем все с начала… – и ступила за порог.

За маленькой прихожей была просторная комната, явно приспособленная под жилое помещение из чердака. Артистическая мансарда, подумала Кэт, и конечно, такая же убогая, как во всех знаменитых романах. Тонкий деревянный карнизик отделял нижнюю часть стен, обшитых чем-то вроде панелей, от верхней части, которая была покрашена клеевой краской; в свете притененной газетой электрической лампочки казалось, что это не краска, а старые выцветшие газеты. Горел также газовый камин у дальней стены, из горелки с легким шипением вырывалось лилово-оранжевое пламя. Комната была одновременно и гостиной, и кабинетом, и столовой; в середине стоял обеденный стол, старый и дешевый, покрытый темно-коричневой плюшевой скатертью; два или три книжных шкафа – без единой книги, как ей бросилось в глаза, хотя и ящиков с книгами тоже не было; кухонный столик со старинным «Ремингтоном» и настольной лампой; перед камином дряхлое кресло со скамеечкой для ног, на потолке абажур с бахромой, два венских стула – один у стола, другой у стены – вот и вся мебель в комнате. Поглядев налево, Кэт обнаружила в двух шагах от себя альков, полузадернутый вылинявшим шелковым пологом, за которым можно было разглядеть платяной шкаф и медную спинку кровати.

Больше ничего в квартире не было, здесь царили опрятность и нищета, ни малейшего намека на уют, как будто и не предполагалось, что в этих стенах кто-то будет жить. Судя по всем признакам, хозяина дома не было, и Кэт подумала: наверное, это у него просто такая привычка – никогда не запирать дверь.

И только она сделала такое заключение, как неожиданно раздался шум, она быстро обернулась. За занавеской, висящей в дальнем конце комнаты на медном карнизе, что-то разбилось. Кто-то громко чертыхнулся, отчего Кэт перенеслась словно бы на полжизни назад, в то солнечное весеннее утро, когда она пришла в общежитие в Оксфорде.

Занавеска резко отдернулась, звякнув медными кольцами, и из крошечного закутка, где, судя по всему, находилась кухня, вышел профессор, как до сих пор мысленно называла его Кэт. Одет он был так же небрежно, как и в последний раз, когда она его видела, правда, чуть менее ярко, – сейчас на нем был зеленовато-серый твидовый костюм. Держа под мышкой ящик с пустыми бутылками, профессор сделал несколько шагов и только потом увидел Кэт.

Встретив взгляд его светлых глаз, увидев худое, с седоватой бородкой лицо, Кэт почувствовала, как от волнения у нее засосало под ложечкой. Какую вопиющую бестактность она сейчас совершила – явилась без приглашения, а ведь они сейчас не в Оксфорде!

– Дверь была открыта, – пролепетала она, чувствуя, что начало получилось на редкость неудачным. – Я стучала…

– «Стучали в залитую лунным светом дверь…»[93]93
  Уолтер де ла Мэр (1873–1956) – английский поэт, стихотворение «Безмолвные».


[Закрыть], – проговорил он своим глубоким, чуть с хрипотцой голосом, который она хорошо помнила. – И что же, вас пригласили войти?

Что Кэт могла на это ответить?

Он внимательно вгляделся в ее лицо и сделал легкое движение свободной рукой, словно отмахиваясь от пустяка, не стоящего внимания. Прошел мимо с ящиком пустых бутылок и вернулся, оставив все на лестничной площадке. Кэт слышала, как он захлопнул дверь. Вернувшись в комнату, он встал против нее и принялся рассматривать.

– Я вас где-то видел раньше.

– Видели.

– В другом мире, надо полагать.

– Я из журнала «Мессенджер».

– А-а.

– Джайлс Бигби просил меня…

– Сделать то, что ему не удалось?

Она кивнула.

– Он сожалеет, что ему не хватило… толики лукавства.

Его светло-золотистые глаза вызывающе блеснули, как тогда, в захламленной книгами квартирке общежития Корпус-Кристи в Оксфорде.

– «Кто ангелов опутал…»

Он прервал цитату на полуслове и, вскинув свои резко очерченные брови, посмотрел на нее.

– «…тот весьма лукав»[94]94
  Дж. Мильтон «Потерянный рай», книга IX. Перевод А. Штейнберга.


[Закрыть], – закончила Кэт, как будто и в самом деле была его студенткой; она почувствовала и облегчение, и радость, когда он коротко, отрывисто засмеялся.

– Но ведь вы у меня никогда не учились, верно?

Он задал этот вопрос риторически и, не дожидаясь ответа, качнул головой.

– Не училась.

– Я так и думал. Жаль. Если бы вы у меня занимались, я бы лучше вас запомнил. Как вас зовут?

– Кэтрин Монт.

В его глазах что-то мелькнуло, он словно бы вспомнил.

– Ну что же, мисс Монт, – сказал он, протягивая огромную ручищу в сторону стола, – входите, милости прошу.

– «…я вами славно закушу», – вырвалось у Кэт прежде, чем она успела прикусить язычок.

И скорее испугалась, чем успокоилась, когда он снова засмеялся, вернее, даже не засмеялся, а как-то безрадостно хмыкнул. Он указал движением руки на ее пальто, и Кэт позволила ему взять его. Он небрежно повесил его рядом со своим собственным пальто на стоячую вешалку с наброшенной на верхушку широкополой шляпой, так что она казалась похожей на чучело, охраняющее дверь. Подошел к столу и поставил ей стул. Она села.

И тут он, не сказав ни слова, ушел, скрылся за занавеской в кухне. Кэт воспользовалась его отсутствием, чтобы снять перчатки и придумать, что она ему скажет, когда он вернется. Вернулся он быстро – она еще ничего не успела придумать – с двумя эмалированными кружками, свисающими с большого пальца, и бутылкой виски, которую он держал в той же руке. Не американский кукурузный бурбон, как она увидела на этикетке, а вполне приличная марка шотландского многосолодового виски. «Надолго хватит», – вспомнилось ей, и она с надеждой подумала, что вторую кружку он принес не для нее. Свободной рукой он подхватил второй стул как пушинку и поставил к столу против нее.

И всей тяжестью упал, вернее, рухнул на этот стул, так что сидящая по ту сторону стола Кэт вздрогнула. Так же тяжело, с размаху, поставил он на стол бутылку и две кружки – одна была черная, другая белая, обе одинаково оббитые. Скатерть от резкого движения сдвинулась.

Кэт вспомнила, как два часа назад Джайлс счел его «основательно нагрузившимся»; сейчас ей так не показалось. У нее было впечатление, что он трезв как стеклышко, однако еще более непредсказуем, чем вдребезги пьяный.

– Вы, надо полагать, пришли по поводу договора?

– Да. Простите, что потревожила вас дома…

– Ошибаетесь.

Она не поняла, что означает его ответ: то ли она его не потревожила, то ли это не его дом.

– …но дело в том, что если Джайлс, то есть Бигби, не предъявит к завтрашнему дню договора с вашей подписью старшему партнеру, у него будут страшные неприятности.

Кэт вынула из сумочки договор, смятый рукой Джайлса, когда тот в расстройстве чувств комкал его, и положила на середину стола. Бойд схватил его своей ручищей, с презрительной насмешкой глянул и бросил на стол.

– Он что, ваш друг – этот без году неделя издатель? – брови его высоко взлетели.

– Я его помощница, – объяснила Кэт, но брови не опустились, и ей пришлось добавить: – Мы вместе учились в Оксфорде.

– В Оксфорде! – крикнул Бойд куда-то вверх так громко, как будто где-то взорвалась электрическая лампочка. – Я был прав – вы у меня не учились.

– Верно, – подтвердила она. – Но должна была учиться.

Он внимательно посмотрел на нее, словно пытаясь понять по ее лицу, что ей известно о том эпизоде из его жизни. Ей по его выражению не удалось определить, к какому заключению он пришел.

– Я забыл ваше имя… – сказал он, Кэт хотела возразить, что это не имеет решительно никакого значения, но он ее перебил: – …но не забыл ваши волосы.

Он задержал взгляд на ее лице. Кэт решила не заметить комплимента – если это был комплимент – и сказала небрежно:

– Это было так давно, три с половиной года назад. Думаю, я изменилась.

– Нет, мисс Монт, вы ничуть не изменились. Изменилось мое восприятие, только и всего. Да еще вот это… – Он поскреб свой подбородок.

– Да… Я удивилась, когда увидела вас с бородой.

– «Свирепый бородач»?

– Мм…

– «Рубака, бабник, пьяный богохульник…»[95]95
  Шекспир. «Как вам это понравится», акт II, сцена 7. Перевод В. Левика.


[Закрыть] – И он улыбнулся такой открытой, обезоруживающей улыбкой, показав красивые ровные, хоть и чуть длинноватые зубы, что Кэт и сама в первый раз за все время улыбнулась в ответ. Она почувствовала себя так, будто прошла первый тур какого-то непонятного экзамена.

Профессор схватил бутылку виски, о которой, казалось, на какое-то время забыл, и принялся вытаскивать пробку. Пробка никак не поддавалась; он перехватил бутылку поудобнее и снова взялся за дело.

– Зачем вы там работаете? – последовал неожиданный вопрос. А она-то думала, что профессор полностью сосредоточился на бутылке.

Не желая поддерживать его попытку вернуть разговор к личным темам, она вежливо переспросила:

– Вы про «Мессенджер»?

– Ну да. Зачем вы работаете в «Мессенджере»? – настойчиво повторил он.

Именно таким тоном преподаватели задают каверзный вопрос. Но Кэт не попадется в ловушку. Совершенно ни к чему произносить верноподданническую речь в защиту издательства, и уж тем более сообщать, что тамошний начальник – близкий друг ее отца.

– Зачем люди вообще работают? – Она пожала плечами.

– Вот об этом-то я вас и спрашиваю. – Он спросил неожиданно серьезно, чуть ли не со страстью, как показалось ей, и его светлые глаза потемнели. – Зачем вы вообще работаете? Ведь у вас нет необходимости зарабатывать на жизнь?

Какой он разный! То обескуражит, то обезоружит, только что был холоден и равнодушен, а через минуту взволнованно вспыхнул, и все без перехода, без объяснения! Кэт подумала, что ей трудно было бы выдержать такое целый семестр, но выдержит ли она сейчас?

– Ведь нет? – повторил он.

– Да, но…

И опять он отмахнулся от ее замешательства, как от пустяка, не стоящего внимания.

– Не спорьте, вы же все понимаете, – сказал он, заглядывая ей в глаза, сначала в один, потом в другой, как будто они были разного цвета.

Кэт и не пыталась спорить, но тут он сказал:

– Почему вы не пишете?

Вспыхнув, Кэт вспомнила о своих недавних попытках и вдруг почувствовала, что он читает у нее в душе. Опасный человек!

– Вы покраснели… – заметил он тоном знатока и ценителя вин, который обнаружил, что последняя бутылка в ящике еще лучше первой… – А тогда не писали, готов поклясться. Сколько же в вас, в оксфордских барышнях, гордыни!

И здесь он угадал. В университете у нее этого недостатка не было, краснеть она начала только, попав из студенческого мирка в мир взрослых мужчин.

– О чем можно писать? – с вызовом спросила она, пламенно желая, чтобы румянец на ее щеках погас.

– Ага, – сказал он таким тоном, словно желал наслаждаться своим открытием один. – Достаточно взрослая, чтобы задать этот вопрос, но еще слишком юная, чтобы найти ответ. Но вы его найдете, я уверен.

– Это звучит как проклятие из уст оракула.

– Верно… – Он глядел на нее невидящим взглядом. – …оно самое и есть.

Кэт почувствовала, что в этот миг между ним и ею что-то произошло. Если не лукавить, она знала, что он пытался ей сказать, вернее, что он сумел сказать, хотя произносить слова только что родившегося между ними языка не осмеливалась.

Он снова перенес внимание на бутылку виски.

– Когда вы начали писать? – спросила Кэт, понимая, что надо плыть по течению, иначе не удержаться на поверхности.

– Писать никто никогда не начинает, – процедил он сквозь зубы, и Кэт подумала, что обидела его, но потом поняла, что он просто пытается вытащить пробку, которая никак не поддается. – Вы просто вдруг осознаете, что пишете!

Пробка наконец выскочила, и он с облегчением откинулся на спинку стула. Привычной рукой плеснул в обе кружки виски и подвинул одну кружку Кэт. Она вежливо дотронулась до нее кончиками пальцев и повернула ручкой в сторону.

– На чем вы пишете? – спросил он с таким интересом, как будто от ее ответа зависело что-то очень для него важное.

Кэт с удивлением посмотрела на него.

– Мм? – мягко настаивал он. – Расскажите. Вы, я думаю, купили какую-нибудь тетрадь в переплете и где-то ее прячете…

Нет, с ним надо держать ухо востро! Он словно открыл ее сумочку прямо у нее на глазах и принялся в ней рыться в поисках потайного отделения.

– Вряд ли вы стали бы писать на клочках и обрывках, вы слишком… – он посмотрел на нее поверх своей кружки – он взял себе черную, – выпил залпом виски, поставил кружку на стол и показал в усмешке длинноватые зубы, чувствуя, как спиртное начало действовать, – …слишком разборчивая.

Наконец-то он нашел для нее определение.

– Так что же?

– В бухгалтерской книге, – нехотя призналась Кэт.

– Грандиозно! – воскликнул он и засмеялся горловым смехом. – Великие замыслы зреют в маленькой комнатке! Вы ведь у себя в комнате пишете, верно? Но не в постели? Ради бога скажите, что вы пишете не в постели…

Если раньше, когда он обескуражил ее у двери в квартиру, она не нашлась с ответом, то сейчас просто не могла не ответить на его вопрос.

– У меня есть письменный стол.

– Без сомнения, секретер. Bouheur-du-jour[96]96
  Письменный столик (фр.).


[Закрыть].

Он что, издевается над ней? До чего неуловим. Кэт решительно не знала, что можно на это сказать, и, не желая говорить, перевела взгляд на свою руку, спокойно лежащую на столе.

Когда он снова заговорил, то она почувствовала, что он улыбается, и голос его теперь звучал гораздо мягче.

– Да, конторка для дельца, секретер для юной дамы, ром для молодца-удальца…

Наступило долгое молчание.

– Неплохое виски, правда? – спросил он наконец.

Кэт не притронулась к кружке, даже к губам не поднесла.

– Превосходное, – ответила она и посмотрела на него.

И тут на краткий миг завеса, за которой он прятал свои глаза, приоткрылась. Движение было неуловимым, как будто открылись и закрылись створки фотоаппарата, что-то слабо блеснуло и погасло, но Кэт его почувствовала. Казалось, изгой отступил на шаг от края пропасти.

* * *

Когда тем же самым туманным лондонским вечером, но немного позже, во все еще «классической» гостиной Флер зазвонил телефон, она почувствовала и облегчение, и досаду. Досаду, потому что она, как ей казалось, почти загнала сына в угол и теперь он будет вынужден дать ей ясный, четкий ответ, не сможет отвертеться; облегчение, потому что догадывалась, каким будет этот его ясный, четкий ответ.

Она поднялась, услышав звонок, и прошла мимо сына, который стоял возле камина со свойственным ему выражением невозмутимой уверенности; «очень молодой» Роджер сидел на одном из кресел с высокой спинкой перед чайным подносом, и вид у него был не столь спокойный и не столь уверенный. Когда Флер взяла трубку, то не услышала гудочков, какие бывают, когда звонят из автомата, потому что звонивший нажал кнопку, соединившись сначала с Тиммз.

– Здравствуй, родная… Правда?.. Не придешь?.. А, у Астрид… нет, нет, пожалуйста… жуткий туман, что и говорить!.. Хорошо, детка… До свидания!

Флер положила трубку.

– Кэт не может вернуться домой из-за тумана, – сказала она не столько потому, что это было кому-то интересно, сколько желая оттянуть возвращение к обсуждаемой теме. – Она останется ночевать у Астрид Бигби, на Бедфорд-сквер.

– Что ж, мама, приятно знать, что у тебя есть хотя бы один разумный ребенок. В наши дни один к двум совсем неплохое соотношение.

Флер пронзила сына быстрым взглядом ясных глаз и снова села на кушетку. «Ребенку», который произнес эти слова, скоро будет тридцать! «Очень молодой» Роджер смотрел на горящий в камине огонь и жалел, что у него нет с собой нюхательного табака. Он хотел заглянуть к Флер на минуту по дороге домой и занести бумаги, но согласился выпить чаю и остался. Это была ошибка; когда клиенты сидят у него в конторе, неважно, родственники или совершенно посторонние люди, они не позволяют себе так открыто пикироваться.

– Я не говорила, что твое предложение неразумно, – ответила Флер, – просто все это окажется впустую, только и всего. Не понимаю, как ты хочешь выиграть процесс, не имея убедительной аргументации.

– У меня есть убедительная аргументация, – невозмутимо ответствовал Кит, – во всяком случае, скоро появится.

– Аргументация, которую ты скрываешь от всех, даже от собственного адвоката. Как, по твоему представлению, он должен вести дело, если ты таишь от него половину обстоятельств?

– Этим я ему только помогаю, – чем безнадежнее он считает мое дело, тем изворотливее будет работать его ум. Как бы там ни было, ведь этот Хабедэшер считается асом, верно?

Кит посмотрел на своего родственника и поверенного, и тот понял намек.

– О, без всякого сомнения. Один из двух лучших королевских адвокатов по бракоразводным делам нашего времени, – отозвался Роджер, умолчав о не слишком приятной подробности, что второго аса, некоего Боумена, тоже королевского прокурора, удалось заполучить адвокатской конторе Херринга.

– Очень может быть; скользкий тип, как мне показалось.

– Не стану спорить, но в зале суда ему мало равных. Он из тех, кто расстреливает пленных.

Кит чуть заметно улыбнулся довольной улыбкой.

– Не понимаю, почему ты не хочешь, чтобы Роджер подал встречное ходатайство «о восстановлении в правах, вытекающих из брачных отношений», пока еще не поздно, – сказала Флер. – По-моему, это именно так формулируется. – И, не получив ответа, добавила: – В конце концов, это она оставила тебя.

«Очень молодой» Роджер уклонился от обязанности поверенного объяснить тонкую разницу между «оставлением» и «оставлением ввиду невыносимого поведения оставляемого», как она определена в «Законе о бракоразводных процессах» 1950 года.

Кит ответил матери не сразу.

– Она все еще моя жена.

Это был и ответ, и в то же время не вполне ответ, и произнес его Кит со свойственной ему бесстрастностью. Флер было бы гораздо легче, если бы ее сын взорвался, только бы не это его ледяное спокойствие. Но он не снисходил до проявления страсти, хотя страсть, как она сама знала, может быть и тайной. Например, страсть к обладанию.

– Все под контролем, мама, ты не волнуйся.

Но Флер не могла не волноваться, хоть и сердилась за это на себя; у нее со времен войны развилось болезненное неприятие поражения. И что, как не поражение, ждет ее сына, который надеется выиграть в Высоком суде защиту по делу об измене с помощью всего лишь вежливого, официального извинения, как все это сейчас понимают?

Когда Роджер собрался уходить, к ним спустилась Эм. Майкл убедил ее продать дом на Маунт-стрит, который пустовал десять месяцев в году, и теперь, приезжая в Лондон, она жила на Саут-сквер. Флер представила их друг другу.

– Очень приятно. Вам нужно усилить звукоизоляцию. Они без конца взрывают эти атомные бомбы. В газетах пишут, мы тоже проводим испытания. Так тревожно!

Когда несколько минут спустя десятый баронет пришел домой, вынырнув из омерзительного липкого тумана, его мать, жена и сын увлеченно беседовали исключительно о погоде.