Текст книги "Форсайты"

Глава 11
И еще некоторые

Выздоровление – процесс медленный. Джон пытался его убыстрить, но убедился, что любые его попытки только мешают. Природа решала все это по-своему, и он был вынужден подчиниться ей. Когда ему разрешили на воскресенья уезжать в Грин-Хилл, это стало знаменательной вехой. Дома он пытался никого не обременять, с мягким терпением принимал все заботы о своих удобствах и ни на что не жаловался – даже на неподдельно сильные боли. День он проводил в разных креслах, держа перед собой открытыми разные книги, а сам смотрел поверх них в различные окна. Перед глазами у него постоянно плавали пятна, так как у него обнаружилась черепная трещина. Иногда он гулял по садовым дорожкам – чуть горбясь и никогда не отходя далеко от дома. Все это время он держался с близкими и друзьями ровно и ласково, хотя в душе ощущал себя абсолютным неудачником. Ни с какой точки зрения его поведение не представлялось ему тем, чем было на самом деле – самым, пожалуй, героичным в его жизни.

Холли приезжала каждый день – часто вместе с Джун, которая временно поселилась в Уонсдоне. Джон был удручен, узнав, что на следующую ночь после катастрофы с ним ракетная атака на район повторилась. Дом Джун – где Джулиус как раз счастливо воссоединился с дочерью – оказался мишенью прямого попадания. Хозяйка, к счастью, еще не вернулась: сначала задержалась в галерее, где вновь прорвало трубы, находившиеся в плачевном состоянии с тех пор, как по соседству на Берлингтонский пассаж обрушились бомбы, а затем ее автобус сломался в Хаммерсмите. Не погибла из обитателей дома только она одна. Узнав о несчастье Джун, Джон начал меньше жалеть себя. Когда ему сказали, что Робин-Хилл также разрушен, он испытал только острую жалость к Флер, не сомневаясь, что для нее это – горчайшая потеря. Свой пост в попечительском совете он всегда воспринимал как синекуру, хотя и был очень ей благодарен, но для Флер ее дом был делом сердца. Ему сказали, что она была там в момент налета и успела вовремя отослать всех в бомбоубежище. Какая она замечательная – сохранить хладнокровие и не думать об опасности, грозящей ей! Он написал бы ей, но обожженные пальцы еще не могли держать ручку. И, учитывая все, он предпочел подождать, а не диктовать это письмо кому-нибудь другому.

О своем пребывании в Робин-Хилле и ночном бдении Флер он не знал ничего. Немецкие ракеты могли сыпаться на страну, но семейное умение Форсайтов сохранять тайны от них не пострадало.

Фрэнсис «заглядывал» в Грин-Хилл как мог чаще, справляясь о здоровье зятя.

– Я тебя подвел, – сказал Джон, когда они в первый раз оказались наедине. – Прости. Это была моя вина.

На что Фрэнсис ответил негромко и со всей искренностью, на какую был способен, что вина – если кто-то и виноват – лежит только на нем.

Джон настаивал, когда приезжал Фрэнсис, чтобы его юная «шоферша» садилась за стол с ними. Почему-то она всегда умела улучшить его настроение, и, как бы плохо у него ни было со зрением, ее волосы он всегда видел с удивительной ясностью.

* * *

В этот февральский день Джон смотрел в окно своего кабинета на втором этаже, как за стеклами закручиваются смутные снежные вихри, когда к нему вошла его мать. В доме они были одни. Джонни еще учился в школе, а Энн, которая теперь поступила на травмпункт к Холли, позвонила, что останется ночевать в Уонсдоне. На прошлой неделе, когда приезжал Фрэнсис, его «шоферша» сказала, что у нее отпуск, и попросила разрешения навестить его. Так мило с ее стороны, подумал Джон, но, конечно, в такую погоду она не выберется…

– Ты не читаешь, милый?

Джон уловил в тоне матери не очень удачно скрытую ноту тревоги и попытался ее разуверить.

– Просто решил дать отдых глазам. Утром я прочел газету почти всю.

Проходя мимо, Ирэн коснулась рукой его плеча, и он понял, что не сумел ее убедить. Она села в кресло напротив и сложила ладони на коленях. Он не различал выражения ее лица, но что-то подсказало ему, что она хочет с ним поговорить. Молчание между ними, против обыкновения, было лишено тихой безмятежности.

Еще какое-то время оба следили за кружащимся снегом снаружи, потом Ирэн сказала:

– Джон, милый, Энн последнее время тебе ничего не говорила?

– Нет. А о чем?

– О… – Джон услышал, как она вздохнула, – …о намерении выйти замуж.

– Нет! – Джон провел рукой но лбу и удивленно улыбнулся. – Ни слова…

Его мать продолжала странно угнетенным голосом:

– Возможно, она ждет, чтобы ты совсем поправился. Наверное, мне тоже не следовало торопиться, но только…

– Почему? Конечно, это порядком неожиданно, но это же прекрасно! Теперь мне есть ради чего поторопиться с выздоровлением.

Он увидел, что его мать стиснула руки и откинула голову. И он не видит ее глаз? Она умалчивала о чем-то. Наверное, это что-то мешало Энн поговорить с ним.

– Что-нибудь не так?

Он почувствовал, как его мать собралась с силами, чтобы ответить. Руки она снова опустила на колени и глядела прямо перед собой, словно смирившись с неизбежностью.

– Но кто жених? Скажи мне! – попросил он.

С еле слышным вздохом Ирэн наконец ответила. Глухо, как человек, утративший последнюю надежду, она сказала:

– Сын Флер. Кит Монт.

Джон ощутил ее слова почти как физический удар. Из самого невообразимого – по-настоящему невообразимого! – это было невообразимей всего! Внезапно он понял, как долго был далек от собственного дома. Сколько недель, нет, месяцев не разделял жизнь Грин-Хилла.

– Но где Энн познакомилась с ним? – спросил он ошеломленно, испытывая глупую растерянность оттого, что не знает этого. – Как?

– Здесь, – ответила его мать со странной многозначительностью. – Он летчик. Одно время находился в Мастонбери. Энн сказала мне, что они встречались у…

– У конца поля, – договорил Джон убежденно, и его мать сухо кивнула. – Подумать только…

Сын Флер и его дочь! Какая издевка судьбы! Сколько сейчас Киту? Двадцать один год, не больше. А ему было на два года меньше, когда он познакомился с Флер. Да, ироничный выверт! И вдруг все это представилось Джону в более широкой перспективе. Не лучший ли это способ заклясть старый призрак? Быть может, Флер сделала первый шаг, когда попросила его помочь ей с Робин-Хиллом.

«Забудь прошлое. Я тоже забуду».

Как чудесно, окажись это возможным! Положить конец десятилетиям вражды и отчуждения между двумя ветвями семьи. Вдруг пружиной послужит именно брак Энн? Если бы! Лишь бы это не ранило его мать…

– Как на это смотришь ты? – спросил он, и ему почудилось, что она вздрогнула.

– Это значения не имеет. Я хочу только, чтобы Энн была счастлива.

– Но она… она, видимо, влюблена в него. Ты с ним познакомилась?

Он не мог уловить горькой улыбки, которая тронула губы его матери, когда она ответила:

– Нет.

– В таком случае нам следует это устроить. Он, конечно, может взять короткий отпуск…

Какой он – сын Флер? Сильный и решительный, как она? Да, это в нем должно нравиться Энн. Как ему самому – во Флер. А если Кит пошел хоть немного в отца, он должен быть мягким… И вдруг Джон подумал о том, чего не сказала его мать.

– А Энн знает о?..

Он умолк, потому что Ирэн быстро покачала головой – и с каким-то волнением. Он почувствовал мольбу в этом движении.

– И зачем? – сказал Джон, чтобы ее успокоить. – Это все в прошлом.

– Да, – слабым голосом ответила она.

И должно оставаться там, со страстью мысленно добавил Джон, сам удивившись силе своего протеста. Это подтолкнуло его сказать прямо:

– Мы не должны стоять у нее на пути. Это было бы… нечестно, если она его любит. А если он ее любит, то постарается сделать счастливой.

Ирэн промолчала, но Джон знал, что она вновь смотрит на него. И ему не нужно было видеть выражения ее глаз: он и так знал, о чем они говорят:

«Чей он сын… Чей внук…»

Проходя мимо него к двери, она поцеловала его в темя. Он почувствовал, как ее дыхание колеблет его волосы, когда она сказала:

– Я не увижу, как Энн будет жить замужем. Решать тебе. Ты исполнил последнее желание своего отца. И я всегда буду благословлять тебя за это…

Джон схватил ее руку и попытался поднести к губам. Но пальцы все еще плохо его слушались. Она высвободила руку и вышла из комнаты.

* * *

Снег повалил гуще и больше походил на крупу, хотя возможно, решил Джон, его опять подводит зрение. Но ветер, безусловно, усилился. Он слышал его свист среди труб и в садах. Совсем забыв о затемнении, он не опустил шторы в кабинете и продолжал смотреть наружу, как и до прихода матери. За полоской света, падавшей из его окна, повсюду смыкалась непроницаемая тьма – черная, как сердце ведьмы, и столь же жалостливая. В такой вечер даже лисица из норы не высунется. Но как странно контрастировала непогода снаружи с непонятным спокойствием в его душе. Джон попытался увидеть произошедшее в трагическом свете и не сумел. Он понимал, как должна была воспринять это его мать: вполне естественно, что сначала она расстроилась, но в основном он видел ситуацию глазами своей дочери. Энн полюбила, и, если это так, главное для него – ее счастье. Нельзя, чтобы ей помешали стать счастливой. Какое отношение его дочь имеет к той давней трагедии? Да ни малейшего. Как и сын Флер. Достаточно того, что в жертву были принесены Флер и он…

Джон утешился мыслью, что его мать, конечно, смягчится, когда увидит все как есть. Она же любит Энн не меньше, чем он. Ее страх порожден прошлым, и она должна понять, что будущее никак прямо не связано с этими давними событиями. Но ее последние слова смущали его, хотя он и старался не думать о них. Когда он почему-либо волновался, зрение у него словно бы ухудшалось – вот как сейчас после ухода его матери.

* * *

Когда Пенни Робертс, воспользовавшись горячими полотенцами и щеткой для волос в спальне Ирэн, остановилась в дверях кабинета Джона, она растерялась, увидев, что он протягивает к ней руку. Он все еще сидел у окна спиной к комнате и смотрел в незанавешенное окно на снежные вихри, как и десять минут назад, когда она вошла в дом. И он не обернулся к ней, а только протянул ей руку за спиной. Пенни знала, что поднималась по лестнице бесшумно – на случай, если он задремал, – и сначала решила было, что он просто потягивается, вздремнув.

Но тут он произнес ее имя:

– Пенни?

– Я же тихо как мышка! – сказала она, подходя к нему. – Как вы догадались, что это я?

Джон по-прежнему продолжал смотреть в окно и не обернулся к ней.

– Снежинки, – ответил он. – Я сейчас совершенно четко различаю их. Вот я и узнал, что это вы.

Пенни собралась с духом, вспомнила совет, полученный днем, и легонько положила руку ему на плечо. Как очарованная, она увидела, что Джон берет ее руку в свои бедные обожженные ладони и подносит к губам. В ответ она наклонилась и поцеловала его в темя.

Глава 12
Занавес опускается

Апрель. Холодная весна, торопящая завершение войны в Европе. Не сегодня, так завтра, говорили все, и – что было куда важнее – почти все верили, что наконец-то это и правда так. Уже скоро!

Но Флер все еще не открывала карты. Джон выздоравливал – пока ее заботило только это. И лишь когда в конце месяца узнала, что он окончательно вернулся в Грин-Хилл, она решила позвонить. Если трубку снимет его мать – пусть! Она без колебаний и не без темного удовольствия скажет точно, из-за чего звонит.

«Пожалуйста, передайте ему, что дело касается свадьбы моего сына!»

Как ни больно ей было в первый момент, когда Кит сказал ей, этой женщине будет больнее! Немезида подвела итог. Флер приурочила свой звонок к последнему дню апреля – первому по-настоящему теплому весеннему дню. Она нервно стояла у телефона и ждала ответа, слушая, как в трубке отдается стук ее сердца.

– Уонсдон, два-семь…

Не его мать? Кто-то молодой… его дочь?

– Могу я поговорить с мистером Джоном Форсайтом?

– Извините (с запинкой), но он сейчас не может подойти к телефону.

Звонкий голос, но напряженный. Что, если у Джона рецидив?

– …надеюсь, он здоров?

– Да… благодарю вас…

Снова запинка, потом девушка продолжала:

– Что-нибудь ему передать?

Ну, нет. Что сказать? «Передайте вашему отцу, что я звоню по поводу вашего брака?» И вообще это может быть вовсе не она. У Флер создалось впечатление, что где-то она уже слышала этот голос.

– Нет, ничего. Если я позвоню позднее?..

– Лучше не надо. Видите ли…

Что-то случилось! О чем ей не говорят?

– …его мать скончалась ночью.

У себя в гостиной на Саут-сквер Флер рухнула в кресло.

– О! – сумела она выговорить, прежде чем положила трубку на рычаг, – извините, что побеспокоила вас…

* * *

Когда в конце недели Флер прочла в газете извещение о смерти Ирэн, она вновь испытала почти то же, что и прежде у телефона. В сердце у нее словно цветок распустилась безумная надежда, но в глубине цветка затаилась неясная угроза чего-то ужасного. Словно нюхаешь розу, опасаясь найти среди лепестков клопа. Дважды смерть лишала ее почти одержанной победы. В первый раз отказаться от нее Джона понудила смерть отца. Смерть ее собственного отца привела к ее собственной капитуляции. И вот теперь – смерть женщины, которую любили оба их отца. Пожалуй, круг замкнулся. Глупо ли, бессмысленно ли надеяться, что судьба теперь вернет Джона к исходной точке? Для Флер (и кровь отца в ее жилах подсказывала ей, что это лишь здравый смысл) все, кто в то или иное время стоял между Джоном и ею, были мертвы. Их отцы, его жена, его мать – кто остался, чтобы сказать им «нет»?

Флер владела собой еще три дня. В понедельник после похорон (если положиться на дату, указанную в газете, – в церкви вблизи от Робин-Хилла, – заметила она с кислой улыбкой) Флер снова позвонила в Суссекс. На этот раз она сидела у телефона. Теперь она была совершенно спокойна и терпеливо слушала гудки в трубке. Судьба сдала ей старших козырей. Она предложит свои соболезнования, сочувствие, поддержку – и заставит Джона поверить в ее искренность. Потом она спросит о том, что он думает об устройстве свадьбы. (Кит не назвал даты, видимо, предоставив решать это девушке.) Возможно, он не захочет обсуждать это так скоро после… а возможно, для него это явится облегчением. Она сумеет сразу распознать его настроение, а частности значения не имеют в любом случае. Главное, не теряя времени, восстановить контакт с ним, когда ей представился такой шанс. Доверие его к себе она уже вернула, и это открывает ей возможность разыграть свои карты. Теперь они встретятся наедине, а не в окружении попечителей. Остается только все подготовить, а остальное (никаких сомнений она не допускала) последует само собой.

У нее над ухом юношеский голос произнес название дома.

– Пожалуйста, мистера Джолиона Форсайта.

Она употребила его полное имя, выражая уважение к обстоятельствам. На этот раз – ни единого фальшивого хода! Она с удивлением услышала тот же молодой голос:

– Я у телефона.

Конечно же! Его сын!

– В таком случае я хотела бы поговорить с вашим отцом.

Без обмана!

– Его здесь нет.

– Не могли бы вы сказать, когда он вернется?

– Боюсь, нет. Может быть, моя…

Флер различила на заднем плане другой голос, и возле трубки что-то зашуршало.

– Простите, кто говорит?

Джун! Флер пустила в ход свои благотворительные интонации.

– Джун? Это вы?

– Флер?

– Да. Я позвонила выразить Джону мои соболезнования. Его нет дома?

– Нет.

– Он уехал в Лондон? В таком случае я…

– Нет, то есть не думаю…

В голосе ее старенькой родственницы слышалось возбуждение, необычное даже для нее. Инстинктивно Флер нащупала слабое место.

– Вы не знаете, где он?

– Ах, моя дорогая, у меня сердце надрывается!

Попала в цель без всяких усилий! Флер обрадовалась чуткости своей интуиции. Верный знак, что она поступила правильно, начав действовать сейчас. И что Джун подошла к телефону, тоже большая удача. Холли выдержала бы любой натиск. Она продолжала тонко зондировать:

– Но что случилось, Джун? У вас такой голос, словно он пропал без вести.

– Нет… ну… не совсем так. Просто уехал один на машине, не предупредив никого.

Флер не поняла, что тут такого ужасного, но Джун продолжала:

– Его глаза, понимаете? Он теперь не всегда видит ясно – зрение у него то нормализуется, то снова портится. Ему нельзя водить машину.

Флер чуть было не поддалась панике Джун, но здравый смысл взял верх.

– Но он бы никуда не поехал, не убедившись, что видит хорошо.

– Будем надеяться, деточка.

– Когда он уехал?

– Примерно час назад.

– И ничего не сказал?

– Нет. Со мной он вообще не говорил. – Последние слова прозвучали с напряжением. – А моему племяннику сказал, что хочет побыть где-нибудь один и подумать.

Флер успокоилась. Много шума из ничего, и подняла его, конечно, Джун. Эта маленькая старуха была настоящей возмутительницей спокойствия!

– Ну, полагаю, он вернется через час-другой. Вы ему передадите, что я звонила?

– Да. Разумеется! До свидания!

Тон Джун был само совершенство. Точно ее обвинили в мелкой краже. Флер улыбнулась и положила трубку. Она откинулась в глубоком кресле, скрестила ноги и начала покачивать туфлей. Отлично. Многообещающее начало, и особенно что Джун подошла к телефону. Что она сказала, когда в последний раз была здесь?

«Я всегда была на вашей стороне!»

Флер решила, что позаботится, чтобы старушка не изменила эту ею же самой объявленную позицию. Она испустила вздох, настолько счастливый, насколько это было возможно, пока ее заветное желание еще не осуществилось. Но теперь… ах, теперь победа выглядела такой близкой!

Она выпрямилась в кресле так резко, что уронила с ноги туфлю на персидский ковер.

«Побыть одному… подумать…»

Ну, конечно. Совершенно ясно, куда поехал Джон. Надев туфлю, она распорядилась, чтобы подали автомобиль, и через пять минут уже мчалась туда же.

* * *

Джон с трудом различал шоссе – встречные машины то и дело ему сигналили, но в целом он справлялся не хуже – хотя и не лучше – любого начинающего шофера. Его влекла угрюмая интуиция, вел давно невостребованный инстинкт, безошибочно находящий путь к родному дому. Добравшись до места, он оставил машину на вершине длинного склона между стен живых изгородей, открыл калитку и пошел через луг к церкви, огибая лесок, уже голубевший колокольчиками. На дом он смотреть не хотел и выбрал тропинку, от которой дом прятался за тополями. Но не подумал, что и тополя могло повалить. Невольно он посмотрел в ту сторону – и даже больными глазами увидел слишком много. Робин-Хилл лежал в развалинах, только стены напоминали о доме, некогда сосредотачивавшем в себе самое его существование – все, что он любил в мире. Он торопливо направился к маленькому кладбищу и остановился там, где были похоронены его отец и дед, а теперь покоилась и его мать в могиле между ними, – еще не поблекшие и не осыпавшиеся цветы усыпали и ее холмик, и оба соседние.

Стоя там между тремя надгробиями – совсем новым и двумя мшистыми со следами прошедших лет (там же, где три дня назад он стоял с сыном и дочерью), Джон почувствовал, что проваливается в бездонную пропасть горя и одиночества. Он потерял ту, что любила его больше всего на свете, а он… Платил ли он ей любовью, которую она заслуживала? На похоронах он вопреки опасениям не испытывал беспощадного горя, а только тупую пустоту, и думал больше о детях, чем о себе. А теперь на него нахлынуло страдание, такое же ощутимо реальное, как физическая боль, еще недавно терзавшая его.

«Как наши грехи преследуют нас!» – сказала она, когда он заговорил о помолвке Энн, когда в ту последнюю их субботу они сидели вдвоем в гостиной.

«Нет! – страстно возразил он. – Ты ни в чем не грешна. Не твоя вина, что…»

«Моя, Джон. Вина моя. Я вышла замуж без любви и сознавая это. Вот мой грех».

Джон тогда покачал головой, испуганный не столько ее словами, сколько тоном. Она словно отъединилась от окружающего – и от него. Как всегда, она положила возле себя пяльцы, но ни разу за вечер не взяла их, подумал он. И с нездешним спокойствием она продолжала:

«Несчастный брак губит столько жизней – и не только тех, кто влачит его бремя. Я испытала столько печали, на сколько у меня хватило сил. Джон, милый, мне так горько, что это отозвалось и на тебе. Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?»

Джон, чья вездесущая совесть всегда заставляла его испытывать чувство вины, не нашел ответа. Она сидела напротив него по ту сторону камина, отгороженная таким тихим спокойствием, таким достоинством и святостью, что казалась выше любых его заверений. Потом она встала, подошла к нему, поцеловала в лоб и пригладила его волосы, как делала когда-то, когда он был ребенком. А потом поднялась к себе в спальню. Его последний разговор с ней! Если бы он знал тогда!

Стоя у могилы, он почувствовал, что на его ресницах повисают слезы. Если отсюда и вел путь к иной, лучшей жизни, он его не увидел… И утратил надежду обрести.

* * *

Когда Флер увидела машину на вершине холма, она сразу поняла, что это машина Джона. Предчувствие… инстинкт… интуиция! Ее переполняла уверенность, руководя ее поступками, обостряя ум. Когда на упавшем стволе между лиственницами она никого не увидела, это задержало ее лишь на секунду. Пойти к развалинам дома – не там ли он? Нет! Она останется ждать здесь! Это место, сыгравшее такую роль в их жизни, в их любви, это колдовское место… Он, возвращаясь к машине, обязательно пройдет мимо… да нет, он придет сюда, не может не прийти! Она опустилась на бревно, и все вокруг ей виделось с кристальной ясностью. Пришел ее час – в этом она готова была поклясться своей жизнью.

Не услышав и шороха, Флер все равно сразу поняла, что он пришел. Скорее даже именно беззвучность создала ощущение присутствия, сказала ей, что он здесь. Лиственницы вдруг окутала тишина, птицы замолкли, даже ветерок словно замер. Но она не обернулась: у Джона не должно возникнуть и тени подозрения, что она искала его. И она словно в рассеянности провела рукой по старому стволу, по шероховатостям коры. Когда, несколько секунд спустя она обернулась, удивление на ее лице не было чисто притворным. В последний раз она видела Джона в бинтах без сознания и ожидала увидеть теперь Джона, снова ставшего прежним. И испытала настоящий шок. Он стал совсем другим… Измученным, покалеченным – с раной где-то глубоко внутри, незаживающей раной.

– Извини, – сказал он глухо. – Я не буду тебе мешать.

Он попятился.

– Нет! Не уходи, – сказала она быстро. – Не надо!

Джон остался стоять где стоял.

– Если хочешь, посиди со мной, – предложила она, будто ей было все равно.

И слова и тон были выбраны верно. Словно послушный ребенок, Джон подошел к стволу и сел, положив руки на колени и свесив кисти. Взгляд, устремленный прямо перед собой на деревья, был пустым. Их вновь окутало безмолвие.

– Мне не следовало приходить сюда непрошено, – сказал он затем.

– Да нет же! – ответила она. – Ты – непрошеный? Прошлое исключает такое.

– Прошлое! – Джон повторил это слово вполголоса с каким-то шипением, и Флер увидела, как судорожно сжались его руки, хотя взгляд был по-прежнему устремлен в никуда. Где-то неподалеку застучал дятел – дробно и глухо. Вокруг них тесно поднимались стволы и было пусто, как в храме.

Чувствуя, что ей необходимо сказать что-то, чтобы удержать его возле себя, и не откладывая, Флер объяснила:

– Я приехала сюда, чтобы посидеть в тишине и подумать… – Наградой ей было легкое изумление на лице Джона. Он слегка повернулся к ней, и она продолжала, глядя в никуда по его примеру, будто и правда в задумчивости: – Об Энн и Ките.

Она услышала его вздох.

– Иронично, не так ли? – добавила она.

– Да…

– Ты не подумал… Ведь они могли бы родиться…

– Да!

Ей не потребовалось договаривать «братом и сестрой». Четверть века назад ее отцу не потребовалось сказать больше его матери в доме, который теперь лежал в развалинах у них за спиной.

– Мы не должны им мешать, правда?

– Да.

Флер решила, что другого ответа не получит. И не глядя, она знала, что на лице Джона появилось его «львиное» выражение, всегда предшествовавшее молчанию. Но на этот раз он продолжал – и его слова заставили ее затрепетать от надежды.

– Да, – повторил он, – на этот раз причины нет.

– Твоя мать?.. – рискнула она, наклонив к нему лицо и благоговейно прошептав эти два слова, будто священнику, принимая причастие.

Джон кивнул, и Флер почувствовала, как по его телу пробежала дрожь.

– Она всегда хотела только счастья Энн.

– И твоего.

– Моего? – Джон вздохнул. – Мне кажется, я забыл, что такое счастье.

Вот оно! Как долго она ждала и искала возможности начать… И все получилось само собой! На мгновение ее охватила паника. Одно неверное слово…

– Ты вспомнишь, Джон… если подождешь, – произнесла она таким нежным голосом, что обворожила бы и ангелов. – И если позволишь, чтобы тебе помогли.

Джон буркнул что-то отрицательное. Если он не видит впереди утешения, тем лучше. Его утешением станет она – его плечом, губами, грудью, словом – чем угодно в час его нужды. Надо только сказать это… предложить. И без промедления!

– Я бы помогла, если бы ты разрешил.

Ее сердце преисполнилось неизъяснимой радости – он взял ее руку и нежно задержал в своих. Ветерок ласково веял для нее, шурша в юной зелени, опушившей деревья. Проходящие секунды сливались в единой вневременной протяженности. Казалось, в мире есть лишь они.

– Ты была мне другом, Флер, – сказал он и поднес ее руку к губам.

Флер чудилось, будто все происходит в замедленном темпе, именно так, как она надеялась, гораздо лучше, чем она планировала. Кончики ее пальцев согрел легкий поцелуй, и у нее вырвалось:

– Я могу стать больше, чем…

Она видела его слишком близко, слишком поддавшись мечтам, и не замечала, что ему только теперь стало ясно, к чему она вела. Последние ее слова подействовали на него как удар тока. Лицо его вдруг изменилось, и он выронил ее руку, точно обжегшись.

– Нет, Флер! – воскликнул он, вскочив с бревна. – Это не может начаться вновь! Не должно!

Флер в полном ошеломлении растерянно обвела взглядом поляну.

– Не должно? – повторила она недоверчиво, словно про себя, а потом встала перед ним, и ее голос окреп, когда она увидела его лицо совсем близко. – Не должно? Но кто теперь может сказать нам это, Джон? Теперь это касается только нас двоих. Не осталось никого, кто мог бы встать между нами, если мы сделаем свой выбор. Ведь никого?

Ей почудилось, что в глазах у него мелькнуло что-то, не касавшееся того, что он затем сказал с грустью:

– Нет. Пожалуй, никого. Только прошлое.

– Прошлое? – Немыслимо: они кружили, кружили… такими же бессмысленными кругами, какими двигались теперь по рощице. – Ты говоришь о том, что когда-то произошло между нашими родителями?

– Да. Оно осталось, когда умер мой отец, и остается теперь, когда моя мать… – Джон поднес руку к лицу, резко провел ладонью по лбу и по глазам.

– Но ведь это стояло между ними, не между нами! – не отступала она. – А их больше нет…

Джон вцепился себе в волосы и умоляюще посмотрел на нее.

– О Флер, я знаю! Но это вынудило меня отказаться от тебя… Вынудило меня перестать…

– Любить меня? Не верю. Неужели ты можешь, глядя мне в глаза, сказать, что был способен?..

Она упрямо смотрела ему в глаза, и наконец он чуть качнул головой.

– Я знала, знала, что ты не отречешься! Не здесь, не в этой роще. А к тому же… – она внезапно прищурила ресницы, по-балетному откинула голову и упрямо выставила подбородок, – …ты сам мне сказал, что никогда меня не разлюбишь.

Она пошла с самого сильного своего козыря. Верно ли она оценила эту карту? Остальные либо закрепят выигрыш, либо уже ничему не помогут.

– Я? – Он запнулся. – Но это было столько лет назад…

– Нет! – перебила она и по его выражению, по смятению на его лице убедилась в том, о чем давно подозревала. – Значит, тебе ничего не рассказали о… о ночи, когда ты был контужен?

Джон прислонился к лиственнице, словно ожидая новой атаки на свою совесть.

Флер снова опустилась на бревно и как могла спокойнее, почти не запинаясь (до заключительных фраз), описала ему, как он попал в свой старый дом. Окончив, она поняла, что выиграла очень много. Джон был явно глубоко тронут. Стоя перед ней, он порывался что-то сказать и не мог произнести ни слова. Флер молчала. Нет, помогать ему теперь она не станет. Наконец он с трудом выговорил:

– Как я хотел бы хоть чем-нибудь отплатить тебе.

– Правда? Но ты можешь!

– Но, Флер, я в долгу у тебя за свою жизнь.

– Нет-нет! Не за свою, а за мою, Джон!

Ну вот! Это сказано. Шесть коротеньких слов, которые навсегда останутся между ними. Но чем? Мостом или стеной?

Джон понурился.

– Да, – сказал он угрюмо. – Наверное, так оно было и есть.

Услышав это, она кинулась к нему на шею и прижала щеку к его щеке.

– О Джон! Джон! Теперь все будет хорошо! Обязательно! Обещаю тебе…

Джон разжал ее руки и отвел от своей шеи.

– Нет, Флер.

Они стояли друг против друга, схватившись за руки, точно борясь, точно партнеры в каком-то безумном танце: она отчаянно старалась, чтобы он не вырвался, а он столь же отчаянно удерживал ее в шаге от себя.

– Но почему? – вскрикнула она. – Почему? Не из-за этой же старой истории? Ты не можешь…

– Да, да! – лихорадочно твердил он. – Как ты не понимаешь? Это всегда было и будет с нами. Ничего не изменилось. Моя мать, твой отец…

– Но, Джон, с тех пор прошло пятьдесят лет. Даже больше. Даже будь он убийцей, она не могла бы ненавидеть его сильнее.

Тут Флер ощутила в Джоне какую-то слабость, словно она нанесла ему сокрушительный удар, и он пошатнулся. Теперь они держались за руки уже не так судорожно – карикатура на влюбленную парочку.

– Но что он сделал такого ужасного?

– Возможно, было бы лучше, если бы он ее просто убил, – страдальчески ответил Джон. – Флер, неужели ты правда не знаешь? Нет, скажи, что тебе это известно!

Она покачала головой, скользнула руками к его плечам и стиснула их, чтобы он не мог уклониться от ее взгляда. Но он словно бы и не пытался, а, наоборот, внимательно всматривался в ее лицо, пока говорил, и она почувствовала у себя под мышками его ладони, словно он на всякий случай нежно ее поддерживал.

– Флер, он изнасиловал ее… когда она безумно любила другого, того, кто построил этот дом. И когда она собралась уйти от него, твой отец изнасиловал ее… будто она была его рабыней!..

Флер зажмурилась и отвернула голову от лица Джона, еще не веря, цепляясь за его рукав, как ребенок в непреходящем кошмаре.

– Нет…

Но когда она опять посмотрела на Джона, выражение его лица осталось прежним, только стало еще печальнее, и тогда она поверила. Клоп в розе! Уродливость факта, угнездившаяся в красоте правды. Древнее торжество похоти – бездумное, абсолютно непростительное насилие, посеявшее ядовитые семена задолго до того, как родились они. Гнусная подробность, остававшаяся неизвестной ей. Гнусная и такая… такая несправедливая!