Электронная библиотека » Зулейка Доусон » » онлайн чтение - страница 12

Текст книги "Форсайты"


  • Текст добавлен: 12 мая 2014, 17:21


Автор книги: Зулейка Доусон


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц)

Шрифт:
- 100% +

«Дорогая Флер,

Писать такие письма нелегко, видит Бог, но необходимо, и я начинаю ощущать некое подобие успокоения, делая то, что велит долг. Я хотел поблагодарить тебя – и, пожалуйста, передай мою благодарность Майклу – за цветы, которые вы прислали. Я никогда не забуду, какое участие вы ко мне проявили.

Что касается забвения, у меня это не получается. Не было в моей жизни дня, когда бы я с нежностью не думал о тебе. Вчера провел час наедине с собой, тайно слушая голоса всех людей, которые мне были дороги в жизни, и среди них, как всегда, была ты. Помнишь, ты сказала, что Майкл самый лучший мужчина из всех, кого ты знаешь, а я ответил, что Энн лучшая из женщин? Что ж, мы оба были правы. Я всем сердцем желаю, чтобы вы с Майклом были счастливы всю жизнь.

А мы, как только все устроится, сей же час уезжаем в Америку. Брат Энн, Фрэнсис, очень ждет нас, и мы тоже по нему скучаем. Если детям там понравится, возможно, мы в Америке «укоренимся», как принято говорить.

Благослови тебя Бог, Флер, и храни тебя вечно.

Джон».

Америка! Страна безграничных возможностей – для кого-то другого! Он уже ездил туда однажды, сразу после того, как в первый раз отказался от Флер. Она его поняла. Джон тоже обладал обостренным чутьем, но, в отличие от нее, обладал еще и совестью, и чутье ему подсказало, что Америка – его спасение. Когда его жена умерла, Флер подумала… Но что толку думать, что толку желать, все равно никогда ничего не исполняется. Если бы только Джон остался в Англии… кто знает, что тогда могло бы произойти?

Флер услышала вздох и поняла, что это она вздохнула. Как больно, когда у тебя есть сердце, уж она-то это хорошо знала. Письмо упало на пол с легким шелестом, как падают осенью на траву первые желтые листья. Она и не заметила, что выпустила его из рук.

Глава 17
Крикет

В «Лондонском светском календаре», которому с младых ногтей вынуждены следовать все Форсайты, вряд ли найдется событие, столь же охотно ими посещаемое, как крикетный матч между Итоном и Харроу. «Королевский Эскот»[39]39
  Четырехдневные скачки на ипподроме Эскот, проводятся в июне и считаются крупнейшим событием светской жизни; на скачках обыкновенно присутствует монарх.


[Закрыть]
, скачки на ипподроме «Гудвуд», хенлейская регата, даже теннисный чемпионат в Уимблдоне – всюду их присутствие было гарантировано в значительном числе, но с самым большим азартом они, вне всякого сомнения, стремились попасть на стадион «Лордз»[40]40
  Крикетный стадион в Лондоне.


[Закрыть]
. И вот теперь, ясным, без единого облачка, июльским днем все они собрались здесь поглядеть друг на друга и позлословить.

В отличие от других спортивных событий сезона этот матч никогда не считался состязанием игроков самого высокого класса. К тому же он был единственным значительным светским событием, на котором почти никогда не присутствовали члены королевской фамилии. Но вообще сам крикет здесь был почти ни при чем, и это было, без сомнения, единственное собрание, важность которого в глазах Форсайтов не могла бы возрасти даже от благосклонного интереса к нему монаршей семьи.

Почему Форсайты были так привержены этой традиции? Лишь двое-трое из них учились в Итоне и в Харроу, и только некоторые отдали туда своих детей, мало кто мог сказать, что их родные – тамошние выпускники. Но освященное обычаем право посещать крикетные матчи в «Лордзе» опиралось на основания более прочные и надежные, чем старые школьные связи, на устои, имеющие значительно большую побудительную силу, чем суетное желание вращаться в обществе монарших особ. При этом было даже не обязательно знать правила игры. Нет, Форсайты съезжались на стадион потому, что здесь все отвечало их духу, и то, что происходило на поле, и то, что происходило на трибунах; и если королевская семья в этот раз отсутствовала, то толпа осторожно выразила по этому поводу скрытое удовлетворение, которое люди попроще могли истолковать как несомненное самодовольство.

Пусть развлечением королей будут скачки, Форсайты выбрали себе крикет!

– И-и-ито-он! Ха-арроу-у! Да не спи же ты на ходу! У тебя в руках бита, а не лопата! – раздается улюлюканье болельщиков из сектора «Г» в северо-восточном конце поля. Публика разряжена в пух и прах.

Эти два учебных заведения олицетворяли собой все то, на чем зиждились жизненные устои Форсайтов. Уинчестер, Стоу, Мальборо, Рагби и другие колледжи того же класса – название не имело значения, – эти закрытые школы, которые готовят мальчиков к поступлению в университет (и по странной иронии называются Public Schools[41]41
  Школа, открытая для всех (англ.).


[Закрыть]
, хотя ничего более обособленного и представить себе невозможно), – были теплицами, в которых взращивались жизненные принципы Форсайтов во всех их цветущих и не цветущих видах и разновидностях. В них были воплощены все самые важные качества породы. Сила духа, уверенность в себе, правила приличия, нравственные критерии и нормы поведения, и самое главное – незыблемая традиционность всех этих качеств и ощущение надежности, которое они дают.

Традиции! Надежность! Это самые святые понятия в моральной системе ценностей Форсайтов – за одним-единственным исключением.

Итак, все сегодня собрались здесь. Цвет и гордость английской верхушки, светской и церковной, гражданской и военной, знать и нетитулованные политические деятели, почти все по-прежнему в цилиндрах – в серых, согласно летнему светскому этикету, – многие с женами и детьми, и все под синим, без единого облачка небом выглядят еще более оживленными, еще более холеными и элегантными, чем всегда.

И-и-и-тон!.. Харро-оо-у!!..

В ранних выпусках вечерних газет уже указали, что публики в «Лордзе» собралось около десяти тысяч – внушительное число. Возможно, присутствие завсегдатаев усиливало хорошее настроение зрителей, добавляло веселья, праздничности. Казалось, некое непостижимое чутье огромной толпы, собравшейся на стадионе в Сент-Джонс-Вуд, подсказало ей, что такого яркого праздника теперь уж долго не будет, а может быть, не будет и вовсе никогда.

Синяя тишина неба словно накрыла толпу стеклянным колпаком и заперла на стадионе, точно экспонат в лабораторной банке, который не подозревает, что его заспиртовали.

* * *

К часу дня компания Уинифрид, как и многие другие компании, покинула свои места на трибуне и двинулась к северо-восточному концу поля, гонимая атавистическим инстинктом стаи, к единственной своей нынешней цели – сесть за стол и перекусить. Конечно, жалко, что Майкл не смог вырваться, думала про себя Уинифрид, поездка за город помогла бы ему встряхнуться. Но тогда их оказалось бы нечетное число, ведь с Форсайтами поехал сеньор Баррантес, – и уж как он был на месте, как ослепителен в своей элегантной серой шляпе!

Уинифрид была членом клуба «Бедуин», она вступила в него сразу после войны, как только он образовался, потому что ее заинтриговало название. Оно не вызывало в воображении пейзажей пустыни и закатов над Нилом, как у некоторых, потому что она терпеть не могла путешествий; однако была убеждена, что у клуба с таким названием блестящее будущее, и, пока не поздно, надо в него вступить.

Шествие к клубному шатру возглавлял нетерпеливый упрямец Кит, который и злился на своего престарелого кузена, рассказывавшего все те же изрядно надоевшие байки, и в то же время горел желанием поскорее вернуться к игре: она складывалась так, что, возможно, в этом году наконец-то победит команда, за которую он болеет. Он надеялся улучить момент и после ленча ускользнуть от всех, тогда удастся побродить одному. Ему хотелось зайти в раздевалку и поговорить с двумя игроками команды, которые заканчивали его школу. Он надеялся, что в будущем году сам будет подавать мячи, так что его обязаны впустить. Проходя по газону, отделявшему их шатер от соседнего, Кит обернулся и увидел возле парусиновой стенки между двумя канатами как-то странно скорчившегося ребенка. Услышав, что кто-то приближается, ребенок поднял голову, и Кит сразу же его узнал – это был тот самый мальчик из парка, – но не потому, что в наружности было что-то запоминающееся, наоборот, он был самый обыкновенный, – а потому что приговор, который он с первого взгляда вынес его характеру, сейчас так точно подтвердился: по лицу мальчишка размазывал слезы. Что за нюня, плачет у всех на глазах! Как девчонка или сопливый младенец! Что он себе позволяет? Сам Кит уже с семи лет не плачет, ни при посторонних, ни когда остается один. При виде этих, таких настоящих, горьких слез Кит вдруг почувствовал испытал злобное торжество, и это чувство зажгло его кровь, хотя ни за что на свете он не мог бы объяснить, почему ему так приятно видеть горе именно этого мальчика.

То, что случилось дальше, не заняло и минуты. Кит услышал за спиной быстрый топот, и это опять напомнило встречу в парке. Он обернулся и увидел ту самую девочку, сестру этого мальчишки, которая кормила тогда, в парке, птиц и его собаку, но как же она изменилась! В лице не было ни кровинки, глаза погасли. Она чуть не налетела на Кита.

– Ах!

Она увидела его и остановилась в шаге. Темные глаза глядели на него, не узнавая.

– Привет, – воскликнул Кит, понимая, что его приветствие неуместно, хоть и не мог бы объяснить, почему.

Выражение лица у девочки мгновенно изменилось, мелькнуло подобие хорошо отрепетированной улыбки.

– Ах да… там, в парке…

Она не договорила, ее кто-то позвал. Стоящие полукругом Кит, девочка и мальчишка обернулись на голос.

Кит увидел высокого мужчину со светлыми волосами и таким же выражением лица, как у девочки, – видимо, это был ее отец.

– Не волнуйся, папа, – сказала она неожиданно совсем как взрослая. – Джонни здесь.

Увидев сына, мужчина подбежал к нему, даже не взглянув на Кита. Девочка за ним, и печальная троица двинулась к главному входу. Любопытство вынудило Кита поглядеть им вслед, хоть он и знал, что сегодня незнакомка не обернется и не помашет ему на прощанье.

* * *

Флер шла всего в нескольких шагах от Кита, за ней, чуть отстав, шагали Баррантес и Джек Кардиган, который рассказывал «самый забавный» крикетный анекдот – последний в нескончаемой серии баек, былей и небылиц, которыми он терроризировал аргентинца с самого начала игры. Она слышала визгливый голос Джека – какой же он невыносимый тупица и с каким достоинством аргентинец все это занудство терпит! Она глянула через плечо, и карие глаза Баррантеса в тот же миг встретили ее взгляд. Всегда готов к игре! Джек ничего не заметил, и она вскользь улыбнулась и принялась демонстративно вертеть головой, делая вид, что ищет Имоджен и Уинифрид, которые шли следом. Да, вот они, о чем-то увлеченно беседуют – возможно, обсуждают свои туалеты для летнего сезона. Потом, обнаружив, что Кит не дожидается их на углу, она зашагала быстрее, – какая невоспитанность, надо сделать ему выговор.

За поворотом дорожки показался не Кит, а человек, при виде которого сердце Флер чуть не выпрыгнуло из груди, – Джон! Они не виделись тринадцать лет, только иногда он приходил к ней во сне, но выглядел не так, как теперь, – похудевший, измученный, встревоженный. Встреча с ним в любых обстоятельствах была бы для нее потрясением, но сейчас это оказалось совсем невыносимо, ведь предполагалось, что он уже в Америке. В письме он не написал, когда уезжает, и Флер решила, что он уедет сразу же после его отправки. Ее вдруг охватила такая неукротимая тоска по нему, с такой силой нахлынуло забытое чувство, что в душе не осталось ничего, кроме желания броситься к нему, быть рядом с ним, утешить его, помочь. Вот он стоит, ее любимый Джон, ему так тяжело и так нужна она, Флер!

Оглядывая поле своими глубоко посаженными встревоженными глазами, Джон в какой-то миг посмотрел прямо на Флер, и ее пронзила нестерпимая боль, потому что она в тот же самый миг поняла, что он ее не замечает. Не ее он искал с таким волнением, с такой мукой, заботой и надеждой во взгляде! Это маленькое открытие причинило почти физическую боль, и что-то сместилось в ее сознании. Как будто и не было тех лет, когда она демонстрировала миру лишь то, что сама хотела ему показать!.. Она слышала, как он воскликнул «Энн», это было имя его жены, женщины, которая умерла, но Флер ничего не слышала. Она только видела и чувствовала – перед ней Джон, и вдруг все начала застилать страшная, мучительная темнота, которая родилась в ней самой…

* * *

Флер почувствовала, что кто-то твердо взял ее под руку и поддерживает ее. Конечно, это была рука аргентинца. Она начала терять сознание, а он не дал ей упасть и привел в чувство. Флер подняла к нему лицо – его карие глаза ждали ее взгляда, спокойные, все видящие, все вбирающие в себя. Она отвернулась и глубоко вздохнула – как ей показалось, впервые за долгое время. Потом быстро огляделась вокруг, Джона нигде не было. Мир снова опустел. Рука Баррантеса чуть разжалась, но он все еще поддерживал ее, помогая устоять на ногах. Что он видел – Джона? или только ее реакцию? Он несомненно заметил, как она выглядела в этот миг. Неужели он проник в ее тайну? Да, проник, одного его прикосновения было достаточно, чтобы это понять, – черт бы его побрал с этой его острой интуицией! Еще один беглый взгляд сказал Флер, что, кроме него, никто ничего не понял. Кит ушел вперед, Джек высматривал свою жену и тещу. Каким-то чудом никто ничего не заметил. Беспокоило только невозмутимое молчание Баррантеса, шагавшего рядом с ней. Почему он ничего не говорит? Как будто ему все известно. И все еще поддерживаемая под руку аргентинцем, который не обменялся с ней ни словом, Флер позволила ему ввести себя в шатер.

* * *

Пока дамы рассаживались за столом, Джек Кардиган – не будем забывать, он когда-то был подающим в команде Харроу – досказывал свою байку.

– Так что сами видите, у подающего не было ни малейшего шанса, потому что последний мяч оказался гугли[42]42
  Способ подачи мяча в крикете, когда подающий рискует сломать себе ногу.


[Закрыть]
, – и Джек захохотал.

Баррантес, слушавший Джека, как тому казалось, с глубочайшим интересом, воскликнул:

– Понимаю!

И, подставив стул Уинифрид с выражением все того же глубочайшего интереса на лице, задумчиво добавил:

– А что такое, если вы позволите спросить, «гугли»?

Вопрос был так точно рассчитан и взвешен и содержал такой тонкий оттенок извинения за то, что он распространил на свою особу принадлежащее лишь родственникам право подшучивать над Джеком, что даже сам Джек вынужден был засмеяться, – хотя бы затем, чтобы продемонстрировать, что ценит чувство юмора. Флер послушно улыбнулась, чувствуя, что Баррантес ее прикрывает, дает время взять себя в руки. Ее самообладание, закаленное суровыми испытаниями, было так же безупречно, как и гардероб, и никогда ей не изменяло, но сегодня по нему был нанесен жестокий удар. Она была благодарна аргентинцу, но ее еще больше насторожила его удивительная проницательность во всем, что имело отношение к ней.

– В самом деле, Джек, – проговорила Уинифрид, когда смех утих, – что такое «гугли»? – И приготовилась внимательно слушать. – Ты мне наверняка объяснял…

– И объяснит еще раз, мама, – подхватила Имоджен, опуская свое дородное тело на стул, который от нечего делать подставил ей Кит, следуя примеру Баррантеса.

– А, гугли! – радостно закричал Джек. – Это очень просто, но потому-то и гениально. Это подача с переломом ноги!

Лаконичное, как строка из Тацита, объяснение Джека потребовало демонстрации приема, что он немедленно и проделал в замедленном темпе.

– Теперь поняли?

– Да, дорогой, – подтвердила Уинифрид, – конечно, поняли. – Она похлопала рукой по сиденью его стула. – У сеньора Баррантеса от всего этого голова пойдет кругом. – И проворчала: – Моя уже пошла.

Джек сел.

Последним сел аргентинец. Откидывая фалды сюртука, он возразил:

– Ничуть. Я благодарен за то, что мне так терпеливо объяснили правила игры. В особенности последний прием коварной подачи… – Он поднял голову и обвел очаровательно простодушным взглядом сидящих за столом, остановив глаза на Флер, которая сидела против него. – Это очень полезно знать.

Если бы судьба наградила Флер родственницами не столь доброжелательно-миролюбивыми, как Уинифрид и ее дочь, этот молчаливый, но очевидный диалог взглядов, который произошел в эту минуту между ней и аргентинцем, не остался бы незамеченным. И Флер показалось, что Баррантес потешается над их непрошибаемой тупостью и хочет, чтобы они это заметили, нарочно ведя рискованную игру, – так скучающий кот свысока глядит на резвящихся мышей. Более того, слегка изогнув бровь, он приглашает и ее присоединиться к игре. В ответ на такую дерзость Флер нахмурилась. Пусть этот господин поостережется, с ее чувствами шутить никому не позволено, он должен знать грань.

Молчаливо сидя за столом среди весело болтающих родственников, Кит перестал думать о том, почему плакал тот мальчишка и что вообще произошло, и начал гадать, что подадут на первое, которого до сих пор не принесли. Только бы не рыба!

* * *

Не будь у Майкла уважительной причины в виде кипы документов, которые следовало прочесть, он не стал бы презирать себя за беспринципность, если бы изобрел какой-нибудь другой предлог остаться дома. Он знал, что Кит очень недоволен его отказом ехать с ними, и конечно Кит прав, ведь Майкл всегда умел посмотреть на все глазами другого человека. И Флер… снова увидела пустой взгляд, Майкл понял все, что ему нужно было знать о ее чувствах. При всем своем природном дружелюбии он превыше всего на свете чтил жизненные принципы, и тратить время – даже если бы оно и было – на пустые светские развлечения в такие тревожные дни казалось ему столь же пагубным, как играть на скрипке, когда горел Рим.

Все еще слыша прощальные слова жены – заботливый, но суховатый совет пойти перекусить в кафе, потому что у слуг выходной, – Майкл поднялся в кабинет. Снял пиджак, повесил его на спинку стула, сел и открыл первый доклад.

Казалось бы, лиха беда – начало. Но он долго не мог сосредоточиться, внимание рассеивалось и улетало, он по нескольку раз перечитывал одну и ту же страницу. Поднимая голову, он встречал взгляд Белой Обезьяны, – казалось, она знает, что у него душа не лежит к работе. Но он все же заставлял себя трудиться, хоть и не слишком верил в успех, однако постепенно возвышающаяся на письменном столе гора папок и докладов частично переместилась с левой стороны на правую, так что с каждой стороны теперь образовались стопки средней высоты. Не слишком большое, но все же достижение, и Майкл решил, что пора перекусить, и спустился на кухню с надеждой соорудить себе сэндвич. Найдя в шкафу пирог с дичью и початую бутылку кларета, Майкл подумал, что стоит отказаться от завоевавшего такую популярность кулинарного изобретения своего вельможного соотечественника[43]43
  Сэндвич был назван по имени Джона Монтегю, 4-го графа Сэндвичского (1718–1792), лондонского министра и азартного игрока, который не хотел отрываться от игры и, чтобы не пачкать карты, попросил слугу положить кусок мяса между двумя ломтями хлеба.


[Закрыть]
. Поставил добычу на небольшой поднос и поднялся с ним к себе.

* * *

Сытый и разомлевший после пирога с дичью, Майкл пошел прогуляться на солнышке. Вскоре он оказался на набережной и сел на скамейку лицом к реке. Как быстро тревоги улетучиваются, когда ты плотно поел! Зажмурив глаза, он поднял лицо к небу, где так ослепительно сияло солнце. Оно обожгло кожу, так что он даже почувствовал озноб. Потом, как он почему-то и ожидал, слева к нему кто-то подошел. Майкл, как когда-то Диоген, пожелал, чтобы человек не закрывал солнце, потому что на него упала холодная тень. Он открыл глаза и содрогнулся. Это был Уилфрид! Живой, из плоти и крови – Уилфрид! Он постарел, осунулся, выглядел смертельно уставшим, жизнь, казалось, выбросила его за борт. «И ты тоже, старина?» – хотел сказать глупость Майкл, но язык не слушался, так он был изумлен. Как такое возможно? Уилфрид утонул где-то в Индии много лет назад. Майкл отчаянно пытался вспомнить, нашли ли его тело или власти просто решили, что произошел несчастный случай? Он не помнил подробностей, но ведь тогда его смерть была установлена достоверно, разве не так?

И вот сейчас Уилфрид пытался что-то сказать Майклу, и Майкл изо всех сил напрягал слух, но какой-то кретин решил именно в эту минуту проверить, как работают сирены воздушной тревоги. Он обратится с официальным протестом в палату общин! Уилфрид, дружище… не уходи!..

Майкл неожиданно проснулся, в ушах у него звенело.

Глава 18
«Шевелюра плюс характер»

Майкла вывел из забытья далекий звонок. Он звенел уже давно, а Майкл все никак не мог сообразить, что звонят у парадного и будут звонить, пока он не вспомнит, что в доме один и открыть дверь больше некому. Сначала он решил не обращать на звонок внимания. Сон оказался слишком ярок и стоял перед глазами, не таял, казалось, это было какое-то важное послание. Звонок умолк, словно посетитель понял, что его не хотят впускать, и Майкл открыл очередную папку, но сосредоточиться не мог, со страниц на него глядело призрачное лицо Уилфрида. Наконец-то Майклу удалось понять, о чем идет речь в докладе, но тут в дверь снова начали звонить. Уступив вежливой настойчивости, Майкл снял пиджак со спинки стула и пошел вниз.

Поправляя воротничок, он открыл дверь и увидел перед собой маленькую сухонькую, но с очень прямой спиной старушку. На старушке было странное старомодное летнее пальто, перед собой она держала огромный бесформенный ридикюль. Она решительно наставила на Майкла свой подбородок и отважно улыбнулась, отчего ее шляпа – такая же огромная и бесформенная, как и ридикюль, – съехала набок. Она не обратила на это ни малейшего внимания. Ее сощуренные живые глаза так и впились в Майкла.

Первой его мыслью было, что она член какой-нибудь благотворительной организации и обходит дома с целью сбора средств, и уже хотел сунуть руку в карман, но тут ancienn[44]44
  Старушенция (фр.).


[Закрыть]
 произнесла его имя.

– Привет, Майкл.

И чуть заметно усмехнулась, глядя, как он, озадаченный, застыл в дверях, не зная, что ответить, и ждет, когда забрезжит воспоминание.

И вдруг он вспомнил подбородок.

– Господи Боже, кузина Джун?

Поскольку Майкл все еще стоял столбом, его престарелая родственница со стороны жены была вынуждена спросить, не возражает ли он, если она войдет в дом. Майкл тупо кивнул и отступил в сторону; Джун ворвалась в холл, как неожиданный порыв ветра в душный летний вечер.

– Я не стала звонить, что приду. Я никогда не звоню.

– Это так неожиданно… – наконец произнес Майкл, надеясь, что голос звучит ровно. Неожиданное, как снег на голову, появление этого живого призрака из прошлого буквально через минуту после встречи с тем, другим призраком во сне, его просто потрясло. – Прошло столько лет…

– Да, немало. – Ее улыбка была обескураживающе-самоуверенной. – Нет, спасибо, я останусь в пальто. – Майкл сделал одно-единственное движение, которое полагалось сделать после закрытия двери. – Мне что-то в эти дни холодно.

Он отворил дверь в гостиную, и снова она пронеслась мимо него как вихрь. Ее волосы, огненно-рыжие, как помнил Майкл, чуть с проседью, сейчас стали бледно-оранжевыми. Они были кое-как сколоты в пучок под шляпой, и при каждом ее решительном шажке шляпа подпрыгивала. «Шевелюра плюс характер», – так сказал о ней однажды дедушка Флер Джеймс Форсайт, и сказал отнюдь не одобрительно. Сейчас казалось, что эти ее черты, справедливо признанные самыми яркими деталями ее личности, были единственным, что в ней сохранилось, все остальное не выдержало долгой неравной борьбы с бурями, которыми была полна ее жизнь. У Майкла, знакомого с перипетиями ее судьбы, она вызывала в воображении образ уличного керосинового фонаря, отважно горящего на ветру и отказывающегося погаснуть, пока не выгорит фитиль.

– К сожалению, Флер нет дома. Они с сыном уехали на матч Итона и Харроу.

– Знаю.

Майкл широко открыл глаза.

А Джун продолжала:

– Мой отец никогда не пропускал эти матчи, особенно когда был жив мой младший брат.

Отлично знавший всех живых и умерших родственников – открытия, сделанные в Хайгейте не в счет, – Майкл совершенно растерялся после слов Джун про младшего брата. Ведь ее младший брат Джон, кто этого не знает? Джун, судя по всему, и ожидала, что он удивится, она поняла это, даже не взглянув на него. Она в этот миг с величайшим интересом изучала Пита Мондриана[45]45
  Пит Мондриан (1872–1944) – нидерландский художник, основатель движения неопластицизма.


[Закрыть]
, висящего над камином.

– Брат Холли; он погиб во время Бурской войны, – пояснила она буднично и добавила тем же тоном: – Мне Холли сказала, что Флер поедет на матч.

Майкл знал, что любой член этой семьи с таким запутанным переплетением родственных связей всегда мог узнать о любом другом все, что угодно, если это понадобится. Интересно, подумал он, что сейчас нужно этой седой подстрекательнице? Она стояла в боевой позе перед картиной, словно требуя, чтобы та защитила свою художественную ценность.

– Но это неважно, я пришла повидать вас. Хорошая вещь… – и указала подбородком на Мондриана. После этой оценки Майклу показалось, что геометрические формы, в которых художнику представлялся мир, стали еще отчаяннее вырываться за пределы полотна. – Вижу, Флер, как всегда, современна. Да и трудно представить, чтобы ее что-то изменило – разве что время.

Особые интонации в голосе гостьи заставили Майкла предположить, что она выскажет еще какие-то замечания относительно характера его жены. И он иронически сдвинул брови в ожидании, однако больше ничего не последовало. Не зная, что еще сказать, он предложил чаю – перед тем как закрыть входную дверь, он уловил в доме движение и теперь сообразил, что это вернулась прислуга. Джун согласилась и, вскинув подбородок, пошла осматривать гостиную дальше, а Майкл вызвал звонком Тиммз, она тотчас появилась, поклонилась спине незнакомой пожилой дамы и ушла выполнять приказание хозяина.

Так получилось, что Майкл встал у камина, и ему подумалось, что он словно бы стоит на страже. На страже чего – может быть, собственных ценностей? Защищает лары и пенаты Саут-сквер от этого неожиданно ворвавшегося маленького ангела-мстителя? Господи, и что только ему приходит в голову, это все сон виноват. Джун завершила осмотр и вернулась к основоположнику неопластицизма; ее пронзительные голубые глаза глядели не на Майкла, а поверх его головы.

– Да, хорошая вещь. Его работы так бесстрашны, хотя, конечно, он уже не самый передний край.

Майкл вспомнил «неореалиста», которого видел в ее галерее, и подумал, что те, кто свалился с этого самого переднего края в пропасть, ничуть не лучше.

Принесли поднос с чаем, и Джун, присев, как птичка, на край дивана, занялась им с властной уверенностью хозяйки положения, которая была вообще ей свойственна.

Лоб Майкла разгладился, но ирония осталась в чертах лица, задержалась на кончиках острых ушей. Он поглаживал усы и смотрел, как Джун разливает чай. И чем дольше он смотрел, пытаясь проникнуть за сеть морщин, покрывших ее лицо, тем больше этот постаревший эльф становился похож на ту Джун, которую Майкл сейчас начал вспоминать. Именно эта решимость, которую она излучала, и осталась у него в памяти от их прежних встреч, всегда не слишком приятных, но к счастью, редких. И образ керосинового фонаря, который возник в воображении Майкла, сменился образом маленького терьера, который безжалостно вцепился в его брюки. Он усмехнулся и, желая замаскировать усмешку, с преувеличенным вниманием взял у нее протянутую чашку.

– Спасибо. Я видел на днях выставку вашего неоформалиста. Вот он, как мне представляется, на переднем крае.

– Разумеется! – В голосе Джун прозвучало торжество. Из всех ее бесчисленных «хромоножек», как их называл ее дед, художников, которых она опекала, никому еще не требовалось таких гигантских инвестиций ее веры в их гений, как этому Суслову. – Что вы о нем думаете?

Майкл уловил в этом ее вопросе и гордость, и одновременно вызов. Вынужденный лавировать между тем, что на самом деле думает об этом художнике, и необходимостью наилучшим образом выразить свое мнение его покровительнице, Майкл совершил ошибку – перед тем, как ответить, он сделал глубокий вдох. Джун набросилась на него, едва он успел открыть рот.

– Его работы показались мне…

– Только, пожалуйста, не говорите, что его работы показались вам интересными! Люди всегда это говорят, когда им что-то не нравится, но они считают, что должно нравиться.

– Я вообще-то хотел сказать – «фаталистичными».

– А!

– Только…

– Что – только?

Настоящий терьер!

– Видите ли, в них слишком много энергии, и потому они не убеждают, что он смирился.

В кои-то веки подбородок Джун опустился.

– Простите. Я забыла, что вы человек, способный чувствовать. Но вы, конечно, не Форсайт, так что почему бы вам быть лишенным этой способности?

Старушка отпила из чашки, кажется, она была очень довольна собой.

– Знаете, он пишет в трансе, – продолжала она. – Так он погружается в подсознание. Да, он совершенно прав, – это единственный путь. Он хочет, чтобы люди увидели правду, и бросает ее им в лицо во всей неприукрашенной простоте. Вот почему он назвал свой шедевр «Финальный анализ». – И заключила радостно: – Он гений!

История не сохранила полного списка опекаемых Джун «хромоножек», которые удостоились этого титула за свои творения, но имя им было легион. Суслов просто оказался последним и потому стал для Джун самой яркой звездой на небосклоне ее безграничной веры.

Майкл испугался, что она вовлечет его в детальное обсуждение уникального таланта этого русского, и попытался переменить тему.

– Мой сын сказал, что это похоже на схему строения атома, – заметил он, насмешливо блеснув глазами, но Джун не заметила насмешки и просто проехалась по нему:

– Вот именно! Фундаментальная истина! Все научные открытия сначала были предвосхищены искусством. – Но потом как-то странно посмотрела на Майкла. – Ваш сын проницателен. Возможно, в вашей семье растет еще один ценитель живописи.

У Майкла у самого было такое подозрение, но он не признался бы в этом даже под пыткой. Хозяин и гостья замолчали. Ее слова о подсознании вернули мысли Майкла к Уилфриду.

– У меня был друг, поэт, он бы вступил в диалог с вашим художником. Он был великий поборник режущего лезвия правды. По-моему, он считал, что только ради него и стоит жить.

– А! Истинный поэт. Вы потеряли этого друга?

Майкл изумился – какая тонкая интуиция! Но потом понял, что сам сказал – «был друг», и она имеет в виду, что жизнь их развела.

– Он утонул, где-то далеко в Азии. Он верил, что следует своей судьбе, живя так, как требует его правда. Конечно, он и умер, как того требовала его правда.

– Грустно.

Старушка вздернула подбородок с совсем другой, восторженной гордостью, взгляд ее устремился далеко, в глубины памяти.

– Тысячу лет назад, задолго до того, как вы родились на свет, я познакомилась с одним талантливым архитектором, который считал, что красота – это истина, за которую стоит отдать жизнь.

– И он ее отдал?

– Да, – еле слышно произнесла она.

Джун снова поглядела на Майкла, и ее лицо заметно смягчилось, его это тронуло, и он улыбнулся сочувственно, хотя и не знал, чему сочувствует.

– Что ж… Я пришла не для того, чтобы говорить о выставке, хотя выставка очень…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации